Литературное поприще.-- Письмо Шеллера въ газетахъ послѣ 2б-лѣтняго юбилеи.-- Какъ онъ писалъ свои романы.-- Старость и болѣзнь.-- Параличи, ней растенія, грудная жаба.-- Раздражительность.-- Необезпеченность.-- Пенсія изъ фонда при академіи наукъ.-- Циркуляръ отъ 8-го февраля 1898 г. за No 314 и статья "Литературныя пенсіи".-- Письмо Шеллера къ вице-президенту императорской академіи наукъ Л. Майкову.-- Помощь "Общества для пособія нуждающимся литераторахъ и ученымъ (литературный фондъ).
Одновременно съ "Гнилыми болотами", печатавшимися въ "Современникѣ" за 1864 годъ, былъ принятъ редакціей того же журнала и другой романъ Шеллера "Жизнь Шупова", печатавшійся въ 1866 году. Оба романа создали автору сразу громкое имя. По прекращеніи "Современника", А. К. приглашенъ былъ редакторомъ по иностранному отдѣлу въ "Русское Слово", а по закрытіи этого журнала принялъ общую редакцію "Дѣла", гдѣ появлялись и его романы ("Господа Обносковы", "Засоренныя дороги", "Лѣсъ рубятъ -- щепки летятъ" и т. д.) и научныя статьи ("Основы народнаго образованія въ Европѣ и Америкѣ" и др.). А за отсутствіемъ H. В. Шелгунова онъ велъ въ теченіе трехъ лѣтъ внутреннее обозрѣніе въ томъ же журналѣ. Одновременно онъ принималъ участіе и соредакторство въ "Недѣлѣ" при Генкелѣ и Конради, а съ 1877 г. состоялъ редакторомъ "Живописнаго Обозрѣнія" и за послѣдніе годы газеты "Сынъ Отечества". Въ 1896 году появилось его "Полное собраніе сочиненій" въ XV томахъ.
Сорокъ лѣтъ трудовой жизни почти безъ развлеченія и отдыха отразились на здоровьѣ Александра Константиновича. Единственной радостью его жизни было сознаніе полезности своей литературной дѣятельности, высказанное имъ, послѣ 25-лѣтняго юбилея" въ слѣдующихъ скромныхъ словахъ: "Моя роль-роль второстепеннаго литературнаго дѣятеля, дѣлающаго по мѣрѣ силъ и разумѣнія свое дѣло. Я никогда не огорчался, какъ бы ни цѣнили размѣры моего таланта; но я всегда стремился къ тому, чтобы меня не могли упрекнуть за то, что я потакалъ дурнымъ инстинктамъ, пробуждалъ злыя чувства, или мѣнялъ свои взгляды и убѣжденія, и съ этой стороны меня едва ли могутъ упрекать даже тѣ, кому вовсе не симпатична моя дѣятельность. По моему убѣжденію, къ этому -- и только къ этому -- долженъ стремиться каждый второстепенный литературный дѣятель, такъ какъ единственно въ этомъ и состоятъ его сила и значеніе. Не краснѣть въ старости ни за одну написанную въ молодости строку -- вотъ высшее благо подобныхъ дѣятелей". Разумѣется, значеніе А. К. Шеллера гораздо значительнѣе въ русской литературѣ, но несомнѣнно и то, что ему нерѣдко приходилось утѣшать себя умаленіемъ своихъ положительныхъ заслугъ и радоваться только честному своему имени. Трудолюбіе Шеллера было изумительное, хотя самъ онъ не замѣчалъ его въ себѣ. Когда ему одна изъ петербургскихъ декадентокъ сказала, что онъ страдаетъ многописаніемъ, то Шеллеръ горячо возразилъ ей:
-- Во-первыхъ, я пишу очень немного. Приблизительно въ годъ около 16 печатныхъ листовъ, а годъ имѣетъ 365 дней. На мѣсяцъ приходится листъ съ четвертью, а на день что-то очень мало... Золя пишетъ отъ 30 до 34 листовъ, а поменьше талантомъ -- такъ тѣ по 61 и 60 листовъ.
-- Шестнадцать листовъ въ годъ!-- продолжала она.-- Это много!
-- А какъ бы вы хотѣли?
-- Я хотѣла бы четыре мѣсяца отдыхать лѣтомъ около моря, а за зиму написать одно хорошее стихотвореніе.
-- Чтобы шить на одно стихотвореніе четыре мѣсяца у моря надо, чтобы вамъ платили не за строчку, а за каждую букву по золотому. Я такъ высоко не цѣню свои работы.
-- Но вѣдь это отражается на.талантѣ.
-- Что отражается? Проповѣдуемое вами бездѣльничество -- да... Вѣдь оттого, что четыре мѣсяца вы отдыхаете и пишете за зиму повѣсть съ воробьиный носъ и одно стихотвореніе, вы не будете лучше писзть. А скорѣе разучитесь... Бездѣльничество въ литературѣ такъ же пагубно для таланта, какъ и ремесло!
Дѣйствительно, не смотря на многописаніе, г. Шеллеръ тщательно отдѣлывалъ свои произведенія и затрачивалъ на нихъ массу труда. Неоднократно онъ говорилъ мнѣ:
-- Я переписываю каждую свою вещь по четыре раза. Въ первый разъ я пишу содержаніе романа или повѣсти. Дѣйствующія лица у меня разговариваютъ, развертываютъ самое дѣйствіе и сюжетъ. Во-второй разъ я пишу обстановку: вѣдь не голые же и не въ облакахъ у меня герои бесѣдуютъ и живутъ между собой. На обстановку и описаніе среды, наружности, одежды и т. д. идетъ очень много труда, и я не могу сдѣлать обстановку одновременно съ содержаніемъ: въ большомъ романѣ легко тогда перезабыть и характеры, и даже имена героевъ. Вѣдь романъ пишется годами! Все нужно отдѣльно написать. Въ-третій разъ я исправляю самое содержаніе. Исправленія всегда значительныя. Развитіе содержанія, осмысленность романа и его этическое значеніе -- очень трудно сдѣлать. Въ этомъ все значеніе художника... Въ четвертый разъ я исправляю слогъ и техническіе недостатки. Такимъ образомъ, прежде чѣмъ роману появиться въ печати, онъ выдерживаетъ четыре переписки.
Къ этой почти аскетической жизни по трудолюбію присоединились за послѣдніе годы склерозъ артерій и необезпеченная старость. Постоянные объ этомъ разговоры побудили одного изъ его друзей въ маѣ 1895 году написать въ литературный фондъ при академіи наукъ заявленіе о томъ, что перенесенные Александромъ Константиновичемъ Шеллеромъ параличи и отсутствіе постороннихъ средствъ къ жизни, кромѣ пера, надрываютъ послѣднія его силы. Между тѣмъ, при назначеніи ему приличной пенсіи, независимо отъ текущихъ его заработковъ, отражавшихся губительно на его здоровьѣ, онъ могъ бы сохранить себя на многіе годы для литературы. По этому заявленію въ "постоянную комиссію для пособія нуждающимся ученымъ, литераторамъ и публицистамъ", была назначена Шеллеру съ 1-го іюня 1895 года пенсія въ размѣрѣ 600 рублей въ годъ. Разумѣется, при дорогомъ и постоянномъ лѣченіи, онъ не могъ жить на такія ничтожныя средства и принужденъ былъ убивать себя въ качествѣ редактора "Живописнаго Обозрѣнія" и "Сына Отечества". Склерозъ артерій, какъ послѣдствіе "усталаго сердца", выражался у Шеллера то въ параличѣ руки, ноги и пищевода, то кровоизліяніемъ въ правый глазъ и окончательною утратою въ немъ зрѣнія, то мучительной нейрастеніей и т. д. Ему дѣлали операціи, онъ лѣчился электричествомъ и даже внушеніемъ, но медицина не могла дать ему новаго сердца, а старое -- все болѣе и болѣе отказывалось служить. Болѣзненное состояніе доводило его иногда до того, что онъ на многія событія въ общественной жизни сталъ смотрѣть съ патологической точки зрѣнія и, можетъ быть, во многомъ былъ правъ... Помню, въ разговорѣ объ Ольгѣ Палемъ, А. К--чъ сказалъ:
-- Она убила Довнара и уже, конечно, не убьетъ болѣе никого другого. Это убійца по несчастію, а не преступница. Всѣ нейрастеники могутъ быть такими несчастными. Я, напримѣръ, въ послѣднее время самый типическій нейрастеникъ отъ 4 часовъ утра до 8 часовъ. Я засыпаю около 12 часовъ, сплю хорошо до 4, а затѣмъ я просыпаюсь подъ давленіемъ вопроса: "Что будетъ дальше? Что меня ждетъ?" Чувствую, что мозгъ сверлитъ какая-то неотвязная мысль, и иногда эти вопросы преслѣдуютъ меня по самому пустому обстоятельству, и я отлично самъ это знаю, но отдѣлаться отъ вопроса -- что будетъ?-- не могу... Я зажигаю свѣчу, беру "Брема" и читаю часъ -- полтора... Потомъ опять засыпаю и тотчасъ же вновь просыпаюсь. Новая мысль пробудила меня и точитъ мозгъ съ прежней силой. Я ворочаюсь на постели, встаю, опять ложусь, а въ головѣ стоитъ сотрудникъ, которому я обѣщалъ помѣстить статью и не помѣстилъ, хотя за статью автору и переплачено, и онъ не будетъ даже разговаривать о ней. Я это отлично знаю, а все-таки лишаюсь сна отъ неотвязчивой мысли: а что если онъ скажетъ: дайте статью обратно; а статья-то, съ маковое зернышко, давно потеряна... Что же будетъ? Вотъ и лѣзутъ въ голову мысли, что онъ меня убьетъ, опозоритъ... Я бѣшусь на самого себя, ругаюсь идіотомъ, и такъ продолжается до 8--9 часовъ утра. И не мудрено: эта газетная работа, корректура по ночамъ и сотрудники съ ихъ дневниками о томъ, что каждый изъ нихъ думаетъ -- а думать интересно изъ нихъ никто не умѣетъ -- сведутъ меня съ ума... Въ это время я совершенно невмѣняемый и могу чортъ знаетъ что про себя представить, мучиться страшнымъ вздоромъ, раздражаться на весь міръ, при полномъ сознаніи, что причинъ на, сегодняшнее утро къ этому нѣтъ, и что волнуюсь я изъ-за пустяковъ. Умъ работаетъ правильно, а воля подавлена насильственными представленіями, разумъ обезсиливается, и я не могу отвѣчать за себя. Ну, у другихъ людей къ такому состоянія являются даже серіозныя причины, и они совершаютъ въ эти періоды цѣлыя преступленія. Кто знаетъ, что Падемъ не страдала подобной нейрастеніей, измучивъ себя вопросами о томъ, какъ она поругана, что съ ней будетъ, если Довнаръ броситъ ее, какъ жестоко жизнь насмѣялась надъ ней и т. д. Въ этомъ состояніи она и выстрѣлила въ него, а не въ себя, послѣ того какъ онъ сказалъ ей въ лицо, что такія подлыя женщины, какъ она, не способны на рамоубійство. Но теперь уже Довнара не существуетъ, вопросы о себѣ въ связи съ его поведеніемъ такъ же умерли, и Падемъ опять станетъ нормальнымъ человѣкомъ. Нейрастеники несчастные люди, а не злодѣи. Въ свои безсонныя ночи я неоднократно мысленно буйствовалъ то у Михаила Петровича Соловьева (бывшій начальникъ управленія по дѣламъ печати), то въ редакціи "Сына"... Утро возвращаетъ мнѣ сознаніе, но я долго не выхожу изъ своего кабинета, все еще опасаясь укусить кого нибудь...
Въ такомъ состояніи А. К--чѣ, дѣйствительно, былъ очень тяжелъ, но кто понималъ источникъ его раздражительности и подчасъ обидчивости, тотъ оберегалъ покой его духа и избѣгалъ могущихъ быть столкновеній. Его уже тяготили и сотрудники, и публика. На вопросъ случайнаго сотрудника о томъ, когда будетъ напечатана его рукопись, Шеллеръ съ гнѣвомъ въ голосѣ отвѣтилъ:
-- Когда ракъ свистнетъ!
-- Что это значитъ?
-- Это значитъ,-- кричалъ Шеллеръ,-- что редакціи нужно знать: вамъ ѣсть нечего, какъ другимъ ея сотрудникамъ, или вы можете ждать?
Разумѣется, никто не признавался въ первомъ, и Шеллеръ уже спокойнѣе дѣлалъ наставленіе:
-- То-то и есть! Вы получаете доходы съ имѣнія и состоите на службѣ, а другіе писатели ничего не имѣютъ.
-- Но вы писали мнѣ...
-- Я ничего не пишу! А секретарь писалъ вамъ о срокѣ, когда всѣ наши сотрудники были сыты, а теперь многимъ ѣсть нечего.
-- Въ такомъ случаѣ... Я подожду. Извините.
-- Вы все-таки... зайдите,-- удерживалъ его Шеллеръ... Черезъ два дня... Прямо ко мнѣ на верхъ около 12 часовъ къ завтраку. Можетъ быть, удастся помѣстить въ этомъ или слѣдующемъ номерѣ, а вы посмотрите корректуру.
Сотрудникъ уходилъ довольнымъ, а Шеллеръ грустно замѣчалъ: "редакторъ не имѣетъ права ни болѣть, ни имѣть нервовъ"...
Даже доктора, лѣчившіе Шеллера, мирились съ его "нервами" за послѣдніе годы его жизни.
-- Я лѣчусь внушеніемъ,-- говорилъ онъ мнѣ.-- Ну, что же: по крайней мѣрѣ, умру естественной смертью, а не отъ лѣкарства. На самомъ дѣлѣ? Смѣшно... Докторъ разъ въ недѣлю внушаетъ мнѣ спокойствіе и т. л., а жизнь всю недѣлю бьетъ меня въ другую сторону; ну, кого же я буду слушать: доктора или жизнь? Наконецъ* У меня у самого большой характеръ, и можетъ ли докторъ своимъ лѣкарствомъ и пассами измѣнить его? Одно шарлатанство. Теперь у меня главъ залитъ кровью, приходитъ докторъ и, показывая на книгѣ свои пальцы, спрашиваетъ: сколько вы видите пальцевъ? А чортъ ихъ знаетъ!-- уже кричу я въ раздраженіи:-- у меня глазъ валитъ кровью, вы мнѣ его и вылѣчите; а сколько пальцевъ у васъ на книгѣ -- мнѣ все равно.-- Это нужно для опредѣленія степени болѣзненности, а я думаю, что это совсѣмъ не нужно; нужно вылѣчить главъ отъ кровоизліянія въ него, а всѣ эти экзерсисы -- тѣ же колдовскіе пріемы, которые не вылѣчиваютъ, а только усиливаютъ иллюзію вылѣчиванія. То же шарланство!
Просто знакомымъ людямъ также было неудобно справляться у Шеллера объ его здоровьѣ. Онъ рѣзко перебивалъ сочувствующаго ему собесѣдника:
-- Мой отецъ всегда въ такихъ случаяхъ говорилъ вопрошавшему: "а вы докторъ? Если не докторъ, то не зачѣмъ и спрашивать о моемъ здоровьѣ".
-- Вамъ бы поѣхать за границу, на воды, и отдохнуть тамъ...
-- А вы заплатите за мою квартиру и дадите мнѣ денегъ на дорогу? Ну, то-то и есть... Зачѣмъ же совѣтовать неисполнимыя вещи?! Предоставьте это уже однимъ докторамъ...
Природная раздражительность въ Шеллерѣ росла по мѣрѣ того, какъ параличи оставляли послѣдствія въ томъ или другомъ органѣ его тѣла.
-- Отнимается все постепенно,-- говорилъ онъ.-- Доктора поправляютъ, но въ одинъ изъ такихъ припадковъ, который я перенесъ на этихъ дняхъ, я умру. Хорошо, если разомъ, а какъ придется годы шить безъ ногъ или слѣпымъ. Вотъ это пугаетъ меня. Надняхъ кончается срокъ моего отпуска, и я опять вступаю въ обязанность редактора "Сына Отечества", опять прикованъ каждый вечеръ къ чтенію статей о томъ, что думаютъ о жизни наши выдающіеся сотрудники. Вѣдь черезъ нѣсколько дней я уже не имѣю права хворать и быть не расположеннымъ къ чтенію этихъ статей... А бросить свои занятія и жить на 50 рублей пенсіи я не могу... Я не одинъ и, кромѣ того, старость и лѣченіе требуютъ денегъ, и много денегъ. Неужели мои 40 лѣтъ въ литературѣ, мои до 20 томовъ сочиненій, масса неизданныхъ работъ и дѣятельность редактора въ "Русскомъ Словѣ", "Дѣлѣ" и "Живописномъ Обозрѣніи" не даютъ мнѣ права на обезпеченную старость? Вѣдь не даютъ, если ея нѣтъ, и если говорятъ, что я мало, нуждаюсь въ пенсіи и могу зарабатывать въ литературѣ большія деньги. Видно, необходимо ослѣпнуть мнѣ и быть выгнаннымъ изъ редакторовъ. Можетъ быть, это скоро и случится, а, можетъ быть, въ такомъ положеніи я еще могу долго протянуть.
Огорченія Шеллера въ этомъ направленіи особенно усилились послѣ полученія имъ, разосланнаго всѣмъ пенсіонерамъ фонда при академіи наукъ, циркуляра слѣдующаго содержанія, отъ 8 февраля 1898 г. за No 314:
"Состоящая при императорской академіи наукъ постоянная комиссія для пособія нуждающимся ученымъ, литераторамъ и публицистамъ, въ совѣщаніи своемъ 28-го января сего года, постановила обратиться къ лицамъ, получающимъ пенсію имени императора Николая II, съ нижеслѣдующимъ заявленіемъ:
"Согласно § 9-му правилъ, данныхъ въ руководство означенной комиссіи, пенсіи назначаются по ея усмотрѣнію либо пожизненно, либо до перемѣны обстоятельствъ въ жизни пенсіонера.
"Сообразно съ нимъ, постоянная комиссія, принимая во вниманіе, что сумма, назначаемая ей ежегодно, остается неизмѣнною, а число обращающихся къ ней за пенсіями постоянно возрастаетъ, покорнѣйше проситъ лицъ, пользующихся пенсіями имени императора Николая И, не отказать, буде у кого либо изъ нихъ обстоятельства измѣнились къ лучшему, сообщить ей: не согласится ли это лицо временно отказаться отъ пенсіи всецѣло, или же частію, въ пользу болѣе нуждающихся тружениковъ печати.
"При этомъ постоянная комиссія, имѣя въ виду заслуги наукѣ и литературѣ, за которыя назначаются пенсіи имени императора Николая II, вполнѣ оставляетъ за отказавшимися лицами право, въ случаѣ перемѣны обстоятельствъ ихъ жизни къ худшему, заявить о томъ комиссіи для назначеніи имъ вновь пенсіи. Равнымъ образомъ, комиссія сохраняетъ за собою право прекратить выдачу пенсіи такому лицу, объ улучшившихся обстоятельствахъ котораго до нея дошли достовѣрныя свѣдѣнія помимо собственныхъ сообщеній этого лица.
"Предсѣдатель постоянной комиссіи, вице-президентъ императорской академіи наукъ Л. Майковъ".
Многократные мои разговоры съ Шеллеромъ объ этомъ циркулярѣ и совмѣстное его обсужденіе, побудили меня написать въ "Биржевыхъ Вѣдомостяхъ" отъ 13-го мая 1898 г. статью подъ заглавіемъ "Литературныя пенсіи" о томъ, что, конечно поименованный циркуляръ вполнѣ согласуется съ § 9 правилъ, ко торыми руководится комиссія при назначеніи комулибо пожизнен ныхъ или временныхъ пенсій "до перемѣны обстоятельствъ въ жизни пенсіонера", но тѣмъ-не-менѣе этотъ параграфъ вызываетъ въ высшей степени для литераторовъ интересный вопросъ, что значитъ въ жизни пенсіонера "измѣнившіяся къ лучшему обстоятельства"? Прежде всего изъ тружениковъ печати "пенсіонеромъ" становится по уставу лицо, заслуженное въ литературѣ и нуждающееся; но за неимѣніемъ у насъ молодыхъ геніевъ, заслуженными литераторами являются всегда старики, а нуждающимися по преимуществу больные. Вопросъ, такимъ образомъ, принимаетъ уже другой видъ,-- что значитъ "измѣнившіяся къ лучшему обстоятельства" въ жизни стараго и больного литератора? Наслѣдство въ счетъ не идетъ, такъ-же, какъ и призрачное по правленіе пошатнувшагося здоровья въ пожиломъ возрастѣ. Еслиже такой "пенсіонеръ" (а онъ всегда такой) начинаетъ зарабатывать приличныя къ жизни средства, то, значитъ, онъ всякій разъ преутомляетъ себя; во-вторыхъ, работаетъ съ платными помощниками (секретари, переписчики, переводчики) и, въ-третьихъ, успѣшно лечится и тратится на докторовъ и поѣздки на воды. Безъ этихъ условій ему пришлось бы довольствоваться крохотной пенсіей и оставаться безъ леченія. Такимъ образомъ, увеличеніе доходовъ сопровождается увеличеніемъ расходовъ и подрывомъ старческихъ силъ. Можно-ли въ такомъ случаѣ говорить объ улучшеніи обстоятельствъ въ его жизни и угрожать ему лишеніемъ пенсіи? Не мѣшаетъ также вспомнить, что всѣ литературные зароботки весьма шаткіе, и никогда нельзя быть увѣреннымъ, что высокій заработокъ сегодня будетъ такимъ-же и завтра. Сотрудникъ расходится съ издателемъ, издатель прогараетъ, журналъ прекращаетъ существованіе "по независящимъ отъ редакціи причинамъ" и, наконецъ, имѣетъ же право заслуженный, пожилой и недужный литераторъ, при улучшеніи обстоятельствъ, отдыхать на свои сбереженія или помогать ими родственникамъ. Представьте-же себѣ, что именно въ этотъ моментъ до комиссія "доходятъ достовѣрныя свѣдѣнія" объ этихъ измѣнившихся къ лучшему обстоятельствахъ въ жизни пенсіонера, и послѣднему прекратятъ выдачу пенсіи. Не будетъ-ли ошибочнымъ такое представленіе объ улучшеніи жизни заслуженнаго литератора? Самое лучшее обстоятельство у него въ жизни -- это спокойствіе духа и увѣренность въ завтрашнемъ днѣ. Но если при назначеніи пенсіи могутъ отнять ее, при столь воображаемыхъ "улучшеніяхъ", то каково должно быть настроеніе духа пенсіонера съ каждымъ новымъ его заработкомъ? А между тѣмъ ради его заработка, онъ "переутомляетъ" свои старческія силы, усиленно лечится и воображаетъ, что 25--30 лѣтъ литературной дѣятельности обезпечиваютъ ему пенсію безъ дальнѣйшихъ справокъ со стороны комиссіи о томъ, беретъ ли онъ послѣ пенсіи въ руки перо или совсѣмъ забросилъ его. Получая пенсію, на которую жить нельзя, онъ ежеминутно останавливается надъ вопросомъ на сколько же рублей я могу зарабатывать, чтобы не лишиться и этихъ крохъ? На 60 руб., на 100 или 160 кто скажетъ, что изъ этихъ суммъ необходимо для литератора, съ извѣстными привычками, и что лишнее и избытокъ? Даже 200 и 300 р.-- всегда случайно заработанныя деньги въ литературѣ, которыми едва-ли прилично укорять пенсіонера. Наконецъ, кого не оскороитъ тайное наблюденіе и собираніе свѣдѣній о доходахъ пенсіонера? И какъ это соберутся свѣдѣнія о его расходахъ? Кто рѣшитъ, какія расходы необходимы, какіе излишни? Намъ приходилось слышать, напримѣръ, что вдова одного писателя получала по 25 руб. изъ литературнаго фонда, и послѣдній никогда не справлялся объ измѣнившихся обстоятельствахъ въ ея жизни, а между тѣмъ, умирая, она завѣщала полученныя ею изъ фонда деньги въ пользу какой-то школы или на стипендію въ университетъ -- не помню хорошо. Такое отношеніе литературнаго фонда ко вдовѣ заслуженнаго писателя надо признать и деликатнымъ, и справедливымъ. Затѣмъ, кажется, всюду принято пенсіи считать пожизненными, а не временнымъ пособіемъ, и чиновники лишаются ихъ только по суду. Отчего же это въ литературномъ мірѣ, какъ только живое дѣло попадаетъ въ руки самихъ литераторовъ, тотчасъ-же возникаютъ отношенія въ ихъ дѣлахъ, всегда печально отражающіяся на ихъ самолюбіи и на карманѣ? Могутъ замѣтить, что средства вспомоществованія для ученыхъ и литераторовъ распадаются на пенсіи и на пособія. Поэтому, если раздать пенсіонныя суммы пожизненно, то новымъ нуждающимся литераторамъ, конечно, придется ждать либо смерти старыхъ пенсіонеровъ, либо увеличенія самаго денежнаго фонда. Новыхъ пенсіонеровъ уже не будетъ? Конечно, при современныхъ условіяхъ не будетъ. Въ этомъ весь интересъ вопроса и что нужно при этомъ дѣлать. Поправлять это обстоятельство все-таки едва-ли желательно вѣчнымъ опасеніемъ пенсіонера потерять свою пенсію при "улучшеніи обстоятельствъ" его жизни по собственному сознанію или принудительнымъ отнятіемъ у него пенсіи до тѣхъ поръ, пока его жизнь опять ухудшится и онъ получитъ вторично право ходатайствовать о пенсіи. Если уже стоять въ принципѣ за пенсіи для писателей, то надо не смѣшивать первыя съ временными пособіями и подумать о томъ, что считать "измѣненіемъ къ лучшему обстоятельствъ" въ жизни стараго и больного литератора. Такъ это трудно сказать даже самому себѣ, а тѣмъ болѣе постороннимъ людямъ. Никогда не надо забывать, что даже высокій заработокъ литератора рѣдко бываетъ постояннымъ. Что, кажется, можетъ быть прочнѣе редакторскаго жалованья, а между тѣмъ, въ нашихъ глазахъ одинъ изъ "пенсіонеровъ", утвержденный редакторомъ газеты, продержался въ этомъ званіи всего два-три мѣсяца, такъ какъ газета была пріостановлена. (Чуйко въ газетѣ "Лучъ"). Другой пенсіонеръ редактируетъ изданіе, въ которомъ соиздатели судятся между собою, и редакторъ всегда долженъ быть готовъ къ отставкѣ, несмотря на то, что болѣзнь требуетъ продолжительнаго отпуска для отдыха и сбереженій для этого. У "заслуженныхъ" литераторовъ, къ тому же, имѣются сочиненія, которыя они всегда желаютъ издать, и имъ приходится издавать ихъ, конечно, на чужія средства. Будетъ-ли тактично и справедливо напоминать такимъ пенсіонерамъ объ измѣненіи къ лучшему обстоятельствъ въ ихъ жизни и требовать прекращенія выдачи имъ грошевой пенсіи? Если въ первый разъ они хлопотали о ней, то, послѣ такого отнятія ея, предпочтешь уже терпѣть всякую нужду, чѣмъ вторично напоминать о себѣ. "Постоянной комиссіи" будетъ приличнѣе хлопотать объ увеличеніи своихъ капиталовъ, если ихъ мало, и съ большимъ разборомъ выбирать своими пенсіонерами "заслуженныхъ" и "нуждающихся" литераторовъ, если послѣднихъ много. Намъ кажется, что выдавать пенсіи съ разборомъ она уполномочена, но отнимать, едва ли возможно въ интересахъ литературнаго сословія.
Незадолго до своей смерти А. К--чъ вспоминалъ объ этомъ циркулярномъ предписаніи академіи наукъ и, волнуясь, говорилъ мнѣ:
-- Писательскій фондъ при академіи наукъ выдаетъ мнѣ пенсію въ 60 рублей, какъ разъ на квартиру... Да, и эту пенсію хотѣли отобрать въ виду того, что былъ періодъ, когда я прирабатывалъ къ нимъ, какъ редакторъ "Живописнаго Обозрѣнія", помогъ бы жить безъ пенсіи. Я писалъ въ отвѣтъ Майкову приблизительно слѣдующее: "Въ настоящее время я совершенно обезпеченъ, то-есть имѣю средства заплатить за квартиру, за обѣдъ, помочь старухѣ-нянькѣ нѣсколькими рублями, а главное въ состояніи тратиться на докторовъ и лѣкарства. Лѣченіе стоитъ очень много. Но вы, конечно, въ правѣ сказать: "а за коимъ чортомъ ты лѣчишься? Кому ты нуженъ? Неужели ты еще думаешь, что твоя жизнь нужна русской литературѣ?". И здѣсь вы будете совершенно правы, и потому я могу отказаться отъ пенсіи". Это письмо, вѣроятно, повліяло на Майкова, и фондъ оставилъ за мною пенсію, какъ оказалось, весьма кстати. "Улучшенныя обстоятельства" въ жизни писателя оказались кратковременными, и на эту пенсію я теперь живу...
Болѣзнь продолжала свою разрушительную работу, и вмѣстѣ съ нею росло безпокойство Шеллера о себѣ, въ виду прекращенія изданія "Живописнаго Обозрѣнія" и "Сына Отечества". Но какъ только прошелъ слухъ о необходимости значительныхъ затрать на лѣченіе Шеллера и отсутствіи у него регулярнаго заработка, общество для пособія нуждающимся литераторамъ и ученымъ (литературный фондъ) тотчасъ поспѣшило на помощь къ больному собрату; кромѣ того, редакція "Недѣли" выдала Шеллеру значительный авансъ. Больной уже не безпокоился, что ему не хватить средствъ на уплату доктору за визитъ, въ аптеку -- за подушки съ кислородомъ и т. д.