"Лѣсъ рубятъ -- щепки летятъ"...-- Провѣрка идеаловъ.-- "Паденіе".-- Индифферентизмъ конца 70-хъ годовъ.-- "Ртищевъ".-- Ренегатъ-восьмидесятникъ.
На ряду со множествомъ отрицательныхъ типовъ, у Шеллера выведены и люди дѣла, а не слова, какъ Рудые, Шуповы, Прохоровы и Благолѣповы, озабоченные исключительно осушеніемъ "Гнилыхъ болотъ" и пропагандой болѣе свѣтлаго порядка вещей. Эти послѣдніе изъ университетской молодежи -- особенно дороги автору. Можетъ быть, имъ мы обязаны тѣмъ, что, несмотря на безотрадное отношеніе г. Шеллера къ семьѣ, школѣ и университету даже въ эпоху, слѣдующую за Крымской кампаніей,-- онъ все-таки преисполненъ въ своихъ произведеніяхъ добраго упованія на ближайшее будущее. Въ такомъ же полномъ идеализма направленіи о близкомъ измѣненіи семьи, школы и общества подъ вліяніемъ новыхъ людей и реформъ написаны Шеллеромъ послѣдующіе романы: "Господа Обносковы", "Въ разбродъ", "Засоренныя дороги" и "Лѣсъ рубятъ -- щепки летятъ". Здѣсь его герои пытаются на дѣлѣ провести въ массу болѣе высокій уровень образованія и привычекъ, напоминая, по энергіи, англійскихъ дѣятелей "Распространительнаго Движенія" (University Extention) Арнольда Тоинби.
Не смотря на отсутствіе въ нашемъ бытѣ благопріятныхъ условій для развитія героевъ, сильные характеры въ романахъ Шеллера вполнѣ реальны и понятны при всеобщемъ возбужденіи умовъ въ эпоху "десятилѣтія реформъ", когда нерѣдко ничтожныя личности всплываютъ на поверхность и чуть не дѣлаютъ исторію. Но при дальнѣйшомъ наблюденіи за ними, авторъ дѣлается все болѣе и болѣе ригористомъ, съ ужасомъ замѣчая, что послѣ реформенное поколѣніе даже въ собственной жизни оказалось не менѣе "отцовъ" и легкомысленнымъ и безнравственнымъ. Его холостая жи8нь исполнена пороками, даже безъ силы и увлеченій; собственная семейная жизнь менѣе устойчива, чѣмъ у отцовъ, и ей никто не придаетъ значенія первостепенной важности для человѣка; отношенія лицъ между собою въ обществѣ преисполнены раздраженія, зависти и разлада между словомъ и дѣломъ. Человѣкъ до тѣхъ поръ только и хорошъ, пока что-нибудь можно изъ него извлечь для себя; всѣ прочія его достоинства перестали интересовать насъ. Идеалъ бывшаго идеалиста послѣ 30--40 лѣтъ превратился въ рубль и связи у высокопоставленныхъ лицъ, съ прославленіемъ ихъ "государственныхъ умовъ" въ стихахъ и газетахъ или либиральничаньемъ изъ-за угла и полнѣйшей бездѣятельностью тамъ, гдѣ у него есть голосъ и положеніе. Вотъ этихъ-то лицъ, уклонившихся отъ нормальнаго типа семьянина и гражданина, Шеллеръ преслѣдовалъ въ большинствѣ послѣдующихъ своихъ произведеній. На ряду съ благородными личностями вынырнули и дѣйствительные "нигилисты", т. е. эмансипировавшіеся во всѣхъ отношеніяхъ новые люди, которые били по щекамъ сперва крѣпостныхъ людей, а потомъ идеи... Вмѣстѣ съ барщиной и оброками они выбросили за бортъ и многія установившіяся понятія о личной нравственности, напоминая собою отчасти Раскольникова, Смердякова, Ивана Карамазова и всецѣло олицетворяя Ситникова съ Кукшиной. Это о нихъ было писано Герценомъ, что "въ первомъ задорѣ освобожденія они торопились сбросить съ себя всѣ условныя формы и это затруднило всѣ простѣйшія отношенія съ ними. Снимая все до послѣдняго клочка, наши enfants terribles гордо являлись какъ мать родила, а родила-то она ихъ плохо, наслѣдниками дурной и нездоровой жизни нисшихъ петербургскихъ слоевъ. Передняя, казарма, семинарія, мелкопомѣстная господская усадьба, перегнувшись въ противоположное, сохранились въ крови и мозгу, не теряя отличительныхъ чертъ своихъ. Они всѣмъ говорили въ отместку: вы лицемѣры, мы будемъ циниками; вы были нравственны на словахъ, мы будемъ злодѣями на словахъ; вы были учтивы съ высшими и грубы съ низшими, мы будемъ грубы со всѣми; вы кланяетесь не уважая, мы будемъ толкаться не извиняясь; у васъ чувство достоинства было въ одномъ приличіи и внѣшней чести, мы за честь себѣ поставимъ попраніе всѣхъ приличій и презрѣніе всѣхъ points d'honner'овъ. Сбрасывая съ себя всѣ покровы, самые отчаянные стали щеголять въ костюмѣ Гоголевскаго пѣтуха. Нагота не скрыла, а раскрыла, кто они. Она раскрыла, что ихъ систематическая неотесанность, ихъ грубая и дерзкая рѣчь, не имѣютъ ничего общаго съ неоскорбительной и простодушной грубостью крестьянина, и очень много съ пріемами подьяческаго круга, торговаго прилавка и лакейской помѣщичьяго дома. Народъ ихъ также не счелъ за своихъ, какъ славянофиловъ въ мурмолкахъ. Для него они остались чужимъ, низшимъ слоемъ враждебнаго стана, исхудалыми баричами, стрекулистами безъ мѣста, нѣмцами изъ русскихъ. Бить въ рожу по первому возраженію, если не кулакомъ, то ругательнымъ словомъ, называть Д. С. Милля ракальей, забывая всю службу его -- развѣ это не барская замашка, которая "стараго Гаврилу, за измятое жабо хлещетъ въ усъ да въ рыло". Развѣ въ этой и подобной выходкахъ вы не узнаете квартальнаго, исправника, становаго, таскающаго за сѣдую бороду бурмистра? Развѣ въ нахальной дерзости манеръ и отвѣтовъ вы ясно не видите дерзость дореформенной офицерщины, и въ людяхъ, говорящихъ съ высока и съ пренебреженіемъ о Шекспирѣ и Пушкинѣ, внучатъ Скалозуба, получившихъ воспитаніе въ домѣ дѣдушки, хотѣвшаго "дать фельдфебеля въ Вольтеры".
Этотъ типъ людей безпардонной базаровщины, сформировавшійся на ряду съ лучшими людьми 60-хъ годовъ, всегда занималъ г. Шеллера и не обманывалъ его своимъ нахальствомъ и шумомъ. Но особенность Шеллера въ этомъ случаѣ заключалась въ томъ, что онъ винилъ и здѣсь "отцовъ", всего менѣе заботящихся о "дѣтяхъ". Не взваливая грѣхи первыхъ на молодежь, авторъ стремился указать, подъ какими вліяніями развились кривые и болѣзненные отпрыски нашего общества. Читая его самыя мрачныя страницы о людяхъ и порядкахъ, чувствуешь, во имя какихъ свѣтлыхъ идеаловъ нападаетъ онъ на всю нескладицу нашей жизни, и это насъ примиряетъ съ нимъ.
Его первые романы изображали шестидесятые годы ("Гнилыя болота", "Жизнь Шупова", "Господа Обносковы", "Засоренныя дороги" и т. д.) со смѣлымъ призывомъ "впередъ безъ страха и сомнѣніе"; послѣдующій романъ "Лѣсъ рубятъ -- щепки летятъ" подводитъ итогъ и провѣрки шестидесятымъ годамъ въ скорбномъ признаніи одного изъ Прохоровыхъ о томъ, что "у насъ не всегда доставало развитія, мы иногда оказывались ниже принятыхъ на себя задачъ. Мы являлись плохими учителями, плохими переводчиками, корректорами, служаками. Новыя идеи и новые порядки произвели наплывъ множества лицъ, почувствовавшихъ необходимость труда. Всю эту массу полуразвитыхъ, шедшихъ изъ-за куска хлѣба пролетаріевъ стали упрекать за неумѣнье хорошо исполнять взятый на себя трудъ и за шатаніе изъ стороны въ сторону, отъ одной работы къ другой, но тутъ, конечно, виновата не эта масса и не новыя идеи. Неумѣнье трудиться завѣщано ей прошлымъ; вѣчное хватанье за множество дѣлъ было слѣдствіемъ этого неумѣнія. Насъ не учили никакому ремеслу и давали намъ только отрывки научныхъ свѣдѣній, и мы выходили негодными ни къ чему". Авторъ не скрывалъ горькой правды объ итогахъ шестидесятыхъ годовъ и, разумѣется, это онъ о нихъ писалъ слѣдующія строки: "вражда между извѣстною частью стараго поколѣнія и извѣстною частью новаго дѣлалась все замѣтнѣе и замѣтнѣе. Многое изъ этой вражды было смѣшно, многое печально, но въ большей части случаевъ скверно. Нерѣдко самыя ожесточенныя словесныя битвы давались не изъ-за убѣжденій, а изъ-за предсѣдательскаго мѣста въ гостиной, занимаемаго тѣмъ или другимъ представителемъ одного или двухъ враждующихъ поколѣній. Иногда остроумное, повторенное въ обществѣ, слово юноши приводило въ ярость беззубаго старикашку, и онъ старался найти въ этомъ словѣ и паденіе нравовъ, и неуваженіе къ порядку, и все, что вамъ угодно, но только не простую безгрѣшную остроту, которой житья было два вечера и одно утро. Иногда юноша, не имѣя никакихъ убѣжденій, но наслушавшись рѣзкихъ словъ въ обществѣ убѣжденныхъ юношей, схватывалъ на лету нѣсколько крайнихъ мнѣній, бѣжалъ съ ними въ общество, какъ съ какимъ-нибудь кладомъ, и, встрѣтивъ отпоръ этимъ мнѣніямъ, ершился, очертя голову, шелъ далѣе, защищая краденыя и плохо понятыя мнѣнія, сверкалъ глазами, стискивалъ кулаки, трепалъ волосы. Все это сильно пахло раздраженіемъ мелкихъ самолюбьицъ крошечныхъ великихъ людей. Никого не безпокоило желаніе сдѣлать изъ противника союзника, что всегда возможно, если обѣ стороны честно преданы убѣжденіямъ, а не завидуютъ, что юноша хочетъ имѣть такія же человѣческія права, какъ и старикъ. Мнѣ становилось день это дня грустнѣе и грустнѣе, я понималъ, что при подобномъ ходѣ дѣлъ невозможна никакая дѣятельность, и въ то же время боялся желать развязки. Все перебралъ я въ это время въ своей памяти: и дѣтство, и училищную жизнь, и споры въ обществѣ, то обвинялъ себя, то другихъ, и съ тяжелой грустью видѣлъ повсюду слѣды пустой, безцѣльной, ничѣмъ не оправдываемой вражды, нетерпимости, неуваженія людей другъ къ другу. Менѣе всего хотѣлось мнѣ въ это время оправдывать отцовъ или дѣтей, я просто понималъ, что многіе изъ тѣхъ и другихъ просто жалки и равно безсильны въ дѣлѣ мысли и трезваго хладнокровнаго обсужденія вещей; я видѣлъ, что долго не будетъ исхода изъ этого положенія вещей". Въ романѣ "Голь", Шеллеръ характеризуетъ это явленіе словами: "дѣти разошлись съ отцами; но это еще не значить, чтобы дѣти нашли возможность создать что нибудь новое, и не создадутъ они ничего новаго, покуда у нихъ не явится возможности сплотиться между собою, договориться громко и ясно до цѣлей и средствъ и размежеваться между собою на сплоченные кружки и партіи". Это признаніе автора свидѣтельствуетъ о скорбныхъ явленіяхъ общественной жизни, подъ вліяніемъ которыхъ развивалось и дальнѣйшее литературное направленіе г. Шеллера. Послѣ этого признанія остается одинъ шагъ до пессимизма, если только та же общественная жизнь не обрадуетъ автора дѣйствительно новыми людьми. Такихъ людей, однако, дальнѣйшая жизнь еще менѣе давала г. Шеллеру, и онъ отражалъ послѣдовательно наиболѣе яркія ея явленія все съ большею и большею грустью объ утратѣ въ жизни свѣтлыхъ идеаловъ шестидесятыхъ годовъ и окончательномъ упадкѣ въ обществѣ либеральнаго направленія. Вслѣдъ за идеалистами неудачниками, народился къ 1880 годамъ типъ добродушнаго ренегата и индиферентиста, вышучивающаго свое прошлое и подготовляющаго собственныхъ дѣтей не вѣрить ни въ какіе идеалы и скорѣе ненавидитъ ихъ, чѣмъ что-либо прежде полюбить въ жизни. А. К. Шеллеръ, откликнулся на это явленіе Серпуховымъ въ романѣ "Паденіе". Въ это время, послѣ 1881 года, уже подготовлялась новѣйшая культура съ злобнымъ и систематическимъ ренегатомъ, презирающимъ идеалистовъ и неудачниковъ 60-хъ годовъ, ругающихъ все, кромѣ себя: и литературу, и общество, и земство, захватывая, однако, все себѣ и не оставляя ничего другимъ: пользуясь всѣми, пока они нужны, и ничего для нихъ не дѣлая, когда нужда миновала въ нихъ. Этотъ эгоистъ -- презирающій бѣдность и мечтанія объ окнѣ въ Европу, глумящійся надъ шестидесятниками и т. д., есть прямой потомокъ эпохи реформъ и реакцій. Шеллеръ вывелъ этотъ типъ въ "Ртищевѣ", какъ очень яркаго представителя крайняго реакціоннаго времени. По нашему мнѣнію, "Ртищевъ" наиболѣе любопытный типъ и наиболѣе удавшійся г. Шеллеру. "Прежде было барство,-- ненавижу я его, откровенно говорить Шеллеръ,-- а все же тамъ бывали рѣдко такіе господчики, которые толковали бы, что къ нимъ люди идутъ только для того, чтобы ихъ объѣдать. Всякая гадость гнѣздилась въ нихъ, только не это мелочничество".
"Средствъ нѣтъ, не для чего и сзывать этихъ прихлебателей; нужно честно жить въ своихъ четырехъ стѣнахъ",-- авторитетно заявляетъ Ртищевъ, убѣждая въ томъ же и свою жену. Разорившихся родственниковъ-аристократовъ онъ честить, какъ враговъ: "имъ легче начать торговать собою, продавать свою честь, красть, поддѣлывать векселя, чѣмъ приняться за дѣло. Да и что они знаютъ, что умѣютъ? Они даже и чистоплотными были до той поры, пока другіе за нихъ все дѣлали. Не стало у нихъ дѣвки Евгешки, и явились зашлепанные подолы, шлепающіе ихъ по разодраннымъ пяткамъ немытыхъ чулокъ. Давно пора вырвать съ корнемъ вонъ эту сорную траву нашихъ бѣдныхъ родственниковъ". Точно также онъ принялся вырывать съ корнемъ у жены всѣ привитые ей въ умной отцовской семьѣ взгляды и привычки. Жена не должна жить собственной жизнью, а только "приваравливаться" къ мужу. Эту ломку производилъ Ртищевъ безъ грубости, безъ жестокости, безъ криковъ и ссоръ, не сознавая, что это ломка живаго существа. "Мы идемъ своей дорогой, не мѣшаясь съ распутной толпой", говоритъ онъ женѣ, желая, чтобы она была также эгоистомъ, также бранила всѣхъ и все, людей, порядки, общество, литературу. Чтобы ничего не было у нея святого, кромѣ его самого... Онъ достигаетъ своей цѣли, убѣждая ее въ томъ, что "семейная жизнь поглощаетъ въ сущности всю женщину".
-- Всѣ эти барышни и барыни, скачущія съ лекціи на лекцію, отъ товарокъ къ товаркамъ, отъ новостей къ новостямъ -- самая худшая изъ породъ... Идутъ по торной дорожкѣ къ разврату,-- говорилъ онъ про всѣхъ учащихся дѣвушекъ.-- Сегодня бѣгаютъ на курсы, завтра къ студентамъ за совѣтами, послѣ завтра на ночлегъ къ любовникамъ. Мужская молодежь -- эти "мальчики безъ штановъ" -- праздно болтаютъ о высокихъ предметахъ. Политика не ихъ дѣло и не имъ играть спокойствіемъ народа. А самый народъ безъ узды немыслимъ, а эта узда -- его религіозность.
Такимъ образомъ, онъ добился того, что жена свила ему гнѣздышко и окружила исключительно его одного своими заботами. А онъ что далъ ей? Изъ свободнаго человѣка сдѣлалъ крѣпостную... У нея были привязанности ко всему великому и прекрасному, а его воззрѣніе на людей такое, что весь міръ состоитъ изъ негодяевъ, кромѣ его самого; что искусство есть бездѣльничество или развращеніе; литература -- клоака грязи и подстрекательства и т. д. "Все, однимъ словомъ, за бортъ вышвырнулъ. Ему легко безъ всякаго груза къ цѣли идти, а ей?"
-- Тебѣ надо было взять не жену, а служанку, которая за плату исполняла бы кстати и роль жены!-- замѣтила она мужу, когда въ концѣ концовъ чаша затаенныхъ страданій была переполнена.
-- Ты съ ума сошла!-- рѣзко проговорилъ онъ.
-- О, я давно сошла съ ума, давно... въ ту минуту, когда рѣшилась выйти за тебя замужъ, когда выслушала первую твою проповѣдь объ обязанностяхъ честной жены. Ты вѣдь только объ этомъ мнѣ и проповѣдовалъ. Честная жена должна оставить отца и мать, прилѣпиться къ мужу; честная жена не должна разорять мужа, помогая его или своимъ роднымъ и кому бы то ни было, честная жена не должна имѣть ни друзей, ни близкихъ, ни своихъ привязанностей, ни своихъ взглядовъ, честная жена должна развратничать только съ мужемъ... А онъ? У него какія обязанности? Никакихъ! Никакихъ!
Въ отчаяніи жена застрѣливается... Таковъ у Шеллера типъ ренегата, воспитавшагося въ позднѣйшую эпоху реакцій. Этотъ типъ подмѣченъ въ нашемъ обществѣ Шеллеромъ впервые (если не считать Боборыкинскаго романа: "Поумнѣлъ"); и въ наше время число представителей этого типа ростетъ. Это старое барство, вырождающееся въ безсердечныхъ буржуа, которые, не моргнувъ глазомъ, перейдутъ черезъ чужіе трупы, лишь бы имъ было хорошо. Это -- торжествующіе оскудѣныши. Практики! Побѣдители! Сильные люди -- передъ которыми всѣ прочія существа -- "худая трава въ полѣ".