Изъ эпохи оскудѣнія дворянъ.-- Семья Муратовыхъ.-- "Бездомники" и "Конецъ Бирюковской дачи".-- Торжествующая буржуазія по городамъ и деревнямъ: "Годь" и "Алчущіе".-- "Послѣ насъ": толстовцы-теоретики.
Если постепенное развитіе и умственнаго и нравственнаго роста молодежи и общества подъ вліяніемъ школы и семьи, выведено по* преимуществу въ серіи первоначальныхъ Шеллеровскихъ романовъ и разсказовъ, то тотъ же ростъ общества, вслѣдствіе экономическихъ въ немъ перемѣнъ, выведенъ авторомъ въ послѣднихъ произведеніяхъ: "Голь", "Алчущіе" и семья Муратовыхъ въ "Старыхъ гнѣздахъ", въ "Хлѣбѣ и зрѣлищахъ", "Безпечальномъ житьѣ", "И молотомъ и золотомъ", "Совѣсть". Они всѣ посвящены эпохѣ "Оскудѣнія" и возникновенія на развалинахъ дворянской Руси нашего tiers-фtat: черномазой аристократіи изъ "Голи" по городамъ и изъ "Алчущихъ" по деревнямъ. Особенность воспроизведенной авторомъ любопытной эпохи заключается въ томъ, что у большинства писателей (напримѣръ, у С. Атавы) "оскудѣныши" изъ чистокровныхъ дворянъ не были способны удержать за собой позиціи и приспособиться къ условіямъ послѣ-реформенной жизни. У Шеллера также имѣются погибающія барышни, не брезгающія послѣ разоренія даже узами Гименея съ мужиками и лавочниками ("Конецъ Бирюковской дачи"); появляются червонные валеты а la Винтеръ съ Коми, въ "Безпечальномъ житьѣ"; господа Ломовы, умѣющіе только закладывать имѣнія да кричать: "куда мы идемъ!" и т. д.
"Семья Муратовыхъ" -- это цѣлая серія романовъ изъ эпохи оскудѣнія. Начинается дѣло съ дѣлежа наслѣдства между братьями Муратовыми. Уже при дѣлежѣ имущества видно, что братья готовы перегрызть другъ другу горло. Это дѣти неумѣлыхъ крѣпостниковъ, ханжи матери и пьяницы отца. Они воспитывались внѣ дома на казенныхъ хлѣбахъ или у петербургскихъ аристократовъ родственниковъ, общаго между ними нѣтъ ничего. Одинъ братъ, Аркадій Павловичъ, отупѣвшій петербургскій чиновникъ, живущій не по средствамъ, мирится ради выгодъ и съ ролью мужа -- рогоносца и съ ролью человѣка обдѣлывающаго нечистыя дѣла Іерусалимскихъ дворянъ, скупающихъ земли въ Западномъ краѣ. Петръ Павловичъ, гвардейскій хлыщъ и прожигатель жизни, сводитъ весь ея интересъ къ одному вопросу: гдѣ бы достать денегъ? Ради денегъ онъ соблазняетъ глуповатую жену стараго ростовщика и въ то же время разсчитываетъ жениться на богатой честной и милой дѣвушкѣ. Романъ съ женою ростовщика Зиминой доходитъ въ сущности до уголовщины, до поддѣльныхъ векселей, до насильственной смерти Зимина, задушеннаго женой. Опомниться легкомысленнаго человѣка заставляетъ только то, что онъ видитъ, кахъ погибаютъ на скамьѣ подсудимыхъ люди подобные ему, отправляясь послѣ великосвѣтскихъ баловъ въ мѣста не столь отдаленныя ("безпечальное житье"). Другая участь (романъ "И золотомъ и молотомъ") ждала Данила Павловича Муратова, трактирнаго героя, жившаго въ провинціи и ближе знавшаго народъ и кулачество. Очутившись на своихъ ногахъ, онъ увидѣлъ, что надо сдѣлаться кулакомъ, чтобы спастись. И вотъ женившись на дочери своего крѣпостного, теперь купца и подрядчика, онъ проходить тяжелую школу желѣзнодорожнаго строителя, моритъ людей, не брезгуетъ никакими средствами и наконецъ добивается "и золотомъ и молотомъ" своего т. е. богатства. Максимъ Павловичъ -- неудачникъ, которому суждено кончить жизнь "внѣ жизни" безъ толку, пострадавъ "за идеи". Романъ о немъ остался въ портфелѣ автора въ отрывкахъ и наброскахъ, изъ которыхъ нѣкоторые были напечатаны заграницей. Максимъ, одинъ изъ тѣхъ несчастныхъ отщепенцевъ общества, которые случайно остаются за флагомъ. Пройдя всѣ ужасы нищеты, насмотрѣвшись на обездоленныхъ людей, онъ озлобляется противъ существующихъ порядковъ и дѣлается протестующимъ человѣкомъ. Но у него нѣтъ ни умѣнія, ни средствъ для того, чтобы протестъ явился сколько нибудь плодотворнымъ, и потому въ концѣ концовъ ему, вмѣстѣ съ массой подобныхъ ему людей, приходится очутиться "внѣ жизни", т. е. въ тюрьмѣ, гдѣ и протекаютъ лучшіе его годы и откуда ему суждено выйти неломаннымъ жизнью, непригоднымъ уже для легальной дѣятельности. Сестра его Софья Павловна, (ром. "Совѣсть") послѣ "ложнаго шага" среди свѣтскаго общества, идетъ въ монастырь, гдѣ дѣлается довольно видной дѣятельницей въ роли игуменьи, но эта дѣятельность напоминаетъ карьеру извѣстной матушки -- Митрофаніи. "Старыя гнѣзда" посвящены общей характеристикѣ всѣхъ этихъ героевъ, которымъ суждено на равныхъ поприщахъ дѣйствовать въ эпоху оскудѣнія. Интересными являются у Шеллера въ этихъ романахъ и старые типы дворянъ, неумѣющихъ принаровиться къ новой жизни безъ крестьянъ, какъ напримѣръ старый баринъ Платонъ Николаевичъ Баскаковъ, умирающій отъ удара при первомъ же столкновеніи со своимъ бывшимъ крѣпостнымъ или его братъ Александръ Николаевичъ Баскаковъ -- мотъ и кутила, носящійся вѣчно съ какими то неосуществимыми планами, дѣлающійся домостроителемъ въ Петербургѣ во время строительной горячки восьмидесятыхъ годовъ и умирающій совершенно раззореннымъ нищимъ, настроивъ громадные дома для другихъ. Еще тяжелѣе остается впечатлѣніе о несчастныхъ "оскудѣнышахъ" по прочтеніи романа "Вездомники" или разсказа "Конецъ Бирюковской дачи" съ барышнями помѣщицами, у которыхъ мѣстный кулакъ отбираетъ за долги ихъ усадьбу. Неприготовленныя ни къ какому труду и не нашедшія себѣ жениховъ, онѣ должны очутиться "на улицѣ", исключая той изъ нихъ, которая ушла въ избу мужика и стала жить съ нимъ, "опростившись" до него. Но среди вырождающихся дворянъ въ "декадентовъ жизни" и нищихъ, Шеллеръ не забылъ среди нихъ и "Побѣдителей", представителей нарождающейся у насъ буржуазіи на мѣстахъ упраздненнаго дворянства.
Шеллеръ умѣлъ воспроизвести весьма удачно представителей послѣ-реформеннаго дворянства, не поднявшихся на ноги и пострадавшихъ безъ толку на всѣхъ поприщахъ. Но онъ не былъ слѣпъ къ тому, что изъ той же эпохи "Оскудѣнія" вышли "Ртищевъ" и Орловъ въ "Голи" по городамъ; Кожуховы въ "Алчущихъ" по деревнямъ. "Новыя учрежденія,-- говоритъ г. Шеллеръ,-- потребовали цѣлыя полчища новыхъ людей. Этихъ людей пришлось поневолѣ вербовать не среди привиллегированныхъ классовъ, захватывавшихъ прежде все только въ свои руки, а гдѣ попало среди мѣщанъ, среди недоучекъ, среди голяковъ. Изъ этихъ людей создался новый классъ разночинцевъ; ихъ, можетъ быть, неловко было спрашивать объ ихъ происхожденіи, о степени ихъ образованія, но ихъ нельзя было не принимать въ лучшихъ кружкахъ, потому что они ворочали дѣлами и имѣли денежныя средства". Интеллигентъ изъ "Голи", взявшійся за умъ, тотчасъ розыскалъ дорогу къ сладкому пирогу съ тою только разницею, что его родовитый предокъ бралъ кусокъ вилкой и ножемъ, а этотъ -- немытой пятерней. Изъ нихъ не вышли молодые Шуповы, которые въ 60-хъ годахъ обѣщались Шеллеру осушить "Гнилыя болота", и за которыхъ авторъ ручался, что ихъ нельзя превратить въ подлецовъ, но зато одинъ "на желѣзную дорогу взялъ концессію и вышелъ съ капиталомъ, другой основалъ банкъ и ловкой аферой пріобрѣлъ сотни тысячъ въ одинъ день, третій... чортъ знаетъ, иногда кажется, что третій просто укралъ гдѣ-то сотни тысячъ, но тѣмъ не менѣе надо признать, что онъ богатъ, и пожимать ему руки. Всѣ эти люди кутятъ, входятъ въ высшій кругъ и соперничаютъ съ барами"...
Не получивъ въ дореформенной семьѣ и школѣ прочныхъ началъ стыдливости и хорошо обоснованныхъ политическихъ взглядовъ, дворянскіе оскудѣныши очень скоро уступили свое мѣсто "хамову-отродью". Орловъ изъ "Голи" очень скоро понялъ философію своего времени. "Ужъ вѣкъ такой, говоритъ онъ. Прежде, бывало, рекомендуется человѣкъ: помѣщикъ такой-то губерніи, графъ такой-то, ну, ты и знаешь, съ кѣмъ имѣешь дѣло. А теперь говорятъ "господинъ Андреевъ пришелъ". А чортъ его знаетъ этого Андреева, что онъ такое: нищій-попрошайка или порядочный человѣкъ и приличный господинъ? Ну, и надо, чтобы сразу какой-нибудь перстень брилліантовый или цѣпь во весь животъ заявили, что, молъ, Андреевъ знакомиться съ вами пришелъ, а не грабить васъ. И платить прежде знали сколько какому-нибудь дѣйствительному статскому совѣтнику или какому-нибудь князю, а Андрееву платятъ лишь столько, насколько внушительна обстановка Андреева. Въ обществѣ, гдѣ дѣйствительныя заслуги, умъ, энергія ставятся ни во что, каждому общественному дѣятелю приходится быть кокоткой или погибнуть.
-- То-есть прежде нужно быть не геніемъ, а шарлатаномъ, замѣтилъ ему кто-то.
-- Да, шарлатаномъ, потому-что чаще всего приходится имѣть дѣло съ дураками или подлецами, отвѣтилъ Орловъ.-- Скажите откровенно, гдѣ вы найдете такой "порядочный" кругъ людей, такое "образованное" общество, куда не пустили-бы на порогъ какого-нибудь желѣзнодорожнаго туза изъ первѣйшихъ мошенниковъ, какого-нибудь милліонера-банкира изъ первѣйшихъ ростовщиковъ и куда приняли-бы съ почетомъ честнѣйшаго труженика въ лохмотьяхъ, безъ титуловъ, безъ связей? Такихъ кружковъ, такихъ обществъ нѣтъ. Всѣ эти фарисействующіе печальники о бѣднякахъ и матушки-благодѣтельницы льнутъ только къ капиталу, къ титуламъ, къ знаменитостямъ, а приди къ нимъ самъ Христосъ въ томъ видѣ, въ какомъ онъ жилъ на землѣ, лакеи выгонятъ его съ крыльца этихъ друзей меньшей братіи.
Не менѣе сильными являются за послѣднее время по деревнямъ и новые землевладѣльцы-меліораторы, у которыхъ "батракъ спитъ однимъ глазомъ", но котораго новые помѣщики любятъ посвоему, т. e. какъ дойную корову, которую надо для своихъ выгодъ хорошо содержать, но быть съ нимъ вмѣстѣ съ тѣмъ "выжигой" и всегда "насторожѣ". Этотъ типъ меліораторовъ-землевладѣльцевъ пока еще только нарождается въ селахъ и въ русской беллетристикѣ выведенъ очень мало. У г. Шеллера они очерчены съ обычной ему талантливостью и скорбію о томъ, что дѣловитость послѣ-реформеннаго поколѣнія чисто кулацкаго свойства. Въ "Алчущихъ", кронѣ растерявшихся послѣ эмансипаціи дворянъ, выводится на сцену цѣлая семья кряжистыхъ людей, которые сумѣли и послѣ освобожденія крестьянъ взяться здоровыми руками за дѣло, подъ руководствомъ своей дѣловитой матери изъ аристократокъ, устранившей отъ себя своего разорителя -- "флигель-адъютанта", т. е. мужа (Елизавета Андреевна Кожухова). Эти люди, вѣчно роющіеся въ навозѣ, глинѣ и кирпичѣ, являются противоположностью тѣмъ разорившимся дворянамъ (Ломовымъ), которые воображаютъ, что въ деревнѣ "стоитъ выписать новую коляску, новыя дрожки купить да полкурицы завести въ усадьбѣ -- вотъ и хозяйство".
Чѣмъ торопливѣе мы шли на выучку къ капитализму, тѣмъ исключительнѣе выводилъ Шеллеръ въ своихъ романахъ типъ торжествующаго безсердечнаго буржуа, замѣщающаго всюду упраздненныя ваканціи, съ специфической философіей о безсиліи моральнаго элемента въ исторіи русскаго общества и торжествѣ надъ личностью матеріальныхъ условій жизни.
Да, всѣ эти богачи -- какіе-то Ивановы, Барановы, Козловы, Кобылины; эта вчерашняя голь вдругъ пошла въ гору и рвала зубами выпавшую ей на долю добычу въ новыхъ учрежденіяхъ, въ акціонерныхъ компаніяхъ и комитетахъ. Эти люди въ сущности только повторяли то, что дѣлалось и прежде, только теперь всѣ кутежи были съ одной стороны мельче, пошлѣе, а съ другой -- ихъ число возрасло, такъ какъ возрасло и число людей, имѣвшихъ средства такъ жить. Прежде весь Петербургъ пальцемъ указывалъ на Яковлевыхъ, Волковыхъ, Пономаревыхъ и тому подобныхъ представителей разгула, теперь подобнымъ господамъ и счета нѣтъ.
Этому типу людей, народившемуся изъ "Голи" на смѣну дворянства, Шеллеръ приписываетъ торжествующую пѣснь о пролетаріяхъ:
Не тужи, погибающій людъ,
Твои горькіе стоны мы слышимъ;
Носъ томитъ твой убійственный трудъ,
О судьбѣ твоей книги мы пишемъ.
Если бъ былъ ты прилично одѣть,
Ты бы могъ посѣтить наши доны,
Отогрѣться и, кончивъ обѣдъ,
Пошумѣть о недолѣ знакомой.
Если бъ ты уже грамотнымъ былъ,
Ты прочелъ бы сейчасъ наши книги
И забылъ бы, что свѣтъ не разбилъ
Вѣковѣчныхъ страданій вериги.
Но не плачь! только дай написать
Намъ послѣднюю книгу о нищихъ,--
И научишься вдругъ ты читать
И очутишься въ нашихъ жилищахъ.
Будешь ѣздить въ каретахъ, давить
Неумѣющихъ бѣгать прохожихъ,
Спать до полдня, съ друзьями кутить
И кормить иностранокъ пригожихъ.
-- Такимъ образомъ "Оскудѣніе" дворянъ въ романахъ г. Шеллера совершенно иное, чѣмъ, напримѣръ, у Атавы. Послѣдній видѣлъ увертюру "Оскудѣнія" и не прослѣдилъ до конца судьбу своихъ "тамбовцевъ", а г. Шеллеръ скорѣе присутствовалъ на послѣднемъ актѣ землевладѣльческой эпопеи, и его "Голь", и "Алчущіе" имѣютъ исторически-бытовой интересъ. По мѣрѣ того какъ вымирали "Дворянскія гнѣзда", зарождалась наша побѣдоносная буржуазія, прототипами которой являлись Орловъ и Ртищевъ. Пониженіе идей культурнаго класса, его вкусовъ и душевныхъ свойствъ,-- г. Шеллеръ оплакиваетъ во всѣхъ своихъ позднѣйшихъ произведеніяхъ, отлично понимая, что если чистокровныя сословія не отличались образцовыми школами и нравственными семьями, то и черномазая аристократія изъ "Голи" и "Алчущихъ" -- съ Орловыми и Бирюковскими барышнями -- готовятъ поколѣніе людей, еще менѣе отвѣчающихъ идеямъ о прогрессѣ.
Мрачныя картины нашей общественной жизни нисколько не изгладились въ наблюденіяхъ романиста и тогда, когда за послѣдніе годы въ обществѣ появились новые люди, извѣстные подъ именемъ "толстовцевъ". Въ книгѣ появившейся 1900 года, въ дополненіе къ "Полному собранію сочиненій" А. К. Шеллера, собраны его романы "Школа жизни" и двѣ повѣсти "Глухая рознь" и "Послѣ насъ". Въ послѣдней изъ нихъ авторъ, хотя и нѣсколько блѣдно, выводить типъ людей, которые проповѣдуютъ воду, а сами пьютъ вино и которые для этой "воды" готовы изломать чужую жизнь, какъ бы носитель ея не былъ мало пригоденъ для идеала съ водой и чернымъ хлѣбомъ.
Леонидъ Николаеи и 47, пріѣзжаетъ въ усадьбу, скончавшагося отца и узнаетъ, что у покойнаго остался незаконнорожденный сынъ и мать послѣдняго. Какъ передъ пріѣздомъ своимъ въ усадьбу, Леонидъ Николоевичъ не пожелалъ ее видѣть, такъ и за послѣдовавшимъ ея самоотравленіемъ, онъ велѣлъ покойницу "отправить въ больницу" и пообѣщался "не бросить ея мальчика".
-- Онъ изъ своей части долженъ помочь мальчику, такъ какъ это несомнѣнно сынъ его отца. Но какъ? Деньги иногда ни что иное, какъ страшное зло, Разсуждая, такимъ образомъ, онъ рѣшилъ:
-- Придется добывать хлѣбъ работой, на костюмчики нельзя будетъ тратиться, а отвыкать отъ того, что вошло въ плоть и кровь, послѣ будетъ трудно... Надо теперь же приняться за перевоспитаніе мальчика.
И него въ головѣ давно уже согрѣлъ планъ, какъ онъ устроитъ свою жизнь вдали отъ развратныхъ большихъ городскихъ центровъ въ простой крестьянской обстановкѣ, научившись черному труду, съ ограниченіемъ всѣхъ своихъ потребностей.
Онъ прямо заявилъ старику лакею, который няньчилъ "Бориньку", что мальчику уже пять лѣтъ и въ какомъ нибудь особенномъ уходѣ онъ не нуждается. "Онъ поселится здѣсь гдѣ-ни-нибудь со мной, и когда подростетъ, я увижу, что надо будетъ сдѣлать изъ него... къ чему будутъ способности. Вы, Михаилъ Матвѣевичъ, человѣкъ старый и многаго вамъ не объяснить... Вы вотъ баловали мальчика, какъ князька какого, а ему, можетъ быть, въ будущее-то сапожникомъ или столяромъ придется быть... будущее неизвѣстно".
-- Это сыну то Николая Даниловича?-- воскликнулъ Михаилъ Матвѣичъ и махнулъ рукою.-- Что вы, сударь, шутить изволите, значитъ, надо мной, старикомъ...
-- Вы ошибаетесь, началъ Леонидъ Николаевичъ. Борисъ незаконный сынъ и дѣлать изъ него привередливаго барченка я вовсе не желаю... и не имѣю права...
-- Батюшка, Леонидъ Николаевичъ,-- молящимъ голосомъ воскликнулъ старикъ.-- Дитя малое, значитъ, отца и матери разомъ лишилось, зачѣмъ же еще вы и меня то отъ него, значитъ, отнимаете... разомъ-то привыкнуть дитяти будетъ трудно, одинъ одинешенекъ останется... Ничего мнѣ, значитъ, не надо, ни жалованья, ни куска хлѣба, оставьте только, значитъ при немъ...
Леонидъ Николаевичъ разрѣшилъ старику только "навѣщать" мальчика, нуждавшагося въ любящемъ сердцѣ гораздо болѣе, чѣмъ въ воспитательныхъ теоріяхъ по заказу.
А, между тѣмъ, онъ запретилъ старику даже иногда помочь ребенку надѣть чулки и сапоги, несмотря на то, что любовь старика къ ребенку только и могла выразиться въ мелкихъ услугахъ послѣднему. "Сладкаго куска" нельзя было дать, такъ какъ у Леонида Николаевича "на все, значитъ резоны свои"...
Хуже всего бывало въ тѣ минуты, когда Михаилъ Матвѣичъ заставалъ Бореньку одного, и тотъ прижавшись головой къ старику, тихо-тихо начиналъ плакать, не умѣя даже объяснить, о чемъ онъ плачетъ, о томъ ли, что къ нему не идутъ папа и мама, о томъ ли, что ему не даютъ сластей и игрушекъ, о томъ ли, что къ Леониду Николаевичу нельзя вотъ такъ прижаться головкой, какъ къ дядѣ Мишѣ.
Съ своей стороны и "толстовецъ" Леонидъ Николаевичъ судилъ о старикѣ въ томъ духѣ, что ему еще долго придется противодѣйствовать этому глупому старику, умѣющему только баловать, неумѣнью быть самостоятельнымъ и бабьей плаксивости. Онъ не помнилъ себя въ этомъ возрастѣ, но ему казалось, что онъ всегда самъ одѣвался, всему самъ научился, до всего дошелъ самъ, всегда былъ бодръ и серіозенъ, стоя выше всѣхъ окружавшихъ его людей. Онъ мысленно давалъ себѣ обѣщаніе:
-- Я его такимъ и сдѣлаю въ деревнѣ, только бы этотъ выжившій изъ ума старикъ удалился поскорѣе въ богадѣльню.
А старикъ и самъ сознавалъ, что "ему не долго жить, что и Боренька, ангелъ Божій, едва ли проживетъ долго -- уморитъ его Леонидъ Николаевичъ".
Такимъ "камнемъ", а не гуманнымъ и глубокимъ человѣкомъ выведенъ Шеллеромъ "толстовецъ", котораго, конечно, нельзя ставить на счетъ Л. Н. Толстого, но который всецѣло свидѣтельстуетъ грубость нашего общества и грубость нашего примѣненія къ жизни истинъ, возвышающихъ насъ. Оказывается что мы способны скомпрометировать самыя простыя истины и поэтому не мудрено, что Леонида Николаевича прозвали "поврежденнымъ" и "блаженнымъ", несмотря на то, что самъ онъ непремѣнно хочетъ быть "оракуломъ", "прорицателемъ" или "судьею"...
Грустнымъ наблюденіемъ надъ русской жизнью закончилъ А. К. Шеллеръ свои послѣднія работы. Въ теченіе болѣе сорока лѣтъ онъ далъ намъ о перемѣнахъ въ общественной жизни нѣсколько избранныхъ романовъ ("Гнилыя болота", "Жизнь Шупова", "Лѣсъ рубятъ", "Паденіе". "Ртищевъ", "Бевдомники", "Голь", "Алчущіе" и "Послѣ насъ"), которые надолго переживутъ автора и обезпечатъ за нимъ извѣстность гуманнаго и просвѣщеннаго художника.