Предубѣжденная критика: П. Никитинъ, А. Скабичевскій, А. Суворинъ, А. Б. и др.-- Признаніе заслугъ Шеллера въ обществѣ и литературѣ.-- Письма литераторовъ къ Шеллеру.
Трудно было, однако, добиться Шеллеру признанія своихъ общественныхъ заслугъ въ литературѣ. Его упрекали въ дѣланности героевъ ("Тенденціозный романистъ" П. Никитинъ, въ журналѣ "Дѣло"), а самую тенденцію автора одно время г. Скабичевскій называлъ "Сентиментальнымъ прекраснодушіемъ въ мундирѣ реализма" ("Отечественныя Записки" 1873 года). Въ доказательство такого мнѣнія о Шеллерѣ легко было выбрать изъ его многочисленныхъ романовъ и повѣстей слабыя мѣста и вынести приговоръ о дѣланности всѣхъ героевъ Шеллера. Такихъ слабыхъ мѣстъ у него, дѣйствительно, найдется довольно. Вотъ почему и мы говорили, что спусти Шеллеръ водицу изъ своихъ романовъ, выкинь нѣкоторыя несомнѣнно дѣланныя сцены, романы его значительно выиграли бы. Но эти слишкомъ бросающіеся изъяны почти не мѣшаютъ чтенію и не портятъ реальнаго воспроизведенія жи8пи, какъ множество, напримѣръ, дѣланныхъ и прямо фантастичныхъ мѣстъ во всѣхъ произведеніяхъ В. Гюго не мѣшаетъ художественному значенію всѣхъ его "Жанъ-Вольжановъ"; какъ такія же мѣста въ "Петербургскихъ трущобахъ" не роняютъ ихъ жизненнаго и глубоко-драматическаго сюжета. Я наудачу беру изъ Шеллера дѣланныхъ лицъ и дѣланные ихъ разговоры. Маленькая сестра спорить съ еще меньшимъ братомъ:
-- Ты дитя, Поль,-- говорила мнѣ она.
-- А развѣ ты большая?
-- Я большая, я все знаю.
-- Ничего ты не знаешь; ты и училась хуже меня у мадамъ Бурдонъ, только на фортепьяно бренчать умѣешь,-- сердито упрекалъ я сестру.
-- Я ее ненавижу, и никогда не стану хорошо учиться у нея, и ты не сталъ бы учиться, если бы ты былъ большой. На что мнѣ ея французскія басни? что я стану дѣлать съ ея діалогами? Они и никому не нужны, это всѣ большіе знаютъ, умные знаютъ...
-- А вотъ я пожалуюсь ей, она и накажетъ тебя, большую-то! Тебѣ и будетъ стыдно, угрожалъ я.
-- Ты злой, ты злой! Ты на папу похожъ, ты хотѣлъ бы, чтобы всѣ отъ тебя плакали, вотъ ты какой?
-- Такъ ты и папу бранишь? Постой же!
-- Да, да, браню! Если бы папа не былъ злой, наша добрая мана не умерла бы, не бросила бы насъ, какъ собаченокъ, было бы кому насъ приласкать. Ты тоже злой, ты тоже не любилъ маму, тебѣ ее не жаль, ты радъ, что безъ нея бѣгать можно!
Слишкомъ все это умно для дѣтей и, несомнѣнно, что авторъ самъ имъ подсказывалъ ихъ рѣчи.
Тотъ же мальчуганъ, насмотрѣвшись однажды на мужицкія слезы, заводить слѣдующій разговоръ:
-- Дядя, за что папаша требуетъ съ нихъ денегъ?-- спросилъ я дядю дорогою.
Мнѣ было очень жаль мужиковъ.
-- Это оброкъ; они не заплатили его сполна.
-- Развѣ нищіе платятъ деньги?
-- Это не нищіе, это твои крестьяне.
-- Какъ мои?-- воскликнулъ я.
-- Да, то-есть будутъ твоими, когда ты будешь совершеннолѣтнимъ. Это мужики изъ имѣнія твоей матери, ты ея наслѣдникъ; я думаю, ты это слышалъ отъ отца.
-- Такъ я не хочу брать съ нихъ денегъ, мнѣ ихъ не нужно,-- заговорилъ я.-- Мамаша сама давала нищимъ. Я этого не хочу, у нихъ ноги босыя...
Я волновался и готовъ былъ зарыдать; мнѣ вдругъ опомнилась матушка, въ ушахъ звучали ея сѣтованія о бѣдныхъ людяхъ, припомнилось ея кроткое обращеніе со всѣмъ, что бѣдно и забито: неодолимая тоска сжала мое сердце.
Дядя, между тѣмъ, теръ свой лобъ.
-- Ты не говори объ этомъ отцу, вкрадчиво-ласковымъ голосомъ замѣтилъ онъ.
-- Развѣ ты его боишься? У него глаза страшные,-- вопросительно сказалъ я.
-- Не боюсь, но ты не говори...
-- Нѣтъ, ты его боишься,-- утвердительно промолвилъ я, поддаваясь какому-то злобному чувству.
-- Фу! что за глупости ты говоришь!
-- Да, да ты боишься его, а еще большой такой, длинный, а трусишь!
Мнѣ кровь хлынула въ голову, голосъ дрожалъ отъ злости, хотя я не могъ дать себѣ отчета, за что именно я злюсь. Мнѣ только черезъ мѣсяцъ должно было исполниться девять лѣтъ.
Мы подходили къ дому.
-- Ты съ ума сошелъ?
-- Трусъ, трусишка, длинный!-- дразнилъ я дядю.
-- Это что за исторія?-- раздался строгій голосъ надъ моимъ ухомъ, я и дядя обернулись: за нами стоялъ отецъ.
-- Ничего, глупости,-- поспѣшилъ промолвить дядя.
Я увидалъ оловянные глаза и уже дрожалъ всѣмъ тѣломъ, вся храбрость прошла.
-- Павелъ, я тебя спрашиваю?
-- Я не хочу оброка, не хочу оброка! Мамаша сама подавала нищимъ,-- зарыдалъ я.
-- Какого оброка? Откуда?
-- Я наслѣдникъ...
Кончилась эта сцена тѣмъ, что "дядя" дѣйствительно струсилъ, а ребенокъ, на крики отца о розгахъ, самъ закричалъ:
-- Сѣки!-- я всталъ со стула и взялся за первую пуговицу курточки, готовясь ее растегнуть.
Всѣ съ любопытствомъ смотрѣли на меня, ожидая, что будетъ. Отецъ холодно взглянулъ на дядю и на тетку и тихо сказалъ мнѣ:
-- Пей чай, а тамъ посмотримъ, что дѣлать.
-- Каковъ характеръ?-- прошипѣла тетка.-- И это еще девятилѣтній ребенокъ!
-- Хорошо, если бы большіе болваны постарались походить на него,-- отчетливо выговорилъ отецъ.
Здѣсь и старый, и малый ведутъ себя по заказу и, неудивительно, что страницы о нихъ выходили дѣланными. Но развѣ у Шеллера большинство произведеній написано такъ искусственно? Такихъ мѣстъ у него найдется во многихъ романахъ, но они занимаютъ въ нихъ незначительное число страницъ, чисто вводныхъ, которыя мысленно выбрасываешь, безъ нарушенія цѣлостности впечатлѣнія. Напримѣръ, въ "Гнилыхъ болотахъ" учитель Носовичъ читаетъ дѣтямъ лекцію о "благородномъ эгоизмѣ" по роману "Что дѣлать?" и вся его лекція несомнѣнно присочинена авторомъ. Тѣмъ не менѣе этотъ учитель по призванію живое лицо и каждый изъ насъ помнитъ по гимназіи такихъ идеалистовъ изъ педагогическаго міра. А нѣкоторыя его рѣчи дѣланныя и читать ихъ скучно въ повѣсти, какъ бы онѣ не были умны, о томъ, что "эгоизмъ есть главный двигатель всего совершающагося на землѣ; безъ него человѣкъ дѣлается ниже животнаго, ибо теряетъ послѣднее оправданіе своихъ поступковъ". Быть эгоистомъ -- значитъ любить себя, а кто же не любитъ себя, особенно, если онъ голоденъ или обремененъ непосильной работой? Нужно только, чтобы эгоисты имѣли "истинныя потребности" и тогда удовлетвореніе ихъ принесетъ счастье всѣмъ людямъ. Ну, а добраться до "истинныхъ потребностей" можно только умственнымъ развитіемъ и пониманіемъ того, что истинныя потребности выгоднѣе, чѣмъ безчестныя и злыя.
Въ этомъ направленіи у Шеллера написано немало героевъ и героинь; но ихъ дѣланность не исключаетъ въ другихъ случаяхъ и самыхъ важныхъ въ ихъ жизни -- глубокой жизненной правды. Между тѣмъ со всѣхъ сторонъ упрекали Шеллера огуломъ въ томъ, что его наблюденія взяты точно изъ "вторыхъ рукъ"; что его герои сочинены болѣе умомъ, чѣмъ сердцемъ художника; что ихъ авторъ застылъ въ одномъ положеніи, вопрошая всѣхъ своихъ героевъ объ одномъ и томъ же: въ какой мѣрѣ у нихъ согласованы поступки со словами? Иной пропаганды за Шеллеромъ не числилось его зоилами и все его образованіе и пониманіе людей исчерпывалось азбучными истинами. А. С. Суворинъ, послѣ появленія Чеховской драмы: "Ивановъ" и провозглашенія на страницахъ "Новаго Времени" Чехова единственнымъ вѣрнымъ выразите, лемъ русской жизни за послѣднее время, писалъ о Шеллерѣ слѣдующее:
"Поставилъ фамилію, а подъ ней громкія фразы и "лицо" готово. Въ романахъ г. Михайлова такихъ людей не початый уголъ и все съ героической стороны. Для нихъ человѣкъ очень простая машина и анализировать его нечего -- "подлецы" и "кулаки" и этимъ все сказано. Середины нѣтъ. Богатый мужикъ -- непремѣнно кулакъ; человѣкъ не прямолинейный -- непремѣнно подлецъ. Ко всѣмъ они подходятъ съ этою мѣрою, даже къ героямъ литературныхъ произведеній, въ которыхъ ищутъ или подлеца, или святого. Обыкновенные грѣшные люди ихъ не удовлетворяютъ и о своей честности они громко кричатъ. Понятно, что угрызенія совѣсти они не знаютъ, ибо они "честные труженики" и казнятъ "темную силу", "торжествующее зло".
Еще болѣе жесткій отзывъ о Шеллерѣ сдѣланъ въ минувшемъ году критикомъ "Міра Божьяго", А. Б., по мнѣнію котораго, выведенныя Шеллеромъ лица представляются не живыми, а кустарными иллюстраціями богомаза къ его излюбленнымъ теоріямъ.
Всѣ эти отзывы о Шеллерѣ пристрастны. Многимъ изъ его критиковъ время доказало ихъ ошибочное сужденіе о Шеллерѣ. Тотъ же А. М. Скабичевскіе писалъ въ "Русской Мысли" за 1889 годъ No 1 и 2 слѣдующее:
"Многіе Шуповы, Прохоровы или Русовы въ дѣйствительной жизни ускорили свое нравственное развитіе и выходъ на спасительный путь подъ вліяніемъ чтенія романовъ А. К. Шеллера и, конечно, до сихъ поръ на склонѣ жизни своей, не перестаютъ вспоминать объ ихъ авторѣ, какъ о лучшемъ своемъ наставникѣ и другѣ".
Тоже самое писалъ о Шеллерѣ и проф. О. Ѳ. Миллеръ.
Въ газетѣ "Русь" 11 октября 1898 г. Меньшиковъ говоритъ:
"Какъ я ни люблю нашихъ великихъ романистовъ, но мнѣ всегда бывало обидно за Михайлова, обидно то, что его недостаточно цѣнятъ. Пусть въ его сборникахъ нѣтъ такихъ женщинъ, плѣнительныхъ, благоуханныхъ, какъ у Тургенева, нѣтъ той щемящей сердце психологіи, какъ у Достоевскаго, нѣтъ глубокаго реализма, какъ у Толстого. Можетъ быть, Михайловъ не владѣетъ тайной художественнаго внушенія, какою владѣютъ даже молодые наши корифеи. Но у Михайлова есть великій даръ внушенія нравственнаго, способность волновать сердце не красотою, а совѣстью своего таланта. Секретъ этого таланта въ томъ, что у него есть что сказать, и за что существенное читатель охотно прощаетъ ему нѣкоторую блѣдность стиля и разные конструктивные недочеты. Вся сила Михайлова -- въ благородномъ отношеніи къ жизни, которымъ онъ особенно заражаетъ молодежь. Вспоминая свою юность, я всѣмъ друзьямъ рекомендую Михайлова, какъ писателя-идеалиста, какъ лучшаго друга для вступающаго въ міръ молодого поколѣнія. Особенно дорогъ онъ для тѣхъ среднихъ слоевъ, которые томятся среди гнилыхъ болотъ жизни или бредутъ въ разбродъ засоренными дорогами, добиваясь дѣятельности достойной и свѣтлой "жизни Шулова".
Подобное вліяніе Шеллера на читателей обусловлено, конечно художественностью и осмысленностью его беллетристическихъ произведеній. Чтобы наше мнѣніе о немъ не было голословнымъ, мы сошлемся какъ на публику, которая, по библіотечной статистикѣ, требуетъ Шеллера наряду съ лучшими литературными именами, такъ и на цѣлый рядъ имѣющихся у меня въ распоряженіи письменныхъ доказательствъ того, что избранныя произведенія Шеллера останутся надолго художественными памятниками русской жизни и будутъ читаться въ русскихъ семьяхъ смѣло еще 40--50 лѣтъ. Я говорю о письменныхъ доказательствахъ, которыя Шеллеръ получалъ въ разные юбилейные дни своей литературной дѣятельности и, которыя по своему сердечному и интимному тону, не оставляютъ сомнѣнія въ искренности авторовъ. Эти письменныя доказательства литературнаго значенія А. К. Шеллера исходятъ очень часто отъ крупныхъ литературныхъ именъ и мы охотно сохранимъ ихъ для литературы.
17-го окт. 88.
Москва, Кисловка,
д. и номера Базилевскаго.
Многоуважаемый Александръ Константиновичъ! Мнѣ крайне досадно и обидно, что мой скромный голосъ* не присоединился къ согласному хору русскихъ писателей, чествовавшихъ свѣтлый праздникъ Вашей долгой и плодотворной дѣятельности. Я былъ въ Константинополѣ и только сегодня вернулся въ Москву, гдѣ въ редакціи "Русскихъ Вѣдомостей" мнѣ передали о Вашемъ юбилеѣ. Еще разъ -- мнѣ больно, душевно больно, что я отсутствовалъ тамъ, гдѣ мнѣ кажется, я по праву могъ бы разсказать Съ какою сердечною теплотой, съ какимъ искреннимъ участіемъ Вы всегда относились ко всему молодому и начинающему. Я хорошо помню -- какимъ добрымъ словомъ Вы одобрили меня, когда растерянный и смятенный я вернулся въ Петербургъ. Я никогда не забуду, какъ бы ни складывались впослѣдствіи наши литературныя отношенія, что многимъ и многимъ въ своей энергіи труда въ ту тяжелую пору,-- я былъ обязанъ Вамъ. И я ли одинъ! На моихъ главахъ проходили тогда цѣлыя вереницы -- начинавшихъ товарищей -- къ которымъ Вы ни разу не отнеслись съ холоднымъ высокомѣріемъ сдѣлавшаго себѣ большое имя писателя. Напротивъ Вы были истиннымъ другомъ каждому -- и многіе изъ насъ, можетъ быть, не разъ жалѣли, что не прислушивались внимательно къ Вашимъ добрымъ совѣтамъ. Вы именно были всегда благожелательны къ нашимъ самымъ слабымъ росткамъ таланта. У Васъ для нихъ находилось и время и охота. Многихъ и многихъ ужъ чествовали у насъ, какъ высокоталантливыхъ писателей, какъ свѣточей русской мысли и русской поэзіи -- но едва ли не Васъ одного можно сверхъ сего привѣтствовать, какъ истиннаго друга, добраго товарища, какъ сердце и душу, всегда открытыя тѣмъ, кому было трудно и жутко. Съ нами пробивавшимися тяжело и болѣзненно впередъ, Вы связали себя прочною душевною связью. Сдѣланное тогда -- не забывается впослѣдствіи. Я повторяю: какъ бы судьба ни разводила насъ въ разныя стороны -- Вашъ свѣтлый, литературный и человѣческій обликъ будетъ мнѣ всегда дорогъ -- потому вы поймете, какъ тяжело мнѣ теперь, что на Вашемъ праздникѣ отсутствовалъ я, не разъ и многимъ Вамъ обязанный. Еще разъ привѣтствую Васъ не только какъ высокоталантливаго писателя, какіе были и будутъ, но какъ высокую душу, честное и горячо бьющееся сердце, какъ дорогого друга всѣмъ тѣмъ, кому трудно и жутко... Въ этомъ отношеніи -- Вы въ очень маломъ обществѣ и едва ли даже не одиноки, и съ тѣмъ болѣе глубокими и благодарнымъ чувствомъ я заочно жму Вашу руку и отъ всего сердца желаю Вамъ еще долгаго, плодотворнаго труда и достойнаго Васъ успѣха, некрушимыхъ силъ и душевной ясности.
Весь Вамъ искренно преданный
Вас. Немировичъ-Данченко.
-----
9-го окт. 88.
Многоуважаемый Александръ Константиновичъ! Нездоровье помѣшаетъ мнѣ, къ сожалѣнію, принять личное участіе въ Вашемъ юбилеѣ. Но мнѣ никакъ не хочется пропустить этого дня безъ нѣсколькихъ словъ къ Вамъ. Мнѣ случилось нѣкогда быть свидѣтелемъ Вашихъ первыхъ начинаній, и теперь, черезъ многіе годы, видѣть, что Вы всегда, какъ при первомъ вступленіи на литературное поприще -- среди всѣхъ пережитыхъ тревогъ -- остались вѣрны поставленной себѣ задачѣ -- служить общественному сознанію картинами нашей жизни, за которыми стояло всегда хорошее общественное и задушевное нравственное чувство.
Примите мои искреннія пожеланія -- еще долгой плодотворной дѣятельности и добраго здоровья.
Вамъ всегда душевно преданный
А. Пыпинъ.
В. О., Ср. пр., 29.
-----
Глубокоуважаемый Александръ Константиновичъ! Наконецъ-то и Вамъ пришлось переживать тотъ день, отъ котораго, къ счастію, вѣетъ не одною старостью, но и молодостью воспоминаній и сознаніемъ, что не все посѣянное нами поросло лебедой или побито градомъ, что и нашъ посѣвъ могъ когда-нибудь и какъ-нибудь пригодиться алчущимъ или хоть на время дать имъ нравственное удовлетвореніе.
Въ этотъ юбилейный день не поздравлять Васъ надо, а благодарить за то, что слишкомъ четверть вѣка Вы терпѣливо и не безплодно ратовали на пользу намъ родной литературы, за то, что, воодушевленные самыми лучшими намѣреніями, Вы дорожили не столько судомъ нашихъ литературныхъ корифеевъ, сколько сочувствіемъ своихъ многочисленныхъ читателей. Къ числу благодарныхъ голосовъ присоедините мой слабѣющій голосъ, и не взыщите, если мнѣ лично не удастся присутствовать на Вашемъ праздникѣ -- не всегда могу я:
Съ изнеможеніемъ въ кости За новымъ племенемъ брести...
Пятьдесятъ лѣтъ не только литературной, но и какой хотите жизни -- это такая тяжесть, отъ которой не только тѣло, но и душа болитъ. Поймите это, и какъ сердцевѣдецъ, великодушно извините
Васъ глубокоуважающаго и неизмѣнно преданнаго
Я. Полонскій.
1888 октябрь С.-П.-Б.
-----
Великому государю царю и великому князю Алексѣю Михайловичю, всея Русіи сумодержцу и многихъ государствъ государю и благодѣтелю.
Бьетъ челомъ и плачетца и являетъ нищей твой государевъ сирота и богомолецъ, недостойный протопопишко Аввакумка.
Явка мнѣ, государь, на злодѣя твоего государства, на книжнаго воровского атамана на Олексашку на Шеллерова, по разбойному его прозвищу -- на Михайлова. Въ лѣто отъ рождества Господа и Спаса нашего Ісуса Христа тысяща осемъ сотъ шестьдесятъ въ третье, божіимъ попущеніемъ и діавольскимъ навожденіемъ, забывъ страхъ божій и крестное цѣлованье, учалъ онъ, злодѣй твой государевъ, книжный воровской атаманишко Олексатика, непотребный сынъ Шеллеровъ, гнюсныя и любострастны книжницы, романами именуемыя, денно -- нощно слагать и тисненію предавать на соблазнъ и погибель благочестивыхъ мужей и женъ, отроковъ, паче же отроковицъ и убѣленныхъ сѣдинами старцевъ и даже до ссущихъ младенцевъ. И оные, государь, мужи и жены, отроки же и отроковицы и ветхіе денми старцы, забывъ Нога и Пречистую его матерь, аки оглашенные, извѣся языки и распустивъ слюди сладострастія, тѣ непотребныя книжицы, чтутъ въ-засосіе. И стало, государь, отъ того веліе на Руси умовъ шатаніе, женъ и отроковицъ даже доссущихъ младенцевъ паденіе, божественныхъ же книгъ конечное забвеніе. Милосердый государь царь и великій князь Алексѣй Михайловичъ всея Русіи,-- вели, государь сію мою явку и челобитье оному злодѣю твоему государеву, книжному воровскому атаману Олексашкѣ, непотребному сыну Шеллерову, всенародно вычесть, и, бивъ ботоги нещадно, ноздри онымъ злодѣю вырвать, а книги ево на Конной площади сжечь всѣ безъ остатку, самово же злодѣя, Олексашку, заточить въ Пустозерскъ на вѣчныя времена безъ мотчанія. Царь Государь, смилуйся, пожалуй.
Къ поданію подлежитъ въ твой государевъ приказъ, цензурою именуемый, чрезъ подателя сего, черкасково воровсково казака Данилку Мордовцева.
Сердечно поздравляю и желаю еще 30 лѣтъ злить протопопа
Аввакума.
10 октября 1888 года.
-----
Глубокоуважаемый Александръ Константиновичъ! Мнѣ, человѣку, начавшему работать во время лучшихъ литературныхъ традицій, особенно дорого, уже помимо художественныхъ достоинствъ Вашихъ произведеній, то честное и задушевное направленіе, которое съумѣли Вы сохранить такъ свято, несмотря на всѣ невзгоды. Это такая рѣдкость въ эти четверть вѣка метаморфозъ людей и мнѣній, такая великая Ваша заслуга, которой никогда не должна забыть исторія нашей литературы; въ этомъ Вы поучительный примѣръ не только для начинающихъ дѣятелей мысли и слова, но и для насъ стариковъ. Какъ педагогу, мнѣ особенно дорого то великое воспитательное значеніе, которое Вы всегда имѣли для молодежи, и дай то Богъ, чтобы Вы, сохранившій незыблемо всю жизнь лучшія сокровища:-- вѣру въ добро, любовь къ родинѣ и честь писателя, еще долго, долго такъ же неутомимо и задушевно продолжали работать на пользу нашего общества, сѣя въ немъ благотворныя сѣмена добра и правды:-- этого отъ всей души желаетъ Вамъ, вмѣстѣ съ множествомъ Вашихъ почитателей,
Всегда глубоко Вамъ преданный старый педагогъ и литераторъ
Викторъ Острогорскій.
-----
9 октября 88 г.
Дерптъ.
Многоуважаемый Александръ Константиновичъ! Завтра исполнится двадцатипятилѣтіе Вашего служенія русскому обществу и русской литературѣ,-- служенія неустаннаго и плодотворнаго въ теченіе цѣлой четверти столѣтія,-- позвольте же и мнѣ присоединиться къ хору голосовъ Вашихъ почитателей и людей обязанныхъ многимъ Вашимъ произведеніямъ и тѣмъ хорошимъ свѣтлымъ мыслямъ, которыя Вы постоянно проводили и распространяли въ нихъ. Совѣсть безпристрастнаго наблюдателя, уважаемый Александръ Константиновичъ, заставляетъ каждаго признать въ Васъ пѣвца и выразителя печалей и радостей среднихъ классовъ нашей родины,-- тѣхъ классовъ, откуда такъ много выходитъ всѣхъ "оскорбленныхъ и униженныхъ", которымъ такъ тяжело живется на бѣломъ свѣтѣ и типичнымъ представителямъ которыхъ Вы всегда такъ тепло и радушно давали пріютъ и мѣсто на страницахъ Вашихъ, ярко рисующихъ бытъ общества, романовъ. Тѣсно связанный съ тѣми слоями нашего общества, бытописаніемъ и анализомъ которыхъ Вы занимались 25 лѣтъ съ такою любовію и участіемъ, я могу лично засвидѣтельствовать правду и теплоту тѣхъ отношеній, какія установились между Вами, какъ авторомъ и Вашими читателями. Тамъ, въ далекой глухой провинціи, куда такъ рѣдко и съ такимъ трудомъ проходятъ лучи свѣта, гдѣ всякое слово добра и правды звучитъ для многихъ и многихъ слушателей единственнымъ призывомъ къ иной, новой и разумной жизни, гдѣ горячее и искреннее слово писателя находитъ сочувствіе, откликъ и падаетъ, по большей части, не на каменистую почву,-- тамъ Вашъ голосъ не проводилъ безслѣдно, тамъ Ваши "Гнилыя болота", "Лѣсъ рубятъ -- щепки летятъ", "Чужіе грѣхи" и др. произведенія дѣлали неуклонно свое глубокое важное дѣло, воспитывая подрастающія поколѣнія, заставляя задумываться старшее и всюду внося свѣтъ, разумъ и тепло.
Простой средній читатель -- человѣкъ Васъ искренно Полюбилъ и старался, на сколько хватило его силъ и умѣнія передать эту любовь и своимъ дѣтямъ. Правду моихъ словъ лучше всего рисуетъ и подтверждаетъ отчетъ общественныхъ городскихъ библіотекъ, ясно указывающій кого изъ русскихъ писателей болѣе всего спрашиваетъ для чтенія публика. Заканчивая свое неумѣлое привѣтствіе Вамъ съ наступившимъ днемъ Вашего 25-лѣтняго юбилея и искренно желая, чтобы Вы, многоуважаемый Александръ Константиновичъ, еще долго -- долго работали для русскаго общества, я не могу не замѣтить, что радъ возможности высказать Вамъ все, что давно накопилось, тѣмъ болѣе, что Вы имѣете для меня значеніе не только какъ писатель для читателя, но и какъ умѣлый опытный мастеръ слова, не отказавшій мнѣ въ помощи и давшій мнѣ возможность вступить, хотя въ качествѣ самаго младшаго члена, въ русскую литературную семью. Примите же, уважаемый Александръ Константиновичъ, мой поклонъ и горячій привѣтъ въ въ день Вашего юбилея.
Мих. Лисицынъ.
-----
Многоуважаемый Александръ Константиновичъ! Я, быть можетъ, болѣе, чѣмъ всѣ остальные, празднующіе вашъ юбилей, горячо и искренно люблю васъ и желаю вамъ еще долго и долго работать для Россіи. Говорю "можетъ быть болѣе всѣхъ", потому что никогда не забывалъ и не забуду того тяжелаго, ужаснаго времени, когда вы одни явились мнѣ поддержкой и путеводной звѣздой въ далекой глуши.
Я сохранилъ къ вамъ теплыя чувства, и не только какъ къ человѣку лично мнѣ безконечно дорогому, но и какъ къ писателю, произведенія котораго освѣтили мою юность своими чистыми, человѣческими, глубоко-воспитательными лучами.
Глубоко преданный
Л. Оболенскій.
-----
9-го октября 1888 года.
Глубокоуважаемый Александръ Константиновичъ! Съ ранней юности я зачитывался Вашими произведеніями, гдѣ столько сердечной теплоты, ума, добрыхъ и честныхъ идей. Познакомившись съ Вами лично, я больше и больше полюбилъ Васъ! Теперь читая Ваши произведенія -- я вижу, что въ нихъ одинъ герой честный неутомимый, разумный, котораго я люблю и уважаю; котораго любятъ и уважаютъ всѣ читатели,-- и этотъ герой самъ авторъ, этотъ герой -- Вы! Желая по мѣрѣ силъ почтить имянины Вашей литературной дѣятельности, я посвящаю Вамъ стихотвореніе. Можетъ быть оно слабо, не полно выразило мою мысль, но все же я буду счастливъ, если привлеку Ваше вниманіе, хоть на минуту, своимъ письмомъ и стихами.
Сердечно преданный Вамъ
Константинъ Фофановъ.
-----
10-го октября 1883 года Спб.
Александръ Константиновичъ! 25 лѣтъ литературнаго творчества и почти столько же редакторской убійственной, отнимающей силы и время работы -- это рѣдкое явленіе въ русской жизни и литературѣ! Вы работали на пользу общую, Вы не сѣяли сѣмянъ племенной ненависти, Вы -- между прочимъ -- заставили меня (сами того, можетъ быть, не зная) полюбить и высоко цѣнить русскую рѣчь и русскую литературу. За первое благодаритъ Васъ вся Россія, за второе искренній и преданный Вашъ другъ
Генрихблинскій.
-----
Глубокоуважаемый Александръ Константиновичъ! Только сегодня узнала, я изъ газетъ, что вчера исполнилось тридцать лѣтъ Вашей литературной дѣятельности. Я никого не знаю изъ литературнаго міра, мнѣ не отъ кого было узнать раньше. Не всѣмъ позволяется оригинальничать, мнѣ меньше многихъ, но простите, не могла удержаться и пишу Вамъ. Если бы я видѣла Васъ лично, едва ли бы я осмѣлилась сказать Вамъ то, что думаю: я только мысленно произношу длинныя рѣчи, да перо мое не въ мѣру смѣло и словоохотливо. Много трудовъ, много тяжелыхъ минутъ видѣла Ваша дѣятельность за тридцать лѣтъ. Во если кажется Вамъ порой, Александръ Константиновичъ, что жизнь дала Вамъ только тяжелыя минуты, вѣрьте, что онѣ пережиты не даромъ, что пойдутъ онѣ на пользу цѣлыхъ поколѣній. Вы много сдѣлали, много сдѣлаете въ будущемъ. Вы человѣкъ души, человѣкъ, забывающій себя для ближняго, Вамъ чуждъ эгоизмъ, и Васъ мысль эта можетъ утѣшить.-- Годъ тому назадъ я Васъ увидѣла, увидѣла такимъ, какимъ воображала автора Вашихъ произведеній, "узнала" Васъ. Даже хорошія, добрыя мысли и слова такъ часто расходятся съ дѣломъ, что, увидѣвъ Васъ, я написала восторженное письмо своему лучшему другу -- Татьянѣ Л., въ которомъ писала ей о Васъ. Ея отвѣтъ теперь у меня передъ глазами, это не критика, это мнѣніе, а мнѣніе вѣдь можетъ, долженъ имѣть каждый. Не говорите: "Какое мнѣ дѣло до Вашихъ дѣтскихъ сужденій"? не сочтите* за обиду то, что я осмѣлюсь привести отрывокъ изъ письма; я это дѣлаю, потому что мнѣ хочется убѣдить Васъ, какъ глубоко запали Ваши мысли въ сердце молодежи, какъ цѣнить Васъ она, хочется чтобы Вы повѣрили, что она только молчала, но слушала, все время слушала Васъ и, дастъ Богъ, возьмется за дѣло. Добро не можетъ погибнуть; но вотъ и отрывокъ:
"Онъ (простите, это Вы Александръ Константиновичъ) заставляетъ думать, поднимаетъ или старается поднять вопросы, давно потонувшіе -- это хорошо и полезно для молодежи, а особенно. И нынѣшней, которая, къ сожалѣнію, мало его читаетъ. А было время (мы съ тобой захватили только кончикъ его) когда Михайловъ читался на расхватъ, о немъ говорили, спорили, чуть не дрались. Теперь иные времена и нравы, а жаль за него, и за насъ и большое ему спасибо за то, что онъ написалъ! Его время прошло, но оно можетъ и еще разъ вернуться, и это будетъ хорошее время"! Вернется, скоро вернется! Уже начинаетъ возвращаться, да и не прошло еще, нѣтъ, хотѣло уйти и вернулось съ полдороги. Спасибо вамъ Александръ Константиновичъ, спасибо и отъ тѣхъ, кто мыслить, и отъ тѣхъ, за которыхъ мыслили и ратовали Вы!
Съ глубокой признательностью, глубокимъ уваженіемъ
К. Гумбертъ.
11-го октября 1893 года.
-----
10-го Октября 1888 г.
Милостивый Государь Александръ Константиновичъ! Какъ и многіе другіе, я съ самой юности зачитывался Вашими произведеніями и съ тѣхъ поръ съ Вашимъ именемъ у меня неразрывно связано представленіе о честныхъ, хорошихъ убѣжденіяхъ, о трудномъ, трудовомъ, но всегда прямомъ жизненномъ пути. Поздравить такого юбиляра, какъ Вы -- есть долгъ.
Примите увѣреніе въ глубокомъ моемъ уваженіи
Алексѣй Альмедингенъ.
-----
Я вижу въ Вашемъ юбилеѣ
Живой идеи торжество;
Ея друзья сошлись тѣснѣе,
Чтобы братски чествовать того,
Въ комъ бьется сердце человѣка,
Не очерствѣлое враждой,
Кто молодежи четверть вѣка
Былъ путеводною звѣздой,
Кого не старѣютъ невзгоды,
Чьи мысли чисты, какъ кристалъ,
Кто знамя правды и свободы
Ни передъ кѣмъ не преклонялъ
И кто въ заоблачныхъ высотахъ
Безсмертный славы не искалъ,
Но на землѣ, въ "Гнилыхъ Болотахъ",
Посѣялъ лавры и пожалъ.
Привѣтъ горячій юбиляру!
Пусть грянетъ тостъ во всѣ края,
Пусть за него подымутъ чару
Всѣ правды истинной друзья.
Ольга Лепко.
-----
Глубокоуважаемый Александръ Константиновичъ! 10-го октября исполнилось 30 лѣтъ служенія Вашего русской литературѣ. Будучи воспитаны на великихъ традиціяхъ лучшихъ годовъ, Вы въ теченіе своей литературной дѣятельности оставались вѣрными этимъ традиціямъ и въ своихъ произведеніяхъ проводили дорогія Вамъ я мыслящей части общества идеи. Вы знакомили въ удобопонятной для всякаго читателя формѣ наше общество съ обездоленной "голью", съ угнетенными классами народа, какъ русскаго, такъ и западно-европейскаго; Вы пробуждали искреннее участіе къ тѣмъ, "кто сиръ, и нагъ, и бѣденъ, кто подъ ярмомъ нужды поникъ, чей скорбный ликъ такъ худъ и блѣденъ"; своими произведеніями Вы способны вызвать на серьезную умственную работу, натолкнуть на "проклятые вопросы", дать здоровую пищу уму, жаждущему свѣта. Ваше имя будетъ стоять въ ряду почетныхъ именъ доблестныхъ служителей "бѣдной русской мысли". Вы глубоко вѣрили и вѣрите въ молодежь и были, какъ писатель, ея преданнымъ воспитателемъ, по мѣрѣ своихъ силъ, и вѣрнымъ ея другомъ. И мы шлемъ Вамъ, глубокоуважаемый Александръ Константиновичъ, задушевный привѣтъ и горячо желаемъ Вамъ увидѣть еще ту "зарю новыхъ дней", "зарю святаго обновленія", во имя которой Вы въ теченіе 30 лѣтъ подвизались на поприщѣ родной литературы.
Студенты Харьковскаго Ветеринарнаго Института.
-----
Телеграма No 14624.
10-го Октября.
Привѣтствую писателя идеалиста, до сѣдины оставшагося вѣрнымъ завѣтамъ свѣтлой и чистой юности. Да здравствуетъ авторъ "Жизни Шупова, его родныхъ и знакомыхъ".
Е. Карповъ.
------
20-го Октября 1898 г.
Глубокоуважаемый и Многочтимый
Александръ Константиновичъ.
Простите, что пишу Вамъ заднимъ числомъ, что происходитъ, ни отъ невниманія, ни отъ забывчивости. Я, какъ искренняя Ваша почитательница, помнила день тридцатипятилѣтней годовщины Вашей литературной дѣятельности, и сердечно хотѣла высказать Вамъ самую искреннюю благодарность за все то доброе, что Вы посѣяли за эти тридцать пять лѣтъ въ сердцахъ читающей Васъ публики, въ сердцахъ отзывчивой на все, и горячо любившей и чтившей Васъ, молодежи! Если я не написала Вамъ во время, то отчасти, изъ за женской нерѣшительности, отчасти, изъ боязни написать слишкомъ много, а злоупотребить Вашимъ временемъ, въ такой торжественный, и вмѣстѣ съ тѣмъ, хлопотливый для Васъ день, считала -- неприличнымъ; ограничиться же банальной телеграммой, я не хотѣла; не могла. Я слишкомъ многимъ обязана Вамъ! Вы воспитали меня Вашими произведеніями и сдѣлали изъ меня отзывчиваго человѣка. За это шлю Вамъ, многочтимый Александръ Константиновичъ, мое большое русское спасибо! И это "спасибо" вмѣстѣ со мною, скажетъ Вамъ много сотенъ голосовъ изъ молодежи моего времени. Мы воспитали себя на Вашихъ сочиненіяхъ; мы зачитывались ими! Вы были нашъ любимый наставникъ; нашъ любимый руководитель! На всѣ волновавшіе насъ вопросы, мы находили разрѣшенія въ Вашихъ сочиненіяхъ. Если Вы показывали намъ отрицательныя стороны жизни, то рядомъ указывали и на положительныя; если Вы говорили "такъ поступать нельзя", то тутъ же показывали, какъ поступать надо; Вы никогда не оставляли насъ въ потемкахъ! Вы пробуждали въ насъ душу, будили умъ, заставляли вникать въ самихъ себя, въ окружающую жизнь, сочувствовать горю ближняго и быть отзывчивымъ; а Вашей правдивостью, честными взглядами, нравственной чистотой и искренностью -- Вы всецѣло завоевывали и покоряли юныя сердца наши.-- Вотъ впечатлѣнія моей юности... И Вы, еще можете говорить что, подводя итогъ всему, что Вы сдѣлали, Васъ пугаетъ мысль: "Не пошло ли все на смарку?" Но развѣ можетъ пойти на смарку то, что переживается цѣлыми поколѣніями?! Ваше письмо въ Редакцію "Новаго Времени", отъ 11-го октября, подстрекнуло меня написать Вамъ. Хотя я не имѣю удовольствія быть лично знакома съ Вами; но по сочиненіямъ Вашимъ, у меня составился свой собственный образъ Шеллера-Михайлова, который я люблю, уважаю, чту, и на котораго смотрю, какъ на высоко-нравственнаго, правдиваго человѣка! Я вѣрю, что, задавая себѣ вопросъ: "Не пошло ли все на смарку?" Вы были искренни; но неужели Вы не подозрѣвали того громаднаго вліянія, которое имѣли на читающую публику, и то высоко-нравственное воспитательное значеніе, какое имѣютъ Ваши произведенія для молодежи? Неужели Вы думали, что Ваши сочиненія могутъ когда нибудь устарѣть, потерять интересъ и значеніе?-- Мои впечатлѣнія юности я Вамъ уже высказала. Въ настоящее время мнѣ сорокъ шесть лѣтъ, почти старуха; мать семейства; многое пережила, переиспытала... Много читала, перечитала почти все выдающееся въ нашей и иностранной беллетристической литературѣ, всѣхъ выдающихся нашихъ писателей,-- и все же, Шеллеръ-Михайловъ остается, и по сіе время, однимъ изъ любимѣйшихъ моихъ друзей-писателей! Его произведенія перечитывались мною по многу разъ и въ различномъ возрастѣ и каждый разъ, по прочтенію ихъ, я выносила новый интересъ, самое отрадное одобряющее впечатлѣніе и особенный нравственный подъемъ духа! Читая Ваши произведенія, Александръ Константиновичъ, чувствуешь въ себѣ приливъ чего то хорошаго, чистаго; дѣлаешься, или вѣрнѣе, хочешь быть -- лучше, добрѣе, честнѣе! А отчего?-- Отвѣтьте сами.
Глубокоуважающая и почитающая Васъ
Е. Пароменская.
Кронштадтъ Морское
Инженерное Училище.
-----