Профессоръ Ор. О. Миллеръ о Шеллерѣ.-- Письмо Шеллера къ автору.
Воспитательное значеніе Шеллера обусловлено, конечно, тѣмъ, что кромѣ битоваго интереса, его произведенія проникнуты высокою моралью и строгимъ ригоризмомъ. "Научившись громить чужіе пороки, говоритъ онъ: мы считали себя освобожденными отъ обязанности слѣдить за собственной нравственностью. Въ этомъ, быть можетъ, зло нашей эпохи прелюбодѣевъ мысли на каѳедрахъ суда, школы, университетовъ, церкви и литературы. Пророки и апостолы нашего времени, эти друзья меньшей братіи, ѣздятъ на рысакахъ, пьютъ шампанское, бросаютъ горсти золота на женщинъ легкаго поведенія, и бѣднякъ, послѣ встрѣчи съ ними, такъ и остается при томъ убѣжденіи, что онъ встрѣтился по крайней мѣрѣ съ губернаторомъ, если не въ самимъ министромъ". ("Надъ обрывомъ").
Проф. Ор. Миллеръ въ правѣ былъ сказать, что этотъ взглядъ Шеллера на русскую жизнь проглядѣли въ 60-хъ годахъ... "Въ противномъ случаѣ, ему бы тогда досталось, надъ нимъ бы смѣялись, его бы стали чуждаться. Между тѣмъ, взглядъ этотъ заключаетъ въ себѣ существенное дополненіе и поправку къ направленію 60-хъ годовъ". ("Литературный Пантеонъ" 1889 года No 1). Какъ не былъ Шеллеръ увѣренъ въ наступательномъ движеніи 60-хъ годовъ, онъ все-таки напоминалъ людямъ необходимость прежде всего выработки въ себѣ характера въ борьбѣ съ своей собственной природой и скорбѣлъ за несостоятельность многочисленныхъ своихъ литературныхъ героевъ. При всей ихъ умственной развитости, они всѣ перелицевались въ кулацкую аристократію а la Ртищевъ и Орловъ. Разумѣется, не на этихъ людей авторъ надѣется, думая о лучшемъ будущемъ. Эти современные герои останутся за бортомъ, какъ только общество двинется впередъ и явится возможность ему самому обсуждать вопросы внутренней жизни и оцѣнивать ея дѣятелей степенію ихъ искренности и познанія.
Внимательный читатель Шеллера замѣтитъ, что вездѣ причиною уклоненія позднѣйшихъ людей отъ идеала являются наши семьи и школы, въ которыхъ зарождаются съ сомнительной репутаціей наши будущіе дѣятели. Этимъ преимущественнымъ значеніемъ семьи и школы передъ прочими условіями прогресса обусловлено педагогическое и въ высшей степени симпатичное вліяніе Шеллера на своихъ читателей. Его въ особенности необходимо рекомендовать не только молодежи переходнаго возраста, но и отцамъ семействъ, заботившимся о судьбахъ подростающаго поколѣнія. Сочиненія А. К. Шеллера несомнѣнно станутъ достояніемъ каждой семейной библіотеки по мѣрѣ того, какъ мы будемъ цѣнить и любить тѣхъ писателей, которые перенесли насъ черезъ житейскую грязь на сухой берегъ безчисленными указаніями на то и на другое; по мѣрѣ того, какъ въ русское общество будетъ проникать сознаніе, что необходимо прежде всего воспитать хорошихъ людей и уже потомъ разсчитывать на успѣхи новыхъ соціальныхъ учрежденій и отношеній. Въ статьѣ "Мечты и дѣйствительность" Шеллеръ говоритъ: s какъ-бы ни были хороши учрежденія,-- въ рукахъ негодныхъ къ дѣлу людей они должны рано или поздно неизбѣжно погибнуть, и превосходно задуманный панамскій каналъ, попавшись въ руки мерзавцевъ, останется миѳомъ; хорошіе, годные въ общественной жизни, люди всегда съумѣютъ восторжествовать надъ дурными учрежденіями, сломивъ ихъ въ концѣ концовъ своей энергіей и создавъ на мѣсто ихъ новыя, по своему вкусу".
Заканчиваю характеристику А. К. Шеллера скромнымъ воспоминаніемъ о немъ, когда онъ встрѣтился у меня на вечерѣ съ H. С. Лѣсковымъ, и послѣдній сталъ говорить съ нимъ объ его "Полномъ собраніи сочиненій".
-- Для меня,-- сказалъ Лѣсковъ:-- совершенно непонятно, почему изданія Писемскаго, Хвощинской не расходятся, и почему Атава увѣренъ въ ходкости своего полнаго собранія сочиненій, если оно будетъ предпринято. Несмотря на мой полицеймейстерскій носъ въ литературномъ дѣлѣ, я пересталъ понимать публику за послѣдніе годы. Вотъ и мое собраніе сочиненій разошлось, а вѣдь я не былъ увѣренъ въ этомъ успѣхѣ. Гдѣ этотъ благородный подписчикъ и мой читатель, который меня кормитъ? Покажите мнѣ его! Я не вижу... Ко мнѣ ходятъ все какіе-то люди, благодарятъ и присылаютъ письма, а разговоришься съ ними -- охватываетъ неодолимый гнѣвъ на нихъ, и я боюсь -- меня задушитъ астма. Между мною и моимъ читателемъ ничего оказывается нѣтъ общаго...
Лѣсковъ долго распространялся на тему о рискованности въ настоящее время предпринять кому либо изъ писателей изданіе "Полнаго собранія сочиненій", когда публика потеряла собственную физіономію и одинаково раскупаетъ Лѣскова и отца Іоанна Кронштадтскаго, и книгу "О женщинахъ" съ вопросительнымъ знакомъ.
Разговоръ затянулся и былъ Полонъ интереса не только о томъ, что такое наша публика, но и современный читатель и чѣмъ, между прочимъ, популяренъ А. К. Шеллеръ въ русскомъ обществѣ. На другой день я зашелъ къ Шеллеру и засталъ его за письмомъ ко мнѣ, которое онъ мнѣ такъ и передалъ неоконченнымъ, по поводу замѣчаній Лѣскова о томъ, нужно ли Шеллеру рисковать изданіемъ его полнаго собранія сочиненій, и что въ немъ можетъ обезпечить ему подписку. Видимо, этотъ вопросъ занималъ г. Шеллера. Его отвѣтъ до такой степени интересенъ, что я приведу его здѣсь цѣликомъ, какъ самое вѣское заключительное слово о Шеллерѣ.
Онъ писалъ ко мнѣ:
"Лѣсковъ мнѣ задалъ вопросъ, почему я такъ тороплюсь съ изданіемъ полнаго собранія своихъ сочиненій. Отвѣтъ у меня одинъ: мнѣ надо подвести окончательный итогъ моей болѣе чѣмъ тридцатилѣтней въ литературѣ дѣятельности, пока еще позволяютъ это сдѣлать мои расшатанные далеко не легкой трудовой жизнью нервы. Крупные художники, первостепенные таланты могутъ вовсе не заботиться объ этомъ, зная твердо, что они оставятъ огромное наслѣдство, и что даже неумѣлые наслѣдники не съумѣютъ обезцѣнить ихъ богатствъ. Вандербильдамъ все равно, меньше или больше ихъ богатство на какой нибудь милліонъ долларовъ. Вовсе не въ такомъ положеніи стоимъ мы, второстепенные труженники литературы: мы не можемъ даже быть убѣждены въ томъ, что послѣ нашей смерти соберутъ то, что мы сѣяли на литературной нивѣ, и потому намъ особенно дорого и отрадно, когда мы на закатѣ жизни можемъ свести итогъ того, что сдѣлано нами и, оставить памятью о себѣ "Полное собраніе" своихъ сочиненій. Начиная литературную дѣятельность, я, къ моему великому счастью, не страдалъ самомнѣніемъ, служащимъ для многихъ источникомъ мученій отъ неудовлетвореннаго самолюбія, и сразу высказалъ въ предисловіи къ своему первому роману "Гнилыя болота", что людямъ, съ небольшимъ талантомъ и обреченнымъ, подобно мнѣ, на тяжелый трудъ, нечего и думать о созданіи художественнаго произведенія, но что и на насъ, какъ и на всѣхъ другихъ нашихъ согражданахъ, лежитъ долгъ, по мѣрѣ нашихъ силъ, служитъ нашимъ ближнимъ Въ моемъ второмъ романѣ "Жизнь Шупова" я опять вернулся къ той же мысли, сказавъ: "сѣйте хлѣбъ, а васильки сами выростутъ". И теперь послѣ тридцати слишкомъ лѣтъ, оборачиваясь на пройденный мною путь, я вижу, что я всегда стремился твердо держаться этого правила, т.-е. говорить то, что я считаю нужнымъ и полезнымъ въ нашемъ обществѣ. Кто прочелъ все писаннное мною, тотъ знаетъ, что я старался показать родителямъ и педагогамъ, какъ они, не умѣя и не желая свято исполнить своихъ обязанностей, губятъ своихъ дѣтей и приготовляютъ изъ нихъ себѣ враговъ; я въ десяткѣ мѣстъ своихъ произведеній указывалъ весь вредъ науки, не подготовляющей людей къ практической дѣятельности въ нашемъ отечествѣ, нуждающемся въ мастерахъ, въ техникахъ, въ инженерахъ и по неводѣ обращающемся къ содѣйствію иностранцевъ, когда свои молодыя силы гибнуть безъ дѣла на одной канцелярской работѣ; я стремился объяснить въ "Голи" исторію нашего общественнаго движенія въ шестидесятыхъ годахъ и въ исторіи семьи Муратовыхъ и въ Алчущихъ доказать, до какой степени паденія дошла неподготовка къ дѣятельности людей послѣ эмансипаціи крестьянъ; такъ называемый "женскій вопросъ" и вопросъ о той благотворительности, въ которую играютъ люди или отъ праздности, или ради наживы, затронутъ мною въ романѣ "Мужъ и жена", "Паденіе", "Лѣсъ рубятъ" и т. д. Мои романы считались часто чуть ли не опасными, но слава Богу это время прошло, и теперь слышатся голоса другого рода. Покойный Ор. Ѳ. Миллеръ писалъ обо мнѣ, что они являются "поправкой къ 60-мъ годамъ", а въ "Русской Мысли" Скабичевскій признаетъ меня "воспитателемъ и другомъ русскаго общества". Это своего рода награда за мою дѣятельность, но досталась она не легко".