Moе первое знакомство съ А. К. Шеллеромъ, Г. Е. Благосвѣтловымъ и Н. В. Шелгуновымъ.
Въ дополненіе къ общей литературной характеристикѣ Шеллера, мнѣ хочется привести нѣкоторыя частныя о немъ воспоминанія, для полноты нашего о немъ очерка.
СамыяТраннія мои воспоминанія объ Александрѣ Константиновичѣ Шеллерѣ относятся къ началу 70-хъ годовъ, когда я пріѣхалъ въ первый разъ въ Петербургъ самоувѣреннымъ юношей и влюбленнымъ заочно въ писателей. Я пошелъ къ Шеллеру, открыто выражая ему свое направленіе, свойственное тому времени, и, между прочимъ, отозвался о томъ, что русская интеллигенція живетъ на счетъ народа и повинна въ его несчастіяхъ.
-- Зачѣмъ же вы тогда ходите къ этой интеллигенціи?-- перебилъ онъ меня раздраженно.-- Вы просите у этой интеллигенціи и книгъ для народа, и программъ для чтенія на ея же голову?
Я пробовалъ говорить о томъ, что онъ принадлежитъ къ иной, передовой интеллигенціи, но Шеллеръ съ прежнимъ раздраженіемъ напалъ на меня.
-- А кто будетъ сортировать эту интеллигенцію? Неужели такіе совсѣмъ незнающіе практической жизни юноши, какъ вы?
Помню, что споръ нашъ кончился тѣмъ, что, назвавъ Шеллера самодовольнымъ и трусливымъ bon bourgeois, я ушелъ отъ него съ громкимъ негодованіемъ. Вспоминаю я этотъ эпизодъ собственно потому, что и другіе молодые люди нерѣдко уходили отъ Шеллера съ такимъ же неудовольствіемъ на него, какъ и я. Но разница была въ томъ, что мои встрѣчи вскорѣ возобновились съ нимъ, и я составилъ о немъ болѣе правильное представленіе, а другіе отшатнулись отъ него и до сихъ поръ руководятся при сужденіи о немъ своимъ юношескимъ впечатлѣніемъ. Я знаю, напримѣръ, разговоры о томъ, что послѣ появленія въ печати "Пролетаріата во Франціи" и "Ассоціацій", къ Шеллеру приходили депутаціи студентовъ за совѣтами и разъясненіями по поводу его книгъ, и, будто бы Шеллеръ такъ велъ себя съ ними уклончиво, смущенно и трусливо, что многіе изъ нихъ остались имъ ты, высшей степени недовольны.
Теперь мнѣ совершенно яснымъ представляется его поведеніе съ ними. Книги "Пролетаріатъ въ Франціи" или "Ассоціаціи" могли возбуждать, при тогдашнемъ настроеніи молодежи, исключительно радикальные вопросы, для осуществленія которыхъ въ Россіи совершенно не было почвы. Отмѣчая "крайніе взгляды" въ анабаптистахъ и французскомъ пролетаріатѣ, Шеллеръ признавалъ русское молодое поколѣніе годнымъ только къ отвлеченному воспріятію этихъ взглядовъ, но не къ практическому ихъ осуществленію.
Онъ однажды разсказалъ мнѣ о томъ, какъ въ 60-хъ годахъ онъ роздалъ стремившимся въ народъ молодымъ людямъ болѣе сотни своихъ программъ съ вопросами для собиранія на мѣстѣ равныхъ свѣдѣній по рабочему вопросу въ Россіи. Молодые люди были чрезвычайно начитаны и съ самыми высокими намѣреніями; но, вернувшись осенью послѣ каникулъ въ Петербургъ, ни одинъ изъ нихъ не возвратилъ ему его программы съ отвѣтами. А между тѣмъ, сообразно этимъ свѣдѣніямъ, А. К-- чъ собирался написать статью о томъ же рабочемъ классѣ, интересы котораго они изучали по книгамъ. Многіе изъ нихъ для тѣхъ же рабочихъ выпросили у него даровое изданіе "Ассоціацій", но сами по себѣ они не ударили палецъ о палецъ въ этомъ направленіи на живомъ, требующемъ терпѣнія и заботливости, дѣлѣ. Между тѣмъ, эти люди были принципіальными, и множество изъ нихъ погибло даже въ тюрьмахъ и ссылкахъ. Шеллеръ, разумѣется, зналъ изъ жизни молодежи и болѣе крупные факты о невозможности осуществить хорошую идею съ ничтожными и безхарактерными людьми. Онъ точно также никогда не вѣрилъ для ближайшаго будущаго въ миссію простого народа, тѣмъ болѣе "пролетаризированнаго". Онъ былъ сторонникомъ интеллигенціи, долженствующей быть правительственной и общественной силами, воспитанными въ нравственныхъ семьяхъ и гуманныхъ школахъ при свободномъ общественномъ мнѣніи. Ничего нѣтъ удивительнаго, что онъ избѣгалъ интимнаго и близкаго соприкосновенія съ фанатизированными людьми иного направленія, чѣмъ онъ, иногда открыто и рѣзко расходясь съ ними, иногда уклончиво и смущенно. Онъ служилъ народу именно какъ одинъ изъ видныхъ интеллигентовъ 60-хъ годовъ, имѣющихъ полное право признаться въ томъ, что они, по словамъ Шеллера, принадлежатъ къ поколѣнію,
Которое пробить успѣло наконецъ
Народу русскому пути къ освобожденью.
Съ этой точки зрѣнія нужно понимать и всѣ отношенія Шеллера къ разнымъ партіямъ его времени. Всѣ воспоминанія о Шеллерѣ по этому вопросу непремѣнно должны быть комментированы тѣмъ, что его наиболѣе любимыми дѣятелями были не утописты и не тѣ, которые производятъ много шуму, но хорошіе, простые люди дѣла, а не слова... "Тихіе, но гордые люди". Необходимо добавить однако, что со многими лицами иного толка Шеллеръ былъ друженъ и оказывалъ имъ помощь своимъ многочисленнымъ знакомствомъ въ Петербургѣ. Осторожность въ общеніи съ ними и несолидарность съ ними во взглядѣ на практическія задачи Россіи не мѣшали ему уважать въ нѣкоторыхъ молодыхъ людяхъ и ихъ искренность, и самый идеализмъ убѣжденій. Но уже, конечно, эти молодые люди не могли запугать его ни своими взглядами, ни поступками. Какъ писатель и редакторъ, Шеллеръ держалъ себя открыто для публики. Въ его домѣ перебывали люди самыхъ разнообразныхъ направленій исключительно на почвѣ не агитаторскихъ, а нравственныхъ и отвлеченныхъ интересовъ. Оставаясь всегда на этой почвѣ, ему незачѣмъ, было опасаться и трусить открытыхъ дверей своей квартиры для всѣхъ и каждаго, кто самъ интересовался его крупной личностью.
Дальнѣйшее мое знакомство съ А. К. Шеллеромъ возобновилось въ послѣдствіи и удивительно просто въ домѣ Е. Благосвѣтлова, при слѣдующихъ обстоятельствахъ. Я отдалъ H. В. Шелгунову на просмотръ для журнала "Дѣло" свою рукопись съ описаніемъ моего "сліянія съ народомъ". Въ этомъ описаніи были по преимуществу факты, отвѣчавшіе тогдашнему настроенію молодежи, и очень мало художественныхъ достоинствъ. H. В. Шелгуновъ возвратилъ мнѣ эту рукопись въ конторѣ редакціи, но не утерпѣлъ, чтобы не коснуться принципіально вопроса о народѣ, и я горячо ему оппонировалъ, доказывая, что народъ гораздо просвѣщеннѣе интеллигенціи въ политическомъ отношеніи, такъ какъ на собственной спинѣ выноситъ всѣ особенности нашего политическаго строя. Это былъ одинъ изъ парадоксовъ семидесятниковъ, богатый практическими послѣдствіями, но убѣдить имъ я, разумѣется, могъ только своихъ сверстниковъ, а не Шелгунова. Во время разговора присутствовалъ неизвѣстный мнѣ господинъ, съ фельдфебельской наружностью, все время молча посматривавшій на меня. Шелгуновъ, вернувъ мнѣ мою рукопись, исполнилъ миссію редактора и простился съ мной. Я уже вышелъ изъ редакціи на лѣстницу, какъ услышалъ позади себя торопливый окликъ:
-- Если вы не торопитесь, то зайдите ко мнѣ... Я издатель журнала, Благосвѣтловъ.
Это былъ тотъ самый фельдфебельской наружности господинъ.
Въ квартирѣ у себя Благосвѣтловъ преобразился: изъ сухого и нелюдимаго вида писателя онъ вдругъ превратился весь въ заинтересованнаго слушателя, закидывая меня массою вопросовъ, изъ которыхъ многіе самъ же развивалъ въ блестящей рѣчи, съ остроумными сравненіями и аналогіями. Теперь уже мнѣ трудно вспомнить, за давностью времени, этотъ разговоръ, но хорошо помню, что Благосвѣтлова всего болѣе интересовало, дѣйствительно ли школа жизни сильнѣе научной подготовки и что народъ ближе стоитъ къ злобѣ дня, чѣмъ интеллигенты? На эту тему разговоръ длился и за обѣдомъ. Къ концу его пришелъ Шеллеръ и показалъ какую-то корректуру съ помарками цензора. Благосвѣтловъ горячо воскликнулъ:
-- Пожертвуйте формой, но сохраните идею... Непремѣнно идею сохраните!
Складывая корректуру въ боковой карманъ и прислушиваясь къ продолженію нашего разговора о народѣ, Шеллеръ ехидно обронилъ замѣчаніе въ мою сторону:
-- Послушать васъ, такъ рабы въ исторіи были самыми просвѣщенными людьми. Они непосредственно знакомились съ безправіемъ, а не черезъ книги, какъ мы.
Я, конечно, помню общій взглядъ Шеллера и общее впечатлѣніе о томъ, что Благосвѣтловъ слушалъ меня заинтересованно, а Шеллеръ оспаривалъ и сажалъ меня на мель своими логическими соображеніями.
На этотъ разъ Шеллеръ также горячо разошелся съ господствующимъ взглядомъ на народъ, и моей самоувѣренности было нанесено нѣсколько чувствительныхъ ударовъ. Я невольно почувствовалъ свою слабость въ спорѣ съ Шеллеромъ. Мы вышли вмѣстѣ. Моему восторгу Благосвѣтловымъ не было предѣла, но Шеллеръ замѣтилъ, что я попалъ въ счастливый часъ къ Благосвѣтлову, и что послѣдній большею частью сухъ и желченъ съ сотрудниками. Въ то время я еще не умѣлъ анализировать людей, и, можетъ быть, оттого всѣ писатели казались мнѣ прекраснѣйшими людьми. Я былъ очень радъ, когда, сверхъ ожиданія, Шеллеръ необыкновенно сердечно пригласилъ меня бывать у него въ опредѣленные дни по вечерамъ. На этихъ вечерахъ я видѣлъ лучшую часть петербургскихъ литераторовъ, но мнѣ недолго пришлось пользоваться ихъ обществомъ. Вскорѣ по независящимъ обстоятельствамъ я былъ на много лѣтъ оторванъ отъ Шеллера, Шульгина и другихъ лицъ, съ которыми впослѣдствіи у меня сохранились дружескія отношенія до самой ихъ смерти.
Мнѣ пришлось вновь встрѣтиться съ Шеллеромъ уже въ иномъ положеніи, когда я принужденъ былъ по политическимъ обстоятельствамъ жить "нелегальнымъ". (См. объ этомъ мою книгу "Въ одиночномъ заключеніи"). Шеллеръ былъ въ то время редакторомъ "Живописнаго Обозрѣнія" и принималъ меня не только въ редакціи, въ качествѣ сотрудника, но и какъ стараго знакомаго у себя въ семьѣ. Это немаловажное обстоятельство, въ виду строгостей того времени. Не только я былъ въ его семьѣ своимъ человѣкомъ, но именно черезъ него, Н. И. Шульгина, А. П. Меженинова, А. Н. Молчанова и А. А. Скальковскаго {Управляющій канцеляріей Лорисъ-Меликова.} я нашелъ лицъ, близкихъ къ Лорисъ-Меликову, и легализировался съ правомъ жить въ Петербургѣ.
Весь этотъ эпизодъ изъ моей жизни вмѣстѣ съ тѣмъ характеризуетъ въ значительной степени и Шеллера. Многіе ли изъ начинающихъ писателей встрѣчаютъ въ нынѣшнихъ редакторахъ не только участливое отношеніе къ себѣ, какое я видѣлъ въ Шеллерѣ, но и простую доступность къ нимъ даже въ редакціонные дни и часы? Между тѣмъ, къ Шеллеру можно было придти во всякое время, особенно если объ этомъ предупредить его письменно. Онъ охотно удѣлялъ и постоянному, и начинающему писателю не только вечеръ, но и нѣсколько, съ тѣмъ, чтобы прочесть вмѣстѣ съ нимъ его рукопись, указать на необходимыя исправленія и никогда не обижалъ автора самовольнымъ сокращеніемъ рукописи, снабженіемъ ея обиднымъ примѣчаніемъ, а тѣмъ болѣе измѣненіемъ текста безъ спроса автора. Онъ понималъ эту деликатную сторону въ писательствѣ и, въ качествѣ редактора, былъ крайне терпимъ къ чужомъ мнѣнію.
-- Лучше отказаться отъ рукописи, чѣмъ притереть ее красками,-- говорилъ онъ.-- Если авторъ идетъ въ разрѣзъ съ редакціей, то не печатай его, а не упражняйся самовольно надъ его рукописью.
Этой особенностью своею Шеллеръ былъ особенно дорогъ начинающимъ писателямъ, съ авторскимъ самолюбіемъ которыхъ такъ рѣдко кто церемонится.