-- Докторъ,-- сказалъ Амброджіо и посторонился, пропуская Чилекка.
Козимо остался у двери. Чилекка окинулъ комнату далеко не докторскимъ, но очень опытнымъ взглядомъ, озираясь во всѣ стороны.
Въ глубинѣ комнаты подъ желтымъ штофнымъ балдахиновъ стояла старинная кровать съ колоннами; на ней лежала какая-то бѣлая масса; это было тѣло, слегка приподнятое на горѣ подушекъ; на головѣ былъ алый беретъ, рѣзко вырѣзавшійся на желтомъ фонѣ. Блѣдное неподвижное лицо лежавшей почти сливалось съ цвѣтовъ штофа. У изголовья полусонная сидѣлка, напротивъ стояла графиня Беатриче. Она съ любопытствомъ обратилась на стукъ отворявшейся двери.
-- Что случилось?-- спросила она, когда подошелъ Амброджіо.
-- Докторъ,-- отвѣчалъ тотъ, краснѣя.
Графиня не замѣтила его смущенія, приблизилась къ больной и нѣжно-звонко выговорила:
-- Докторъ!
-- Ахъ!-- вздохнула больная, откинувъ свою правую руку, которую была не въ состояніи приподнять; лѣвой она сдѣлала Чилекка знакъ подойти. Чилекка невозмутимо подошелъ, влѣзъ головой подъ балдахинъ, вымѣрялъ его взглядомъ и особеннымъ манеромъ поднялъ между пальцами тяжелую шелковую ткань, чтобъ она заскрипѣла.
-- Пульсъ пощупайте,-- проговорила больная.
Чилекка пощупалъ пульсъ.
-- Лихорадки нѣтъ?-- спросила больная.
-- Лихорадки нѣтъ, графиня.
Больная оглянулась съ довольнымъ видомъ. Одна Беатриче отвѣчала ей улыбкой; сидѣлка, крѣпясь, чтобы не заснуть, только мотала головой, а графъ Козимо, чтобъ удержаться на ногахъ, захватилъ обѣими руками стулъ и чуть не ломалъ его спинку.
-- Видишь, Беатриче,-- говорила графиня Вероника,-- видишь, лихорадки нѣтъ, а безъ лихорадки не умираютъ; я не расположена такъ скоро умирать... Неправда ли, докторъ?
Монокль Чилекка свалился; пристроивъ его, мнимый врачъ переглянулся съ Амброджіо, совсѣмъ переконфуженнымъ, и отвѣчалъ:
-- Я то же думаю, графиня.
Онъ не прибавилъ больше ни слова и уже хотѣлъ отойти, но больная удержала его.-- Что-жь вы мнѣ посовѣтуете?
-- Что посовѣтую?-- повторилъ Чилекка, казалось, спрашивая окружающихъ.
Графиня Беатриче смотрѣла на него съ изумленіемъ.
-- Я не вашъ докторъ, графиня, и потому не могу ничего предписать. Я здѣсь по дѣлу... по одному дѣлу... Графу Козимо было угодно, чтобъ я кстати взглянулъ на васъ. Я видѣлъ и мнѣ довольно... потому что дѣло устроится... Лихорадки нѣтъ... дѣло можно устроить...
Отрывистой рѣчи помогалъ монокль, но мѣшала разсѣянность. Синьоръ Чилекка уставилъ глаза на большую чеканную серебряную кружку и ужь не могъ оторваться отъ нея; наконецъ, онъ взялъ въ руки эту кружку и разглядывалъ ее, прислонясь къ ночному столику.
-- Поятъ меня бульономъ, котораго я терпѣть не могу,-- проговорила больная.
Синьоръ Чилекка осторожно поставилъ на мѣсто кружку, откланялся, графинѣ Вероникѣ, уронилъ монокль предъ графиней Беатриче, продолжавшей смотрѣть на него съ любопытствомъ, и вышелъ, бросивъ послѣдній взоръ на ковры, на обои. Амброджіо слѣдовалъ за нимъ, какъ тѣнь.
Едва затворилась дверь, синьоръ Чилекка прислонился къ притолкѣ и въ упоръ выстрѣлилъ фразой въ ожидавшаго Амброджіо:
-- Ничто не можетъ состояться.
Эту высоко-художественную выходку старикъ отразилъ очень просто.
-- Пожалуй,-- сказалъ онъ презрительно.-- Уходите.
Чилекка покачивался на мѣстѣ и не уходилъ.
-- Этой чеканной серебряной кружки, изъ которой графиню поятъ бульономъ,-- заговорилъ онъ съ разстановкой,-- я не видалъ въ вашей описи.
-- Не видали, потому что ея тамъ нѣтъ,-- грубо отвѣтилъ Амброджіо, повернулся и пошелъ впередъ, чтобъ тѣмъ заставить синьора Чилекка перемѣнить свою позу каріатиды.
Синьоръ Чилекка не остановилъ его. Амброджіо дошелъ до противуположной двери и машинально оглянулся. Тогда синьоръ Чилекка, глядя въ полъ, заговорилъ, будто про себя:
-- Тридцать тысячъ лиръ, а покупку получай Богъ-вѣсть когда!.. Сумасшествіе!.. Хоть бы процентики заплатили по день выдачи... я бы, честное слово, согласился...
-- И заплатятъ вамъ ваши процентики, и по самый часъ заплатятъ,-- плачевно-снисходительно отозвался Амброджіо съ конца комнаты, насмѣшливо распустя руки и покачивая головою.
Но эта пантомима была напрасна. Синьоръ Чилекка не видѣлъ ее и, наконецъ, повторилъ, поднимая голову:
-- Да... если заплатятъ мнѣ обыкновенные проценты, тогда я на эту глупость рѣшусь...
-- Какіе это "обыкновенные" проценты?
-- Извѣстные.
-- Знаемъ мы ваши "извѣстные"!-- сказалъ Амброджіо.-- Ну, заплатимъ.
Синьоръ Чилекка оставилъ позу каріатиды и легкимъ шагомъ догналъ своего успокоеннаго противника.
-----
Выходъ мнимаго доктора изъ спальни былъ исполненъ такъ странно, что даже сама больная замѣтила:
-- Вотъ курьезное посѣщеніе!
-- Да, курьезное посѣщеніе!-- весело повторила графиня Беатриче.
Сидѣлка, между тѣмъ, проснулась и, стараясь разогнать одолѣвавшій ее сонъ, неподвижно-грозно смотрѣла предъ собою въ пространство.
-- Козимо!-- позвала больная.
Онъ подошелъ къ ея изголовью.
-- Козимо, отошли, спать эту бѣдную женщину. Она странная сидѣлка: все спитъ и все ей спать хочется. Жалкая!
Но это была обязанность Беатриче. Прежде всего, хорошенькая женщина чуть-чуть засмѣялось,-- какъ будто въ ея обязанности входило также и веселье окружающихъ,-- потомъ, проходя мимо мужа, сдѣлала ему знакъ не безпокоится, а предоставить все ей, и подошла въ сидѣлкѣ.
-- Джеромина,-- сказала Беатриче.
Джеромина, усиленно стараясь открыть глаза, только разинула ротъ.
-- Джеромина,-- повторила молодая графиня,-- идите почивать.
-- Мнѣ не хочется,-- мужественно возразила бѣдняжка.
Беатриче захохотала.
-- Подите, подите, отдохните; матушкѣ васъ пока не нужно... подите.
Джеромина съ достоинствомъ вышла.
-- Одни мы?-- спросила старуха.
-- Одни,-- отвѣчалъ Козимо, пожимая черствѣющую руку матери.
-- Обѣщайте не плакать и не приходить въ отчаяніе,-- продолжала графиня Вероника, когда къ ней наклонилось бѣленькое личико Беатрите,-- я умру.
-- Не говорите...
-- Да. Я знаю, чувствую, что мнѣ немного остается. Какой-нибудь годъ и я кончу. Вотъ, эта болѣзнь была мнѣ послана въ предостереженіе; я не глуха и не слѣпа,-- понимаю. Что-жь дѣлать, малютка моя? Всѣ уйдемъ одинъ за другимъ. Теперь я въ полномъ умѣ, но могу и потерять его... Такъ слушайте, дѣти. Я хочу составить завѣщаніе. Не противорѣчьте.
-- Что за мысль?-- началъ Козимо.
-- Завѣщаніе?-- повторила Беатриче.-- Хорошо, составляйте, только веселенькое завѣщаніе!
-- Малиновка моя,-- сказала старуха,-- ты будешь меня веселить до конца... Завѣщаніе -- обязанность, а исполнять обязанность всегда весело,-- прибавила она серьезно.
Беатриче вздохнула. Козимо молчалъ и, будто отгоняя отъ себя какую-то неотвязчивую мысль, провелъ рукою по лбу.
-- Козимо,-- продолжала больная, напрасно стараясь шевельнуть рукою, уже охваченною смертью,-- прикажи позвать нотаріуса.
Графъ и его жена переглянулись. Онъ наклонился къ матери.
-- Вы точно хотите?-- спросилъ онъ, нервно.-- Чего торопиться?
-- У кого есть время, тотъ его не считаетъ, -- возразила старуха.-- Приведи ко мнѣ нотаріуса. А ты, милочка, покуда я сбираюсь съ мыслями, сними съ меня эту страшную красную шапку. Дай мнѣ что-нибудь черное или бѣлое. Гдѣ это видано, чтобъ въ красныхъ шапкахъ люди писали завѣщанія?
-- Я не видала,-- отвѣчала Беатриче, перемѣняя ея головной уборъ.
-- Козимо, ты еще здѣсь?-- спросила графиня.-- Тѣмъ лучше. Позови Амброджіо.
Козимо дотронулся до электрическаго звонка. Амброджіо тотчасъ явился въ дверяхъ.
-- Амброджіо, -- громко сказала старая графиня, хотя ея языкъ путался,-- сходи къ нотаріусу... Какъ его зовутъ?... Постой! Помоги мнѣ припомнить, Беатриче, какъ зовутъ моего нотаріуса?
-- Паролини,-- отвѣчала молодая графиня, мелькомъ взглянувъ на мужа.
-- Паролини...-- повторила старуха.-- Скажи ему, чтобъ сейчасъ пришелъ ко мнѣ.
Уходя, Амброджіо тоже взглянулъ на графа; тотъ не шевельнулся.
-- Ты мнѣ нуженъ, Козимо, а потому я его послала,-- продолжала больная, когда вышелъ Амброджіо.-- Ты ужь нѣсколько лѣтъ завѣдуешь моими имѣніями и долженъ мнѣ объяснить то, чего я въ точности не знаю. Можешь ли мнѣ повѣрить? Я забыла почти какъ называются мои помѣстья. Напримѣръ, большая сыроварня въ Сассари, какъ ее... какъ ее называютъ?
-- Серра-Секка.
-- Именно, Серра-Секка. Подумать, какъ просто: Серра-Секка!... Сколько стоитъ Серра-Секка?
-- Стоила шесть тысячъ скуди,-- тихо отвѣчалъ Козимо.
-- Такъ мало? Помню, еще будучи дѣвочкой, я тамъ заблудилась... Ты ошибаешься, Козимо. Что-жь, послѣ этого можетъ стоить Джіакеду, маленькое мое Джіакедду близъ Copco?
-- Стоило тысячу скуди.
-- Только тысячу скуди? И ручей, и чудесный водопадъ, и тополи, и все только тысячу скуди? Но, Беатриче, милая моя, счетъ портнихи въ прошлый карнавалъ былъ, кажется, ровно въ тысячу скуди?
-- Пять тысячъ восемьдесятъ франковъ,-- проворно отвѣчала Беатриче.-- Помните, мы восьмидесяти франковъ не доплатили, такъ какъ я настояла, что цифры должны быть круглыми. Madame Josephine отговаривалась, говорила будто это предразсудокъ, а я ей возразила, что должно уважать и предразсудки...
-- Ребенокъ!-- сказала графиня Вероника, снисходительно улыбаясь; затѣмъ, перемѣнивъ тонъ, она обратилась къ сыну -- Такъ пересчитаемъ: въ Сассари Серра-Секка... Не забуду впередъ!... Поля, мельницы, большой домъ, хозяйственныя строенія... и что еще? Ничего больше?
-- Садъ Аква-Клара.
-- Ахъ, да, садъ и апельсинная роща... Сколько я перечистила апельсиновъ! Помню, я любила ихъ чистить и наскучила всѣмъ знакомымъ въ домѣ, приставая, чтобъ ѣли... Козимо, что-жь у меня есть еще въ Сассари?
Козимо отрицательно кивнулъ головой.
-- Я бѣдна!-- сказала больная, снисходительно улыбаясь -- Бѣдна въ Сассари!... Отправимся въ Плоаге... Это феодальное владѣніе; тамъ наши предки вступали въ свои права... и они остались за нами... Что тамъ, Козимо?
-- Лугъ, пастбище, нѣсколько пашни.
Чтобы внимательнѣе слушать, графиня закрыла глаза, но сынъ, казалось, утомлялся, удовлетворяя ея разспросамъ.
-- Оливковый лѣсокъ...
-- Это не то... Палаццо съ галлереей, гдѣ отъ моихъ дѣтскихъ шаговъ какъ будто оживлялись портреты на стѣнахъ... Я бродила тамъ какъ владѣлица замка... а предки звучными шагами шли за мною... Разумѣется, это было эхо.
На минуту она замолчала; ея закрытые глаза смотрѣли въ прошлое.
-- Дурно я сдѣлала, что покинула этихъ хорошихъ людей,-- тихо заговорила она снова.-- Они любили свою правнуку, смотрѣли на нее снисходительно. Я помню это. Одинъ особенно,-- архіепископъ Джаиме де-Нарди,-- не покидалъ меня изъ вида ни на минуту; куда бы я ни шла, онъ вездѣ и всегда слѣдилъ за мною. Иногда мнѣ это надоѣдало, а иногда становилось и страшно... когда я бывала одна. Моя дѣтская голова не могла постичь, какъ это архіепископъ, будучи на портретѣ, можетъ шевелить глазами, какъ Мадонна... Постойте, подождите! Я посмотрю въ щелку двери, захвачу его въ расплохъ, какъ, бывало, тогда. Вотъ, вотъ, онъ тутъ и уставилъ глаза на меня; и рука поднята,-- благословляетъ,-- и будто хочетъ сказать, что все знаетъ, что въ расплохъ его не застанешь... Славное было время!
Она вздохнула. Всѣ молчали. Козимо сжалъ губы и вертѣлъ цѣпочку своихъ часовъ. Беатриче взглядывала то на него, то на мать.
-- А ск а лы,-- вдругъ вскричала больная, -- скалы Кураги? Что онѣ?
-- Тѣ же, на томъ же мѣстѣ,-- странно отвѣчалъ Козимо.
-- Когда я была ребенкомъ,-- продолжала графиня, я рѣшила, что тамъ устрою фамильный склепъ. Но теперь я раздумала: непріятно, мнѣ кажется, лежать подъ этой грудой каменьевъ. Но хотѣлось бы, все-таки, похорониться въ Плоаге... Только въ какомъ мѣстѣ, не знаю...
Она опять закрыла глава и, казалось, заснула. Козиме смотрѣлъ... будто на призраки своихъ собственныхъ мыслей. Беатриче безшумно ходила по комнатѣ, какъ птичка по клѣткѣ, всюду водворяя порядокъ и симметрію своими бѣленькими ручками. Одну минуту она достигла удивительнаго результата, всего только передвинувъ одинъ стулъ совсѣмъ неслышно. Хорошенькая женщина поискала на лицѣ мужа улыбки, или, по меньшей мѣрѣ, одобренія, и, получивъ то и другое, довольная, продолжала свое дѣло. Она не думала о выраженіи, которое осталось на лицѣ мужа, когда исчезла улыбка, а оно говорило ясно:
"Ребенокъ хлопочетъ о порядкѣ; порядокъ -- ея страсть... Любовь знатной дамочки къ разорившемуся человѣку погубитъ ее..."
-- Нѣтъ, не на кладбищѣ,-- вдругъ заговорила старая графиня, не раскрывая глазъ, но вдругъ, открывъ ихъ, повторяла громко:-- Нѣтъ, дѣти, не на кладбищѣ. Помните: я не хочу, чтобы меня положили на кладбищѣ. Перевезите мое тѣло въ Сардинію и похороните въ какомъ-нибудь изъ моихъ помѣстій: Сассари или Плоаге, или Иглезіасъ, гдѣ каменоломня... и посадите надо мною пальму...
Въ дверь два раза постучали.
-- Войдите,-- сказала Беатриче.
-- Нотаріусъ, -- доложилъ Амброджіо, показавъ голову въ дверь, и скрылся.
Нотаріусъ, докторъ правъ Паролини, вошелъ съ веселымъ видомъ и легкими шагами.
-- Многоуважаемая графиня,-- началъ онъ вкрадчиво, подходя къ постели больной,-- желаетъ составить завѣщаніе, чтобъ еще долго спокойно пожить. Отлично! Это -- маленькое коварство, которое всегда удастся. Пророчу вамъ еще сто лѣтъ, графиня. Какъ вы себя чувствуете?
-- Хорошо, благодарю,-- отвѣчала больная,-- сегодня лучше.
-- Слѣдовательно, можно сказать: въ совершенномъ здравіи?-- спросилъ нотаріусъ, садясь къ столу, между тѣмъ какъ Беатриче подавала ему все нужное для письма.
-- Боюсь, что нѣтъ, Паролини.
-- Жаль!-- сказалъ Паролини.-- Я бываю истинно счастливъ, когда могу ставить въ началѣ акта: въ совершенномъ здрав іи, душевномъ и тѣлесномъ... Но мы скажемъ о васъ, графиня: "въ полномъ обладаніи душевными способностями, но находясь въ постели, по легкому нездоровью..."
-- Поставьте: "по болѣзни",-- простонала графиня.-- Надо говорить правду, хотя бы и печальную.
Признавая глубину этого замѣчанія, докторъ Паролини написалъ и прочелъ громко:
-- "Въ полномъ обладаніи всѣми душевными способностями, но находясь въ постели по случаю легкой болѣзни..."
-- Не надо легкой,-- поправила графиня.-- Не зачѣмъ себя выказывать увѣреннѣе, чѣмъ мы въ самомъ дѣлѣ. Но не ставьте и тяжкой. Я не хочу, чтобъ воображали, что я ужь очень жалуюсь.
-- Болезни... печально повторилъ Паролини и спросилъ, оглянувшись:-- Это свидѣтели?
-- Сынъ мой и невѣстка,-- отвѣчала графиня.-- Это лучше, чѣмъ посторонніе.
-- Тысячу разъ прошу извиненія, графиня, но не могу исполнить вашего приказанія. По закону, требуются свидѣтели правоспособные; графиня Беатриче не правоспособна предъ закономъ.
-- Почему?-- спросила графиня Беатриче.
-- Потому, что ты -- женщина... Потому, что мы -- женщины,-- отвѣчала больная,
-- Законъ поставленъ не мною, -- протестовалъ Паролини.
-- Позовите Амброджіо,-- сказала графиня Вероника.
-- И его недостаточно.
-- Или онъ тоже не правоспособенъ?
-- Законъ, къ сожалѣнію, -- сказалъ Паролини.-- постановилъ при нотаріусѣ четырехъ свидѣтелей...
-- Зовите повара, зовите поваренка, зовите кучера,-- прервала съ горечью графиня.-- Закону угодно, чтобы графиня Родригесъ-де-Нарди совершала свое завѣщаніе въ присутствіи своихъ слугъ.
-- Законъ этого не требуетъ,-- смиренно замѣтилъ Паролини,-- и, при неудобствѣ найти четырехъ свидѣтелей, допускаетъ совершеніе завѣщанія съ двумя свидѣтелями, но въ присутствіи двухъ нотаріусовъ... Предвидя это, я позволилъ себѣ пригласить коего товарища, доктора правъ Ларуччи; онъ дожидается...
-- Ну, въ добрый часъ!-- прервала графиня.-- Позовите его.
Беатриче позвонила; явился Амброджіо.
Паролини сидѣлъ, облокотясь на письменный столъ и глядя на дверь; онъ обернулся къ постели, какъ бы прося позволенія у больной, и потомъ приказалъ:
-- Синьоръ Амброджіо, скажите доктору Ларуччи, что онъ можетъ войти; онъ намъ нуженъ.
Чрезъ минуту вошелъ самый худой изъ докторовъ на свѣтѣ. Одѣтъ онъ былъ весь въ черное, очень старомодное и, благодаря чисткѣ, доведенное до плачевнаго состоянія. Съ перваго взгляда было ясно, что онъ относился къ своей судьбѣ такъ же строго, какъ она относилась къ нему.
-- Графиня,-- сказалъ Паролини, дѣлая видъ, будто привстаетъ, хотя не всталъ, -- имѣю честь представить вамъ: мой достопочтенный коллега, докторъ правъ Ларуччи.
Ни малѣйшей тѣни какого-нибудь сочувствія не скользнуло на безцвѣтномъ лицѣ худаго нотаріуса; онъ поклонился и опять погрузился въ строгое созерцаніе собственной судьбы.
Жирный нотаріусъ (теперь ужь стало ясно, что Паролини жиренъ) продолжалъ, обращаясь къ достопочтенному коллегѣ:
-- Присядьте ко мнѣ поближе, докторъ Ларуччи. Синьора графиня Родригесъ-де-Нарди обращается къ нашему содѣйствію, желая сдѣлать завѣщаніе. Она находится въ полномъ обладаніи всѣми умственными способностями, хотя, временно, разстроена болѣзнью. Свидѣтели... и другіе, здѣсь присутствующіе (онъ оглянулся кругомъ, какъ бы желая убѣдиться, и докторъ Ларуччи тоже посмотрѣлъ въ сторону однимъ глазомъ) -- господа графъ Козимо Родригесъ, единственной сынъ завѣщательницы, и синьоръ Амброджіо... Амброджіо?
-- Чима,-- сказалъ старикъ, не двигаясь изъ своего угла.
-- Амброджіо Чима,-- повторилъ Паролини.-- Какъ видите, я приготовилъ все вступленіе. Такого-то года, мѣсяца и числа (это послѣ выставится), въ благополучное царствованіе короля Виктора-Эммануила втораго...
Докторъ Ларуччи развернулъ гербовую бумагу, снялъ перчатку, которую сейчасъ же спряталъ въ карманъ, взялъ перо и ждалъ.
Паролини обратился къ больной, сдѣлавъ знакъ, что можно начать.
Графиня начала торжественно:
-- Объявляю моимъ полнымъ наслѣдникомъ...
-- И душеприкащикомъ...-- подсказалъ Паролини.
-- Что это такое?.. Ну, все равно!.. И душеприкащикомъ моего сына Козимо и поручаю ему привести въ исполненіе мою послѣднюю волю...
-- Вотъ, вотъ, именно такъ,-- сказалъ снисходительно Паролини.-- Это и значитъ назначить душеприкащикомъ. Вы изволили найти самое точное выраженіе... Не правда ли, докторъ Ларуччи?
-- Уже нѣсколько лѣтъ,-- продолжала больная,-- сынъ мой управляетъ всѣмъ моимъ состояніемъ, доходящимъ до милліона двухсотъ тысячъ франковъ по своей цѣнности: затѣмъ имѣются нѣкоторыя небольшія... нѣкоторыя небольшія...
-- Ипотеки?-- робко замѣтилъ Паролини.
-- Да, прекрасно!.. Ипотеки.
Она замолчала. Слышалось, какъ по гербовой бумагѣ скрипѣло перо худаго нотаріуса. Жирный нотаріусъ, слегка наклонясь, слѣдилъ за каждымъ словомъ. Среди общаго молчанія графиня Вероника и графиня Беатриче старались встрѣтить взглядъ Козимо, но тотъ неподвижно и упорно уставилъ глаза въ глубокую темноту корридора, открывавшагося напротивъ въ отворенную дверь. Туда смотрѣлъ и Амброджіо, но раза два оторвался, чтобъ мелькомъ взглянуть на графа Козимо и на другихъ лицъ этой странной сцены.
-- "Не-боль-шія",-- громко сказалъ Паролини, читая чрезъ руку своего коллеги, и оборвалъ тихо и коротко:-- "ипотеки..." Мы можемъ продолжать.
-- Невѣсткѣ моей, графинѣ Беатриче, завѣщаю всѣ мои брилліанты и драгоцѣнности, съ условіемъ,-- прибавила больная, нѣжно, съ улыбкой обращаясь къ молодой женщинѣ,-- съ условіемъ, чтобъ она всегда носила ихъ, хотя нѣкоторыя, хотя бы они были и не въ модѣ.
Беатриче, тихо стоявшая у изголовья, поспѣшила поблагодарить и закрѣпить обѣщаніе поцѣлуемъ.
Паролини и его достопочтенный коллега внесли въ гербовую бумагу эту послѣднюю волю.
Графиня продолжала:
-- Дорогому моему другу, Амброджіо Чима...
Амброджіо оглянулся, будто просыпаясь.
-- Завѣщаю садъ мой, Джіакедду, въ Copco, или,-- смотря по его желанію, -- пять тысячъ лиръ.
-- Но...-- заговорилъ было Амброджіо.
Ему сдѣлали знакъ молчать. Перо доктора Ларучъ снова заскрипѣло.
-- Каждому изъ слугъ моихъ по смерти моей по тысячѣ лиръ.
-- Сколько слугъ?-- спросилъ худой нотаріусъ, не отведя глазъ отъ бумаги.
-- Сколько слугъ у васъ, графиня?-- повторилъ Паролини.
-- Поваръ, поваренокъ, конюхъ, кучеръ, лакей.
-- Какъ ихъ зовутъ?-- отозвался Ларуччи.
-- Какъ зовутъ вашихъ слугъ, графиня? Благоволите назвать имена.
-- Почему-жь я должна знать имена моей прислуги? Повара зовутъ Джовани, конюха Стефано, кучера... Ты не знаешь ли, Беатриче, какъ зовутъ этихъ людей?
Беатриче смѣялась; значитъ -- не знала.
-- А ты, Амброджіо?-- спросила больная.
-- Знаю, синьора, и, если позволите...
Подойдя на цыпочкахъ, онъ сталъ за спиною доктора Ларуччи, подсказалъ ему одно за другимъ эти имена и затѣмъ спокойно возвратился въ свой уголъ.
-- Горничной моей, Аннетѣ... Какъ Беатриче?
На этотъ разъ черные глаза молоденькой женщины весело засвѣтились и на щекахъ ея вырѣзались ямочки.
-- Аннета Барони, знаю твердо.
Вѣроятно, что-нибудь освѣтило мрачныя думы графа Коамо, Онъ оглянулся, будто удивленный, и полушутливо, полусерьезно похвалилъ жену за ея память.
-- Не за что,-- отговаривалась Беатриче, не выпуская его руки.-- Аннета такъ горда своимъ происхожденіемъ; она говорить, что происходитъ будто бы отъ какихъ-то рыцарей...
-- Моей горничной, Аннетѣ Барони...
При звукѣ голоса матери, Беатриче выпустила руку Козимо, а его лицо опять омрачилось.
-- Завѣщаю мой гардеробъ и три тысячи лиръ деньгами.
Въ эту самую минуту, будто субретка изъ комедіи, Аннета
Барони выглянула въ дверь, инстинктивно отлично поняла въ чемъ дѣло и обрадовалась, во, чтобы ловчѣе и достойнѣе войти на сцену, притворилась въ высшей степени сконфужеяной.
-- Боже... Могу ли я войти?
Она спрашивала всѣхъ; но старая графиня закрыла глаза, графъ Козимо не обращалъ на нее вниманія, а нотаріусъ Паролини, потирая руки, слѣдилъ за быстрымъ перомъ коллеги; ее замѣтила одна графиня Беатриче.
-- Ничего, ничего, -- сказала ока, улыбаясь.-- Войдите, Аннета.
Аннета вошла на кончикахъ пальцевъ, слегка поднимая крылышки... то-есть, ручки, чтобъ казаться еще воздушнѣе. У нея было что сказать,-- это доказывалъ полуоткрытый ротикъ,-- но она удерживала даже дыханіе, чтобъ какъ-нибудь невзначай не вылетѣло слово. Все это предписывается правилами предосторожности, чтобъ не помѣшать, не обезпокоить. Результатъ вышелъ совсѣмъ противуположный: больная открыла глаза, графъ Козимо обернулся, Паролини поднялъ голову.
-- Что случилось?-- громко спросила графиня Беатриче.
Послѣ этого вопроса, казалось бы, великія предосторожности Аннеты были уже напрасны. Но мудрая Аннета знала свою роль и держалась за нее. Осмѣивай, кому есть охота, интонацію, жесты, самыя слова; смѣшивай, кому угодно, первую сцену съ послѣдней, но она, Аннета, ни за что не отступитъ отъ великихъ правилъ очаровательнаго искусства!
Поэтому она отвѣтила голоскомъ "въ ниточку":
-- Тамъ профессоръ Сильвіо.
Графиня Беатриче радостно захлопала руками, сказала, что идетъ принять его, и позвала за собой Аннету. Но субреткѣ, по ея роли, еще оставалось договорить:
-- Не будетъ ли мнѣ еще приказаній отъ графини?
"Благородная мать" ничего не пожелала, и Аннета вышла, какъ вошла, на пальчикахъ, въ боковую дверь.
-- И такъ?-- спросилъ нотаріусъ Паролини чрезъ минуту молчанія.
-- Довольно на сегодня,-- отвѣчала больная.
-- Довольно на сегодня,-- повторилъ Паролини.
Докторъ Ларуччи уже всталъ и спѣшилъ спрятать въ перчатку свой палецъ, запачканный чернилами.
-- Завтра, въ этотъ же часъ,-- сказала графиня.
-- Къ вашимъ услугамъ,-- отвѣчалъ Паролини, застегивая сюртукъ на глухо.
Въ дверяхъ онъ остановился и подождалъ коллегу, предоставляя ему пройти впередъ. Докторъ Ларуччи застегивалъ свою перчатку, не ожидая такого почета, который, однако, принялъ, даже неблагодаря, какъ человѣкъ, знающій себѣ цѣну.
Амброджіо пошелъ слѣдомъ за нотаріусами.
Мать и сынъ остались вдвоемъ.
Едва вышелъ Амброджіо, она позвала сына:
-- Коз и мо!
Графъ подошелъ къ постели.
-- Ты знаешь, я очень странна. Но ты не Можешь себѣ представить, какъ мнѣ пріятно, мысленно, въ воображеніи, переходить изъ комнаты въ комнату... а теперь это ужь невозможно.
-- Я тебя не понимаю,-- возразилъ Коз и мо.
-- Я хочу свободно ходить по моему дому, а ты одну комнату заперъ.
-- Я?...
-- Да, желтую залу. Вотъ уже двѣ недѣли, какъ она заперта и никто туда не входитъ. Что ты положилъ въ этой комнатѣ?
Козимо схватился за голову и отвѣчалъ поспѣшно:
-- Ахъ, да; нѣсколько старыхъ картинъ... Еще не разобрался.
-- Это страсть твоя,-- снисходительно прошептала старуха -- Ты разоришься, мой милый.
Странная улыбка Мелькнула на губахъ графа. Онъ наклонился, цѣлуя холодную руку матери.
-- Ты уходишь?
-- Сильвіо ждетъ меня. Хочешь его видѣть?
-- Нѣтъ,-- рѣзко отвѣчала больная,-- я сплю.
Графъ Козимо заложилъ руки въ карманы и спокойно вышелъ.
Едва онъ очутился за дверью, какъ въ другую выглянула Аннета.
Она осмотрѣлась кругомъ и вошла, все также на цыпочкахъ, хотя больная дала ей понять, что такихъ предосторожностей не нужно.
-- Чего тебѣ, Аннета? Что съ тобою?
Аннета продолжала прокрадываться.
-- Съ ума ты сошла?-- продолжала графиня Вероника.
Но субретка не сконфузилась; она слыхала и не то. Еще недавно графиня обозвала ее "скотиной"; но что-жь изъ этого? Грубое слово было въ роли графини и, тѣмъ не менѣе, Аннета продолжала добросовѣстно исполнять свою роль.
Убѣдясь, что никто не услышитъ ея донесеній гоепожѣ, и приготовивъ ее быть внимательнѣе, Аннета, наконецъ, сказала:
-- Я открыла!
-- Что такое ты открыла?
-- Что спрятано въ желтой комнатѣ.
-- Картины,-- холодно отвѣтила графиня Вероника.
Аннета немножко сбилась на этой репликѣ, неожиданно явившейся въ ея роли.
-- Старинныя картины,-- безжалостно договорила графиня.
-- Такъ точно,-- отвѣчала субретка.-- Какъ же вы изволили узнать?
-- Спросила сына. А уы какъ узнала?
-- Я...-- отвѣчала Аннета, пріятно смущаясь,-- я... думая сдѣлать вамъ угодное, синьора... Я сначала, посмотрѣла въ замочную скважину и ничего не видѣла; а потомъ...
-- Что потомъ?
-- Потомъ... сегодня рано-рано я сошла въ садъ, приставила къ стѣнѣ садовую лѣстницу, посмотрѣла въ окна и все увидѣла... четырнадцать картинъ... зеленыя рамы... Есть тамъ... Но, синьора, не нужно...
Графиня кивнула ей головой, чтобъ она продолжала.
-- Одна, тамъ... заговорила Аннета,-- офицеръ на лошади... то-есть я такъ говорю, что офицеръ... Весь въ стальномъ, на груди крестъ...
-- Имперіо де-Нарди!-- прошептала умирающая и гордая улыбка освѣтила ея истощенное лицо.
-- Другой въ красной мантіи...
-- Дѣдъ мой.
-- И еще одинъ, будто епископъ, и такъ поднимаетъ руку, точно благословить хочетъ...
-- Монсиньоръ Джаиме де-Нарди, прадѣдъ мой!.. Благодарю, Аннета...