Чтобы покончить всѣ дѣла своего господина, Амброджіо пришлось пробыть въ Миланѣ дольше, чѣмъ онъ ожидалъ. За то онъ ѣхалъ въ Сардинію съ чистой совѣстью, исполнивъ еще одинъ свой планикъ, небольшой, но хорошенькій,-- отдавъ въ наймы до Михайлова дня комнаты покойной графини и комнаты графа, такъ какъ за нихъ было уже заплачено хозяину до этого срока. Это прибавило въ карманъ Амброджіо тысячки двѣ лиръ. Заплативъ кое-какіе старые должишки, Амброджіо распорядился такъ умно, что, нисколько не компрометируя графа Родригесъ, привезъ ему нѣсколько сотенъ лиръ остатка да всѣ уплаченные счета.
Онъ привезъ еще великолѣпный сюрпризъ -- повара и кучера; тѣ, наслушавшись, будто въ Сардинію можно пріѣхать въ одной рубашкѣ, а въ нѣсколько лѣтъ разбогатѣть, не пожелали пропустить такой оказіи.
Точно также не прочь были бы разбогатѣть въ Сардиніи и лакей Франческо, и конюхъ Стефано, но за недѣлю предъ тѣмъ они поклялись нѣкоторымъ особамъ въ вѣчной вѣрности, а потому и не рѣшились оставить Миланъ.
Когда, предшествуемые Чеккино, который ѣздилъ встрѣчать Амброджіо въ Порто-Торресъ, поваръ Джіованни и кучеръ Пантамо вошли въ бѣленькій домикъ, графу Козино показалось, будто воротилось все прежнее; въ преданности старыхъ слугъ онъ видѣлъ обѣщаніе судьбы.
Онъ схватилъ и крѣпко жалъ ихъ руки. Умилительно было видѣть, какъ поваръ Джіованни, со слезами на глазахъ отъ этого пожатія, поглаживалъ себя по животу, какъ будто отыскивая бѣлый фартукъ, знакъ своего достоинства, и тѣмъ желалъ скрыть свое волненіе.
-- Ваше сіятельство,-- сказалъ онъ глухимъ голосомъ,-- вы изволили отставить насъ отъ службы, но не запретили намъ въѣзда въ Сардинію. Не дурно ли мы поступили?
-- Прекрасно!-- увѣрялъ графъ.-- Мѣста здѣсь хватитъ за всѣхъ.
-- Такъ и говорилъ Амброджіо,-- вмѣшался Понгамо.-- Онъ говорилъ, будто приди въ Сардинію въ одной рубашкѣ, какъ разъ фортуну свою схватишь; мы въ Миланѣ тридцать лѣтъ рукава у рубашки засучивали, а фортуны все не видали.
-- Издалека развѣ,-- подтвердилъ поваръ.
Джіованни, горя нетерпѣніемъ разбогатѣть, захватилъ кухню и объявилъ, что баринъ долженъ почувствовать присутствіе своего стариннаго кухмистера. Чеккино, который въ ожиданіи лучшаго, исправлялъ его должность, весело покорился своей смѣнѣ и принялся за старую роль поваренка.
Аннета сидѣла на главномъ мѣстѣ за завтракомъ въ кухнѣ; Пантамо, помѣстившись рядомъ съ нею, разсказывалъ о Миланѣ, о Франческо, о Стефано и объ ихъ возлюбленныхъ. Надо было послушать все это, чтобы понять, что можетъ наговорить ловкая субретка, когда долго замолчится, и счастливый кучеръ, когда обязанность не приковываетъ его къ козламъ. Джіованни, подъ впечатлѣніемъ добраго вина, спустился съ пьедестала своего кухмистерскаго величія, и фамильярно обращался съ Чеккино.
Это былъ прекрасный день, но, вѣдь, "не всякій же день такіе дни", основательно замѣтилъ Амброджіо. На завтра Джіованни и Пантамо собирались идти искать фортуну. Профессоръ Сильвіо сдѣлалъ имъ слѣдующее предложеніе:
-- Что вы намѣрены дѣлать?-- спросилъ Онъ.
-- Не знаемъ,-- отвѣчали они.
-- Такъ я знаю. Тебѣ, Джіованни, деревенская жизнь, конечно, нравится. Присматривать за полевыми работами, за стадами и такъ далѣе,-- все это тебѣ по нраву, признайся?
-- Признаюсь.-- сказалъ Джіованни,-- только не понимаю...
-- А ты, Пантамо? Если поручить тебѣ телѣгу, колясочку, пару хорошихъ лошадей, чтобъ ты -- сегодня ломовымъ, завтра кучеромъ -- разъѣзжалъ съ мѣста на мѣсто, вѣдь, этимъ ты будешь доволенъ?
Пантамо не отрицалъ, но тоже не понималъ. Сильвіо объяснился. Джіованни, если захочетъ, можетъ отправиться жить въ помѣстье Наша Надежда; тамъ, въ домѣ, во второмъ этажѣ, будетъ ему комната. Для Пантамо -- комната рядомъ. Днемъ Пантамо будетъ возить въ телѣгѣ въ Сассари и въ Copco оливки или масло, смотря по времени года. Масло и вино въ Надеждѣ будутъ самыя отличныя изъ всего Хогударо. Жалованья не будетъ, а предполагаются помѣщеніе и полное содержаніе и, кромѣ того, доля изъ общей прибыли.
Планъ привлекалъ и нравился, Джіованни и Пантамо находили, что Сардинія уже начинаетъ исполняетъ свои обѣщанія. Но когда они увидѣли Надежду и поняли, какъ преобразится этотъ маленькій рай менѣе нежели въ годъ, удовлетвореніе перешло въ восторгъ.
-- Пантамо!-- началъ поваръ, становясь у круглаго окошечка своей комнаты.-- Пантамо! видалъ ли ты что нибудь подобное во снѣ? Смотри на этотъ прелестнѣйшій видъ. Замѣть эти оливы, апельсинныя деревья и гранаты... Гляди! Пальмы и кисти финиковъ на верхушкѣ, какъ мачты въ балаганѣ... Пантамо, ты видишь сны всякую ночь,-- видалъ ли ты что-нибудь такое?
Можно предположить, что, грезя всякую ночь, Пантамо видалъ и получше, но онъ не пожелалъ даже этой оговоркой огорчить товарища и только кивнулъ головою.
-- Но какая тишина!-- продолжалъ Джіованни. Здѣсь нѣтъ никого? Стало быть, это покинутая деревня?
-- Здѣсь все такія деревни,-- отвѣчалъ Сильвіо.-- Необходимыхъ работъ я еще не началъ; за сборомъ оливокъ дѣла будетъ не много, потому что деревья не въ порядкѣ и нынѣшній годъ не дадутъ плода.
-- Но мужики-то гдѣ же?
-- Мужики живутъ въ городѣ,-- отвѣчалъ съ досадой профессоръ,-- работаютъ мало, берутъ за работу дорого; ихъ не убѣдишь, что они неправы.
-- Вотъ это хорошо! Мужики въ городѣ, а кухмистеры въ деревнѣ!-- вскричалъ Джіованни.-- Да одни соловьи... такъ имъ и пѣть всю ночь, чтобъ никто ихъ не слышалъ? Ты слушай, слушай, какъ они поютъ-то, Пантамо!
И Джіованни совсѣмъ становился аркадійцемъ. Но Сильвіо думалъ о другомъ, а Пантамо не позволялъ себѣ подобныхъ увлеченій.
За часъ до заката Сильвіо приказалъ запереть окна и двери дома и всѣ трое вышли изъ виллы. Запирая деревянную калитку окружающей виллу стѣны, Сильвіо еще разъ оглянулся на прелестные, но унылые стволы старыхъ оливъ.
Неровная, каменистая дорога шла между двухъ каменныхъ стѣнокъ: виднѣлись только верхушки оливъ, нѣжно блѣдныя при закатѣ. Когда солнце бросаетъ свои послѣдніе золотые лучи сквозь листву оливъ, надъ ней разстилается какое-то спокойствіе, какая-то ласка и грусть, болѣе говорящія сердцу, чѣмъ сѣверныя степи или роскошные виды тропиковъ.
Ни Джіованни, ни Пантамо, ни Сильвіо не нравились эти стѣнки, скрывающія отъ глазъ сассарскія поля и владѣнія.
-- На что онѣ?-- спрашивалъ Джіованни.-- Вѣдь, не отъ ночныхъ же воришекъ? Они найдутъ всегда гдѣ пролѣзть и гдѣ спрятаться.
-- Разумѣется, ни къ чему, подтвердилъ Сильвіо.
Онъ терпѣть не могъ этихъ стѣнокъ, стоящихъ относительно очень дорого и приносящихъ только одно удобство: не пускать животныхъ. Сильвіо говорилъ, что невозможно любить деревню, похожую на кладбище, и любить пейзажъ, искрошенный на кусочки и въ которомъ взглядъ не пробѣжитъ и нѣсколькихъ шаговъ, не уткнувшись въ загородку.
-- Когда въ сассарскихъ деревняхъ будутъ жители,-- пророчилъ онъ,-- эти глупыя стѣнки замѣнятся живыми изгородями, кустарникомъ или канавами, въ которыя проведется вода изъ потоковъ... а она теперь гніетъ и застаивается болотами... Но намъ этого не увидать!
-- Почему не увидать?-- воскликнулъ Джіованни.
Восторженный поваръ ни въ чемъ не отчаивался, даже въ томъ, что проживетъ Маѳусаиловы годы.
Они вышли на большую дорогу. Здѣсь было оживленнѣе. Крестьяне, ихъ жены и дѣти спѣшили въ Сассари, чтобъ успѣть воротиться домой къ ужину. Всѣ были веселы. Одна небольшая толпа проходила за другой и всѣ щебетали, какъ воробьи. Мужчины, почти всѣ молодые, съ заступами на плечахъ, съ трубками въ зубахъ, смѣло смотрѣли въ лицо синьору Сильвіо, не дотрогиваясь до шапки. На всѣхъ лицахъ было одно чувство -- независимость, и оно дѣлало бѣдняковъ симпатичными. Но отъ живописнаго, сардинскаго костюма они сохранили только длинный черный колпакъ; вмѣсто гетровъ, чулокъ и широкихъ короткихъ суконныхъ панталонъ, они носили жакетки по городской модѣ. Но этотъ нарядъ, изорванный, въ заплатахъ, не всегда чистый, былъ для нихъ знакомъ равенства и они носили его съ достоинствомъ.
Костюмѣ женщинъ, повязанныхъ платками, ничѣмъ не напоминалъ стариннаго сассарскаго костюма; только на очень немногихъ, чаще на старухахъ, были зашнурованные корсеты. Онѣ, какъ и мужчины, прошли, не кланяясь незнакомымъ. У нѣкоторыхъ на головахъ были корзины, которыя, казалось, сейчасъ свалятся, но крестьянки ступали такъ твердо и ловко, что корзины не качались.
Пахари и сборщицы оливокъ провожали профессора почти до самаго дома. Сильвіо, наконецъ, не замѣчалъ ихъ, всматриваясь издали въ окно, гдѣ разглядѣлъ лица Беатриче и Анджелы.
-- Здравствуйте, профессоръ!
-- Здравствуйте, донна Беатриче! Зравствуйте, синьорикка.
Анджела очень смѣялась, когда ее, въ Сардиніи, въ первый разъ назвали синьориккой, и тутъ тоже расхохоталась.
Едва Сильвіо вошелъ, графъ удержалъ его за руку и сдѣлалъ знакъ другимъ, чтобъ уходили.
-- Что новаго?-- спросилъ профессоръ.
-- Приходилъ человѣкъ, который спрашивалъ тебя; онъ хочетъ видѣть тебя наединѣ.
-- Гдѣ онъ?
-- До твоего прихода онъ просилъ его спрятать и сказалъ, что его жизнь въ моихъ рукахъ. Я заперъ его на ключъ въ твоей комнатѣ, какъ онъ самъ того пожелалъ. Вотъ и ключъ.
-- Джіорджіо!--сказалъ, блѣднѣя, Сильвіо.
-- Нѣтъ, маленькій, старый.
-- Лиса!