Часъ спустя, между кабинетомъ графа и передней происходили новыя, оригинальныя сцены, начинавшіяся весельемъ и кончавшіяся всеобщею печалью.
Въ передней пятеро слугъ графа ожидали, что ихъ будутъ вызывать одного по одному. Всѣ смѣялись надъ Чеккино который на свою тысячу лиръ наслѣдства сбирался уѣхать въ деревню и жить тамъ доходами. Въ дѣйствительности, Чеккино говорилъ не совсѣмъ то; онъ намѣревался пустить въ оборотъ свой тысячный капиталъ и на старости лѣтъ переѣхать на покой къ деревню. Но поваръ поймалъ первыя слова и такъ ихъ приправилъ, что всѣ хохотали, покуда дверь кабинета не пріотворилась. Выглянулъ Амброджіо и позвалъ Чеккино.
Чрезъ нѣсколько минутъ Чеккино возвратился въ слезахъ. Поваръ Джіованни первый спросилъ, что случилось.
-- А то, что баринъ уѣзжаетъ, барыня уѣзжаетъ... всѣ уѣзжаютъ и меня разсчитали!
-- Джіованни!-- позвалъ Амброджіо, и поваръ не успѣлъ сообщить своихъ соображеній.
Но и онъ вскорѣ возвратился съ вытянутымъ лицомъ, что, казалось, было невозможно. Графъ и ему сказалъ, что уѣзжаетъ, что всѣ уѣзжаютъ и что онъ не въ состояніи содержать столько прислуги.
-- Само по себѣ, это ничего,-- увѣрялъ Джіованни,-- но какъ онъ это сказалъ! "Джіованни, говоритъ, долго ли ты служилъ моей матери?" -- "Десять лѣтъ", говорю.-- "Старый другъ дома", говоритъ.-- "Да, говорю, да!" А онъ: "Разстаться надо", говоритъ. А голосъ у него дрожитъ. "Ѣду, говоритъ, въ такую сторону, гдѣ большой прислуги мнѣ не надо; самъ буду работать". Ну, понятно, это только такъ говорится... И самъ не знаю почему, жаль стало, что онъ собирается работать... И что это только дѣлается?
-- Стефано!-- позвалъ Амброджіо.
Въ отворенную дверь на минуту мелькнуло лицо графа Козимо. Онъ писалъ, облокотившись на столъ. Также вызвали потомъ Франческо и Пантамо. "Ужь если теперь не посмѣяться, не повеселиться, когда въ карманѣ тысяча лиръ, когда-жь послѣ того и веселиться?" -- такъ говорилъ поваръ; но ни Стефано, ни Франческо, ни Пантамо веселье на умъ не шло. Въ кабинетѣ графа имъ смутно чуялось несчастіе, котораго они и назвать не умѣли. Они ободряли другъ друга; говорили, что получить разсчетъ изъ хорошаго дома съ хорошимъ аттестатомъ еще не большая бѣда; что въ Миланѣ много барскихъ домовъ. Они говорили это и дивились: въ ихъ душѣ поднималось чувство, стоившее больше тысячи лиръ, передъ которымъ падала цѣнность банковаго билета. Чеккино, напримѣръ, былъ увѣренъ, что, скажи ему графъ: "подай билетъ и ѣдемъ вмѣстѣ въ Сардинію"; скажи только, и онъ сію минуту согласится. Джіовянни откровенно и благоразумно признавался, что попросилъ бы дать время подумать и, пожалуй, отказался бы. И у каждаго изъ нихъ на душѣ было то же...
Пошли разговоры, въ переднюю вошелъ Амброджіо.
-- Ребята,-- сказалъ онъ,-- графъ чрезъ два дня уѣзжаетъ; мнѣ приказано выплатить вамъ жалованье и награжденіе, по обыкновенію. Сочтемся, завтра утромъ. Впрочемъ, если кто хочетъ уходить сегодня, скажите.
-- Если я уйду, кто обѣдъ приготовить?-- спросилъ Джіованни.
-- Не будутъ готовить; возьмемъ въ ресторанѣ.
-- А вотъ я и останусь!-- вскричалъ Джіованни.-- До послѣдней минуты буду готовить! Послѣднія котлеты, которыя ихъ сіятельства, скушаютъ въ Миланѣ, пройдутъ чрезъ мои руки!
Товарищи смотрѣли на него съ благоговѣніемъ.
-- И я остаюсь до послѣдней минуты!-- объявилъ Франческо.
-- И я! И я!
Рѣшено было, что останутся всѣ. Амброджіо и Аннета дѣлали еще лучше: уѣзжали съ господами въ Сардинію. Никто ничего не сказалъ на это, но внутренно завидовали.
-- Что же?-- говорили другіе.-- И каждый бы изъ насъ охотно поѣхалъ въ Сардинію, чтобы только служить графинѣ Беатриче и графу Козимо! Они сами насъ не берутъ, разсчитываютъ.
-- Сардинія-то эта что такое?-- спросилъ Джіованни.
-- Островъ,-- отвѣчалъ Чеккино, спѣша похвалиться познаніями, пріобрѣтенными въ школѣ.-- Главные острова Средиземнаго моря суть три: Сицилія, Сардинія и Корсика.
-- Знаю, что островъ, но что за островъ? По нашему ли тамъ, понятно ли тамъ говорятъ? Я вотъ что спрашиваю. Еще ты не родился, а я ужь зналъ, что островъ -- одно, а твердая земля -- другое. Твердая земля вотъ тутъ: Миланъ, Комо, Павія и Брешія. А Сардинія, извѣстно, островъ.
Чеккино притихъ, униженный высокими познаніями своего властелина.
-- Сколько я могъ узнать,-- сказалъ Амброджіо, -- Сардинія сторона большая и тамъ всякая Божья благодать, такъ что нѣтъ надобности обрабатывать землю. Копнуть скрябкой, посѣять, немножко землей затрусить -- и растетъ тамъ хлѣбъ въ полтора метра вышины, а колосъ въ кулакъ и зерно крупнѣе бобовъ. А ужь винцо тамъ, винцо!! И охотятся тамъ за кабанами и оленями, какъ мы здѣсь за куропатками. Да что! Мы тутъ ловимъ угрей удой да неводомъ, а тамъ -- тунцы съ телятъ ростомъ... Въ Сардиніи, правда, поленты нѣтъ, но не голодно: у крестьянина хлѣбъ изъ чистой муки; живетъ онъ не въ полѣ, работаетъ съ трубочкой въ зубахъ, а табакъ контрабандный.
Свѣдѣнія Амброджіо о Сардиніи дальше не простирались; онъ слыхалъ о ней весьма многое и, притомъ, весьма разнообразное и составилъ себѣ о ней нѣсколько мозаичное понятіе, въ которое входило все, даже страхи. Онъ, напримѣръ, вѣровалъ, что въ Сардиніи стоитъ ночью высунуть носъ въ окошко, чтобъ схватить лихорадку; что вся страна населена бандитами, что vendetta и убійства опустошаютъ семейства...
-- Во всякомъ случаѣ,-- заключилъ онъ,-- тамъ можно жить сытно и не трудясь, если только не пришибетъ лихорадка или ружейный выстрѣлъ изъ-за фиговаго куста.
Слѣдствіемъ этихъ отрывочныхъ разсказовъ было то, что Чеккино подкинулъ, къ потолку свой колпакъ и объявилъ, что ѣдетъ тоже въ Сардинію.
-- Что ты тамъ дѣлать будешь?-- спросилъ Джіованни.
-- Вотъ съ этакими да съ этакими,-- возразилъ Чеккино, расправляя свои длинныя, какъ у обезьяны, руки и ноги,-- не боюсь я ни воздуха тамошняго, ничего. Что стоитъ доѣхать до Сардиніи?
Онъ разсматривалъ свой банковый билетъ, изучая его рисунокъ, и скромно признался, что если онъ его потеряетъ, то ужь конечно, во всю жизнь другаго не достанетъ.
Онъ такъ говорилъ, но не такъ думалъ.