Оборониться отъ наступательнаго гостепріимства Длиннаго Джіанандреа не было никакой возможности и надо было согласиться ночевать у пастуховъ, чтобъ не показать вида, будто можно сомнѣваться въ удобствахъ ночлега. Заставивъ Беатриче сказать что она остается, Джіанандреа отворилъ огромный сосновый шкафъ и, съ помощью Николетты, у которой руки были длиной cъ отцовскія, вынулъ тончайшія простыни, сберегаемыя для важныхъ случаевъ. Молодежь съ удовольствіемъ узнала, что ляжетъ спать на соломѣ въ прихожей, потому что лучшія постели приготовлены для пріѣзжихъ въ друхъ разныхъ комнатахъ,-- одной для дамъ, другой для мужчинъ, какъ того требуютъ, приличія. Напрасно Козимо и Сильвіо просили положить ихъ со всѣми на солому; пришлось уступить и согласиться взять постели.
Пока женщины приготовляли всѣ въ домѣ, Джіанандреа предложилъ Беатриче прогуляться въ лѣсъ.
Былъ ужь часъ заката. Солнце еще весело свѣтило на пустыя поляны, но по волнистымъ склонамъ долинъ тянулись и все расширялись тѣни. Мелкія птички еще скакали по землѣ, подъ ногами неподвижныхъ телокъ, но уже со всѣхъ сторонъ слетались въ лѣсъ стаи скворцовъ и сороки парами. Пустынный видъ оживлялся иногда вдали фигуркой маленькаго пастуха, который бѣгалъ по полю, собирая овецъ. На поворотѣ дороги встрѣтилось стадо барановъ; однообразно звеня бубенчиками, оно пробѣжало въ загонъ; издали раздавалось мычанье коровъ. Смеркалось.
При шумѣ людскихъ шаговъ, казалось, всякій кустъ извѣщалъ своего сосѣда о приходѣ чужихъ. Зяблики и дрозды, потревоженные въ своемъ первомъ снѣ, перелетали съ мѣста на мѣсто. Дальше, въ темной глубинѣ чащи, казалось, ужь настала ночь. Соловей громко разсказывалъ свою повѣсть, а другія птицы слушали его. Люди притихли, но пѣвецъ слышалъ ихъ шаги, замолкъ и перенесъ свой печальный разсказъ еще дальше, въ темноту. Джіанандреа замѣтилъ, что лучше воротиться.
Гуляя, Сильвіо обыкновенно всегда шелъ рядомъ съ Беатриче; но на этотъ разъ онъ оставилъ ее впереди, подъ руку съ мужемъ, и шелъ въ кружкѣ остальной компаніи. Противъ обыкновенія, онъ былъ разговорчивъ, толковалъ недовѣрчивымъ пастухамъ, что слѣдуетъ обрабатывать поля, что это лучше, чѣмъ пускать по нимъ козъ. Онъ толковалъ о благоустройствѣ острова и общемъ благосостояніи; убѣжденіе внушало ему рѣчи, въ которыхъ выражались образы, мелькавшіе въ его воображеніи.
-- Вы -- послѣдніе званые на пиръ земледѣлія въ Сардиніи,-- говорилъ онъ,-- но и вы придете на этотъ пиръ. У васъ меньше земли, чѣмъ у другихъ; но ваши стада получатъ лучшій кормъ, не будутъ проводить ночей подъ открытымъ небомъ, дадутъ вамъ больше молока, мяса и шерсти; вы будете готовить сыръ лучшимъ способомъ... разбогатѣете и вы, и нашъ островъ...
Слушатели недовѣрчиво покачивали головою и, какъ могли, возражали, нерѣдко не зная даже, что отвѣчать.
-- Вотъ, видите!-- восклицалъ, ободряясь, противникъ,-- видите, вы сами не знаете, что сказать! Значить, наша правда!
Но при этомъ Сильвіо хотѣлъ закричать на весь лѣсъ:
-- Да, да, ваша правда!.. Я ее люблю, я всегда ее любилъ!...
Вотъ она идетъ впереди, подъ-руку съ мужемъ, смѣется, спокойна, увѣрена и не чувствуетъ взгляда, который, не отрываясь, ласкаетъ ея волосы, ея шею, цѣлуетъ ея щеки, когда она, шутя чему-нибудь, своимъ милымъ, птичьимъ движеніемъ повертывается то къ Джіанандреа, то къ Козимо... И ни разу не повернулась она къ Сильвіо!
Но тѣмъ лучше... Забытый, затерянный въ толпѣ пастуховъ, онъ чувствовалъ себя сильнѣе, могъ увѣреннѣе надѣяться, что не выдастъ себя. Въ любви, которая тайно родилась въ этомъ старомъ сердцѣ, была вся привлекательная глупость первой страсти. Сильвіо ужь не думалъ, -- какъ померещилось ему въ первую минуту,-- что разомъ рѣшится признаться во всемъ и тѣмъ вырветъ любовь изъ груди: нѣтъ, ему былъ слишкомъ дорогъ этотъ второй разцвѣтъ убѣгающей юности; его уже не тяготили его тридцать три года; онъ уже убѣждалъ себя, что любить никогда не поздно...
Лишь бы Беатриче и Козимо не догадались, лишь бы удалось все скрыть отъ глазъ дружбы. Что за преступленіе, однако, любить женщину, которая этого стоитъ? Если въ такое долгое время знакомства Сильвіо не увлекся ни красотой ея, ни граціей, то теперь онъ преклоняется предъ ея добротой, ея мужествомъ, предъ совершенствами, которыя Беатриче выказала послѣ паденія древняго дома де-Нарди. Любовь облагорожена этой мыслью: она становится долгомъ: это -- любовь здоровая и погубить не можетъ...
Такъ думалъ онъ и продолжалъ обнимать ее мысленно. Беатриче, все-таки, не оглядывалась.
Продолжая читать лекціи земледѣлія своей непокорной аудиторіи, профессоръ началъ раздумывать, что такое равнодушіе Беатриче неестественно, и приписывалъ ему значеніе, отъ котораго замирало его сердце.
"Догадалась!-- думалъ онъ.-- Я выдалъ себя, когда поцѣловалъ ее!".
Эта мысль бросала, его изъ стороны въ сторону, какъ сказочный великанъ ребенка... И, странное дѣло! ему было невыразимо пріятно; его всего проникала нѣга,-- нѣга людей слабыхъ и больныхъ... Она догадалась, она все знаетъ! Такъ что же? Когда женщина знаетъ, что любима, хотя бы и не любила сама, мученіе переносится легче... Сильвіо гдѣ-то вычиталъ это утѣшительное изреченіе.
Подходили къ стаццо. Анджела оставалась тамъ, слушая разсказы о бандитахъ. Она явилась при свѣтѣ вечерней зари, стоя на каменной стѣнкѣ ограды. Эфизіо Пачисъ не покидалъ ее и охранялъ, прислонясь къ этой стѣнкѣ, но дѣвочка, увѣренная, что не упадетъ, только слегка опиралась рукой на его голову. Въ тишинѣ раздался ея голосокъ:
-- Биче!
Молодая женщина пріостановилась, увидѣла дѣвочку и махнула ей платкомъ, но Анджелѣ этого было мало.
-- Биче!-- закричала она громче и протяжнѣе.
-- Ау!-- отвѣчала Беатриче,
Ей крикъ раскатился въ полѣ и отозвался въ сердцѣ Сильвіо.
-- Профессоръ разсѣянъ,-- замѣтилъ кумъ Баинджіо.
Профессоръ былъ дѣйствительно насколько разсѣянъ, что не возразилъ на эти слова. Онъ догналъ Козимо и Беатриче, но, не довѣряя себѣ, рѣшился остановиться на нѣкоторомъ разстояніи, чтобы дать себѣ время успокоиться, къ тому же, ему казалось, будто и Козимо, и Беатриче о немъ забыли... Тѣмъ лучше. Но въ эту самую минуту Беатриче спросила мужа:
-- Гдѣ же нашъ профессоръ?... А, вотъ вы, синьоръ медвѣдь!
Синьоръ медвѣдь подлетѣлъ, будто на крыльяхъ.
-- Вамъ меня нужно?-- спросилъ онъ довольно развязно.
Беатриче спокойно взяла его руку.
-- Нужно было, чтобъ вы были съ нами, синьоръ медвѣдь.
При этомъ она улыбнулась и этой самой улыбкой, сама того не вѣдая, отворила для него золотыя двери любви.
"О, такъ лучше!-- подумалъ Сильвіо.-- Тайна -- моя и изъ моего сердца не выйдетъ!"
Онъ былъ внѣ себя отъ блаженства.
Они подошли ближе; Анджела однимъ прыжкомъ соскочила со стѣнки и упала на руки отца; онъ пошатнулся и едва удержалъ ее. Дѣвочка пошатнулась тоже, но вмигъ оправилась и, какъ козленокъ, побѣжала на встрѣчу друзьямъ. Джіорджіо смотрѣлъ ей вслѣдъ.
-- Бѣдный отецъ! Какъ ему тяжко!-- выговорила Беатриче.
-- Ахъ, да, бѣдный!-- вздохнулъ Сильвіо, и самъ удивился: такъ фальшиво зазвучало сочувствіе на устахъ счастливаго влюбленнаго.
-- Что хорошаго въ лѣсу?-- спросила, еще на бѣгу, Анджела.
-- Надо было самой идти и посмотрѣть, -- отвѣчала Беатриче.-- Вы зачѣмъ не изводили пойти, синьорина?
-- Мнѣ разсказывали исторію о бандитѣ,-- сказала дѣвочка, кивнувъ на отца,-- объ одномъ добромъ бандитѣ... Онъ только зла и сдѣлалъ, что честь свою защитилъ... Однако, защищая свою честь, онъ убилъ человѣка. Власти его искали; онъ бѣжалъ, моремъ, вплавь, и скрылся въ далекой, въ далекой сторонѣ. Его, однако, не схватили и съ тѣхъ поръ онъ никому не сдѣлалъ зла. Вотъ и конецъ исторіи... Да! дядя Сильвіо, сколько же ихъ, этихъ Эфизіо Пачисъ?
-- Какъ сколько?
-- Да вотъ этого зовутъ Эфизіо Пачисъ и тотъ, что при ходилъ къ намъ на прошлой недѣлѣ, тоже Эфизіо Пачисъ...
-- Правда. Ихъ два,-- отвѣчалъ, не смущаясь, Сильвіо.
-- А этотъ зналъ мою маму, -- заговорила тихо Анджела и замолчала. Джіорджіо подходилъ спокойно, будто посторонній
-- Послушайте, добрый человѣкъ, -- обратилась къ нему Анджела,-- какъ звали этого бандита?
-- Ахъ, не называй его такъ!-- прервала Беатриче.
-- Такъ какъ же сказать?... Синьоръ Эфизіо, -- повторила она,-- какъ звали этого бандита?
Джіорджіо положилъ ей руку на плечо.
-- Не называй меня синьоромъ. Я бѣднякъ.
-- А какъ же называть?
-- Дѣти зовутъ меня здѣсь папа Эфизіо.
Анджела сдѣлала гримаску, желая дать понять, что она не дитя, но покорилась и въ третій разъ спросила:
-- Папа Эфизіо, какъ же звали этого бандита?
-- Не знаю, -- отвѣчалъ Джіорджіо и голосъ его дрогнулъ.