Анджела дрожала и плакала всю ночь, а въ утру лежала въ постели, въ жару. Докторъ, за которымъ тотчасъ послали въ Сассари, объявилъ, что это простурое, горячечное состояніе, и синьорина виновата сама: слушала соловья и почивала съ открытымъ окномъ.
Анджела не возражала и безропотно проглотила и хининъ, и магнезію. Она ограничилась тѣмъ, что дала понять Сильвіо, что этой ночью открыла тайну Эфизіо... а потому, можетъ быть, ея собственная болѣзнь заслуживаетъ другаго имени, достойнаго не хинина и магнезіи, а уваженія.
Во все время нездоровья, предъ Козимо и Беатриче Анджела разыгрывала роль простой больной въ лихорадкѣ. Имъ, вѣроятно, уже все разсказалъ Сильвіо; но отъ нея -- они ничего не узнаютъ! Такъ мстила дочь, которую они считали недостойной открыто любить своего отца!... Можетъ быть, по вечерамъ, когда, едва закрывъ глаза, она видѣла вокругъ своей постели вереницы то безобразныхъ, то веселыхъ тѣней, когда въ мозгу поднималась работа странныхъ соображеній, пустыхъ заключеній, звучащихъ какъ будто толково и стройно,-- можетъ быть, въ бреду у нея вырывались жалобы и Беатриче и Козимо ихъ слышали. Но съ открытыми глазами -- она твердо стояла въ своемъ намѣреніи выказаться оскорбленной женщиной, которую развило и состарило несчастье.
Въ жару она думала объ отцѣ. Несчастный! онъ ушелъ, не зная, что его дитя его узнало, -- ушелъ, не получивъ отъ нея ни одной дочерней ласки! Но теперь онъ ужь все знаетъ; ему писалъ Сильвіо, въ Темпіо, на имя отца Эммануила, который пріютилъ у себя Джіорджіо. Едва лишь будетъ возможно держать перо въ рукахъ, Анджела сама ему напишетъ длинное письмо, четыре страницы кругомъ, прекраснѣйшее письмо, -- въ головѣ у нея уже вертѣлись и начало, и конецъ -- письмо, какъ самыя лучшія любовныя письма, какія она читала въ романахъ.
Едва начиная выздоравливать, Анджела ломала себѣ голову, "чтобъ найти выраженія ", но на этотъ разъ не съ такимъ успѣхомъ, какъ бывало обыкновенно; вѣроятно, горячка оставила слѣды -- умственную слабость. Сначала все шло хорошо; она была довольна, написавъ: "Отецъ, ты явился мнѣ, какъ свѣтлый призракъ, вызванный съ неба..." Недурно было и въ концѣ, гдѣ она увѣряла: "Вѣчно останусь твоей дочерью, въ жизни и въ смерти..." Но остальное было не ладно: "Папа, милый, еслибъ я только могла вообразить, что этотъ Эфизіо Пачисъ, который разсказывалъ мнѣ исторію бандита въ стаццо у Длиннаго Джіанандреа, еслибъ только я могла вообразить, что это ты,-- во сколько бы я была добрѣе, лучше съ тобою и со всѣми другими! Помню, я не хотѣла тебя поцѣловать, я о тебѣ не пожалѣла, когда ты промахнулся, не попавъ въ веревку. А теперь, нѣтъ тебя, а я бы тебя сто разъ обняла за тотъ одинъ! Папа, милый, всѣ мои поцѣлуи, всѣ, всѣ -- твои..."
Она простодушно обвиняла себя во многихъ винахъ передъ нимъ, просила прощенія, обѣщала, что всегда будетъ добра, лишь бы онъ воротился въ ней или позволилъ ей пріѣхать въ Темпіо.
"Папа, милый, я безъ тебя жить не могу, -- писала она далѣе.-- Теперь ты знаешь, что дочь тебя любитъ, и позволишь ей быть съ тобою. Я помогу тебѣ скрываться. Я чувствую, что найду такое мѣсто, гдѣ тебя увидятъ только Богъ да мама адъ царства небеснаго..."
Анджела кончала просьбой, чтобъ отецъ отвѣчалъ скорѣе, отвѣчалъ длинно, и назначилъ, когда ей къ нему пріѣхать.
Это письмо (она была имъ несовсѣмъ довольна) вмѣстѣ съ запиской Сильвіо было отослано отцу Эммануилу. Анджела выздоровѣла и записала въ свой дневникъ эти послѣдніе дни. На этотъ разъ слогъ ей удался. Ей такъ нравилось это произведеніе, что, рискуя достоинствомъ дочери, оскорбленной въ святынѣ своихъ чувствъ, она помирилась съ Биче, отчасти для того, чтобъ посвятить ее въ тайну дневника. Биче не замѣчала ссоры, во приняла миръ, прочла дневникъ своей маленькой подруги, очень интересовалась, была тронута и очень хвалила выраженія, чего особенно желала Анджела.
Между тѣмъ, отецъ не отвѣчалъ. Дѣвочка, едва лишь выздоровѣла, какъ стала еще несчастнѣе прежняго.
-----
Покорно и нѣжась, какъ выздоравливающая, Анджела гуляла въ оливковой аллеѣ подъ руку съ Беатриче и даже давала немножко поддерживать себя.
У воротъ Надежды явились два карабинера.
Сила почувствовала смущеніе при видѣ двухъ молодыхъ и прекрасныхъ женщинъ. Карабинеры остановились въ недоумѣніи. Только, когда Анджела, увидя ихъ, тоже вдругъ остановилась, бросая грозный взглядъ, бригадиръ сдѣлалъ шагъ впередъ и поклонился по-военному.
Сильвіо и Пантамо были въ лѣсу; Козимо и Амброджіо по дѣламъ въ Сассари; они могли скоро вернуться, но покуда женщины были однѣ.
Но Биче не испугалась, а Анджела и подавно. Онѣ ждали, чтобъ бригадиръ подошелъ. Онъ подошелъ учтиво (вѣроятно, испугался дѣвочки) и спросилъ, не здѣсь ли въ домѣ, или не былъ ли нѣкто Эфизіо Пачисъ. Графиня привѣтливо отвѣчала, что точно, пастухъ, котораго такъ называли, прогостилъ здѣсь нѣсколько дней, но что онъ ушелъ какъ-то ночью и о немъ ничего больше не знаютъ.
Бригадиръ поклонился, подумавъ, что слѣдовало приходить раньше.
-- Синьора, вы -- графиня Беатриче Родригесъ?-- спросилъ онъ, радуясь, что самое затруднительное кончено, и желая любезнѣе исполнить остальное.
-- Да.
-- Осмѣлюсь ли спросить васъ, какъ давно оставилъ вашъ домъ этотъ Эфизіо Пачисъ?... Извините...
-- Ничего!... Подождите... восемь... десять дней... или нѣтъ... Анджела, ты не припомнишь?
-- Ничего не помню,-- возразила сурово Анджела.
Она была сердита за то, что не обратила въ бѣгство этихъ солдатъ.
-- Если не ошибаюсь, -- досказала Беатриче, -- недѣли двѣ.
-- Если ваше сіятельство позволите, мы должны исполнить нашу обязанность,-- убѣдиться, что Эфизіо Пачисъ не скрывается еще здѣсь... Я совершенно увѣренъ, что его нѣтъ, но формальности, по закону...
-- У васъ есть приказъ его арестовать?-- спросила, смѣясь, графиня.
-- Приказъ старый. Эфизіо Пачисъ, котораго мы ищемъ, долженъ быть господинъ Джіорджіо Бони, осужденный заочно уже тринадцать лѣтъ назадъ... Мы должны осмотрѣть домъ...
Поза и взоръ Анджелы храбро выражали: "Я дочь Джіорджіо Бони; если меня нужно юстиціи, я здѣсь!"
-- Исполняйте вашу обязанность,-- сказала Беатриче.
Бригадиръ отправился, принявъ воинственный видъ, очевидно, не желая уронить своей важности предъ синьорами. Карабинеръ слѣдовалъ за нимъ, по возможности стараясь подражать "начальству".
Въ сопровожденіи Чеккино Мизиролли эти посѣтители обшарили всѣ углы дома, разспрашивали Джіованни, наконецъ, прошли опять мимо синьоръ и ушли совсѣмъ.
-- Теперь,-- вскричала Анджела,-- отецъ можетъ воротиться сюда; теперь здѣсь безопаснѣе, чѣмъ прежде.
Но юстиція хитра. Анджела подумала это, когда, въ одну ночь, бригадиръ и съ нимъ уже не одинъ, а четыре карабинера перелѣзли черезъ стѣну и стали, какъ часовые, наблюдая за домомъ. Амброджіо просыпался чѣмъ свѣтъ; подойдя къ окну и увидя этихъ людей, онъ вышелъ и пригласилъ ихъ войти, если хотятъ осмотрѣть покуда комнаты нижняго этажа. Но бригадиръ не переступилъ порога ранѣе пяти часовъ, "чтобъ не нарушить домашняго спокойствія", и вошелъ только въ пять, замѣтивъ Амброджіо, что пять пробило на всѣхъ колокольняхъ въ Сассари. Онъ простеръ свою учтивость до того, что подождалъ, покуда встали синьоры, говоря, что "не желаетъ имѣть на совѣсти ни одной минуты ихъ благотворнаго сна".
На этотъ разъ карабинеры ушли въ дурномъ расположеніи духа, такъ какъ на серьезныхъ лицахъ всѣхъ жителей Надежды ясно прочли насмѣшку.
-- Теперь больше не придутъ!-- вскричала Анджела.-- Отецъ можетъ воротиться.
Дѣвочкѣ, однако, не говорили, что ея отецъ болѣнъ безнадежно, судя по письмамъ священника. Наконецъ; пришла вѣсть, которую скрыть было уже невозмоно: Джіорджіо Бони былъ уже внѣ власти человѣческаго правосудія; онъ умиралъ и хотѣлъ видѣть дочь.
Анджела была искренно поражена страшной вѣстью. Сильвіо больше не раздумывалъ, взялъ дѣвочку на сѣдло и уѣхалъ ночью.
Дорога шла между выбѣленными стѣнками сассарскихъ владѣній, а потомъ, когда взошла луна, великолѣпными полями, до Лаэрру, гдѣ Сильвіо и Анджела ужинали и провели остатокъ ночи у Джіанъ-Томмазо, синдика этого мѣстечка. Работникъ Джіанъ-Томмазо отправился предупредить отца Эммануила, что въ слѣдующую ночь къ нему будутъ гости, такъ что, когда они пріѣхали къ гранитному городку, ихъ встрѣтилъ причетникъ, помогъ сойти Анджелѣ и увелъ лошадь Сильвіо далеко отъ жилья.
Молча, вся дрожа; Анджела ухватилась за руку Сильвіо и дала вести себя по каменистой дорогѣ къ дому священника.
Они остановились.
-- Дядя Сильвіо, я боюсь!
-- Чего?
-- Что у меня не достанетъ мужества... Какъ сердце бьется!
Въ одномъ изъ оконъ дома блестнулъ огонекъ и потухъ; часы протяжно пробили два.
Анджела похолодѣла; ее охватилъ таинственный ужасъ. Они вошли.
Высокій и прямой, какъ призракъ, подоткнувъ одну полу рясы, отецъ Эммануилъ явился имъ на встрѣчу наверху лѣстницы. Одной рукой онъ высоко держалъ свѣчу.
-- Милости просимъ,-- сказалъ онъ, захвативъ другой рукой руки обоихъ гостей и пожавъ ихъ крѣпко.-- Очень томится,-- продолжалъ онъ, не дожидаясь вопросовъ.-- Хочетъ спать, а заснуть не можетъ; васъ ждетъ. Идите, синьорикка.
Все казалось сурово въ этомъ служителѣ церкви -- горе, привязанность, даже привѣтливость... Дѣвочка думала, что у нея не станетъ силъ, что она умретъ, не дойдя до постели отца, но когда она увидала отца Эммануила, въ ней явилось неожиданное мужество.
-- Онъ тамъ,-- сказалъ священникъ.
Передъ комнатой больного была еще большая темная комната, и Анджела бросилась туда, отецъ Эммануилъ удержалъ ее и прошелъ впередъ. Черезъ минуту онъ показался на порогѣ и сдѣлалъ знакъ ожидавшимъ.
Не понимая, какая сила ее толкнула, Анджела очутилась на колѣняхъ предъ широкимъ кожаннымъ кресломъ и прижалась губами къ холодной, опухшей рукѣ... Эта рука уже едва чувствовала ласку.
-- Нѣтъ, не теперь!-- сказалъ Джіорджіо, едва слышно, опуская голову на грудь, чтобъ лучше видѣть дочь.
Онъ поднялъ глаза на распятіе, привѣшенное на стѣнѣ; казалось, онъ молилъ о милости -- еще продолжить свое страданіе...
-- Нѣтъ, не теперь...-- повторилъ онъ, притягивая къ себѣ на грудь свое дитя.-- Не умеръ, когда тебя покидалъ, не умру, когда свидѣлись. Богъ милосердъ!
Анджела склонила голову, но не могла плакать, удивлялась, не постигала черствости своего сердца и упрекала себя... какъ же она зла, преступна, если не плачетъ?... Но упреки были напрасны. Ея непокорная мысль, не вникая въ несчастіе настоящей минуты, возсоздавала образъ Эфизіо Пачисъ, -- такой, какимъ онъ являлся ей въ стаццо Джіанандреа и въ Нашей Надежд ѣ,-- и сравнивала его съ тѣмъ, который теперь былъ передъ нею... Ей казалось невозможнымъ, чтобы теперь, когда это лицо опять зарасло бородою,-- чтобъ отецъ могъ опять исчезнутъ... но совершенно исчезнуть, такъ, какъ будто она не подозрѣвала о его существованіи. Если бы несчастный не былъ такъ болѣнъ, если бы лицо его не опухло, если бы онъ былъ здоровъ, если бы былъ веселъ, какъ и слѣдовало бы ему при свиданіи съ дочерью,-- Анджела, прежде всего, сотню разъ цѣловала бы его лицо, чтобъ разъяснить себѣ эту загадку.
Но теперь это все напрасно. Теперь надо бы плакать, много плакать... такъ, чтобы слезы капали на это старинное кожанное кресло, у котораго на ручкѣ восемнадцать мѣдныхъ полосокъ, всѣ позеленѣлыя...
Умирающій не сводилъ глазъ съ ея головы.
-- Взгляни на меня,-- сказалъ онъ.
Анджела подняла лицо, но оно было безъ слезъ.
-- Я получилъ твое письмо,-- продолжалъ онъ,-- и хорошо мнѣ было.
Онъ захватилъ грудь и, томясь, оглянулся, будто искалъ кого-то. Сильвіо кинулся къ нему.
-- Джіорджіо!
Анджела позавидовала его слезамъ.
-- Мнѣ надо съ тобой поговорить,-- продолжалъ Джіорджіо и ласкалъ дочь, какъ будто прося прощенія, что ее отсылаетъ.
Анджела встала и пошла за отцомъ Эммануиломъ въ сосѣднюю комнату. Выходя, она слышала, какъ отецъ началъ говорить:
-- Я видѣлъ сонъ...
Она бросилась на черный деревянный сундукъ и зажала руками глаза, которые не хотѣли плакать. Сквозь пальцы, она смотрѣла на отца Эммануила. Тотъ постоялъ надъ нею и, полагая, что она ничего не помнитъ отъ горя, воротился въ комнату Джіорджіо. Анджела уронила свои руки на колѣни...
-- А, вѣдь, отецъ Эммануилъ знаетъ сонъ моего отца...
До нея неясно достигалъ хриплый голосъ умирающаго.
Только разъ ей послышалось свое имя; она прислушалась: точно, онъ повторилъ: "Анджела".
Онъ, можетъ быть, звалъ ее. Дѣвочка встала и подошла къ двери.
Сильвіо поддерживалъ голову брата. Священникъ стоялъ поодаль, глядя на нихъ обоихъ.
-- Ты сдѣлаешь ее счастливой,-- шепталъ Джіорджіо,-- обѣщай мнѣ... и самъ будешь счастливъ.
Анджела испугалась, что слишкомъ много слышала, отскочила и бросилась на стулъ.
-----
Начинало разсвѣтать; мутный свѣтъ прокрадывался въ полуотворенное окно; въ углу, на комодѣ, блѣднѣлъ огонь свѣчи. Анджела хотѣла провести всю ночь у ногъ отца, но заснула, стоя на колѣняхъ, а умирающій все смотрѣлъ на нее, удерживая кашель и стоны, чтобъ ее не потревожить. Отецъ Эммануилъ стоялъ у окна и прислушивался къ первымъ звукамъ, которые поднимались на пустынной дорогѣ. Онъ, казалось, безпокоился.
Вдругъ онъ сжалъ кулаки и поднялъ ихъ къ небу... Это были и гнѣвъ, и угроза...
Сильвіо всталъ и подошелъ. Священникъ объяснилъ все однимъ словомъ:
-- Сержантъ.
Это значило, что за Анджелой и Сильвіо слѣдили и что убѣжище Джіорджіо открыто. Намѣреніе сержанта было ясно. Онъ нисколько не заботился, что его видятъ, прохаживался передъ домомъ и посматривалъ на окошко, въ которомъ всю ночь горѣлъ свѣтъ..
Отецъ Эммануилъ подвелъ Сильвіо къ другому окошку. На дорогѣ, прислонясь къ стѣнѣ, стояли четыре карабинера.
-- Онъ, видишь, не одинъ. Ждетъ, когда можетъ войти по закону, не нарушая домашняго спокойствія. Теперь -- половина пятаго. Полчасика еще прогуляется.
Анджела проснулась на колѣняхъ отца; забывая боль, онъ улыбнулся ей.
-- Тебѣ лучше?-- спросила дѣвочка.
-- Немножко,-- отвѣчалъ Джіорджіо.
Онъ задыхался, опухшее лицо было будто восковое, глаза смыкались.
-- Какъ я рада!-- сказала Анджела.-- Ну, да, да, разумѣется, тебѣ лучше. И ты вовсе не особенно болѣнъ. Ты скоро, скоро выздоровѣешь. Папа ты мой миленькій, выздоровѣй, утѣшь меня, а тамъ...
Она зашептала.
-- А тамъ -- бѣжимъ съ тобой вмѣстѣ!
Джіорджіо смѣялся, лаская ее холодѣющей рукою.
Она замолчала, не зная, что прежде сказать изъ всего, что вертѣлось у нея въ головѣ. Онъ перебиралъ ея волосы.
-- Говори еще... говори что-нибудь...
Пользуясь минутой ихъ разговора, отецъ Эммануилъ вышелѣна улицу.
-- Господинъ сержантъ!-- крикнулъ онъ съ крыльца.
Сержантъ подошелъ, кланяясь по-военному.
-- Съ добрымъ утромъ, господинъ сержантъ. Кого-нибудь сторожите?
Сержантъ боялся хитраго попа; если бы не ряса, попъ былъ бы карабинеръ почище его и умѣлъ бы скрытничать.
-- Такъ... не то, чтобы... Знаете, должность наша. И вы раненько встаете, отецъ Эммануилъ.
-- Да, знаете, тоже... служу всегда раннюю.
Священникъ не надѣялся избавить Джорджіо, но не хотѣлъ нанести ему послѣдній ударъ -- объявить ему... Можетъ быть, карабинерамъ что-нибудь не такъ сказали?... Можетъ быть... Если бы сержантъ проговорился... Но сержантъ болталъ о постороннемъ. Онъ боялся попа. Пробило пять часовъ.
Сержантъ внутренно бѣсился; чтобъ войти въ домъ, надо было учтиво попросить посторониться. Онъ заранѣе воображалъ, что постучитъ въ дверь и торжественно произнесетъ первому, кто встрѣтится: "Именемъ короля..." и вдругъ -- дверь ужь настежь, но на порогѣ -- самъ хозяинъ!
Священникъ немного полюбовался его досадой и сказалъ спокойно:
-- Не угодно ли, господинъ сержантъ, зайти, выпить чашечку кофе?
-- Я, собственно, хотѣлъ...-- заговорилъ было сержантъ.
Но священникъ не далъ ему кончить и, учтиво повернувшись, пошелъ впередъ; сержантъ слѣдовалъ за нимъ до пріемной.
-- Слушайте,-- началъ отецъ Эммануилъ.-- Оба мы -- люди честные, говоримъ съ глазу на глазъ; съ королевскимъ прокуроромъ васъ не имѣютъ намѣренія ссорить. Скажите, что вамъ нужно въ моемъ домѣ, и потолкуемъ.
Важность обстоятельства была такъ велика, что отецъ Эммануилъ не поколебался сказать до обѣдни праздное слово. Онъ очень хорошо зналъ, что сержанта нельзя было назвать честнымъ человѣкомъ, не придавая этому. названію значенія болѣе широкаго, нежели то, которое оно имѣетъ. Самъ исполнитель закона былъ этимъ не мало удивленъ и подумалъ: " Онъ здѣсь".
-- Правда ваша,-- отвѣчалъ онъ громко,-- лучше объясняться прямо. Я долженъ обыскать домъ.
-- Кого вы ищете?
-- Джіорджіо Бони. Онъ называлъ себя Эфизіо Пачисъ, а теперь, можетъ быть, зовется еще иначе. Недѣли двѣ назадъ это былъ человѣкъ высокій, худой, чернобородый. Теперь, вѣроятно, бороды у него нѣтъ. Теперь онъ долженъ быть похожъ на свой портретъ лѣтъ за четырнадцать. Портретъ остался въ рукахъ у слѣдователя; сдѣланы были копіи... Не особенно онѣ удались, потому что тогда фотографіи, вообще, у насъ, въ Сардиніи плохи... И еще, знаете, ваше преподобіе, и нынче онѣ плохи. Я вотъ четыре раза снимался и ни одинъ фотографъ не съумѣлъ меня схватить такъ, чтобы... Я прихотливъ... Впрочемъ, это не то. Я хотѣлъ сказать только, что мнѣ прислали одинъ такой портретъ.
Отказавшись отъ всякой надежды, отецъ Эммануилъ обратился къ сердцу сержанта... О, чудо! сержантъ оказывался чувствительнымъ!
-- Только желалъ бы видѣть...
-- Ну, взгляните изъ-за меня въ дверь... Можете ли вы узнать въ этомъ человѣкѣ того, кого вамъ приказано задержать?.. Умоляю васъ...
-- Позвольте...
Сержантъ слѣдовалъ за нимъ до двери комнаты, и вдругъ, стараясь выступить впередъ, началъ монотоннымъ голосомъ:
-- Джіорджіо Бони, именемъ короля...
Но отецъ Эммануилъ не далъ ему кончить, толчкомъ откинулъ его назадъ, въ другую комнату, и загородилъ дорогу.
-- Именемъ короля!-- закричалъ сержантъ.
-- Именемъ Бога,-- прервалъ священникъ, грозно, будто съ амвона,-- молчи! Этотъ человѣкъ умираетъ.
Джіорджіо все слышалъ.
Анджела упала въ его ногамъ и рыдала, радуясь, что, наконецъ, плачетъ.
-----
Сержантъ ограничился тѣмъ, что поставилъ одного карабинера часовымъ въ первой комнатѣ, а другаго -- на крыльцѣ дома, чтобъ преступникъ не могъ скрыться тайно.
Эти предосторожности были излишни. Джіорджіо умеръ ночью.
Анджела не видала его послѣднихъ часовъ... Прежде равнодушный къ смерти, а теперь чувствуя, наконецъ, что она близка, Джіорджіо боролся съ нею; возбужденный какой-то новой силою, онъ молилъ то брата, то священника, то, наконецъ, часоваго, чтобъ отворили окна, дали ему воздуха.
Въ послѣднія минуты, когда священникъ наклонился надъ нимъ, осѣняя его крестомъ, Сильвіо разбудилъ дѣвочку. Она успѣла получить послѣдній поцѣлуй отца. И опять не плакала, какъ окаменѣлая, потупивъ глаза въ землю... Они видѣли истинное горе...