В будуаре в стиле "Помпадур", между эраровским роялем и зеркалом в золоченой раме ничто не изменилось. В стекла окон радостно проникали солнечные лучи, распространяя праздничное настроение и сверкая драгоценными каменьями на вазах с цветами. Фельз заметил, что эти цветы не были, как прежде, ветки родных вишен, а американские орхидеи...
-- Как знать! -- подумал он с внезапной горечью. -- Американка коснулась этих мест... Быть может, и Герберт Ферган не удостоится здесь слезы! Тем лучше и тем хуже!
Он подошел к окну и стал разглядывать миниатюрный сад с его скалами, водопадами и лесами для лилипутов. Голос, которого он не позабыл, певучий и нежный, легкий, как крик птицы, повторил вдруг сзади него фразу приветствия, которой он был встречен в первый раз в этой самой гостиной, шесть недель тому назад:
-- О, дорогой мэтр!.. Как мне неловко, что я заставила вас так долго ждать!
И, как прежде, маленькая лапка слоновой кости протянулась для поцелуя.
Но на этот раз Фельз, прикоснувшись губами к шелковистым пальцам, не ответил ничего на приветствие.
Не обращая внимания на его молчаливость, маркиза Иорисака весело болтала:
-- Хэ! Мы думали с мистрис Хоклей, что вам скоро надоест ваша экскурсия! Вы были далеко? Не слишком ли вас вымочил дождь? Привезли ли вы с собой интересные этюды? Завтра же отправлюсь на "Изольду", и вы должны мне все показать!
Она говорила с большей развязностью, чем прежде. На ней было платье стиля Людовика XV из розового расшитого муслина на розовом же чехле. На голове ее красовался капор, подвязанный большим бантом. Она опиралась на зонтик с "falbalas" розовым, как и платье. И в этом одеянии, рассчитанном на рост женщин, которых встречаешь в "Pre Catalan" или "Armenon-ville" [Рестораны в Париже.], она казалась маленькой, маленькой...
Фельз трижды откашлялся и пытался начать:
-- Я вернулся...
-- Хе! -- сказала маркиза Иорисака. -- Я так довольна, что вы вернулись!
-- Я вернулся... -- повторил Фельз.
И он смолк, глядя в упор на молодую женщину.
Она улыбалась. Но, очевидно, глаза Фельза говорили в эту минуту красноречивее, чем его рот. Улыбка сразу исчезла с красивых, накрашенных губ, и на косых узких глазах тревожно забились ресницы:
-- Вы вернулись?..
Между завязками капора, под розовым тюлем, лицо, сразу изменившееся, приобрело ярко азиатский характер.
Четыре секунды протекли, медленные, как четыре минуты. Тонкий голосок снова заговорил, но он уже не пел, став странно ровным, монотонным, серым:
-- Вы вернулись... чтобы?
С трудом Фельз закончил:
-- Чтобы сообщить вам, что вчера... около Тсусимы, произошло большое сражение...
Послышалось шуршание шелка. Пышный зонтик упал и остался лежать на полу.
-- Очень большое сражение между японской и. русской эскадрами... Вы еще не знали об этом?
Он остановился, чтобы перевести дыхание. Прислонившись к стене, неподвижная и немая, маркиза Иорисака слушала...
-- Нет, вы не могли еще знать... Очень большой бой! И, конечно, очень кровавый, много раненых...
Она не двигалась, не говорила. Она все еще стояла, прислонившись к стене, и глядела в лицо мрачному вестнику.
-- Много раненых... Так, среди них, кажется, виконт Хирата...
Она не двинулась.
-- И сам маркиз Иорисака...
Ни малейшей дрожи.
-- И капитан Герберт Ферган...
Ее ресницы не дрогнули.
-- Ранены...
Слова путались и застревали в горле Фельза.
-- Ранены... очень тяжело...
Ужасное слово не хотело вырываться наружу. Прошло еще четыре секунды.
-- Умерли, -- сказал Фельз очень тихо.
Он раскрыл руки, готовый поддержать жертву. Ему приходилось видеть, что женщины падают в обморок в подобных случаях. Но маркиза Иорисака не упала в обморок.
Тогда он немного отодвинулся. Все еще неподвижная, она казалась пригвожденной к стене, распятой. Она была очень бледна и казалась сразу выросшей.
-- Умерли, -- повторил Фельз, -- славной, героической смертью.
И он смолк, не находя больше слов.
Тогда... накрашенные губы зашевелились. На всем застывшем, оледеневшем лице одни только губы сейчас жили вместе с глазами -- широко открытыми, похожими на две траурных лампады:
-- Поражение?.. Или победа?
-- Победа! -- сказал Фельз.
И вдруг, не поняв сам почему... будто чем-то сейчас в ней, в этой женщине, завороженный, Жан-Франсуа Фельз заговорил с необычным для себя воодушевлением:
-- Решительная победа: погиб весь русский флот. От него остались одни обломки. Не зря герои пролили свою кровь. Япония отныне торжествует!
Краска медленно прилила к бледным щекам. Маленький ротик опять заговорил, тем же серым и спокойным голосом:
-- Благодарю! Прощайте!..
И Фельз поклонился и отступил к двери.
На пороге он остановился, чтобы еще раз поклониться...
Маркиза Иорисака не двинулась... Она стояла прямая и застывшая, неузнаваемая, непостижимая -- азиатка от головы до пяток, настолько азиатка, что даже как-то не замечалась ее европейская одежда. И стена, обтянутая шелком, служила ей фоном, на котором она казалась теперь большой, большой, большой...