По случаю прогулки обедали рано.
Ольга и Сережа тотчас же после обеда собрались к королеве, куда, по уговору, должны были прийти также Курчаев и Маркевич.
Мать Сережи, старуха лет пятидесяти, купеческой складки, добрая и необыкновенно чувствительная, была очень недовольна, что братья едут не вместе и не посидят последний день дома.
-- Завтра с Сергеем в Питер поедем, так хоть бы нынче-то всей семьей дома посидели, честь-честью.
Ее успокоили тем, что вернутся рано домой.
-- Где уж рано, не знаю я... Ты только присматривай за Сергеем-то, -- наказывала она дочери. -- Купаться его не пускай. Вода-то, она злая, злей огня, потому что с виду-то не так страшна, смирная да ласковая. Я ее всегда опасалась. Долго ли утонуть, спаси Господи, али простудиться...
-- Полно, мама, -- остановила ее Ольга, -- не беспокойся. Разве в первый раз?
-- Ну, ну, Бог с вами, поезжайте.
Сережа подошел к матери и с непонятною, невыразимою грустью поцеловал ее в сухую, морщинистую щеку.
Она заботливо его перекрестила и, взглянув в его лицо, сказала:
-- Что ты сегодня такой бледный?
-- Да я тоже нахожу, что у тебя нездоровый вид, -- подхватила Ольга.
Сереже захотелось разрыдаться, броситься к матери на шею и сказать, что он останется с нею, что он никуда не поедет, но как раз в эту минуту Алексей насмешливо перебил сестру:
-- Ну вот, пошли пугать его. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь нашла у него цветущий вид: ей всегда кажется, что он нездоров или готовится к нездоровью. А тут ты еще. Совсем девчонку из него сделали дамским воспитанием. Не слушай их, брат, будь самостоятельнее и смелее, -- по-товарищески обратился он к Сереже. -- Я и то замечаю, что ты начинаешь распускать себя, чересчур много живешь фантазией и чувством. Для жизни это не годится.
Он допил последний глоток черного кофе и расправил свои мягкие красивые усы, всегда чем-то нежно пахнувшие.
-- Вот своих наживи, тогда и учи, -- ворчливо остановила его мать. -- Худо ли, хорошо ли, я вас вырастила, а у тебя вон на висках седина белеет, а ты еще только сам с собою и возишься.
-- Н-да... -- потрогав виски, согласился Алексей. -- Седина вещь неприятная. Кажется, Мюссе сказал, что это нити, из которых смерть ткет нам саван. А все же не хочется жениться
-- Мало ли что не хочется. Непорядок это.
-- Свободы жалко, -- откровенно сознался он.
-- Да и на какую жену нападешь, -- добавила от себя Ольга, задетая за свое больное место. -- Иные женятся, а глядь -- не столько для себя, сколько для других... -- намекнула она на Можарова.
-- Ну, ты в этом что смыслишь? Не пристало тебе об этом говорить! -- остановила ее строго мать, считая, что девушка не должна ничего понимать в таких вещах, хотя бы ей, как Ольге, было под тридцать лет.
Алексей недовольно поморщился.
-- Ну, не все, чай, такие вертушки, -- продолжала однако, при ней, мать на тему, очень всегда ее интересовавшую и даже служившую предметом для бесконечных пасьянсов. -- Есть и хорошие девушки. Да вот хоть та... как ее по имени-то?.. Королевой вы ее зовете... Зоя Дмитриевна!.. По обличью-то и точно королева. Вот приданого только нет. А то всякому принцу под пару.
Все присутствующие сразу смутились, но боялись глядеть друг на друга.
Настала неловкая пауза, которую нарушил Алексей, обращаясь к Сереже:
-- Что это у тебя сапоги в глине?
-- Это я на кладбище запачкал. Могилу там рыли.
-- А ты что же делал на кладбище?
-- Гулял.
-- Веселое место для прогулок, нечего сказать.
-- А для кого могилу-то рыли? -- заинтересовалась старуха, любившая читать о покойниках в столичных газетах, которые получал Алексей.
-- Не знаю.
-- Как же это ты не узнал? Да видно из немудрящих, потому что по городу-то было бы известно. Нынче и покойники-то все ледащие какие-то...
Алексей и Ольга, по привычке, укоренившейся с детства, также поцеловали после обеда мать в щеку и разошлись из столовой в разные стороны.
Старуха пошла подремать в спальню, Алексей -- в свой кабинет, а Сережа с Ольгой отправились к королеве. Сердце Сережи тосковало и ныло все под той же холодной тяжестью, и образ матери, ее ласковый голос и взгляд провожали его всю дорогу.
Королева, по-видимому, нетерпеливо ждала их, потому что, увидев сестру и брата из окна, сама отворила им дверь в передней и вопросительно взглянула сначала на одного, потом на другую. Ей нечего было спрашивать ответа на мучивший ее вопрос: поедет ли он? Она его угадала сразу и вся похолодела от муки, и в глазах ее помутилось. Но она переборола свою слабость и с напускным спокойствием произнесла:
-- Здесь уж ждут Курчаев и Маркевич.
-- Так я не буду скидать кофточки, -- заявила Ольга. -- Алексей просил меня передать, что он страшно жалеет, что не может ехать с нами. С него взяла слово Можарова. Она приходила вчера приглашать его ехать на Светлую, затем была сегодня с тем же... Если бы мы его предупредили раньше, он бы ни за что не согласился ехать с ними, -- не умея лгать, бормотала Ольга, глядя своими добрыми глазами на подругу с одним желанием успокоить ее.
-- Ну, и без него обойдемся, -- с гордым мужеством воскликнула королева, но в ее голосе звучало с трудом переломленное отчаяние. И Сережа чувствовал это, и ему хотелось, как брату, как другу, сказать ей, чтобы она не беспокоилась и не приходила в отчаяние, что все устроится как нельзя лучше.
-- Что вы так грустны, мой паж? -- обратилась к Сереже королева, когда они двинулись в комнату, с тихою ласковостью касаясь его руки, и, не дожидаясь ответа, закончила горько: -- Не надо. Наша жизнь -- это, как вы когда-нибудь узнаете, кладбище: когда вы увидите хоть одну дорогую могилу, своя собственная вам уже не покажется так страшна. Всем только и приходится делать, что хоронить себя по частям.
-- Господа! -- вдруг переменила она тон, обращаясь к Курчаеву и Маркевичу. -- Не будем терять времени. Поедемте.
Курчаев, учитель словесности в гимназии, где окончила курс Зоя, белобрысый, в очках, с широкой бородой и расчесанными косым пробором волосами, был влюблен в королеву еще с того времени, когда она училась в гимназии, и, не смущаясь ее холодностью, настойчиво ухаживал за нею уже года три, без ревности и особых претензий. Маркевич был сын местного директора банка, последнего курса филолог, тонкий и гибкий, как хлыст, с длинной шеей, с длинным носом и ртом таким маленьким, точно он был проткнут на лице пальцем. Маркевич тоже был влюблен в королеву и писал ей стихи с несколько декадентским пошибом.
Через минуту все пятеро, захватив корзинку с чайником, посудою и кое-какими припасами, расселись на извозчиков и поехали к реке, где у Маркевича была собственная небольшая и очень легкая лодка.
-- Усядемся ли мы все? -- спросила обстоятельная, как всегда, Ольга.
-- Без гребцов отлично усядемся.
-- На что же нам гребцы, -- басом отозвался Курчаев. -- Я берусь один довезти вас хоть на край света этими руками.
И он показал огромные волосатые ручищи которыми мог бы, кажется, вывезти целую барку.
-- Зачем же так далеко? -- затыкая свой крошечный рот папиросой произнес Маркевич. -- Поедемте на Кармасан, на наше излюбленное место.
Кармасан называлась река, впадающая в Светлую, и попасть туда можно было, только спустившись по Светлой вниз.
Лодка быстро понеслась по течению, подгоняемая еще неуклюжими, но сильными ударами весел в руках Курчаева, от которых она вздрагивала и судорожно бросалась вперед, разрезая всхлипывавшую воду, которая в журчащим шумом, как развевающийся хвост, разбегалась за кормою, а на месте, куда вонзались весла, долго оставался крутящейся воронкой след и слегка пенилась вода.
О одной стороны убегал город, круто поднимавшийся в гору; монастырь с белыми стенами, за которыми зеленел старый сад; каменные и деревянные здания на горе; духовная семинария, какие-то амбары, а внизу -- рыбачьи лачужки, лепившиеся чудом над оврагами по уступам; затем бойни, а там -- дикие скалы и ущелья, покрытия мелким кустарником.
Другой берег был пологий, густо заросший лесом, сначала мелким, а чем дальше, тем крупнее. Река подходила под самые деревья, обрывала их и сносила вниз, или трепала цепко державшиеся корнями за землю, но уронившие вершины к воде.
Около этого берега стояли бесконечные плоты, на которых кое-где шевелились люди. Светлая -- река очень широкая, но плотовщики звонко перекликались с теми, которые были против них на берегу, готовясь переправляться к ним на лодке, и по воде скользили и разливались их сильные, свежие голоса с вятским выговором.
-- Ого-го-го-го-го -- кричал с плота молодой парень в красной рубахе, без шапки и босой, приставив рупором руки ко рту. -- Земляцки... Водцонку-то захватили... ли... и... и... и?..
Река ловила звуки и буйно, и весело хотела умчать их вниз, но, видно, там поймали их, потому что ответили также зычно:
-- Захватили... и... и... и...
-- А калацика-то купили... ли... и... и?.. -- радостно неслось по реке.
-- Купили... и... и... -- как эхо, неслось по реке...
После чего парень, сделав радостное антраша, загнул по воздуху крепкое словцо и по бревнам, прыгая, как жеребенок, к берегу где другие "земляцки" что-то варили в котелке, понесся, чтобы поделиться с ними радостною вестью, хотя надо было от природы жестоко оглохнуть, чтобы рядом не слышать того, что было слышно чуть не за версту. Скоро и плоты остались позади. Прямо высоко над Светлой, как ажурный пояс, висел железный мост, стойко державшийся на восьми быках. Налево, не доезжая моста, впадал Кармасан, быстрая и узкая речка, в красивых высоких берегах извивавшаяся, как арабская надпись.
Прямо при впадении Кармасана вода была страшно стремительная, о чем ясно говорили и зацепившиеся здесь огромные деревья, кое-где поднимавшие вверх со дна корявые корни или обломки вершин. Курчаев однако справился, хотя пот смочил его густые волосы, и они прилипали к большому, упрямому лбу. Лодка подвигалась против течения довольно бойко, но гребец был недоволен тем, что Маркевич все учил его, как надо грести по правилам спорта.
-- Да на какой черт мне ваш спорт! -- басил Курчаев... -- Вы вот попробуйте-ка, погребите сами, а то уж у меня мозоли вздулись. Ага, не хотите, это, верно, не то, что декадентские стихи писать... Я довольно вез, везите.
-- Да ведь вы говорили на край света.
-- И свез бы, если бы королева приказала. Паж, что это вы, точно в рот воды набрали? Давайте-ка, споем что-нибудь. Ольга Алексеевна, затягивайте "Вниз по Волге-реке..."
-- Нет, что-то не поется, -- отозвалась Ольга.
-- Эх, вы, господа! Все вы сегодня точно в воду опущенные... И королева тоже. Отчего и почему?
Королева поспешила ответить:
-- Нет, что вы... Я как всегда.
Но Маркевич бросил на нее ревнивый взгляд, а затем обменялся многозначительным взглядом с Курчаевым: влюбленные неудачники поняли друг друга. Курчаев вздохнул всею своею богатырскою грудью и еще сильнее заработал веслами, а Маркевич меланхолическим взглядом глядел на королеву.
-- Хоть бы вы стихи, что ли, какие-нибудь прочли... -- не умея долго молчать, опять забасил Курчаев, отлично зная, что произведения музы одинаково несчастного соперника вполне безопасны для сердца королевы.
-- Пожалуй! -- охотно согласился поэт. Он уже давно горел желанием довести до сердца королевы или, по крайней мере, до ее слуха новый плод вдохновения, но все не представлялось удобного случая. -- Я готов, если только присутствующим не скучно будет слушать.
-- Нет... пожалуйста... пожалуйста...
Поэт придал своему лицу по возможности задумчивое выражение, и из его крошечного рта, как булькающая влага из графинчика, освобожденного от пробки, полились стихи, явно обращенные к королеве:
Заря любви тебе сияет,
Сияет,
Струна души моей рыдает,
Рыдает,
О чем рыдает я не знаю,
Не знаю,
Не весть ли то земному раю,
О раю!
С тобою мы, хоть ты не с нами,
Не с нами...
Твой дух во сне, но полн не снами,
Не снами.
О, отзовись... Сердца волнами,
Волнами,
Сольются в рай, звуча струнами,
Струнами...
Королева обыкновенно всегда подсмеивалась над декадентскими стихами своего поклонника, но на этот раз она вряд ли даже слышала их. Она смотрела туда, вниз по Светлой, куда должен был поехать Алексей с Можаровой, и душа ее болела оскорбленною любовью, ревностью и отчаянием.
Королева по какому-то непонятному побуждение взглянула на Сережу.
С тобою мы, хоть ты не с нами,
Не с нами,
коснулись ее слуха стихи декадента.
Сережа поразил ее своим неподвижным, будто окаменелым лицом, так мало имеющим общего с его постоянным выражением. Такое же точно выражение лица она заметила у него, когда он стоял, забывшись, перед могилой.
Королеве стало жутко и захотелось приласкать мальчика, согнать с его лица эту глубокую и внушающую жуткое чувство тень. В то же самое время на него глядела Ольга с неопределившимся еще чувством любопытства, недоумения и любовной заботы. Глаза Ольги встретились с глазами королевы, как будто спрашивая ее, что значит настроение ее брата, и королева невольно смутилась и молча опустила глаза.
А он смотрел на воду, и эта вода казалась ему живою, на что-то намекавшей и что-то обещавшей ему. Он видел там струящееся отражение своего лица и свои же глаза, притягивающими его странною тайною. Он чувствовал на себе взгляды Ольги и королевы, но ему казалось, что эти взгляды тоже как будто смотрят на него из воды.
Вода о чем-то шепталась и с лодкой, и с берегом, и с деревьями, еще чаще, чем на Светлой, на половину оторванными от родной почвы и купающими свои ветки в ее струях. Порою с высокого обрыва осыпалась земля и с печальным шорохом скатывалась в воду, напоминая ему знакомый шорох земли на кладбище.
Но вода не похожа на могилу. Она вся -- жизнь и движение, и все вокруг живет дружно и заодно с нею.
Мелькают острокрылые стрижи, цепляясь за обрывы, истыканные их гнездами, и звонко и хлопотливо щебеча. Вот один из них погнался за бабочкой, но не поймал, а только ударил над самой водою, и она упала на ее поверхность и поплыла по течению, трепеща беспомощными крылышками, а затем вдруг исчезла.
"Вот и вся жизнь", -- подумал Сережа, и эта мысль доставила ему смутное удовольствие.
В это время поэт кончил читать, и Курчаев проговорил:
-- А, право, в декадентских стихах что-то такое есть: ничего не понимаешь иной раз, а мурашки бегают по телу.
В его глазах, маленьких и умных, бегали лукавые искорки, но поэт не слышал иронии и ответил:
-- Это высшая похвала мне...А вам, Ольга Алексеевна, нравятся эти стихи? Я вас спрашиваю, как музыкантшу. Чувствуется ли в них та внутренняя музыка, которая сильнее всяких слов говорит о настроении автора?
Ольга не слышала ни слов, ни их внутренней музыки, но, готовая лучше солгать, чем доставить человеку неудовольствие, в замешательстве ответила:
-- Да, мне кажется, чувствуется.
Ольга застенчиво взяла руку королевы и, положив ее к себе на колени, стала тихо гладить с таким виноватым лицом, точно причина ее тяжелого настроения лежала в ней. Королева улыбнулась ей в ответ на эту ласку и молча нежно пожала ее руку.
Лодка обогнула песчаную отмель, по которой на длинных ножках бегали, посвистывая, точно играя в забавную игру, кулички, быстро снявшиеся при шуме весел, и пристала к ней с другой стороны, где берег был немного покруче.
Тут и было место стоянки. Славное место!
Песок наносный, золотистый и мелкий, как на подбор, у берега, а немного дальше густой пахучий тальник, за зеленой стеной которого целый лес дубов, вязов, осокорей, старых и молодых, цветущих и поломанных бурями и грозами, и поваленных буйною в половодье водою. Там целыми кучами валялся и гнил бурелом, великолепная пища для огня, и стояла такая тишина, что доносился явственный шорох воды, подмывавшей глинистые берега, сливавшийся с гудением несметных в летнее время комаров и мошек.
Река около этого места была узкая и стремительная. Она делала неподалеку, выше, крутой поворот; течение било прямо в обрыв, от обрыва также с силой отбивалось под таким же углом к противоположному берегу, очень высокому и крутому, покрытому огромным старым лесом, впереди которого как-то неожиданно возвышалось большое кряжистое, совсем голое, расщепленное молнией, старое дерево: точно оно завело сюда все это полчище зеленых великанов, и они с обрушившимся на него проклятием, омертвившим его некогда могучий стан, толпясь, остановились здесь и замерли навеки, слушая тихий шум и плеск живой и стремительной реки. Отсюда река бежала дальше, образуя налево от того места, где остановилась компания, глубокий омут, где вода всегда казалась почему-то мутнее, чем рядом, может быть, оттого, что над омутом свесила густые и печальные ветви ива.
-- Искупаемся, господа, -- предложил Курчаев, зачерпывая чайником воду. -- Вода теплая. Перед чаем освежиться приятно. Дамы ошую, а кавалеры одесную.
Песчаная отмель шла далеко вниз и пряталась за непроницаемою стеною деревьев. Все приняли предложение Курчаева и, быстро разведя костер и повесив над ним на козелках, сохранившихся от рыбаков, большой чайник, разошлись: дамы -- направо, а мужчины -- налево.
-- Сережа, ради Бога, будь осторожнее! -- обернувшись крикнула ему сестра.
Сережа обернулся и улыбнулся ей спокойной и нежной улыбкой, затем перевел глаза на лицо королевы, которая также оглянулась назад, и в уме у него блеснула мысль:
Открыться ей, или не открыться, что я прочел письмо? Или сейчас, или никогда!.. Но какой в этом смысл? Это только увеличит ее без того унижающее горе.
Ему самому это не представлялось уже теперь столь важным, и он вспомнил слова королевы: "Наша жизнь, -- это кладбище. Когда вы увидите хоть одну дорогую могилу, своя собственная вам уже не покажется так страшна. Всем только и приходится хоронить себя по частям".
Для Сережи этой дорогой могилой было ее счастье, которое заживо схоронил его брат. Надо воскресить его. Второй могилой -- была его собственная чистая первая и последняя любовь. Этого уж не воскресишь.
Но зачем же хоронить себя по частям, когда можно сразу? Только как это сделать? А надо сделать скорее, иначе пройдет это светлое и тихое отношение к всеисцеляющей смерти, которая теперь уж не казалась ему противной. Наоборот, у нее были глаза королевы, и она глядела на него этими глазами из воды.
Сережа стал медленно раздеваться.
Снимая сапоги, он коснулся руками могильной глины и вдруг с поразительною ясностью увидел могилу и по пояс работающих в ней могильщиков.
Также они и мне скоро будут рыть могилу, а кто-нибудь, так же, как я, придет и будет заглядывать туда, и ему также покажется, что его должны туда столкнуть.
И Сережа улыбнулся чему-то, и когда взглянул на своих спутников, также разоблачавшихся на песке и о чем-то споривших между собою, они показались ему маленькими-маленькими, точно это были не живые люди, а хорошо сделанные говорящие куклы.
Он встал и, не отряхая глину с руки, направился к воде, ощущая странную пустоту во всем теле. Сердце его как будто опустилось куда-то вниз и вместо сердца также была пустота.
Курчаев и Маркевич перестали спорить и совсем голые разлеглись на песке. Перед самою водою Сережа остановился, и ему захотелось также голым, как они, полежать на песке, ничего не чувствуя, ни о чем не думая и только глядя на небо да слушая мягкий шорох воды у берега. Он лег и устремил глаза в небо.
Время близилось к закату, солнце уже скрылось за сплошной стеной деревьев, и синева неба стала просвечивать золотыми тонами. Ни одного облака не было над ними и свежий воздух, пахнувший лесной крапивой, древесными корнями и сырою зеленью, был мягок и нежен.
И вода тихо лепетала между ветвями склоненной к ней ивы и ласково дышала, ластясь к берегу.
Сереже совсем не было жаль покидать все, что его окружало, но не хотелось и шевелиться. Он бы пролежал, вероятно, долго, если бы бас Курчаева не нарушил этой тишины.
-- Ну, однако, пора, а то они прежде нас выкупаются.
Тогда Сережа встал и пошел в воду по привычке лицом к берегу, как учил его брат: отойти несколько шагов, по грудь, а потом плыть к берегу.
Маркевич спросил его, холодная ли вода, но Сережа ничего ему не ответил: он не слышал вопроса и не ощущал воды.
Он глядел вниз и видел там свои глаза, а за спиною -- глаза королевы, притягивающие и глубокие...
Тогда Маркевич сам склонился к воде и стал щупать ее ногою, в то время как Курчаев присел на корточки и, ежась и отдуваясь, освежал водою волосатую грудь, плечи и под мышками.
Когда же оба они, точно по команде, оглянулись в воду, туда, где стоял Сережа, его там не оказалось.
И на воде не виднелось никакого следа, даже обыкновенных кругов или волнения; она плавно катилась вдаль, такая же веселая и спокойная, как за минуту перед тем: точно в ней был не живой человек, а призрак.
-- А где же Сережа? -- спросил несколько удивленный его внезапным исчезновением Курчаев.
-- Он сейчас был здесь, -- указал Маркевич место, где видел мальчика.
-- Ну, да, я и сам его видел тут, а где же он теперь?
-- Вероятно, нырнул.
-- Но он не умеет нырять. Он и плавает-то плохо.
-- Ну, значит, вышел и спрятался в кусты.
Тогда оба, в один голос, они крикнули: "Сережа!" и насторожились.
Им никто не ответил. Только вода залепетала и засмеялась между ветвями ивы.
Оба встревоженно переглянулись.
-- Сережа! -- еще настойчивее крикнул Курчаев.
И опять молчание.
-- Он прячется от нас, -- успокоительно заметил Маркевич. -- Это довольно глупая шутка.
-- Сережа! В самом деле глупо так шутить, -- строго заявил Курчаев, глядя в кусты такими глазами, точно он отлично видел там Сережу. -- Вылезайте-ка оттуда...
Опять то же молчание... Только по-прежнему тихо смеялась вода, шевеля ветками и листьями ивы и еще ближе прижимаясь к берегам.
Оба побледнели, и, казалось, все побледнело, как они, и насторожилось, ожидая ответа.
-- Да отзовитесь же, черт возьми! Что за идиотство! -- истерически вырвалось у Маркевича, и он, похолодев, вскочил на ноги. Курчаев вскочил также, и волосы от ужаса зашевелились у него на голове.
Они снова посмотрели друг на друга неподвижными, широко открытыми глазами и бросились к воде.
Вода молчала, точно вор, спрятавший свою добычу и уверенный, что у него ее не найдут и не отымут.
Ни слова не говоря, Курчаев полез в воду. Маркевич бросился за ним. Но ни тот, ни другой не умели плавать. С отчаянным видом пошарив руками и ногами, возле себя, они испуганно и сконфуженно вылезли на берег.
Маркевич, как наименее потерявшийся, схватил весло и, погрузившись снова по пояс в воду, стал шарить веслом впереди. Но и это занятие оказалось бесплодным.
-- Утонул! -- пробормотал Курчаев, едва шевеля сухим и одеревеневшим языком.
-- Утонул! -- повторил Маркевич.
В это время сзади их послышались тревожные голоса:
-- Что такое? Что случилось?
-- Почему вы кричите Сережу?
Курчаев и Маркевич едва успели натянуть на себя белье и часть платья, как появились королева с распущенными волосами и Ольга.
-- Ради Бога... Что случилось? Сережа...
-- Утонул!.. -- выпалил Маркевич, разводя руками. Страшный крик вырвался у Ольги. Она рванулась куда-то вперед, потом зашаталась и без чувств грохнулась на песок.
Все бросились к ней. Королева с помутившимся взглядом глядела то на Ольгу, то на воду.
Она была бледна и со своими распущенными по плечам и спине волосами сама напоминала ангела смерти.
Пока Курчаев и Маркевич приводили в чувство Ольгу, королева опомнилась и стала быстро расстегивать лиф.
-- В каком месте он утонул? Как это было? -- сухими и мертвенно-бледными губами спрашивала она у мужчин.
Те передали ей, что знали, продолжая брызгать в лицо Ольги водою.
Приказав им отойти в сторону, королева быстро сняла с себя всю одежду и бросилась в воду.
Она хорошо плавала и ныряла и с отчаянной решимостью погружалась на самое дно, разыскивая утопленника.
Она на минуту только показывалась над водою, чтобы запастись воздухом и снова исчезнуть в глубине.
Ольга стала приходить в себя и почти безумными глазами оглядывалась кругом, спрашивая, не кошмар ли так напугал ее. Ее охватила такая слабость, что она не могла пошевелиться. В это время королева опустилась еще раз на довольно глубоком месте. Несколько мгновений ее не было видно, и вдруг она с лицом, посиневшим от ужаса, вынырнула с криком на поверхность и рванулась прямо к берегу.
Все думали, что она наткнулась на утопленника, но это было не то: она задела на дне ногою за корягу и едва могла выбраться наружу, осадив себе до крови кожу на ноге.
-- Это безумие! -- бросился к ней бледный и трясущийся Курчаев -- Так нельзя... Вы утонете сами...
Он совсем забыл, что она не одета, но она махнула ему рукою, стоя по горло в воде, и он опомнился и отошел обратно. Тогда, обессиленная, отчаявшаяся, она вышла из воды и наскоро оделась, повторяя посинелыми губами:
-- Господи, да что же это такое? Господи, да что же это такое?..
-- Утонул? -- как-то машинально спросила ее Ольга.
Королева ничего не сказала и закрыла лицо руками.
-- Утонул... утонул... -- безумно повторяла, сидя на песке Ольга.
Рыбачья лодка появилась у поворота.
-- Сюда! Сюда! -- закричал Курчаев.
Рыбак послушно направился к берегу.
Было еще не поздно. Прошло не больше пяти минут с тех пор, как Сережа утонул.
Курчаев быстро объяснил ему, в чем дело, но рыбак вынул трубочку и вовсе не собирался лезть в воду разыскивать утопленника.
-- Ищи! -- заревел на него Курчаев, и если бы тот не стал мгновенно раздеваться, он со всем, с трубкой, несомненно швырнул бы его в воду.
Рыбак, с испуганным лицом, для вида, проболтался в воде и, трясясь перед Курчаевым, не то от страха, не то от холода, так как становилось уже свежо, заявил:
-- Нет, ваше благородие. Тут надо сетями действовать. Дозвольте, я неподалечку за рыбаками съезжу: у них сети есть, а окромя того промежду них есть один парень, Окунем прозывается, он беспременно утопленника найдет.
У Курчаева опустились руки.
-- Ладно, -- согласился он. -- Пусть приедет Окунь и рыбаки с сетями. Я им за это заплачу.
Но не все ли равно теперь, кто бы ни приехал. Если бы утопленника и нашли, его нельзя было бы вернуть к жизни.
Занятый разговорами с рыбаком, Курчаев не видел, что творилось с Ольгой, и только теперь оглянулся, слыша встревоженные голоса.
-- Пустите... Пустите... -- хрипло настаивала Ольга вне себя, порываясь броситься в воду за Сережей. -- Я найду его... Пустите... Пустите...
Ее с трудом удерживали королева и Маркевич.
-- Пустите... Пустите... -- повторяла она и, оттолкнув обоих, очутилась у воды.
Курчаев бросился к ней и вовремя удержал ее сильными руками.
Она снова забилась, стараясь вырваться и все повторяя одно и то же слово "пустите" и, обессилев, вдруг истерически беспомощно зарыдала.