7 мая 1914. Санкт-Петербург
Многоуважаемый Николай Павлович!
Теперь, когда работа о Ник. Федоров<иче> Федорове закончена и сдана уже профессору для отзыва и оценки, позвольте принести Вам глубокую благодарность за то содействие, какое проявили Вы по отношению ко мне в работе. За Вашу постоянную готовность помочь и за услуги, должен сказать, неоднократные, еще раз благодарю Вас.
Как исполнена работа -- самому судить трудно. Более или менее объективный отзыв проф<ессора> покажет это. С своей стороны я постарался сделать все, что мог. Правда, теперь, если бы взялся снова за работу о Федорове, то выполнил бы ее иначе.
Кстати, если интересно Вам знать содержание написанной мной кандидатской работы, то я могу сообщить Вам ее оглавление. Вот оно:
1) Н. Ф. Федоров (биографический очерк).
2) Общий характер философии Федорова.
3) Философия общего дела и ее задачи.
Вопрос о "небратском, неродственном" состоянии мира (это общее заглавие)
4) Небратство.
5) Философия розни и ее главные представители.
6) Наука перед судом Н. Ф. Федорова.
7) Богословие.
8) Общество по типу организма.
9) Природа (мир) и человек.
Супраморализм (общее заглавие)
10) Братство.
11) Воскрешение.
12) Регуляция природы.
13) Апофеоз Н. Ф. Федорова.
14) Критические замечания к философии общего дела. Всего вышло 211 печатных страниц.
Вместе с этим письмом присылаю Вам свою брошюру о Федорове. Сначала я думал было бегло набросанные мною несколько строчек о Н. Ф. поместить в качестве заметки в какой-ниб<удь> газете; но потом, когда мне не удалось этого достигнуть, я решил поместить их в "Страннике". В последнем они и были помещены в февральской кникке201.
Николай Павлович! будьте добры сообщить мне, что Вам необходимо возвратить из присланного Вами мне. Книгу В. А. Кожевникова, конечно, непременно нужно Вам вернуть. А как быть мне с присланными Вами мне рукописями: 1) ответ Трубецкому 2) Голованенко 3) статья Н. Ф. Федор<ова>: "Как назвать год, когда..."202 К этому еще надо прибавить "Бюллетени литературы и жизни"203. Может быть, кое-что Вам не требуется и я могу оставить у себя, за что, разумеется, был бы весьма и весьма благодарен Вам. А может быть, требующиеся Вам рукописи можно задержать до лета, когда я на свободе мог бы снять с них копии.
Николай Павлович, будете ли Вы летом жить в Зарайске? Если да, то я постараюсь, если, конечно, возможно будет, побывать в Зарайске и повидаться с Вами.
Уважающий Вас Михаил Кротков.
7/V 14 г.
P. S. Николай Павлович! я покорнейше бы просил Вас, когда выйдет III т<ом> Н. Ф., прислать мне. Для меня, познакомившегося с ним, было бы весьма интересно все касающееся его, а тем более его произведения. Постоянный мой адрес будет: Ерахтур, Ряз<анской> губ<ернии>, Касим<овская> ул.
Пока же нахожусь в Петербурге, где пробуду числа до 10-го июня.
Н. П. ПЕТЕРСОН -- М. Н. ПЕТЕРСОНУ
Июнь 1914. Зарайск
<...> Я перечитываю 2-й том, чтобы выудить все опечатки в нем, и что за удивительные вещи там находятся, например, статья "О православии и Символе веры", в которой между прочим говорится -- "Вераэта неразлучна с уверенностью в постоянную помощь Божию для осуществления чаемого, т. е. уверенностью в любви Бога-Отца, уверенностью в благодать Сына Божия" и т. д.204 И после этого В<ладимир> А<лександрови>ч все-таки говорит, что о благодати у Н. Ф-ча нет ничего, что по его мысли все будто совершается без благодати. Им непонятно требование общей святости, а не индивидуальной только, они не считают за благодать постоянную помощь Божию, им нужна помощь отдельному лицу, и только ярко проявившуюся такую помощь они считают за благодать. Разве все написанное Н. Ф-чем могло быть написано им без участия благодати. <....>
Н. П. ПЕТЕРСОН -- В. В. РОЗАНОВУ
22 июня 1914. Зарайск
Многоуважаемый
Василий Васильевич!
Приношу Вам мою глубокую благодарность за возвращение моей рукописи и за любезности, которые Вы старались сказать мне в Вашем письме205. Вы говорите, что я иду, высоко подняв голову. Напрасно -- я слишком удручен тем, что никто не слушает меня, что я лишен возможности даже высказаться. И Н. Ф-ч никогда не нес голову высоко, но он мог вынести невнимание к себе, потому что слишком был богат внутренно, а для меня невнимание несравненно тягостнее. Если бы не В. А. Кожевников, то все, оставшееся после Н. Ф-ча, должно бы было погибнуть; но и теперь, когда многое уже напечатано, будет напечатано и все остальное, все-таки все это может затеряться, потонуть в море печатной бумаги, потому что нет глашатая с довольно громким голосом, чтобы обратить на это внимание. Одна надежда на Бога, что Он не допустит заглохнуть делу истинного служителя своего. Вы пишете, что в идее Федорова Вам все представляется слишком машинным, внешним. Но для Федорова ничего не было противнее машинного, лабораторного, фабричного, ничего не было противнее "гомункулюса ". И если Вам представляется идея Федорова машинною, то только потому, что Вы не ознакомились с нею. Вы говорите, чтр метод слишком застарел в безбожии; однако только идея Федорова меня, безбожника и революционера, обратила к Богу, освежила мое сердце, как и сердце В. А. Кожевникова, объезжавшего всегда, по его словам, до знакомства с Н. Ф-м Кремль, так как он ему был противен, -- наполнила сердце Кожевникова любовью к этому самому Кремлю, к своей родине-отечеству. П. И. Бартенев благодарил Н. Ф-ча за то, что он отвлек его детей от безбожия и ненависти к своему отечеству, от революции. Известные Барсуковы, три брата, племянники Бартенева, по крайней мере, как мне несомненно известно, двое из них были направлены на плодотворную деятельность Н. Ф. Федоровым206. Только идея Федорова может подействовать на нашу безбожную, революционизованную интеллигентную молодежь.
Вы спрашиваете, почему я не хочу поместить статью в "Вопросах"227? Я очень хочу поместить ее хоть где-нибудь, но не напечатают, не напечатают, конечно, и в "Вопросах", как не напечатали в "Богословском Вестнике", хотя Флоренский, прочитав мое письмо к Трубецкому в ответ на его возражение против моей заметки в "Вопросах", сам сказал и даже просил переделать письмо в статью, обещая напечатать ее в "Богословском Вестнике", а затем оказалось, что ректор академии воспротивился такому напечатанию. Тогда я и обратился к Вам, и если Вы внимательно прочтете мое письмо, при котором прислана статья, то увидите, что я просил Вас устроить ее хоть куда-нибудь, а не непременно в "Новое Время". "Новое Время" предпочтительнее других, как распространенная газета, но если бы Вы отправили мою статью в "Вопросы" или еще куда-нибудь, я одинаково был бы благодарен Вам, потому что Вами отправленная статья была бы напечатана, а отправлю ее я, она напечатана не будет. Вот и опять -- Голованенко начал печатать свое большое произ<ве>дение о Философии Общ<его> Дела; 1-я статья была напечатана в апрельской книжке "Бог<ословского> Вестника", я прочитал ее и ничего особенного не заметил; а когда я стал читать 2-ю статью в майской книжке, меня сразу же поразила неверность передачи содержания книги, а когда я стал сравнивать тексты с выносками внизу страницы, то напал на многие искажения208. Теперь Голованенко только излагает произведения Федорова, а затем будет критиковать его, и С. Н. Булгаков говорит В. А. Кожевникову, что критика Голованенко уничтожающая. И вот я буду лишен возможности сказать и доказать, что Голованенко уничтожает себя, а не идею Федорова. Согласитесь, что положение тягостное. При таком положении не пойдешь, держа голову высоко. Попробую послать статью в "Вопросы", но не думаю, чтобы она была там помещена. Первая моя заметка была послана в "Вопросы" Трубецким с его уничтожающим возражением, а эту статью Трубецкой в "Вопросы" не пошлет. Передайте мою глубокую благодарность Вашей дочери за ее ко мне внимание и поклонитесь ей от меня пониже209. Сами Вы обременены и отвечать мне на мои письма Вам некогда, почему Вы не поручите отвечать мне Вашей дочери; ничего зазорного тут нет, я старик, на 13-ть лет Вас старше, мне 71-й и у меня старшему сыну 46 лет.
Какое право я имею осуждать или сердиться на Вас, но я огорчен, с этим ничего уже не поделаешь, хотя все же и благодарен Вам за некоторое ко мне внимание. Простите за беспокойство, которое я причиняю Вам. Душевно Вам преданный Н. Петерсон.
Н. П. ПЕТЕРСОН -- Ф. Д. САМАРИНУ210
10 января 1915. Зарайск
Мил<остивый> Государь Ф<едор> Д<митриеви>ч!
После войны и, будем надеяться на милость Божию, войны победоносной, будет предстоять новое устройство Польши, Галиции, Угорской Руси -- и при этом не могут не обратиться к Вам, за Вашим мнением. Мне же думается, что следовало бы выслушать и мнение автора "Философии Общего Дела", Н. Ф. Федорова, которого Вы хотя и не знали лично, но видели и не можете сомневаться в его совершенной искренности, в его горячей любви к людям, и особенно к людям русским, в его обширном уме и эрудиции. Поэтому я и решаюсь сделать мнение Н. Ф-ча чрез Вас известным, а для этого и посылаю Вам его обращение к генералу Кирееву211, которое в конце концов приняло такой тон, что никогда к Кирееву послано не было. Я надеюсь, что, посылая Вам эту статейку, я исполняю и волю покойного, который, как видно из примечания на первой странице статьи, не считал возможным обращаться с своими произведениями к обширной публике, а только к людям зрелых убеждений. Статья эта предназначается к напечатанию в 3-м томе "Философии Общего Дела". Я знаю, что Вам, по болезни глаз, трудно читать написанное, поэтому, если Вам будет угодно, я сам приеду в Москву, чтобы прочитать Вам посылаемую статью, а быть может, и побеседовать по поводу ее. У меня свободны от моих служебных обязанностей суббота и воскресенье. Пользуюсь случаем послать Вам вместе с сим заказною бандеролью и мою статейку, только что вышедшую из печати -- "О религиозном характере учения Н. Ф. Федорова"212. Готов сам прочитать Вам и эту статью.
Примите уверение в глубоком почтении и совершенной преданности.
Ф. Д. САМАРИН -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ213
22 мая 1915. Москва
Милостивый Государь
Николай Павлович!
Ваше письмо от 10 января с приложением копии с статьи Н. Ф. Федорова214 лежит у меня на столе вот уже несколько месяцев, как явный укор и неопровержимое свидетельство моей неисправности в переписке. Я бы мог привести некоторые облегчающие обстоятельства в свою пользу (болезнь моего зятя и моя собственная), но лучше не буду ни на что ссылаться в свое оправдание, а просто принесу Вам повинную голову в надежде на ваше снисходительное отношение и затем прямо приступлю к делу.
Статью Николая Феодоровича Вы посылаете мне ввиду предстоящего нового устройства Польши, Галиции и Угорской Руси, для чего, по вашему мнению, "не могут не обратиться" ко мне. По этому поводу прежде всего считаю нужным довести до вашего сведения, что я уже давно не принимаю никакого участия ни в государственных, ни в общественных делах и потому ко мне никто не обращается и, конечно, не обратится ни за каким советом по вопросу об устройстве названных Вами стран. От себя лично, а также от имени некоторых моих приятелей и друзей, думаю, может быть, высказать в форме статьи или записки некоторые соображения свои специально по вопросу о будущей судьбе Польши. Но если опубликование этой статьи или записки и состоится, то это будет совершенно частное предприятие.
Конечно, при исполнении этой заботы полезно выслушать всякий голос, тем более голос человека, пользующегося таким общим уважением, как Н. Ф. Федоров. К величайшему сожалению, однако, прочитав внимательно присланную Вами статью его, я не нашел в ней решительно никаких указаний, касающихся специально Польши. Предлагаемые им меры, может быть, необходимы и в Польше, но, во всяком случае, лишь тогда, когда они будут приняты и по мере возможности осуществлены в самой России. Да еще большой вопрос, применимы ли они без всяких изменений к Польше. Приспособление к местным условиям потребуется хотя бы потому, что Польша страна католическая, а предположения Николая Федоровича рассчитаны, по-видимому, на православную среду.
Таким образом, мне представляется не совсем понятным, что, собственно, можно бы было извлечь из присланной Вами статьи для нужд названных Вами стран. Если же Вы не преследуете в данном случае непосредственной практической цели, а только желаете, чтобы "мнение Николая Федоровича сделалось известным через меня", то, к величайшему сожалению, не могу принять на себя этой обязанности.
Николая Федоровича я чрезвычайно уважаю как личность высокого духовного строя и как человека, у которого слово никогда не расходилось с делом. Но я совершенно не могу разделять его воззрений и брать на себя ответственность за их распространение. Насколько я могу судить по тому немногому, что мне известно из писаний Николая Федоровича, у него были стремления истинно христианские. Но с этим совершенно вразрез шли предлагавшиеся им способы для осуществления намеченной им цели. На первый план выдвигались средства чисто внешние, не имеющие никакой цены с христианской точки зрения. Он искал общего дела, на котором могли бы объединиться все люди, желающие быть христианами не по имени только; это дело он находил в борьбе со смертоносными силами природы посредством объединенных сил науки и государства, и этими же средствами он надеялся достигнуть высшей окончательной цели человечества -- воскрешения мертвых. Как бы мы не относились к этому воззрению по существу, мне представляется совершенно ясным, что оно не имеет ничего общего с христианством. В нем совершенно напрасно стали бы искать нравственного элемента, присущего христианству: нет речи о борьбе с грехом, о духовном возрождении человечества, и самое воскресение мертвых представляется каким-то механическим актом, совершаемым не силою Божьею, а самыми обыкновенными силами человеческими, лишь объединенными в своих стремлениях.
Может быть, я ошибаюсь в своем отношении к учению Н. Ф. Федорова, но Вы легко согласитесь, что распространять это учение я не могу. Поэтому не посетуйте на меня за то, что я не берусь исполнить ваше поручение.
Виноват я перед Вами, что так долго замедлил ответом, но Вы, может быть, поймете некоторую затруднительность моего положения. Я не хотел огорчать Вас и потому думал избежать объяснения по существу. Но, приступив к делу, убедился, что в такого рода уклонении была бы с моей стороны неискренность, которая никогда не может быть оправдана, а особенно в таком великом деле и по отношению к такому человеку, как Вы.
Заключаю письмо усерднейшею просьбою принять благосклонно мой ответ и верить неизменному чувству моего глубокого уважения.
P. S. Не откажитесь передать мой поклон Михаилу Николаевичу215, если он с Вами.
Преданный Вам
Феодор Самарин.
22-го мая 1915 года
Москва, Поварская, 38.
М. Н. ПЕТЕРСОН -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ
25 июня 1915. Москва
<...> Насчет представительства интересов умерших, конечно, справедливо. Интересные рассуждения пришлось мне услышать от случайного человека: тяжело, говорит, смотреть на людей, недавно еще совсем здоровых, а теперь -- калек. С какой стати одно поколение жертвует собой ради того, чтобы другим жилось лучше? Когда же я его спросил, не следует ли сейчас же заключить с немцами мир и, т<аким> обр<азом>, самим себе и будущим поколениям накинуть на шею петлю, -- он горячо ответил: "Ни в каком случае, но справедливость требует, чтобы все эти искалеченные снова как-нибудь возродились". На этом разговор прервался. Он говорил только о калеках, забыл о мертвых, но, во всяком случае, нельзя не видеть, что почва для принятия идей Н. Ф-ча создается самими событиями. <...>
В. Н. ХОМУТСКИЙ -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ
Дорогие мои Николай Павлович и Юлия Владимировна. Шлю я вам свой душевный привет; и как вы сибя поживайте, надеюсь, живы и здоровы. Я живу, работаю, а мою работу ломает слепая сила природы, морозом побила табачную рассаду и огурцы. Дорогой мой Николай Павлович! Как прав Наш великий Гений Н. Ф. Федоров! указал нам глупым ребятишкам, с чем нужно нам всем бороться. Я когда читаю Федорова, то я чувствую себя глупым ребенком, а потому что я не могу один сделать ничего, а всем это нужно для хлеба насущного. Я недавно прочел Бердяева в "Русской Мысли"216. Он называет великого Гения Русской земли Оригинальный чудак! Это Н. Ф. Федоров, кто же поверит Бердяеву, разве те люди, которые живут в кабинетах и не имеют никаких делов с природой; у меня язык не повернется обозвать Н. Ф. Федорова чудаком.... По всей вероятности, Бердяев сам большой руки оригинальный чудак! <...>
Д. А. ФЛОРЕНСКИЙ -- В. А. КОЖЕВНИКОВУ217
15 июля 1915. Троицкое
Дорогой и глубокоуважаемый Владимир Александрович!
Из деревенской глуши приветствую Вас с Днем Вашего Ангела, в нынешнем году оказавшимся особенно торжественным и знаменательным. Желаю Вам бодрости и ясности от девятисотлетнего Вашего покровителя218. Надеюсь, что Ваши домашние, которых поздравляю с дорогим именинником, находятся в благополучии и здоровий.
Ваш Праздник застал меня в сельце Троицком Рязанской губернии. Только в деревне делается понятной безусловная необходимость Церкви. Богослужение здесь ощущается выросшим из духа народного и служба церковная есть естественное увенчание жизни. Кроме того, в деревне все еще сколько-то сохраняется канонический строй. Всякий раз, когда я попадаю в деревню, меня вновь с неудержимой силой начинает влечь остаться в ней совсем.
Крещение, погребение, все обряды здесь исполнены таким глубоким смыслом и естественностью. Вся служба, в городе стоящая как укор всему, ее окружающему и, вместе, сама искусственная и, при всей своей внешней роскоши, часто весьма бедная и сухая, здесь звучит такою непосредственностью, что может казаться иногда вот сейчас только возникшей. И, попадая в деревню, я во многом начинаю иначе смотреть на Федорова, начинаю понимать его влечения.
П. А. ФЛОРЕНСКИЙ -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ
28 июля 1915. Сергиев Посад
Редакция
Богословского Вестника Сергиев Посад Московской губернии. Июля 28 дня 1915 г.
Многоуважаемый Николай Петрович!219
Вашего возражения г. Голованенко220 я до сих пор не читал и потому мне нечего было ответить Вам. Не читал ее потому, что я считал a priori невозможным печатать возражение на статью неоконченную. Исследование г. Голованенко разбито на отдельные статьи по моему требованию, в чисто технических целях; а о единстве всех статей формально заявляется в предисловии к 1-й из них. Теперь это исследование, принятое мною в журнал более двух лет тому назад, окончено и, следовательно, может быть поднят вопрос о возражениях г. Голованенко.
Говоря откровенно, я очень не сочувствую полемике, обыкновенно не выясняющей, а лишь затемняющей вопрос. Ввиду этого я уже не раз отклонял полемические статьи, хотя, бывало, я по существу стоял на их стороне. И в Вашем случае я с большой охотой напечатал бы положительное освещение учения и, в особенности, личности Н. Ф. Федорова. В очень многом я с г. Голованенко отнюдь не солидарен. Однако, думаю, что аберрация зрения, подобная его аберрации, неизбежна, доколе не будет дано Вами или Вл. А<лександрови>чем Кожевниковым психологических и биографических красок для возможности более жизненно разобраться в личности, а затем -- и учении Н. Ф-ча Федорова. Повторяю, пока не будет подробной биографии Федорова, учение его неизбежно будет подвергаться логическому форсированию: у Федорова многое неясно и многосмысленно; понять истинный смысл его высказываний можно лишь в связи с его личностью и биографией. А без них остается играть на отвлеченно выводимых следствиях из его неточно- очерченных формул.
Вместе с Вашей статьей против г. Голованенко у меня лежит и обширная его статья против Вас -- против Вашей брошюры221. Это-то меня и смущает, ибо, напечатав Ваше возражение, я лишаюсь оснований не напечатать и его статьи. Но так как Вы настаиваете на печатании Вашего возражения, то я пришел к комбинации такой:
Как только будет в журнале свободное место, я помещаю Вашу статью; корректуру ее я посылаю г. Голованенко, с предложением написать Вам свои соображения возможно короче, в виде тезисов, и эти тезисы помещаю вместе с Вашей статьей. А затем предлагаю и Вам, и Голованенко дать, для дальнейшего, положительный материал к изучению Н. Ф. Федорова, если таковой имеется. Надеюсь, что эту комбинацию сумею осуществить в сентябрьской или в октябрьской книжке "Богословского Вестника" 222.
Ваш покорный слуга
священник Павел Флоренский.
P. S. Не будете ли Вы добры прислать мне лично Вашу брошюру против Голованенки?
П. Ф.
В. Н. ХОМУТСКИЙ -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ
15 сентября 1915. Пехлец
Дорогой мой
Николай Павлович
Я про вас нисколько не забыл. Шлю я вам свой душевный привет! И вашему семейству. Живу и думаю Мыслию Николая Федоровича. У нас в деревнях Мысль Николая Федоровича принимается вся целиком, по чистой Божеской душе, не как то городские блудные сыны, вроде Голованенка и Бердяева. Я прочел статью Бердяева, он писал в "Биржевых Ведомостях", как Николай Федорович предсказал настоящую войну с Германией223. Во-первых, Бердяев называет Николая Федоровича великим Мыслителем и в то же время называет утопистом; и выходит что же -- эти разные Бердяевы двоедушники, одна душа у них белая, а другая черная; конечно, они более предпочтения отдают черной душе, нежели белой; да им надлежало сознать свою ошибку и заблуждения и принять Истину Николая Федоровича: что и было с Толстым; и становится, времям смешно и горько, за этих людей Толстых и Бердяевых; и за всю городскую интеллигенцию, которые христиане без Христа, как выразился Голованенка о Федорове. Я сичас изучаю Триодь цветную, только очень трудно на первых порах, я никогда и в руки не брал славянские книги.
До свидания, дорогой мой Николай Павлович, и будьте здоровы!
Василий Николав Хамуцкий.
С. М. СЕВЕРОВ -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ
23 октября 1915. Петроград
<...> Владимир Александрович писал мне к именинам, что он скоро выпустит в свет свой "Буддизм"224 и тогда уже можно будет взяться за окончание трудов Великого и издать III том. От души желаю конца его Буддизму. Кончится когда-нибудь и Великая война, а творения Ник. Ф-ча все еще не закончены из-за Буддизма.
М. Н. ПЕТЕРСОН -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ
25 января 1916. Москва
<...> Читаю биографию С. М. Соловьева, старшего современника Н-я Ф-ча. Наметил еще целый ряд таких биографий, чтобы определить, какие вопросы в то время занимали молодое поколение. Несколько таких вопросов, которые занимали, несомненно, и Н-лая Ф-ча, нашел: 1) о законах, которым подчинены судьбы человечества, или, что то же, о смысле истории, на который Н, Ф. отвечает (I, 130): "Смысла в истории не будет, пока история... не есть наше действие"; 2) родовой быт у славян; 3) увлечение Гегелем. Может быть, таким образом можно будет получить историческую перспективу возникновения учения Н-лая Ф-ча. Этому же может, вероятно, помочь допросы -- твой и Н-я Ф-ча -- по Кара-козовскому делу. Я не теряю надежды когда-нибудь его достать225. Но это не насущная задача, а прежде всего, мне кажется, необходимо заняться историческими взглядами Н-я Ф-ча: на того, кто предсказал настоящие события, можно положиться при построении будущего, что сейчас же станет на очередь по заключении мира. <...>
М. Н. ПЕТЕРСОН -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ
23 февраля 1916. Москва
<...> У В<ладимира> А<лександрови>ча были два офицера. Один -- бывший реалист, ученик Д. Ф. Попова {Анатолий Анатольевич Дементьев, прапорщик 494 пехотного Верейского полка.}. Говорили, что в окопах читают только Н-я Ф-ча, и не только они, но даже и солдаты, устраивают также собеседования, и теперь, по их словам, уже многие знают, кто наш действительный враг, против которого следует обратиться после войны. У В<ладимира> А<лек-сандрови>ча взяли книг для полкового командира и других офицеров. <...>
Н. С. СОЗОНТОВ -- Н. П. ПЕТЕРСОНУ220
26 мая 1916
Глубокоуважаемый Николай Павлович!
Только что кончил возиться с своими искусственными ледниками. Хотел окончить свою статью227 в Туркестане, почему и Вас побеспокоил, но не мог этого сделать там и окончил только сегодня. Все я переделал и привел в систему. Посылаю вместе с сим письмом редакторам газет "Нового Времени" и "Русского Слова" с приложением краткого содержания статьи (оглавление) и прошу ответить, будут ли они ее печатать и на каких условиях. По получении ответов не премину Вас известить. Результатами своей работы я пока доволен, т<ак> к<ак> кто бы ни увидел или ни прочел ее, все выражают сочувствие моей идее и надежду на ее скорое осуществление. Это мне придает бодрости.
25 марта я выехал в отпуск, а 12 мая вернулся. В Верный не рискнул ехать, потому что не успел бы в этот срок вернуться. Там по дорогам всё старые порядки, но еще более ухудшилось, чем Вы знали. Почтовое сообщение невозможное. Но к великой радости семиреченца, как я, могу сказать, что железная дорога на Верный строится, земляные работы окончены до Пишпека, а рельс недостает, т<ак> к<ак> забирают их на фронт. По Семиреченской железной дороге я проезжал от Араса и за г. Черняев (бывш<ий> Чимкент) одну станцию (больше 100 верст). Говорят, еще разрешено рельс на 40 в<ерст>. Скоро, стало быть, мы будем ездить по железной дороге. Ввиду того, что не был я в Верном, не могу Вам сообщить оттуда и вестей.
В отпуске я как будто отдохнул и скопил сна лет на пять, но, вернувшись на службу, не далее как дня через два-три почувствовал себя опять по старому не важно.
Свой труд228 я Вам непременно вышлю в доказательство того, что идеи Н. Ф. Федорова в моей душе запали глубоко. Сейчас только прочел мою статью один господин и заявил: "В таком случае придется вооружиться всему миру для борьбы с природой!". Эта фраза радует меня тем, что я, стало быть, правильно провожу в жизнь учение Великого Николая Федоровича.
Глубоко преданный Вам
Н. Созонтов.
Адрес мой тот же: Действ<ующая> Армия, 240 этапное отделение
Н. Созонтов.
26 мая 1916.
В. А. КОЖЕВНИКОВ -- П. А. ФЛОРЕНСКОМУ
31 июля 1916. Исар
<...> Ваше (чувствую, -- не заслуженное в такой мере мною) внимание ко мне Вы распространили до пожелания, чтобы я занялся составлением "Воспоминаний" о себе. Совершенно отвергая мысль о том, чтобы побуждением к ним могло служить предположение о какой-то значительности меня самого, я, тем не менее, признаться, и сам не раз подумывал о нанесении на бумагу очерка моего внутреннего опыта, только внутреннего, ибо внешняя жизнь моя была слишком бледна и бессодержательна. Побуждением к такому искушению, как писанье своих "Воспоминаний", у меня было желание как бы утешить себя за то, не часто у людей встречающееся, длительное духовное одиночество, в котором мне суждено было провести большую часть моей жизни, причем, однако, интенсивность и разнообразие моих личных запросов, стремлений и переживаний были столь велики, что они постоянно усиленно просились вылиться наружу, и подавлять это желание было мучительно трудно. Сверх того, необычность хода моего умственного и нравственного развития, и прежде всего необходимость, в которую я был поставлен, всюду и во всем пробиваться вширь и вглубь одними своими личными силами заставляли меня иногда думать, что изложение такого процесса развития души, хотя бы и не выдающейся по достижениям и свершениям, все же может представлять некий психологический интерес. Вот мне и хотелось, не раз уже, присесть за такие автомеморабилии, предназначая их прежде всего самому себе, как средство более точного учета о самом собою, а во-вторых, моим детям, как жизненный урок, для начинающих жизнь, бесспорно, поучительный. Но каждый раз останавливался и за недосугом, и за сомнением, что правдивого отражения простых и все же мудреных переживаний и исканий не удастся создать, что ускользнет именно интимная сторона их; а она-то и есть то, что во всем этом было благоговейного, и (в этом смысле) ценного. Много я перечитал автобиографий, а искренних и "с подлинным верных" много ли из них можно найти?.. Вашу оговорку в этом направлении (о ненадобности "Исповеди" и разоблачений того, в чем каяться надо одному Богу), я приемлю, конечно: она глубоко мудрая, но провести ее на деле едва ли возможно: есть неотделимое одно от другого, и если не все раскрыто в таких случаях, то окажется, что в этих-то существенных пунктах именно главное останется не раскрытым, а умолчание неизбежно рискует выродиться в искажение, в подмену действительности предполагаемым или сочиненным. Много и других препятствий отыскать бы можно, хотя принципиально я согласен с мнением Н. Ф-ча, что автобиография должна бы быть обязательна для каждого человека: по многим и важным соображениям.
И между тем как раз сам-то Николай Федорович и отступил перед этой обязанностью и, словно нарочно, закутал свою жизненную повесть в почти непроницаемую мглу. В III томе придется, с великим трудом, делать опыт хотя бы клочковатого восстановления сведений о нем. И я рад встретить у Вас, дорогой Павел Александрович, сочувствие к такому делу. Факсимилей можно приложить к книге сколько угодно, и это предусмотрено с самого начала. Изображений, как знаете, почти нет, что есть, будет воспроизведено. Мой приятель, Ник. Павл. Петерсон, чуть не отлучению меня подвергает за промедления. Но иначе нельзя было устроиться: каков ни на есть мой "Буддизм", а, забравшись в него (конечно, не ожидая, что трудности его окажутся столь велики), надо было его доработать хотя бы до того, очень несовершенного вида, в каком я Вам решился, краснея, послать свои два неуклюжих тома. <...>
П. А. ФЛОРЕНСКИЙ
Н. Ф. Федоров220
1916. IX. 6. Серг<иев> Пос<ад>
Сегодня был у меня Вл. Ал. Кожевников и на мой вопрос о происхождении И. Ф. Федорова сообщил, что, несмотря на все его старания и даже помощь П. Бартенева, знатока генеалогических вопросов, удалось выяснить тут очень немного, т<ак> к<ак> Федоров ("Старик", как выражается Вл. А-ч) не любил говорить об этом и выражался всегда так, как если бы Вл. Ал-чу его прошлое было известно.
Он был сын кн. Павла Гагарина. Но кто такой этот Павел Гагарин, выяснить не удалось. Мать Федорова имела от него 4-х детей -- 2-х сыновей и 2 дочери. Сначала думали, что она крестьянка, но потом оказалось, что она дочь мелкого чиновника -- нечто вроде коллежского регистратора.
Один ее сын -- Н. Ф. Федоров, а другой -- директор (?) царскосельской клас<ической> гимназии, переводчик сочинений Вегнера "Эллада" и "Рим"230.
Мать Федорова впоследствии вышла за Попова, директора одной из московских гимназий.
Сначала она жила у Гагарина. Но когда отец -- старик Гагарин задумал женить сына, детей у нее отняли, тайком посадили в карету и увезли в другой уезд. Федоров запомнил, как она бежала за каретой и кричала...
Федоров редко посещал свою мать. Она плохо к нему относилась. Отца он, по-видимому, любил и хорошо о нем отзывался.
Вот все, что мне рассказал Вл. Ал. Кожевников.
-----
Не трудно понять, какую глубокую связь имеет это прошлое Н. Ф-ча с его философией семьи, где есть отец, братья и сестры, но нет матери, где земное имеет столь специфический запах, где столь принижено начало женственное. С этим моим суждением охотно согласился и Вл. А-ч Кожевников.