Страданія французскихъ плѣнныхъ, ихъ умерщвленіе казаками.-- Монастерищи.-- Мстиславль.-- Миславищи.-- Рославль.-- Рудня.-- Руханъ.-- Свардъ.-- Мглизъ.-- Трупы плѣнныхъ, объѣденные волками и собаками.-- Квартира въ деревнѣ близъ Мглина въ крестьянской семьѣ.-- Эпидемія среди плѣнныхъ и казаковъ (т. е. ратниковъ народнаго ополченія).
Мы оставили генерала въ сопровожденіи нерегулярныхъ казаковъ {Безъ сомнѣнія, это были ратники народнаго ополченія.}, одѣтыхъ покрестьянски и вооруженныхъ пикою и кожаною плетью, называемою кнутомъ. Офицеровъ разсадили въ сани. Пройдя нѣсколько верстъ, пришли къ деревнѣ, и глазамъ нашимъ представилось жалостное зрѣлище толпы плѣнныхъ французскихъ солдатъ, которыхъ окружали до тридцати казаковъ (ополченцевъ {Авторъ вездѣ ихъ далѣе называетъ ошибочно казаками. Ред.}), занимаясь перечисленіемъ ихъ. Плѣнныхъ было слишкомъ триста человѣкъ всякихъ полковъ и всякаго оружія. Все это было измучено, истощено; многіе едва держались на ногахъ, другіе опирались на костыли. Имъ раздали немного сухарей изъ грубаго ржанаго хлѣба. Казаки тормошили ихъ безжалостно и по временамъ били ихъ кнутомъ безъ всякой причины. Началі никъ казацкій былъ человѣкъ необразованный, съ грубыми замашками. Когда генералъ давалъ ему приказанія, онъ стоялъ передъ нимъ во фронтѣ, какъ низшаго званія служащій. Поэтому я заключаю, что онъ очень немного значилъ. Въ первый день онъ помѣстилъ съ собою въ избѣ четырехъ офицеровъ, и меня въ томъ числѣ, приказалъ сварить супъ изъ картофеля и обѣдалъ съ нами. Мы могли объясняться только знаками, и если онъ оказывалъ намъ нѣкоторое уваженіе, то, очевидно, по приказанію генерала.
Товарищи моего плѣна оказались: молодой полковой лекарь Бисеонъ, маіоръ Ландрэнъ, кирасирскій ротмистръ Варатье и подполковникъ Бретонъ, бывшій адъютантъ маршала Нея. Бретонъ былъ самый старшій изъ насъ и лѣтами, и чиномъ. Видя наше уныніе, онъ старался ободрять насъ, и собственнымъ примѣромъ поддерживалъ въ насъ мужественный взглядъ на судьбу нашу. Ко мнѣ полковникъ обнаруживалъ особенную симпатію. Увидавъ мою рану, которая теперь только стала чувствительна, онъ предложилъ мнѣ перевязывать ее самъ каждый день. Впослѣдствіи мы стали друзьями и я нашелъ въ немъ благороднаго человѣка и отличнаго офицера. Прочіе офицеры не отличались ни такими достоинствами, ни такимъ воспитаніемъ. Кирасиръ былъ порядочный музыкантъ на флейтраверсѣ; инструментъ свой онъ сохранилъ при себѣ, и, благодаря ему, мы забывали на нѣсколько минутъ свое положеніе. Разыгрываемыя кирасиромъ патріотическія пѣсни полюбились и нашему казаку. Отъ нечего дѣлать Бретонъ придумалъ вырѣзать шахматы и начертить на столахъ шахматныя доски. Мы играли и отгоняли тѣмъ скуку.
25-го ноября, вечеромъ, когда мы собирались лечь спать, вышло приказаніе отправиться въ путь. Эта ночная поѣздка удивила насъ. Подъѣхали сани и мы усѣлись. Прочіе плѣнные были собраны въ колонны и казаки погоняли ихъ словами: "ступай, ступай! пошелъ!" и хлестали кнутомъ отстававшихъ. Намъ пришлось переѣзжать нѣсколько узкихъ плотинъ, по которымъ пѣшимъ людямъ трудно было пробираться между лошадей черезъ бревна, положенныя поперегъ. На каждомъ шагу несчастные спотыкались и падали. Слѣдовавшіе за ними, понукаемые казаками, давили упавшихъ. Казаки, выждавъ время, когда колонна пройдетъ, слѣзали съ лошадей, срывали съ несчастныхъ одежду и закалывали ихъ пикою. Жестокій ихъ начальникъ не мѣшалъ имъ въ этой, гнусности. Мы замѣтили, что они особенно нападали на тѣхъ плѣнныхъ, у которыхъ на мундирѣ воротникъ и обшлага были изъ краснаго сукна,-- видно было, что они очень имъ дорожили.
Пройдя нѣсколько верстъ, пришли на еврейскій постоялый дворъ, тутъ нашъ вожатый велѣлъ подать намъ водки и хлѣба. Между тѣмъ, со мною приключилось обстоятельство, которое могло-бы навлечь на меня большую бѣду. На одномъ сапогѣ у меня отстала подошва, такъ что приходилось ступать на голую ногу. Сидя на постояломъ дворѣ, я думалъ, что непремѣнно отморожу ногу, когда поѣдемъ дальше; а между тѣмъ помочь бѣдѣ положительно нечѣмъ было.: Въ этомъ тяжеломъ раздумьѣ, смотрю, подъ лавкою лежитъ сапогъ французскаго покроя, и съ виду кажется совсѣмъ новый. Не смѣя завладѣть имъ самовольно, я обратился къ молоденькой еврейкѣ. обитательницѣ дома, и спросилъ ее по-нѣмецки -- "чей это сапогъ". Она мнѣ отвѣчала, что сапогъ этотъ снятъ былъ съ французскаго плѣннаго, котораго казаки наканунѣ убили. Показавъ еврейкѣ мою босую ногу, я этимъ хотѣлъ дать ей понять, что я желалъ-бы обуться въ тотъ сапогъ. Она поняла меня. Къ счастію, что никто: не обращалъ на насъ вниманія въ это время. По знаку еврейки, я вышелъ въ темныя сѣни, тамъ еврейка дала мнѣ сапогъ, который оказался мнѣ въ пору, какъ-бы былъ шитъ на меня. Я не зналъ, какъ довольно поблагодарить дѣвушку за это одолженіе. Но вмѣстѣ съ тѣмъ, я видѣлъ въ этомъ случаѣ и милосердіе Промысла, пощадившаго мою жизнь.
Поѣхали далѣе, и были свидѣтелями умерщвленія многихъ нашихъ солдатъ; только насъ, офицеровъ, не трогали; да и то одинъ казакъ вздумалъ бить кнутомъ ѣхавшаго позади насъ молодаго лекаря Бископа. На крики его прибѣжалъ казацкій офицеръ и своимъ кнутомъ далъ нѣсколько ударовъ этому казаку. Такимъ образомъ, прочіе казаки уже не смѣли насъ трогать, зная, что за насъ заступается ихъ начальникъ. Среди ночи прибыли въ большое село. Нашимъ бѣднымъ солдатамъ велѣно было оставаться ночевать въ полѣ, гдѣ и разведенъ былъ огонь. Мы, между тѣмъ, оставались въ саняхъ и полагали, что тутъ и переночуемъ, однако намъ позволили въѣхать въ деревню и ввезли во дворъ какого-то большаго деревяннаго дома. Отсюда насъ ввели во флигель и дали въ наше распоряженіе одну комнату. Потомъ раздали намъ ржанаго хлѣба. Можно себѣ представить, каково было намъ на душѣ послѣ видѣнныхъ нами въ ту ночь жестокостей!
На другое утро шелъ снѣгъ. Изъ окна нашего мы видѣли, какъ входили и выходили изъ большаго дома русскіе офицеры, принадлежавшіе къ регулярному войску. Двое изъ нихъ вошли къ намъ. Они обошлись съ нами учтиво и много разспрашивали насъ по-французски. Бретонъ разсказалъ имъ объ ужасахъ прошедшей ночи; офицеры пришли въ негодованіе и обѣщали приказать нашему вожатому, чтобы онъ сдерживалъ своихъ казаковъ и обращался съ нами человѣколюбиво. Они тотчасъ-же пошли въ другую комнату къ нему, и мы слышали ихъ громкій разговоръ. Когда эти офицеры удалились, нашъ вожатый тотчасъ-же позвалъ насъ и подалъ намъ борщъ съ хлѣбомъ и водку, присланные тѣми офицерами. Мы замѣтили, что онъ обращался съ нами уже не такъ жестко. Подъѣхали сани и мы догадались, что надо снова въ дорогу. Тутъ опять не обошлось безъ грустной сцены. Выѣхавъ изъ села, мы остановились у того мѣста, гдѣ наши солдаты ночевали. Огни у нихъ погасли; казаки раздавали имъ сухари и кнутомъ отгоняли тѣхъ солдатъ, которые получили свою порцію. А когда казакамъ надоѣло раздавать каждому по одиночкѣ, тогда они бросили всю провизію въ толпу плѣнныхъ солдатъ, а тѣ голодные набросились на сухари, и кто по-ловчѣе былъ, тому болѣе и досталось. На этомъ мѣстѣ ночлега солдатъ мы замѣтили во многихъ мѣстахъ какія-то возвышенія, прикрытыя выпавшимъ снѣгомъ и похожія на могилы. Дѣйствительно, это были тѣла погибшихъ въ эту ночь. Мы отъѣхали отъ этихъ печальныхъ мѣстъ подъ казацкимъ конвоемъ, слѣдуя за санями нашего вожатаго, ѣхавшаго на тройкѣ. Наши-же солдаты, товарищи нашего злополучія, шли позади насъ, такъ что мы не знаемъ, что сталось съ тѣми, которые отставали.
Монастерищи, 26-го ноября 1812 г.
Въѣхавъ въ городъ (?) Монастерищи, мы были встрѣчены жителями очень равнодушно; но евреи со свойственною имъ жадностью къ наживѣ, не смотря на нашу явную нищету, спрашивали насъ по-нѣмецки, не купимъ-ли мы у нихъ хлѣба, водки, да солдатскаго платья, вѣроятно снятаго или съ живаго или съ мертваго нашего солдата. Насъ помѣстили на постояломъ дворѣ вмѣстѣ съ вожатымъ нашимъ.
Только что мы вошли въ указанную для насъ комнату, какъ навѣстили насъ два русскихъ офицера и учтиво обратились къ намъ. Но мы не понимали другъ друга. Позвали хозяина еврея въ переводчики, и черезъ него офицеры передали намъ свое приглашеніе на обѣдъ. Сперва они приказали намъ подать водки и бѣлаго хлѣба, а потомъ повели насъ въ домъ, гдѣ они квартировали. Здѣсь мы встрѣтились еще съ нѣсколькими офицерами, собравшимися принять насъ. Изъ нихъ только двое говорили немного пофранцузски, а всѣ выказывали столько участія къ нашему положенію, что мы отъ души благодарили ихъ. Въ добавокъ, они собрали еще между собою пятьдесятъ рублей ассигнаціями на наши нужды. Однако Бретонъ, принявъ это пособіе, объявилъ, что раздастъ его нашимъ солдатамъ, у которыхъ недостатокъ во всемъ, особенно въ сапогахъ. Слыша это, офицеры въ ту-же минуту послали въ лавки купить дюжину паръ сапогъ, и передали ихъ намъ. Эти офицеры говорили намъ, что по пріѣздѣ нашемъ въ Мстиславдь, куда насъ везутъ, намъ будетъ заплачено жалованье, какъ повелѣлъ императоръ Александръ. Они поручили насъ вниманію нашего вожатаго. Къ сожалѣнію, они не знали, какія неистовства совершили казаки; а мы удержались разсказать ихъ. чтобъ не навлечь на себя мести нашего вожатаго. Я всегда сожалѣлъ о томъ, что не узналъ фамилій этихъ добрыхъ офицеровъ, но великодушный ихъ поступокъ всегда останется мнѣ памятенъ. Прощаясь съ нами, они обнимали насъ. Мы возвратились ночевать на постоялый дворъ.
Полковникъ Бретонъ предупредилъ насъ, что у него есть еще въ запасѣ нѣсколько наполеондоровъ, зашитыхъ въ сюртукѣ, и что онъ готовъ ссудить насъ деньгами, если намъ что нужно. А офицерскія деньги онъ раздастъ несчастнымъ солдатамъ. По этому судя, видно сколько въ немъ было благородства. На другое утро мы отправились въ путь. Наши солдаты говорили, что многіе изъ нихъ умерли въ домахъ, куда ихъ помѣстили. Погода стояла морозная; это было причиною, что многіе изъ нашихъ солдатъ отстали отъ колонны и, вѣроятно, погибли на дорогѣ.
Мстиславль, 27-го ноября.
Пріѣхали въ Мстиславль, небольшой городъ, полный евреевъ. Солдатъ размѣстили по обывательскимъ домамъ, а насъ въ гостинницѣ. Нашъ полковникъ размѣнялъ одинъ наполеондоръ и велѣлъ намъ подать изрядный столъ. Вскорѣ пришли гражданскіе чиновники и объявили намъ, (одинъ изъ нихъ говорилъ по-французски), что получено изъ казны для плѣнныхъ жалованье, по 50-ти коп. мѣди на офицера, и по 10-ти коп. на солдата, ежедневно. Они записали наши имена и чинъ каждаго. Вожатый нашъ подалъ имъ списокъ плѣнныхъ, которыхъ ему поручили; чиновники удивились значительному недочету въ показанномъ въ спискѣ числѣ. Не понимая языка, мы могли только замѣтить, что чиновники какъ будто выговаривали что-то вожатому, и мы такимъ образомъ не узнали, сколько именно убыло у насъ людей со дня нашего путешествія.
На другой день тѣ-же чиновники пришли къ намъ въ сопрожденіи солдатъ, которые несли въ рукахъ мѣшки, полные мѣдной монеты, называемой пятаками. Этою монетою намъ отсчитали каждому по пяти рублей. Вожатому нашему вручили сумму денегъ также для солдатъ. Итакъ намъ дали содержаніе на десять дней, считая со дня плѣна. Каждый изъ насъ долженъ былъ расписаться въ полученіи денегъ, послѣ чего чиновники удалились, видимо довольные окончаніемъ скучнаго дѣла.
Какъ ни ничтожно было количество полученныхъ денегъ, однако онѣ отягощали насъ грузностью своею. Мы уже готовились накласть ихъ въ мѣшки, какъ хозяинъ-еврей, чуткій ко всему, что можетъ клониться къ его выгодѣ, предложилъ намъ размѣнять мѣдь на ассигнаціи съ платою за размѣнъ. Положенное на каждаго жалованье, какъ ни было мало, а въ складчину его было довольно для всѣхъ. Нашъ полковникъ предложилъ завѣдывать столомъ. По его просьбѣ нашъ казакъ согласился отпустить къ намъ трехъ французскихъ солдатъ для нашихъ услугъ. Одинъ изъ нихъ предложилъ себя въ повара. Закупивъ хлѣба, мяса и проч., онъ приготовилъ намъ изрядный походный обѣдъ.
28-го ноября, Мыславищи.
Отправились въ путь довольно поздно; морозъ былъ сильный. Нашъ вожатый сжалился надъ солдатами, которымъ трудно было идти пѣшкомъ, и посадилъ ихъ въ сани. Проѣхавъ большіе лѣса, прибыли въ городокъ Мыславищи. Остановились въ еврейской гостинницѣ, гдѣ и провели день.
29-го ноября выѣхали оттуда рано утромъ. Сани пріѣхали до разсвѣта и числомъ ихъ потребовали больше, оттого что число больныхъ прибывало. Въ эту ночь нѣсколько нашихъ плѣнныхъ солдатъ умерло. Былъ очень сильный морозъ. Пріѣхавъ въ деревню, помѣстились у крестьянъ, которые оказывали намъ столько же почтенія, сколько русскимъ офицерамъ. Они насъ накормили и дали пить водки. Безъ нихъ, намъ было-бк трудно достать что-либо поѣсть, какъ во всѣхъ деревняхъ.
30-го ноября мы поѣхали дальше. Намъ сказали, что между нашими много умерло, и многіе такъ худы, что должны вскорѣ, также кончить, и ихъ оставили на мѣстѣ. Одни умирали отъ тифа, у другихъ члены были отморожены; несчастныхъ бросали въ снѣгъ, а крестьяне убивали ихъ. Насъ застигла мятелица, отъ которой многіе изъ нашихъ товарищей перемерзли. Ихъ тоже бросили въ; снѣгъ. Хотя казаки уже не закалывали ихъ пиками, однако достаточно было и мороза, чтобы причинить брошеннымъ немедленную смерть. Ѣхали цѣлый день, наконецъ прибыли въ Рославль, городокъ, котораго жители съ участіемъ отнеслись къ нашимъ солдатамъ. Больныхъ отвезли въ госпиталь; остальнымъ дали приличныя квартиры, а насъ, по обыкновенію, помѣстили въ еврейской гостинницѣ. Тутъ насъ накормили довольно хорошо; но евреи, которыми городъ былъ полонъ, такъ надоѣли намъ предложеніями купить у нихъ всякую всячину, что мы принуждены были запереться отъ нихъ въ своей комнатѣ.
1-го декабря (1812 г.), оставивъ въ госпиталѣ двадцать человѣкъ больныхъ солдатъ, мы отправились рано утромъ въ дальнѣйшій путь. Погода стала мягче. Проѣхавъ нѣсколько обширнымъ сосновымъ лѣсомъ, мы прибыли въ деревню Рудню, расположенную въ центрѣ его. Тутъ былъ стекляный заводъ. Солдатъ размѣстили по избамъ, а насъ принялъ хозяинъ завода, нѣмецъ. Онъ тотчасъ-же велѣлъ; подать намъ обѣдъ, потомъ отвелъ одну комнату нашему вожатому,, къ которому онъ былъ особенно внимателенъ, и двѣ комнаты рядомъ у съ тою, для насъ. Мы ходили осматривать заводъ, а ввечеру, когда нашъ вожатый легъ спать, хозяинъ завода пригласилъ насъ къ себѣ пить чай. Живя уже давно въ Россіи, онъ сообщилъ намъ многое о мѣстныхъ обычаяхъ. Разговарившись съ нимъ, мы спросили его, отчего онъ такъ предупредителенъ къ нашему вожатому? Онъ признался, что въ качествѣ иностранца ему необходимо быть внимательнымъ къ казацкимъ офицерамъ, такъ какъ они часто позволяютъ себѣ насилія всякаго рода, особенно съ иностранцами. Онъ говорилъ намъ, что находится на службѣ у помѣщика, владѣльца завода и нѣсколькихъ деревень въ окрестности, и жалѣлъ, что намъ не придется проѣзжать черезъ ту, въ которой живетъ помѣщикъ. Какъ человѣкъ благородный и великодушный, любящій французовъ, которыхъ у него и въ домѣ и на фабрикахъ живетъ нѣсколько, онъ навѣрное всячески помогъ-бы намъ. Мы остались очень довольны пріемомъ этого иностранца.
Оттепель продолжалась. Потребовано было для насъ большое число саней; въ нихъ разсадили многихъ нашихъ солдатъ, нѣкоторыхъ-же трудно больныхъ оставили въ деревнѣ. Нѣмецъ-заводчикъ обѣщалъ позаботиться о нихъ. Мы позавтракали у него и простились. Пріѣхали въ другую деревню, расположенную также въ серединѣ сосноваго лѣса. Тутъ были желѣзо-плавильные заводы. Насъ помѣстили въ квартирѣ управляющаго имѣніемъ, поляка, съ женою и дѣтьми. Онъ принялъ насъ съ какою-то сдержанностью, однако накормилъ насъ хорошо своими національными кушаньями. Онъ очень ухаживалъ за нашимъ казакомъ, болталъ съ нимъ очень много, а съ нами обращался весьма сдержанно, какъ-бы боясь показать намъ участіе. Впрочемъ, онъ не говорилъ по-французски, такъ и мы ничего не могли сказать ему. Жена и дѣти его не выходили къ намъ. Замѣтно было, что онъ не довѣряетъ казаку, а между тѣмъ, старался угождать ему. Ему онъ уступилъ свою лучшую комнату, а насъ помѣстилъ въ мастерской. Заводъ стоялъ на рѣкѣ, довольно далеко отъ дома управляющаго: однако, оттуда явственно раздавались удары молота. Управляющій повелъ туда нашего казака, который потомъ возвратился съ какими-то вещами, завернутыми въ солому, вѣроятно издѣліями завода.
2-го декабря мы собрались въ дорогу довольно рано. Полякъ проводилъ казака съ низкими поклонами. Садясь въ сани, мы узнали, что на этотъ разъ никто изъ нашихъ солдатъ не остался: всѣ были въ сборѣ. При легкомъ морозѣ, солнце ярко свѣтило. Мы проѣзжали почти сплошными лѣсами. Къ вечеру прибыли въ мѣстечко Свардъ, населенное евреями. Казакъ нашъ занялъ квартиру въ одной гостинницѣ, а насъ помѣстили въ другой напротивъ, и къ дверямъ нашимъ поставили казаковъ, хотя мы не помышляли о бѣгствѣ. Евреи намъ говорили, что къ вечеру мы придемъ въ Мглинъ, и что мы проведемъ зиму въ этомъ городѣ, а не то въ его окрестностяхъ. Эту вѣсть мы приняли съ удовольствіемъ, такъ какъ уже порядочно утомились отъ продолжительной и безпокойной дороги. Я думаю, если-бы она еще протянулась, то не многіе изъ насъ дожили-бы до окончанія нашего пути.
3-го декабря морозъ усилился. Отправились въ дорогу довольно рано. Въ этотъ день ожидало насъ печальное зрѣлище: большое число труповъ нашихъ товарищей валялось на дорогѣ; изъ чего мы заключили, что передъ нами слѣдовали еще колонны плѣнныхъ. На каждой верстѣ лежало или по одному, или по нѣсколько труповъ. Одни были обнажены, другіе покрыты лохмотьями мундировъ. Около этихъ труповъ возились собаки и, когда мы проходили мимо, онѣ бросались на насъ съ лаемъ, какъ-бы грозя истерзать насъ, если мы тронемъ ихъ добычу. Мы насчитали до пятидесяти тѣлъ по этой дорогѣ.
Пройдя нѣсколько лѣсовъ, пришли къ Мглину. Остановились; но одинъ вожатый нашъ въѣхалъ въ городъ, а мы еще долго оставались на дорогѣ. Наконецъ, онъ возвратился и повезъ насъ въ деревню Вергину, верстахъ въ пяти отъ Мглина. Насъ помѣстили въ крестьянской хатѣ, въ которой были двѣ горницы, но только въ одной изъ нихъ можно было оставаться; другая была не топлена. Въ этой первой горницѣ, кромѣ насъ, оставались хозяинъ избы, его жена, сестра и ребенокъ; тѣснота эта очень насъ безпокоила. Вообще въ этой деревенькѣ мало было простору людямъ. Только-что мы тутъ водворились, какъ явился хозяинъ мѣстной еврейской гостинницы съ предложеніемъ доставлять намъ каждый день всякую провизію, какую пожелаемъ. Мы съ нимъ сговорились, а поваръ нашъ приготовилъ намъ обѣдъ въ той-же печи, въ которой хозяева варили свое кушанье. Вечеромъ горницу освѣтили щепками изъ смолистой сосны, втыкая ихъ въ уголъ печи и часто замѣняя однѣ другими. На ночь намъ послали на полъ соломы, и мы хорошо-бы выспались, если-бы не будили насъ но временамъ крики ребенка.
4-го декабря морозъ былъ весьма силенъ; было, по крайней мѣрѣ, 25о ниже 0. Окна заволокло сплошнымъ льдомъ. На утро встали безъ обыкновенной душевной тревоги, такъ какъ знали, что остаемся на мѣстѣ до весны и избавлены отъ путешествія въ такую суровую погоду.
Въ слѣдующіе дни мы такъ ужъ обжились всѣ вмѣстѣ съ крестьянскою семьею, что никто никого не стѣснялъ, насколько это было возможно. На второй день нашего пребыванія въ этой деревнѣ, нашъ казацкій офицеръ пришелъ къ намъ въ сопровожденіи переводчика-еврея, и черезъ него просилъ меня полечить нѣсколькихъ больныхъ казаковъ и ихъ унтеръ-офицера. Кромѣ того, и между нашими было много больныхъ. Меня повезли на квартиру, гдѣ стояли казаки, и я нашелъ почти всѣхъ зараженныхъ тифомъ. А между тѣмъ подъ рукою не было никакихъ медикаментовъ. Я прежде всего требовалъ перевезти больныхъ въ одно мѣсто, французовъ и казаковъ отдѣльно. Написалъ, какія нужны лекарства, также вино и уксусъ, и офицеръ хотѣлъ послать за всѣмъ этимъ въ городъ. На другой день все это было доставлено, и еще дали мнѣ фельдшера-казака въ помощники. Нашихъ было до пятнадцати солдатъ, почти всѣ уже при смерти. Между ними была и молодая женщина, вѣроятно, маркитанка, сопровождавшая ихъ въ походѣ. Я раньше не замѣтилъ ея присутствія между плѣнными, такъ какъ на ней была солдатская шинель. Эта женщина и мужъ ея лежали другъ подлѣ друга безъ памяти, и на другой день въ одно время умерли. Должно-быть, казаки заразились тифомъ чрезъ платье больныхъ нашихъ солдатъ, которое они сдирали съ нихъ для своего употребленія. Четверо казаковъ испустили духъ въ страшномъ бреду, напоминавшемъ варварства, съ которыми они поступили съ нашими товарищами. Мнѣ удалось вылечить унтеръ-офицера и другихъ казаковъ, и также нѣсколькихъ нашихъ солдатъ.
По приказанію, данному изъ города, устроена была лазаретная кухня. Каждый день я раздавалъ вина, кому нужно было. Между тѣмъ, тѣла умершихъ тифомъ валялись въ кучѣ на дворѣ дома, обращеннаго въ госпиталь, и никто не заботился объ ихъ погребеніи. Мое леченіе внушило казакамъ и ихъ офицеру нѣкоторое ко мнѣ уваженіе. Увидавъ на мнѣ ветхую шинель, они принесли мнѣ другую, по-новѣе, отобранную, вѣроятно, не то у живаго, не то у мертваго изъ нашихъ.
Съ нѣкотораго времени, каждый день слышался по деревнѣ колокольный звонъ, и затѣмъ мимо насъ проходила погребальная процессія съ попомъ бородатымъ впереди, за которымъ слѣдовали хоругви, развивавшіяся по вѣтру. Занесенный солдатами нашими тифъ заразилъ мѣстныхъ обывателей, а какъ у нихъ не водится ни докторовъ и никакихъ раціональныхъ мѣръ, то болѣзнь эта похищала много жертвъ. Покойника везли обыкновенно на саняхъ, запряженныхъ волами и въ открытомъ гробѣ. Толпа крестьянъ и крестьянокъ, съ плачемъ и причитываніемъ какихъ-то словъ музыкальнымъ размѣромъ, слѣдовала за гробомъ; а въ то-же время священникъ пѣлъ похоронныя молитвы. Не смотря на то, что мы довольно приглядѣлись къ смерти, это ежедневное зрѣлище наводило уныніе, особенно при видѣ несчастныхъ сиротъ, съ отчаяніемъ провожавшихъ отца или мать до могилы.