1-е января 1313 г.-- Приглашеніе мглинскаго предводителя дворянства; я водворяюсь въ его домѣ.-- Выгоды моего положенія.-- Чиновникъ, посланный императоромъ Александромъ съ предложеніемъ плѣннымъ вступить въ русскую службу съ сохраненіемъ своего чина.-- Самоубійство французскаго плѣннаго.-- Посѣщеніе сосѣднихъ помѣщиковъ: Скляревича, Искрицкаго, Ширяя, Рославца и графа Завадовскаго.-- Домъ вельможи.-- Бронзовая статуя фельдмаршала Румянцова.
Въ одно утро нашъ казакъ приводитъ къ намъ троихъ чиновниковъ, присланныхъ изъ Мглина, вслѣдствіе ежедневныхъ рапортовъ, которыхъ требовали отъ нашего вожатаго. Меня удивило, что они назвали меня по фамиліи, хотя и не говорили по-французски. Съ ними былъ переводчикъ, черезъ котораго они благодарили меня за леченіе казаковъ, потомъ объявили, что страданія наши должны кончиться, такъ какъ императоръ Александръ приказалъ обходиться съ нами человѣколюбиво и раздать намъ платье и шубы. Нашъ казакъ сталъ неузнаваемъ. Онъ. повидимому, опасался, что мы пожалуемся на допущенныя имъ жестокости. Чиновники обращались къ нему свысока и какъ-бы съ презрѣніемъ. Потомъ намъ роздали жалованье серебряною монетою и взяли съ насъ росписку. Пожавъ намъ руки, чиновники удалились. Мы начали надѣяться на облегченіе нашей участи.
Спустя нѣсколько дней, изъ Мглина пріѣхали три плѣнныхъ французскихъ офицера. Одинъизъ нихъ называлъ себя капитаномъ и адъютантомъ маршала Даву, какимъ-то Дюбиньи. Онъ пріѣхалъ навѣстить нашего маіора, знакомаго ему; однако, этотъ не признавалъ его за адъютанта маршала, такъ какъ онъ зналъ его, напротивъ, простымъ унтеръ-офицеромъ. Тогда этотъ Дюбиньи сталъ увѣрять, что онъ повышенъ чиномъ во время похода, чему, однако, нашъ маіоръ плохо вѣрилъ. Какъ-бы ни было, Дюбиньи объяснилъ, что слыша о плѣнѣ и болѣзни нашего маіора, онъ сговорился съ товарищами и, нанявъ на общій счетъ сани, они пріѣхали подать ему помощь. Затѣмъ Дюбиньи угостилъ насъ привезеннымъ виномъ, а маіору, къ которому онъ особенно ластился, предложилъ и деньги. Эти пріѣзжіе офицеры сообщили намъ, что въ Мглинѣ находится большое число плѣнныхъ, до пятнадцати офицеровъ, включая сюда и ихъ, и одинъ полковникъ, что обыватели и, въ особенности, городскія власти и предводитель дворянства очень хорошо съ ними обращаются.
Посѣщеніе этихъ офицеровъ доставило намъ удовольствіе, подавъ надежду на поправленіе нашихъ обстоятельствъ.
Запасшись черезъ еврея нашего письменными матеріалами, мы каждый принялись за дѣло. Я взялся за продолженіе прерваннаго со дня плѣна дневника, съ помощью моихъ товарищей, которые припоминали мнѣ тотъ или другой эпизодъ послѣдняго времени. Полковникъ предался поэзіи и писалъ стихи на героическія темы изъ нашего похода. Онъ читалъ намъ свои стихи, а я читалъ имъ свой дневникъ. Музыкантъ-кирасиръ услаждалъ насъ искусною игрою на флейтраверсѣ. А въ долгіе зимніе вечера мы играли или въ карты или въ шахматы. Только маіоръ, да полковой лекарь, по болѣзни, мало участвовали въ нашихъ развлеченіяхъ и почти не вставали съ постели. Въ случаѣ недостатка въ чемъ, мы прибѣгали къ услужливости еврея, который снабжалъ насъ желаемымъ. Онъ досталъ мнѣ бѣлье. Была у меня квитанція на 500 франковъ, выданная мнѣ нашимъ полковымъ казначеемъ, но въ Россіи она не имѣла никакой цѣны; оставался у меня двойной наполеондоръ, который я зашилъ въ сукно мундира. Пришлось его размѣнять еврею, который и далъ мнѣ за него старую ассигнацію въ 25 рублей, еще невиданную никѣмъ изъ насъ, и нѣсколько серебряной монеты. Далѣе разскажу исторію этой ассигнаціи.
Спустя двѣ недѣли послѣ перваго посѣщенія, русскіе чиновники изъ Мглина вторично были у насъ. Они привезли намъ тулупы на овечьемъ мѣху и сюртуки толстаго бураго сукна. Платье это было не щегольское, но зато теплое. Отсчитавъ каждому изъ насъ приходящееся по новый годъ жалованье и взявъ съ насъ росписку, они любезно съ нами раскланялись.
Я навѣщалъ госпиталь ежедневно; число больныхъ между нашими и казаками не убывало. Одинъ изъ нашихъ, въ бреду горячки, вырвался изъ госпиталя и убѣжалъ въ лѣсъ, никакъ не могли его тамъ отыскать, и, вѣроятно, его растерзали волки.
Съ нѣкоторыхъ поръ нашъ хозяинъ, особенно женщины, за что-то не взлюбили насъ; когда готовили намъ обѣдъ и когда мы ѣли, онѣ смотрѣли на насъ съ отвращеніемъ. Между нашимъ поваромъ и ими постоянно бывали ссоры изъ-за посуды. Мы никакъ не могли догадаться о причинѣ этого неудовольствія; но когда увидали, что онѣ перестали ѣсть мясное и молочное, то поняли, что онѣ постились, по обычаю греко-россійской церкви. А такъ какъ мы имъ не подражали и не крестились, какъ онѣ, передъ образами, стоявшими у нихъ въ одномъ углу, то онѣ принимали насъ за нехристей.
Конецъ года былъ близокъ, но какъ у насъ не было календаря, то полковникъ нашъ счелъ всѣ дни со дня нашего плѣна и такимъ образомъ могъ обозначить день, въ который наступитъ новый годъ.
1-го января 1813 г. мы поздравили другъ друга съ новымъ годомъ. Нашъ старшій сказалъ намъ нѣсколько словъ, которыми старался внушить намъ надежду на лучшее будущее и мужество къ перенесенію настоящаго, какъ требуетъ того наша воинская честь. По его желанію, мы отпраздновали этотъ день болѣе роскошнымъ обѣдомъ. Нашъ еврей, точно догадывался, принесъ намъ замороженную козулю и довольно изряднаго французскаго вина. Мы хотѣли было предложить первый тостъ за здоровіе нашего старшаго; но онъ настоялъ на томъ, чтобъ провозгласить тостъ за здравіе нашего императора. Такимъ образомъ, мы можемъ сказать, что и въ жалкой настоящей обстановкѣ: въ русской избѣ, зарытой въ снѣгу, при 30 градусахъ мороза (дѣйствительно, въ этотъ день выйти нельзя было на улицу, по причинѣ сильной стужи), подъ казацкимъ гнетомъ, мы въ новый годъ вспомнили о нашемъ императорѣ и пожелали ему здравія. Наши хозяева смотрѣли на насъ и удивлялись, не понимая, чему мы такъ восторгаемся. Изъ зрителей мы сдѣлали ихъ участниками нашихъ возліяній, и подѣлились съ ними нашимъ виномъ. Они не отказывались и, крестясь, выпивали подносимое. Сколько воспоминаній толпилось въ моей головѣ, но случаю этого дня новаго года!
Ровно годъ тому, я въ этотъ день ходилъ по паркету тюльерійскаго дворца, гдѣ окружало меня императорское великолѣпіе, какъ я описалъ это въ началѣ моего дневника {Часть "Дневника" де-ла-Флиза -- до вступленія автора его въ Россію нами опущенъ. Ред.}. Нынче-же сижу съ товарищами въ жалкой избѣ, подъ одною кровлею, съ русскими рабами и сплю на соломѣ. Вотъ какъ измѣняется судьба человѣка, а между тѣмъ, послѣ зрѣлища гибели нашихъ братьевъ, мы могли еще почитать себя счастливыми.
Спустя нѣсколько дней, начался колокольный звонъ, не переставая ни днемъ, ни ночью. Нашъ полковникъ, имѣвшій нѣкоторое понятіе о русскомъ богослуженіи и ихъ календарѣ, объяснилъ намъ, что теперь у русскихъ празднуется Рождество Христово. Наши хозяева, принарядившись, ушли въ церковь, а возвратились оттуда со свѣчами; потомъ сѣли за столъ и ѣли рыбу. Передъ образомъ засвѣтили лампадку. Недѣли двѣ спустя, вошелъ къ намъ священникъ для освященія избы святою водою. Онъ далъ хозяевамъ поцѣловать крестъ, который несъ въ рукѣ, и окроплялъ и ихъ и стѣны водою. На насъ онъ смотрѣлъ съ презрѣніемъ, какъ на нехристей. Потомъ мѣломъ чертилъ крестики на дверяхъ и окнахъ. Крестьяне провожали священника съ низкими поклонами. Съ тѣхъ поръ, что постъ кончился, наши хозяева опять стали жить съ нами въ согласіи.
10-го января къ дверямъ нашей избы подъѣхали щегольскія сани, запряженныя четверкою красивыхъ лошадей; вслѣдъ за тѣмъ вошелъ прилично одѣтый слуга и вручилъ намъ записку слѣдующаго содержанія на французскомъ языкѣ: "Покорнѣйше просятъ французскаго доктора пожаловать въ Мглинъ, для поданія помощи заболѣвшему вчера брату предводителя дворянства, г. Скорупа".
Я скоро былъ готовъ и сталъ прощаться съ моими товарищами. Подобно мнѣ, они воображали, что я ѣду къ одному изъ первыхъ сановниковъ въ имперіи {Предводитель на французскомъ: maréchal -- отсюда заблужденіе французовъ. Прим. перев.}, у котораго я могу выпросить для насъ улучшеніе нашего положенія. Особенно хотѣлось имъ быть переведенными въ городъ. Словомъ, въ ихъ глазахъ я былъ Іосифъ, покидающій товарищей своего заключенія, чтобы предстать предъ Фараона.
На дворѣ гудѣла вьюга при сильномъ морозѣ. Товарищи вышли проводить меня до саней, и, желая мнѣ счастливаго пути, позавидовали моей долѣ. Ямщикъ далъ волю лошадямъ и онѣ пустились вскачь, звеня привязаннымъ къ дугѣ колокольчикомъ. Мнѣ казалось, я лечу на облакахъ, такъ лошади обдавали меня снѣгомъ. Закутанный въ тулупъ, я не ощущалъ стужи, и почти внезапно очутился въ городѣ, котораго не могъ ранѣе замѣтить, по причинѣ мятели.
Мглинъ, хотя и уѣздный городъ, однако, такъ плохо обстроенъ, что скорѣе походитъ на деревню. Проѣхавъ его вдоль, остановились передъ довольно красивымъ деревяннымъ домомъ. Я вышелъ изъ саней и удивлялся, что не вижу у крыльца часовыхъ, которые обыкновенно ставятся у входа въ домъ маршала. Вхожу, меня встрѣчаетъ дворецкій и провожаетъ черезъ гостиную въ комнату, гдѣ представляетъ меня хозяину дома, мужчинѣ тридцати пяти лѣтъ, высокаго роста и благородной наружности, но одѣтаго въ черный фракъ. Поклонившись мнѣ, онъ повторилъ сказанное въ запискѣ, что звалъ меня для брата, и затѣмъ повелъ меня къ нему въ другую комнату. Оба говорили немного но-французски, такъ что мы понимали другъ друга. Я нашелъ въ больномъ легкое нездоровье и потому обѣщалъ ему скорое выздоровленіе, съ помощью средствъ, которыя пропишу. Тутъ я узналъ также настоящее званіе господина, у котораго я находился: онъ былъ не болѣе, какъ уѣздный предводитель дворянства,-- должность, равняющаяся должности подпрефекта во Франціи. Какъ начальникъ надъ всѣми плѣнными, находившимися въ Мглинѣ, онъ показалъ себя добрымъ человѣкомъ. По его приказанію были сдѣланы всѣ полезныя распоряженія относительно плѣнныхъ.
Послѣ осмотра мною больнаго, г. Скорупа повелъ меня въ свой кабинетъ и предложилъ трубку. Лакей подалъ мнѣ длинный чубукъ съ янтарнымъ мундштукомъ. Хозяинъ мой много раскрашивалъ меня о Наполеонѣ и о нашемъ отступленіи: говорилъ, что сочувствуетъ французамъ, и ко мнѣ имѣетъ такую симпатію, что желалъ-бы оставить меня на житье у себя въ домѣ, и тотчасъ-же повелъ меня въ комнату, которую хотѣлъ уступить мнѣ. Отъ такого пріема я точно ожилъ. Вскорѣ наѣхали гости: чиновники, подчиненные предводителю, люди приличные, и городничій -- старый гусарскій маіоръ, въ мундирѣ и съ саблею, человѣкъ честный, внимательный и добрый къ плѣннымъ. Затѣмъ явились двое изъ нашихъ товарищей: одинъ поручикъ, а другой тотъ-же Дюбиньи, что пріѣзжалъ къ намъ въ деревню. Оба были приняты предводителемъ съ учтивостью. Вскорѣ дворецкій доложилъ объ обѣдѣ. Общество направилось въ столовую, гдѣ накрытъ былъ столъ, уставленный серебрянымъ сервизомъ. За столомъ служило нѣсколько слугъ и четыре мальчика казачка. Послѣ обѣда розданы были трубки, а хозяинъ съ городничимъ и двумя нашими офицерами сѣли играть въ бостонъ. Я, какъ неиграющій, ушелъ къ моему больному и провелъ съ нимъ вечеръ. Этотъ человѣкъ принадлежалъ къ хорошему обществу и бесѣда съ нимъ была для меня пріятна. Подали чай, потомъ довольно поздно ужинали, послѣ чего я пошелъ къ себѣ.
На другое утро, когда я, проснувшись, увидалъ себя въ хорошенькой комнатѣ, мнѣ показалось это сномъ и я хотѣлъ снова заснуть. Дворецкій принесъ мнѣ въ комнату чай и кофе и оказывалъ мнѣ большое почтеніе. Мой больной пожелалъ меня видѣть и объявилъ мнѣ, что лекарство мое ему помогло. Я очень былъ этому радъ, потому что расположеніе обоихъ братьевъ было для меня важно. Они объявили мнѣ, что отнынѣ я принадлежу имъ и что я буду жить у нихъ, какъ родной. Такъ я и поселился въ ихъ домѣ.
Каждый день предводитель принималъ гостей: въ ихъ числѣ были и наши офицеры. Ввечеру играли въ карты.
Нѣсколько дней послѣ моего пріѣзда, въ одно утро къ предводителю приводятъ нашего вожатаго казака арестованнымъ. Предводитель, но прочтеніи принесенныхъ казакомъ бумагъ, сталъ ему что-то строго выговаривать, послѣ чего велѣлъ снова отвести его. Но уходѣ казака, предводитель разсказалъ мнѣ, что одинъ генералъ (вѣроятно, тотъ самый, которому я былъ представленъ по взятіи меня въ плѣнъ) отправилъ съ казакомъ, для передачи, въ Мглинъ 326 человѣкъ французскихъ плѣнныхъ, а приведено только 130: что до него дошли слухи о жестокостяхъ, допущенныхъ казакомъ, что ему, предводителю, предстоитъ довести о томъ до свѣдѣнія императора, и что этого казака подвергнутъ военному суду. Разспросивъ меня еще обо всѣхъ видѣнныхъ мною случаяхъ, во время слѣдованія нашего въ Мглинъ, предводитель въ гнѣвѣ ударилъ по столу:
-- "Этого варвара разстрѣляютъ, говорилъ онъ, онъ обезчестилъ русское имя, его надо примѣрно наказать за то, что онъ осмѣлился ослушаться строгаго приказанія императора Александра, стараться всѣми силами спасти какъ можно болѣе плѣнныхъ".
Помня обѣщаніе, данное моимъ товарищамъ въ деревнѣ, и видя доброе расположеніе къ намъ предводителя, я рѣшился сказать ему о печальномъ ихъ положеніи въ ихъ настоящемъ мѣстопребываніи. Я изобразилъ ему благородный характеръ нашего полковника Бретона; сказалъ о музыкальномъ талантѣ нашего кирасира Баратье. Предводитель согласился вызвать ихъ изъ деревни: призвалъ городничаго и поручилъ ему приготовить въ городѣ квартиры, и затѣмъ привезти сюда нашихъ.
Предводитель каждый день приглашалъ кого-нибудь изъ плѣнныхъ къ столу. Между ними были четыре испанца; къ сожалѣнію, никто не умѣлъ говорить на ихъ языкѣ. На другое утро пріѣхали и наши четыре офицера; во главѣ ихъ нашъ полковникъ со звѣздою почетнаго легіона и толстымъ эполетомъ, который онъ не надѣвалъ, пока находился между казаками; а нашъ кирасиръ съ серебряными эполетами. Ихъ приняли радушно и посадили за столъ. Вниманіе, оказываемое хозяиномъ, приводило въ восторгъ нашихъ офицеровъ. Послѣ обѣда предводитель попросилъ капитана сыграть что-нибудь своемъ инструментѣ. Игра его чрезвычайно понравилась, и предводитель увѣрялъ, что если-бы капитану вздумалось давать въ Россіи концерты, то онъ могъ-бы отъ нихъ разбогатѣть. Въ свою очередь, угостилъ насъ хозяинъ спектаклемъ. Казачки его отлично плясали казачка. Но его приказанію, они вышли въ залу въ богатыхъ костюмахъ и красныхъ сапогахъ, съ гитарами въ рукахъ и, акомпнируя себѣ, начали исполнять танецъ съ такимъ совершенствомъ и граціею, что и на парижской сценѣ они заслужили-бы аплодисменты. Этотъ образчикъ русской хореографіи изумилъ насъ.
Понадобилось мнѣ размѣнять мою 25-ти-рублевую ассигнацію, данную мнѣ евреемъ. Не зная настоящей ея цѣны и опасаясь быть обманутымъ, я предпочелъ справиться у самого предводителя. Каково-же было мое удивленіе, когда онъ, разсмотрѣвъ ее, призналъ ее фальшивою. Онъ разсказалъ мнѣ при этомъ, что французовъ обвиняютъ въ привозѣ въ Россію большаго количества поддѣльныхъ ассигнацій, и прибавилъ, что дѣло изъ этого выйдетъ важное, если я не съумѣю указать лицо, отъ котораго эта ассигнація перешла въ мои руки. Я назвалъ еврея, давшаго мнѣ ассигнацію при свидѣтеляхъ. Предводитель взялъ ее у меня, призвалъ городничаго и велѣлъ ему, арестовавъ жида, немедленно привести его къ нему. Все это было исполнено такъ быстро, что черезъ два часа полицейскіе привели уже еврея. Сначала онъ отперся отъ дачи мнѣ этой бумаги, но я сказалъ, что свидѣтелемъ былъ также хозяинъ избы, въ которой мы жили. Предводитель велѣлъ продержать еврея въ тюрьмѣ до другаго утра, а между тѣмъ позвали и крестьянина нашего. Этотъ показалъ, что ассигнація ему знакома, такъ какъ при немъ въ гостинницѣ еврея многіе отказывались принять эту бумажку. Товарищи мои и я утверждали, что это была первая ассигнація этого достоинства, которая попалась намъ на глаза. Призвали попа и заставили крестьянина подъ присягою подтвердить, что онъ говоритъ правду. Еврей смутился и обѣщалъ обнаружить отъ кого досталась ему ассигнація; между тѣмъ, его отвели въ тюрьму.
Оставшись наединѣ со мною, предводитель объяснилъ мнѣ важность этого дѣла, что оно пахнетъ Сибирью. Взамѣнъ фальшивой бумажки онъ далъ мнѣ новую. Я не зналъ, какъ довольно благодарить его, особенно за то, что онъ избавилъ меня отъ отвѣтственности, которой я непремѣнно подвергся-бы, если-бы не указалъ на еврея. Этотъ случай утвердилъ меня въ мнѣніи о жидахъ, которые вездѣ одинаково мошенничаютъ.
Прошло нѣсколько недѣль моего пребыванія у предводителя, когда изъ Петербурга пріѣхалъ чиновникъ съ порученіемъ отъ императора Александра, и остановился въ домѣ предводителя. Чиновникъ этотъ былъ невысокаго роста господинъ, въ шитомъ мундирѣ и съ орденами. Онъ отлично говорилъ по-французски. По его приказанію, собраны были въ залу всѣ плѣнные; ставъ посреди насъ, онъ объявилъ намъ, что присланъ его величествомъ съ предложеніемъ плѣннымъ вступить въ русскую службу, такъ что тотъ, кто на это согласенъ будетъ, сохранитъ въ новой службѣ и чинъ свой; потомъ прочелъ намъ указъ, по которому каждому офицеру предоставлялось право продолжать прежній родъ службы, по пѣхотѣ-ли, по кавалеріи или по артиллеріи.
За чтеніемъ этого указа послѣдовало общее молчаніе. Никто изъ насъ не отвѣчалъ. Заключая изъ этого, что предложеніе не принимается никѣмъ изъ плѣнныхъ, нашъ полковникъ, обращаясь къ чиновнику, началъ такъ: "Много чести оказываетъ намъ его величество, считая насъ достойными служить ему. Но честь воспрещаетъ намъ нарушать присягу, данную императору Наполеону. Мы останемся вѣчно благодарны вашему государю за его попеченія о плѣнныхъ. Когда миръ позволитъ намъ возвратиться въ наше отечество, мы поставимъ себѣ за долгъ объявлять во всеуслышаніе о человѣколюбіи императора Александра въ отношеніи къ плѣннымъ. Если мы и пострадали отъ жестокостей нерегулярнаго войска, то онѣ не остались безъ возмездія, и виновники ихъ были наказаны какъ убійцы {Предводитель говорилъ намъ, что императоръ велѣлъ наказать нашего казака-офицера какъ убійцу. Авторъ.}. Зато, когда мы встрѣчались съ истинными воинами, они насъ жалѣли какъ братьевъ, и не признавали насъ за враговъ".
Потомъ чиновникъ подозвалъ испанцевъ и сообщилъ имъ на ихъ языкѣ, что они свободны, что, по повелѣнію императора, ихъ отвезутъ въ Петербургъ, откуда они, когда будетъ возможность, могутъ отправиться на кораблѣ въ свое отечество. Чиновникъ просилъ предводителя распорядиться о заготовленіи имъ новыхъ испанскихъ мундировъ, о награжденіи каждаго пятьюстами рублей, о покупкѣ экипажей для дороги и, наконецъ, о назначеніи чиновниковъ, которые должны сопутствовать испанцевъ и привезти ихъ прямо во дворецъ императора. Испанцы пришли въ восторгъ и со слезами на глазахъ готовы были цѣловать руки чиновника. Наши офицеры собирались уйти, но предводитель удержалъ ихъ, приглашая отобѣдать у него. Столъ былъ приготовленъ на тридцать приборовъ.
Кажется, что хозяинъ нашъ, да и пріѣзжій чиновникъ уважили наше нежеланіе служить противъ нашего отечества, равно и вѣрность нашу къ нашему государю. Нѣсколько дней спустя, мы увидѣли, какъ уѣхали испанцы въ новыхъ дорожныхъ экипажахъ, въ сопровожденіи русскихъ чиновниковъ.
Зима была на исходѣ; сани исчезли и ихъ замѣнили колесные экипажи. Наши плѣнные, просидѣвъ столько времени взаперти, стали выходить гулять по улицамъ. Но дѣти изъ простаго народа позволяли себѣ ругаться надъ ними и преслѣдовали ихъ словами: "французъ-капутъ" (Franèous kapout). Узнавъ о томъ, городничій велѣлъ наказать этихъ ребятъ, и если мглинское простонародье не любило насъ, то, по крайней мѣрѣ, прекратило свои оскорбленія.
Въ одно утро предводитель вошелъ ко мнѣ въ комнату и сталъ приглашать ѣхать съ нимъ но всѣмъ офицерамъ нашимъ. Мы сѣли въ коляску, а впереди насъ ѣхалъ верхомъ полицейскій солдатъ и завозилъ насъ въ каждую квартиру. Первый нашъ визитъ былъ къ полковнику. Послѣ обычныхъ взаимныхъ учтивостей, предводитель предложилъ ему, не согласится-ли онъ переѣхать на житье къ одному знакомому ему знатному господину, гдѣ ему будетъ оказано большое уваженіе. Онъ прибавилъ, что сдѣлаетъ подобное-же предложеніе и другимъ офицерамъ, потому что въ тѣсномъ городѣ невозможно пріискать для всѣхъ хорошія квартиры. Полковникъ благодарилъ и принялъ предложеніе. Не смотря на вѣжливое обхожденіе предводителя, я замѣтилъ въ немъ въ отношеніи къ полковнику какую-то холодность. Я не смѣлъ спросить его о причинѣ, но, когда мы поѣхали дальше, онъ самъ признался въ своей антипатіи къ этому военному. Онъ говорилъ, что читалъ въ какомъ-то французскомъ сочиненіи, что членъ конвента, по имени Эскюдье, какъ назывался и полковникъ, подалъ голосъ о казни Людовика XVI и, по его мнѣнію, это долженъ быть тотъ самый, такъ какъ ему было за пятьдесятъ лѣтъ. Я не могъ ни опровергнуть, ни подтвердить этой догадки; можетъ быть, она и справедлива. Предводитель добавилъ, что, но его чувствамъ, человѣкъ, виновный въ смерти своего государя, внушаетъ ему омерзеніе, хотя и нѣтъ надобности тутъ выказывать это чувство. Далѣе поѣхали мы къ маіору Бретону. Къ этому предводитель имѣлъ особое уваженіе.
И ему онъ сдѣлалъ предложеніе переѣхать къ помѣщику, который желалъ-бы дать его въ товарищи его единственному сыну. Это предложеніе было принято съ большою благодарностью. Такимъ образомъ, объѣхавъ и прочихъ офицеровъ, предводитель всѣмъ изъ нихъ дѣлалъ предложеніе переѣхать на житье къ уѣзднымъ помѣщикамъ, въ томъ числѣ и мнимому капитану Дюбиньи, къ которому предводитель, неизвѣстно почему, имѣлъ особое расположеніе. Дюбиньи долженъ былъ ѣхать къ помѣщику Скляревичу, превосходнѣйшему человѣку; но ему не суждено было выйти изъ Мглина.
Съ тѣхъ поръ, что погода стала хороша, наши французы но цѣлымъ днямъ разгуливали но городу. При этомъ солдаты вздумали не кланяться офицерамъ, говоря, что въ плѣну всѣ равны, нѣтъ военной подчиненности. Только одинъ Дюбиньи пожаловался на нихъ предводителю, который, по извѣстной въ Россіи военной дисциплинѣ, согласился съ нимъ и отдалъ приказаніе, чтобы солдаты непремѣнно отдавали офицерамъ честь при встрѣчѣ съ ними. Случилось Дюбиньи встрѣтить двухъ солдатъ, которые прошли, не кланяясь; держа въ рукѣ трость, онъ съ сердцовъ побилъ ихъ. Солдаты, долго не думая, вырвали у него изъ рукъ трость и самого побили, говоря при этомъ, что они его знаютъ, что онъ не болѣе какъ унтеръ-офицеръ, которому они не обязаны кланяться. Это происшествіе разгласилось; стали наводить справки и онѣ открыли, кто Дюбиньи сержантъ, служившій писаремъ въ канцеляріи маршала Даву. Не зная о томъ, мы, конечно, признавали его за того, за кого онъ выдавалъ себя, хотя теперь и объяснялось, почему Дюбиньи такъ ухаживалъ за маіоромъ: онъ хотѣлъ своими услугами склонить его къ признанію его офицеромъ. Побитые солдаты пошли всюду разглашать, что Дюбиньи не офицеръ, такъ что жившій съ нимъ на одной квартирѣ поручикъ выгналъ его отъ себя, говоря, что онъ можетъ раздѣлять свое помѣщеніе только съ равнымъ себѣ. Эти слова привели Дюбиньи въ отчаяніе. Укладывая свои вещи въ чемоданъ, онъ вынулъ бритву и порѣзалъ свое горло такъ, что залился кровью, прежде нежели офицеръ успѣлъ это замѣтить. Призвали городничаго, и съ перваго взгляда казалось, будто поручикъ вслѣдствіе ссоры зарѣзалъ Дюбиньи, но какъ этотъ еще въ силахъ былъ сказать нѣсколько словъ, то онъ объявилъ, что убилъ себя самъ, и спустя нѣсколько часовъ, умеръ. Это событіе насъ огорчило, и самъ предводитель пожалѣлъ о Дюбиньи, который съумѣлъ ему понравиться, такъ что не проходило дня, чтобы онъ не позвалъ его поиграть съ нимъ въ бостонъ.
Едва Дюбиньи скончался, какъ пришли доложить предводителю, что въ прудѣ у мельницы нашли утонувшаго француза, и именно того солдата, который служилъ покойному Дюбиньи и съ которымъ этотъ поссорился изъ-за подозрѣнія, что онъ самозванный офицеръ. "Ссорясь, они вышли изъ квартиры и направились къ мельницѣ, гдѣ между ними произошла драка, послѣ чего Дюбиньи сбросилъ солдата въ воду. Мельникъ, свидѣтель этого случая, опасаясь за себя, спрятался и не хотѣлъ дать знать полиціи" Выслушавъ это донесеніе, предводитель отправился на мѣсто происшествія, взявъ меня съ собою для освидѣтельствованія трупа утопленника. Оказались дѣйствительно слѣды ушибовъ въ голову. Предводитель не сомнѣвался, что несчастный погибъ насильственною смертью отъ руки того, кому онъ служилъ, и поэтому нашелъ, что послѣ этого преступленія Дюбиньи только и оставалось что зарѣзаться. "А я почиталъ его за честнаго воина, прибавилъ предводитель, впрочемъ, не слѣдуетъ довѣрять рыжимъ, какимъ былъ Дюбиньи".
Вскорѣ всѣ офицеры были развезены по помѣщикамъ, у которыхъ они пользовались всѣми удобствами жизни и вниманіемъ окружающихъ.
Къ концу марта мѣсяца 1813 г., братъ предводителя, который давно уже выздоровѣлъ и нѣсколько разъ уѣзжалъ въ свою деревню Молодково, въ десяти верстахъ отъ Мглина, пріѣхалъ оттуда съ извѣстіемъ, что въ его деревнѣ между крестьянами распространился тифъ, отъ котораго многіе умираютъ, и просилъ брата отпустить меня съ нимъ для леченія больныхъ. Предводитель согласился, тѣмъ болѣе, что самъ имѣлъ надобность ѣхать въ свою деревню Алефино, въ сорока верстахъ оттуда, въ Стародубскомъ уѣздѣ.
На другое утро подали двѣ коляски. Предводитель уѣхалъ въ одну сторону, а мы -- въ другую. Путь нашъ лежалъ по большой дорогѣ, по которой мы пришли въ Мглинъ, и на всемъ пространствѣ были разсѣяны объѣденные волками и собаками трупы нашихъ солдатъ. Впрочемъ, какъ говорилъ Скорупа, крестьянамъ приказано было около его деревни вырыть большую яму для погребенія остатковъ несчастнаго народа; а надъ могилою онъ хотѣлъ поставить крестъ. "Французы -- христіане, говорилъ онъ, поэтому нельзя ихъ погребать какъ скотовъ. Но наши крестьяне, продолжалъ онъ, еще грубы и невѣжественны; они увѣрены, что кто не русскій, тотъ нехристъ и называютъ нѣмцами (т. е. нѣмыми) всѣхъ иностранцевъ безъ разбора, въ особенности нашихъ сосѣдей германцевъ, и вотъ чему надо приписать ихъ жестокость въ отношеніи къ французамъ. Крестьяне, входящіе въ составъ войска, обыкновенно выбираются помѣщиками изъ самыхъ негодныхъ людей, часто даже преступныхъ; вотъ почему необходимо держать ихъ въ строжайшей дисциплинѣ. Благодаря ей, регулярныя войска не виновны въ такихъ жестокостяхъ, какія позволили себѣ наскоро набранные и вооруженные люди, съ ихъ импровизованными офицерами, не имѣющими понятія о воинской чести".
Ѣдучи далѣе, мы встрѣтили телѣги, нагруженныя трупами и направлявшіяся къ ямѣ, куда надлежало ихъ зарыть. Зловоніе и самый видъ этихъ труповъ заставляли г. Скорупу затыкать носъ и отворачивать глаза; впрочемъ, онъ приказалъ гнать лошадей сколько возможно, чтобы намъ оставить позади себя эту ужасную процессію.
Проѣхавъ еще большой сосновый лѣсъ, мы прибыли въ Молодково, за которымъ находился деревенскій господскій домъ. Жилище это было скромное по наружности и не обширное. Къ нему примыкали службы, образовавшія большой дворъ. Больные, числомъ двадцать человѣкъ, помѣщались въ большой избѣ со свѣтлыми окнами, вблизи винокуреннаго завода. Я тотчасъ-же навѣстилъ ихъ и прописалъ лекарства, которыя были со мною. Мнѣ помогалъ фельдшеръ изъ евреевъ. Однако, нѣсколько больныхъ такъ ужъ были худы, что они умерли, спустя нѣсколько часовъ Недѣли черезъ двѣ, мало-по-малу выздоровѣли остальные.
Насталъ великій постъ, который г. Скорупа наблюдалъ довольно исправно; но какъ ему извѣстно было, что французскіе военные люди издавна освобождены отъ поста, то онъ приказалъ приготовлять для меня особый столъ. Вообще, подобно брату своему, онъ оказывалъ мнѣ много добраго расположенія. Не взирая на нашу уединенную жизнь, такъ какъ никто не заѣзжалъ въ нашу лѣсную глушь, мы прогоняли скуку въ разговорахъ, иногда очень занимательныхъ, и засиживались въ этой бесѣдѣ часто до глубокой ночи. Видя въ усадьбѣ большую стаю гончихъ собакъ и замѣтивъ въ одной изъ комнатъ большое собраніе ружей, я догадался, что хозяинъ мой -- охотникъ. Въ одно утро онъ предложилъ мнѣ сопровождать его на охоту съ борзыми собаками, о которыхъ я не имѣлъ никакого понятія. Насъ провожали егеря въ зеленыхъ кафтанахъ, державшіе на сворѣ гончихъ и борзыхъ собакъ. Пріѣхали въ лѣсъ, въ которомъ довольно большое пространство было обтянуто сѣтью. Мы остановились на опушкѣ лѣса. Вскорѣ лѣсъ огласился шумомъ множества голосовъ: это крестьяне съ крикомъ сгоняли звѣря въ сѣть. Егеря и я заняли мѣста противъ лѣса въ ожиданіи звѣря. Вдругъ изъ лѣса выскакиваютъ два волка; тотчасъ-же на нихъ спустили двухъ борзыхъ, и вслѣдъ за ними поскакали и егеря; я за ними. Послѣ долгой скачки во весь духъ черезъ вспаханныя поля, мы прискакали къ мѣсту, гдѣ собаки, нагнавъ волковъ, начали терзать ихъ. Отогнавъ плетью собакъ, егеря спѣшились и добили волковъ своими охотничьими ножами, потомъ отрубили у нихъ лапы и бросили собакамъ. Послѣ этой удачи, мы возвратились въ лѣсъ, гдѣ встрѣтили нѣсколько зайцевъ, удиравшихъ въ поле; за ними снова погнались, и троихъ изъ нихъ собаки поймали; отобравъ ихъ у собакъ, егеря привѣсили зайцевъ къ сѣдлу и воротились къ намъ. Звуками рожка созвали всѣхъ, и людей и собакъ, и собрались было ѣхать во-свояси, какъ пришли крестьяне объявить, что они видѣли въ лѣсу человѣческій трупъ, объѣденный волками. Г. Скорупа изъявилъ желаніе убѣдиться въ находкѣ самому, и мы воротились въ лѣсъ. Тутъ вскорѣ насъ привели къ болоту, гдѣ увидали только верхнюю часть человѣческаго трупа съ оторванными руками и обезображеннымъ лицомъ. Только по короткимъ волосамъ можно было догадаться, что это останки француза. Мы были поражены. Трудно было объяснить, здѣсь-ли именно попался несчастный въ добычу волкамъ или волки занесли сюда трупъ съ большой дороги, что было вѣроятнѣе, такъ какъ едва-ли кто-либо изъ нашихъ отважился-бы углубляться въ лѣсъ, гдѣ нѣтъ никакой дороги. Сколько такихъ бѣдственныхъ случаевъ, никому невѣдомыхъ, выпали на долю нашимъ бѣднымъ воинамъ! Г. Скорупа приказалъ своимъ людямъ и этотъ трупъ свезти въ общую могилу прежде зарытыхъ труповъ.
Приближаясь на обратномъ пути къ деревнѣ, мнѣ пришлось быть свидѣтелемъ еще одного грустнаго зрѣлища. Повернувъ на проселочную дорогу, г. Скорупа остановился передъ кабакомъ, съ намѣреніемъ приказать раздать водку крестьянамъ, сопровождавшимъ насъ на охотѣ. У входа въ кабакъ я замѣтилъ валявшимися два человѣческихъ черепа. Я обратилъ на нихъ вниманіе г. Скорупа, который призвалъ кабатчика и велѣлъ ему объяснить, что значатъ эти черепа. Онъ разсказалъ, что разъ зимою, ночью, въ кабакъ постучались два солдата нѣмца (т. е. иностранцы), а люди, сидѣвшіе въ кабакѣ, убили ихъ; тѣла волки съѣли, а остались однѣ головы. Я замѣтилъ, что разсказчикъ при этомъ ухмылялся. Г. Скорупа передалъ мнѣ этотъ разсказъ, повторяя, что русскіе крестьяне по большей части еще свирѣпы. И эти головы онъ велѣлъ зарыть въ извѣстную общую могилу жертвъ варварства нецивилизованнаго народа.
Спустя нѣсколько дней, г. Скорупа повелъ меня къ возвышенію, сдѣланному надъ могильною ямою, чтобы отслужить панихиду по усопшимъ. Г. Скорупа говорилъ, что священникъ не хотѣлъ было служить панихиды по нехристямъ, но серіозно не смѣлъ отказать въ этомъ. Поступокъ г. Скорупа обнаруживалъ въ немъ человѣка религіознаго, но не фанатика, и я радовался знакомству и дружбѣ такого благороднаго человѣка.
Постъ подходилъ къ концу; наступала Пасха. Въ страстную субботу г. Скорупа повелъ меня въ деревенскую церковь, гдѣ я впервые увидѣлъ грекороссійское богослуженіе. Церковь была деревянная и маленькая съ отдѣльною колокольнею. Мы стали на возвышенное мѣсто за рѣшеткою, которая отдѣляла насъ отъ толпы крестьянъ, наполнявшей середину церкви. Всѣ держали въ рукѣ по зажженной свѣчкѣ. Священникъ въ парчевой ризѣ началъ служеніе обще съ діакономъ, читая молитвы и безпрестанно крестясь, чему подражали и молящіеся. Нѣсколько часовъ сряду читали евангеліе, съ перерывами, послѣ которыхъ, я замѣтилъ, каждый прилѣплялъ къ зажженной свѣчѣ восковый шарикъ, ведя такимъ образомъ счетъ прочитаннымъ евангеліямъ. Въ полночь загудѣли колокола, возвѣщая воскресенье Христово. Къ намъ подошелъ священникъ и сталъ цѣловать насъ по три раза, говоря: "Христосъ воскресъ! на что слѣдовало отвѣчать: "воистину воскресъ!"
На другое утро рано г. Скорупа разбудилъ меня, зовя въ церковь. Мы поѣхали, ради торжества, въ коляскѣ шестерней,-- нужды нѣтъ, что церковь находилась не далѣе нѣсколькихъ саженъ. Отстоявъ обѣдню, продолжавшуюся два часа, какъ всѣ вообще богослуженіи у русскихъ очень продолжительны, мы возвратились домой. Здѣсь въ залѣ накрытъ былъ большой столъ со всякаго рода съѣстнымъ. Пришелъ священникъ, прочиталъ молитвы и окропилъ столъ святою водою.
Къ столу приглашены были управляющій имѣніемъ, полякъ, и еще разные приказчики. Хозяинъ началъ цѣлованіе съ меня, поднося мнѣ крашенныя яйца, и потомъ съ тѣмъ-же цѣлованіемъ обошелъ каждаго, не исключая и слугъ. Потомъ стали разгавливаться всякимъ скоромнымъ кушаньемъ, запрещеннымъ во время поста.
Послѣ праздниковъ Пасхи, г. Скорупа намѣревался навѣстить нѣсколькихъ сосѣднихъ помѣщиковъ, и предложилъ мнѣ сопутствовать ему, отъ чего я не отказался. Онъ предупредилъ меня, что мы пробудемъ въ отсутствіи около двухъ недѣль и что первый нашъ визитъ будетъ къ г. Скляревичу, съ которымъ я познакомился въ Мглинѣ у предводителя. Этотъ господинъ въ то время оказывалъ мнѣ много расположенія и звалъ меня къ себѣ въ деревню.
Въ прекрасное весеннее утро сѣли мы въ коляску шестерней и, проѣхавъ двадцать верстъ деревнями и березовыми рощами, прибыли въ Костеничи къ г. Скляревичу, который поблагодарилъ своего гостя за то, что онъ и меня привезъ. Это былъ средняго роста мужчина 40 лѣтъ, пріятной наружности и очень полный. У него было пять человѣкъ дѣтей, изъ которыхъ старшему шелъ
14-й годъ. Небольшой его домъ былъ хорошо расположенъ и комнаты меблированы со вкусомъ. Напротивъ былъ домъ, предназначенный для пребыванія гостей. Я нашелъ здѣсь и нашего маіора Ландрена, котораго хозяинъ принялъ на мѣсто Дюбиньи. Наѣхали сосѣди, между прочими, два господина Лишины, съ которыми я познакомился. Вообще всѣ оказывали мнѣ учтивость и радушіе, забывая, что я иностранецъ и бывшій непріятель. Обѣдъ былъ не роскошный, но вкусный, особенно хороши показались мнѣ національные ликеры. Послѣ обѣда гуляли въ обширномъ саду, богатомъ всякаго рода фруктовыми деревьями, яблоками, грушами, сливами и вишнями. Я не думалъ, чтобы они могли выдержать мѣстный климатъ. Послѣ прогулки, всѣ сѣли за игру въ бостонъ. Я остался наединѣ съ маіоромъ. Мы поговорили о Дюбиньи, и маіоръ не сомнѣвался, что это онъ убилъ солдата, такъ какъ онъ грозилъ ему этимъ, если онъ проговорится насчетъ его настоящаго званія. Слѣдовательно, если бы онъ самъ не зарѣзался, то его разстрѣляли-бы. Игра въ карты продолжалась до глубокой ночи. Послѣ ужина, хозяинъ самъ повелъ гостей въ ихъ комнаты. Мы пробыли у него двое сутокъ и все время эти господа только и дѣлали, что играли въ карты.
Отсюда мы отправились въ имѣніе Лялинъ къ графу Завидовскому. Съ нами поѣхалъ и одинъ изъ господъ Яншиныхъ. Мы проѣхали около 20 верстъ, когда по дорогѣ нашей потянулась, верстъ на пятнадцать, кирпичная стѣна, которою обнесенъ былъ лѣсъ, полный краснаго звѣря: оленей, кабановъ и козуль. Вдали на горѣ виднѣлись высокія зданія и большая церковь. Наконецъ, проѣхавъ село съ дрянными избами и бѣднымъ крестьянскимъ населеніемъ въ рубищѣ и лаптяхъ, мы очутились въ аллеѣ, усаженной большими деревьями, которая привела насъ въ нѣчто похожее на городокъ съ каменными красивой архитектуры домами въ нѣсколько этажей, съ зелеными крышами. Вскорѣ мы подъѣхали къ красивому дворцу въ три этажа съ колоннами и зеркальными, окнами изъ цѣльнаго стекла. Насъ встрѣтили дворецкій и множество слугъ въ ливреѣ съ золотымъ галуномъ и повели въ залу, украшенную мраморными статуями и историческими картинами, между прочимъ, и портретомъ кардинала Ришелье.
Доложили графу о нашемъ пріѣздѣ. Спустя нѣсколько минутъ, къ намъ вышли два наши офицера, поручикъ Ларокъ, изъ хорошей фамиліи, знакомый мнѣ по походу, и кирасирскій капитанъ Баратье. Оба были приняты въ домъ гостепріимнымъ графомъ, и не могли нахвалиться его обхожденіемъ. Заставивъ насъ довольно долго прождать, графъ, наконецъ, вышелъ. Съ особенною привѣтливостью встрѣтилъ онъ г. Скорупу, вѣроятно, коротко ему знакомаго. Графъ былъ молодой человѣкъ высокаго роста, рябой; на немъ былъ черный фракъ. Г. Скорупа представилъ меня графу, который сказалъ мнѣ нѣсколько словъ отличнымъ французскимъ языкомъ. Посадивъ насъ, графъ заговорилъ уже по-русски. Потомъ пріѣхали еще сосѣдніе помѣщики, между ними г. Искрицкій {Отецъ декабриста.}, которому графъ оказывалъ особое предпочтеніе. Передъ обѣдомъ подали на серебрѣ закуску, затѣмъ сѣли за столъ. Насъ было двадцать человѣкъ. Я сѣлъ между нашими офицерами. Во время стола на хорахъ играла музыка. Столъ былъ чисто французскій; вина самыя лучшія, а за десертомъ удивлялся я множеству ананасовъ, во Франціи совершенно неизвѣстныхъ. Эти плоды разводили въ графскихъ оранжереяхъ. Общаго разговора не было, а какъ всѣ между собой говорили по-русски, то мнѣ оставалось только бесѣдовать съ моими товарищами.
Послѣ обѣда, мы прошли черезъ нѣсколько комнатъ, съ позолоченною мебелью, и остановились въ гостиной, гдѣ разставлены были зеленые столы. Тутъ всѣ сѣли за игру, кромѣ насъ французовъ. Мои товарищи увели меня, чтобъ показать мнѣ всѣ чудеса графскаго дома. Я насчиталъ въ немъ до ста комнатъ. Въ такъ называемой Аполлоновой залѣ висѣлъ портретъ императрицы Екатерины II во весь ростъ, въ великолѣпной рамѣ съ императорскою короною. Другая зала, Лукуллова, была обита гобеленовыми обоями, изображавшими миѳологическія сцены,-- это былъ подарокъ императрицы. Кругомъ стояли дорогія мраморныя статуи. Почти вездѣ развѣшаны были картины первыхъ мастеровъ; цѣнность имъ полагали въ сто тысячъ рублей. Меблировка всѣхъ этихъ комнатъ и нѣсколько полинявшая штофная матерія доказывали принадлежность свою прошлому вѣку. Отецъ графа, какъ сказывалъ мнѣ Скляревичъ, былъ однимъ изъ любимцевъ Екатерины II. Это былъ человѣкъ ученый и краснорѣчивый. Онъ началъ поприще свое съ военной службы подъ начальствомъ фельдмаршала графа П. А. Румянцова. Ни одно правительственное дѣйствіе не совершилось безъ его участія. Онъ былъ статсъ-секретаремъ, а впослѣдствіи и министромъ народнаго просвѣщенія. Не болѣе года прошло со дня его кончины {Графъ Петръ Васильевичъ Завадовскіи, умеръ 10-го января 1812 г. Ред.}. Далѣе мы осмотрѣли великолѣпную русскую церковь; образа иконостаса были писаны въ Италіи; одинъ изъ нихъ, изображеніе Богородицы, былъ портретъ графини Завадовской, славившейся своею красотою. Заходили въ большую оранжерею, состоявшую изъ цѣлой аллеи, столѣтнихъ померанцовыхъ деревьевъ, полныхъ плодовъ; отсюда перешли въ теплицу, гдѣ разводились ананасы, этотъ тропическій плодъ. Погуляли и въ паркѣ около большаго искусственнаго пруда, но какъ весна еще не вполнѣ установилась, то прогулка эта, не развлекаемая пѣніемъ соловья, не могла еще представить большаго удовольствія. Зато мы полюбовались бронзовою колоссальною статуею Румянцева, поставленною посреди колоннады въ самомъ паркѣ.
Сумерки приближались, такъ что мы принуждены были возвратиться въ домъ. Оттуда слышалась музыка, которая играла все время, пока общество играло въ карты. Оркестромъ управлялъ итальянецъ-капельмейстеръ. Послѣдній попросилъ нашего Баратъе сыграть соло изъ пьесы "Толедскій слѣпецъ", и игра его такъ очаровала играющихъ, что они на время оставили игру. Послѣ рjскошнаго ужина, снова сѣли за карты, а мы, но играющіе, удалились въ отведенныя намъ прекрасныя комнаты.
На другой день встали очень поздно. Кофе на серебряномъ сервизѣ подали намъ въ комнаты. Послѣ, когда все общество собралось въ гостиной, мы узнали, что графъ проигралъ очень много денегъ Скорупѣ и Скляревичу.
Г. Искрицкій пригласилъ г. Скорупу и меня въ свою деревню, сосѣднюю съ Ляличами, куда и графъ собирался съ господами де-Л арокъ и Баратье. Графъ еще не выходилъ изъ своихъ комнатъ. Тѣмъ временемъ г. Искрицкій разговорился съ нами французами. Такъ какъ я во все время пребыванія моего у братьевъ Скорупа не слыхалъ ни слова о политикѣ, и они не получали даже газетъ, явно не интересуясь происходящимъ въ свѣтѣ, то мнѣ и товарищамъ моимъ очень пріятно было, когда изъ разговора г. Искрицкаго увидали, что онъ посвященъ въ политическія дѣла посредствомъ различныхъ получаемыхъ имъ журналовъ. Нѣсколько сдѣланныхъ имъ мнѣ вопросовъ показывали, какъ любопытно было ему слышать подробности о Наполеонѣ и московскомъ походѣ изъ устъ француза. Но и мы любопытствовали знать, что происходило въ промежуткѣ времени, что мы находились въ плѣну. Г. Искрицкій разсказалъ намъ трагическій переходъ французовъ и черезъ Березину, бѣдствія отступавшей арміи и все, что происходило послѣ битвы у Краснаго. Г. Искрицкій ненавидѣлъ Наполеона. Вотъ что онъ сказалъ о немъ въ заключеніе:
"Въ началѣ московскаго похода до Смоленска всѣ операціонныя дѣйствія наполеона доказывали его знаніе дѣла и военный геній; но какъ скоро онъ вздумалъ двинуться на Москву, такъ онъ нарушилъ самыя элементарныя начала искусства, потому что малѣйшая неудача грозила повлечь за собою цѣлую катастрофу, по причинѣ слишкомъ отважной цѣли. Къ чему было ему оставаться въ Москвѣ безъ всякой славы, когда, напротивъ, приближеніе зимы должно-бы заставить его удалиться? И характера русскаго Наполеонъ не зналъ, тогда какъ наше отечество тѣмъ и сильно, что его защищаетъ не только климатъ, но и неизмѣнный обычай народа жечь города и селенія, чтобы не допустить непріятеля до захвата его земли. А какъ назвать это забвеніе всѣхъ предосторожностей для обезпеченія отступленія? Храбрая армія по его винѣ погибла отъ стужи и голода". Затѣмъ Искрицкій намъ сообщилъ, что Наполеонъ, этотъ бѣглецъ, какъ онъ его называлъ, находился уже въ Парижѣ съ 20-го прошлаго декабря, и декретомъ повелѣлъ произвести новый наборъ въ 250 тысячъ человѣкъ, намѣреваясь предпринять вторую кампанію.
Тутъ-же мы узнали, что остатки французской арміи очистили Пруссію 20-го января. Императоръ Александръ обратился съ прокламаціею къ германскимъ народамъ, призывая ихъ свергнуть иго Франціи; Пруссія возобновила союзъ съ Россіею, и войска обѣихъ державъ незадолго передъ тѣмъ заняли Дрезденъ. Швеція тоже заключила союзъ съ Англіею противъ Наполеона. Всего болѣе удивило насъ извѣстіе, что бурбонскій принцъ, какой-то Людовикъ XVIII, существованія котораго мы и не подозрѣвали, обратился къ Европѣ съ объявленіемъ, что онъ готовится вступить на престолъ своихъ предковъ. Всѣ эти извѣстія навели на насъ страшное уныніе, и будущее тревожило насъ. Тутъ г. Искрицкій насъ оставилъ, спѣша домой въ свою деревню, приготовить все для нашего пріѣзда.
Наконецъ, графъ вышелъ изъ своихъ комнатъ и насъ позвали къ завтраку. Графъ былъ на этотъ разъ любезенъ съ нами, не такъ, какъ наканунѣ, и разсказалъ намъ, что находился въ походѣ 1812 г., въ качествѣ адъютанта генерала Кутузова; назвалъ намъ нѣсколько дѣлъ, въ которыхъ онъ участвовалъ, но, не въ состояніи будучи долѣе переносить тяжелый походъ, онъ вышелъ въ отставку.
Стали собираться къ отъѣзду. Подали новомодную коляску на высокихъ рессорахъ, запряженную шестеркою великолѣпныхъ лошадей графскаго знаменитаго въ краѣ завода, и еще нѣсколько экипажей. Графъ взялъ съ собою г. Скорупу, а г. Скляревичъ и я сѣли въ другой экипажъ. Не смотря на дождь и грязь, лошади провезли насъ очень скоро, разстояніе въ 26 верстъ. Мы въѣхали въ село, получше обстроенное, нежели Ляличи, и крестьяне здѣшніе казались не столь бѣдными. Остановились передъ деревяннымъ домомъ, выкрашеннымъ желтою краскою, въ одинъ этажъ и со множествомъ большихъ оконъ. Г. Искрицкій спустился къ намъ по свѣтлой лѣстницѣ я ввелъ въ домъ. Проводивъ насъ по нѣсколькимъ покоямъ со скромною меблировкою, хозяинъ ввелъ насъ въ комнату, гдѣ мы встрѣтились съ дамами. Со дня моего прибытія въ Мглинъ, я еще не встрѣчался съ женщинами. Господа Скорупа были не женаты и въ общество ихъ дамы не появлялись; Скляревичъ былъ вдовъ, и графъ Завадовскій не женатъ. Г. Искрицкій тоже былъ холостъ, а дамы, встрѣтившія насъ, были его мать, три сестры и родственницы.
Г. Искрицкій, мужчина подъ сорокъ лѣтъ, росту средняго, съ благородною физіономіею, былъ отлично образованъ, говорилъ пофранцузски хорошо, также чисто, какъ мы, французы; когда-то онъ занималъ важную должность въ сенатѣ. Онъ представилъ насъ матери и сестрамъ. Первая, женщина хорошаго тона, уже въ лѣтахъ, обошлась съ нами весьма любезно; она не очень бѣгло говорилъ по-французски, однако мы понимали ее. Старшая ея дочь, 25 лѣтъ, и вторая -- 20-ти, не будучи красивы, имѣли въ себѣ много привлекательнаго; но вполнѣ красавицею была младшая дочь, 20-ти лѣтъ прелестная блондинка. Всѣ три сестры были одѣты одинаково и довольно нарядно. Онѣ хотя и говорили по-французски, но съ нѣмецкимъ акцентомъ. Мнѣ страннымъ казалось находиться въ женскомъ обществѣ. Я давно встрѣчалъ однихъ только мужчинъ и воображалъ, что нѣтъ женскаго полу между русскими дворянами (!?). Дѣвицы Искрицкія были очень предупредительны къ гостямъ, особенно къ графу, посѣщеніе котораго, казалось, очень льстило имъ. Все-же онѣ не пренебрегали и нами, а удостоивали насъ своимъ разговоромъ. Отвыкнувъ отъ общества дамъ, мы старались припомнить нашу французскую любезность; но кто изъ насъ лѣзъ изъ кожи, чтобы выказать свою грацію, такъ это кирасиръ Баратье. Онъ отпускалъ напыщенные комплименты, возбуждавшіе веселость общества. Подали обычную закуску и различныя водки въ графинахъ, на которыхъ были приклеены билетики, какъ на аптекарскихъ склянкахъ. Вскорѣ доложили объ обѣдѣ; графъ подалъ руку госпожѣ Искрицкой, прочіе господа дѣвицамъ, и капитанъ Баратье не упустилъ случая тоже подставить свой локоть дамѣ. Столъ отличался обиліемъ національныхъ блюдъ, но далеко не былъ такъ роскошенъ, какъ графскій. Дамы сѣли по одну сторону стола, а мужчины по другую, не по французскому обычаю, по которому мужчины садятся между двухъ дамъ. Пили шампанское за здоровье графа, а онъ предложилъ обществу тостъ въ честь хозяйки. Вставая изъ-за стола, каждый обратился лицомъ къ образу, висѣвшему въ одномъ углу залы, и крестился. Мужчины повели своихъ дамъ въ гостиную, куда подали кофе и варенья на нѣсколькихъ тарелочкахъ; на каждой тарелочкѣ было по одной ложкѣ. Открыли зеленые столы въ сосѣдней комнатѣ, и мужчины отправились туда, оставивъ дамъ. Мы, французы, не удалялись. Капитанъ Баратье вздумалъ возобновить свои любезности; онъ объявилъ себя обожателемъ женскаго пола, рабомъ женщинъ; говорилъ такъ восторженно о чувствѣ, которое онъ будетъ питать къ дамѣ своего сердца, что возбудилъ въ дамахъ искренній смѣхъ. Онѣ, я думаю, еще не встрѣчали такого страстнаго селадона. Однако, опасаясь, чтобы онъ не зашелъ слишкомъ далеко въ своей болтовнѣ, я подошелъ къ старшей дѣвицѣ и шепнулъ ей, что обожатель женщинъ въ то-же время отличнѣйшій музыкантъ, и склонилъ ее вопросить его сыграть. Едва эта просьба была выражена, какъ Баратье пошелъ за своимъ инструментомъ. Игра его оказалась дѣйствительно лучше его любовнаго бреда. Онъ переходилъ отъ нѣжной мелодіи къ веселой, воинственной и производилъ ими большой эфектъ. Его очень благодарили за доставленное удовольствіе. Между тѣмъ, въ сосѣдней комнатѣ продолжалась игра на огромныя суммы. Столы были завалены золотомъ и ассигнаціями. Ужинали очень поздно, потомъ отвели насъ въ отдѣльный флигель, гдѣ были приготовлены постели, и каждому изъ насъ дали по слугѣ.
На другой день, мы только встали нѣсколько ранѣе другихъ; прочее-же общество, проигравъ всю ночь, еще спало и собиралось выйти не ранѣе, какъ черезъ нѣсколько часовъ. Между тѣмъ, мы пошли гулять въ большой садъ, въ которомъ были длинныя липовыя аллеи, хотя деревья еще едва распускались. Пришли намъ сказать, что все общество собралось въ столовой къ завтраку. Мы нашли тутъ и мужчинъ и дамъ. Г. Скорупа сказалъ мнѣ, что надо собираться въ путь, чтобы поспѣть до вечера къ помѣщику Ширяю.
Раскланявшись съ обществомъ и поблагодаривъ г. Искрицкаго за гостепріимство, я послѣдовалъ за г. Скорупою. Съ нами ѣхалъ также г. Скляревичъ. На полдорогѣ мы остановились въ большой еврейской харчевнѣ, чтобы накормить лошадей; а сами пили чай. Проѣхавъ еще 25 верстъ и нѣсколько деревень, принадлежавшихъ г. Ширяю, богатому землевладѣльцу, мы прибыли вечеромъ въ село Гордѣевку, и подъѣхали къ дому въ два этажа. Окна и лѣстница были ярко освѣщены. Въ передней встрѣтилъ насъ хозяинъ, которому я былъ представленъ, какъ докторъ. Пройдя съ нами нѣсколько скромно меблированныхъ комнатъ, хозяинъ ввелъ насъ въ большую гостиную. Здѣсь мы нашли многочисленное общество мужчинъ и дамъ. Г. Ширяй представилъ насъ своей супругѣ, занимавшей съ другими дамами большой диванъ. Господа Скорупа и Скляревичъ подошли къ ней и поцѣловали у нея руку. Г. Ширяй былъ мужчина средняго росту, лѣтъ сорока и очень красный въ лицѣ. На немъ былъ изящный голубой фракъ, но манеры его были простоватыя, что не мѣшало ему оказывать мнѣ учтивость. Жена его, немногимъ моложе его, но еще красивая собою, не отличалась наряднымъ туалетомъ. У нея были сынъ и дочь, 13-ти и 14-ти лѣтъ. Она посадила насъ около себя и вступила въ разговоръ съ г. Скорупою на русскомъ языкѣ. Я догадывался, что она распрашивала обо мнѣ; потомъ она обратилась ко мнѣ, говоря мнѣ по-французски, что въ домѣ ихъ живетъ французскій полковникъ Эскюдье, который не вышелъ потому, что боленъ. Она отзывалась о немъ съ большою похвалою. Я замѣтилъ, что многіе изъ общества съ любопытствомъ меня разсматривали, но никто не обратился ко мнѣ ни съ единымъ словомъ. Общество состояло изъ 70--80 человѣкъ, на половину поляковъ. Такъ какъ я ни съ кѣмъ не говорилъ, то мнѣ оставалось только одно, дѣлать наблюденія. Мужчинъ было нѣсколько менѣе числомъ, нежели женщинъ; тутъ были разные возрасты, разные костюмы и разныя состоянія и, можно сказать, разныя степени образованія,-- смѣсь, нерѣдко встрѣчающаяся въ провинціи. Пожилые поляки были въ усахъ, одѣты въ кафтаны съ откинутыми на плечи рукавами и въ желтыхъ или въ красныхъ сапогахъ; но молодежь польская щеголяла во французскомъ фракѣ и шелковыхъ чулкахъ. Русскіе-же, какъ пожилые, такъ и молодые, носили фраки всякихъ цвѣтовъ, но старомодные и высокіе, такъ называемые суворовскіе, сапоги съ шелковою кистью напереди. Изъ военныхъ были только три офицера въ мундирахъ. Вообще русскіе обходились безцеремонно, а поляки отличались предупредительностью. Между русскими и польскими дамами замѣчалась тоже не малая разница. Первыя, особенно не молодыя уже, сидѣли чинно на креслахъ вдоль стѣнъ. Платья на нихъ были темнаго цвѣта; волоса спрятаны подъ головнымъ уборомъ; на шеѣ никакихъ украшеній. Большая часть изъ нихъ отличались дородностью. Онѣ или молчали угрюмо, или говорили другъ съ другомъ вполголоса. Зато старыя польки щеголяли туалетомъ не по лѣтамъ, и очень живо между собою болтали. Онѣ были одѣты декольте, по тогдашней модѣ, и выказывали чрезмѣрныя и устарѣлыя прелести. На шеѣ носили жемчугъ или брильянты. Подъ кружевными косынками, завязанными у подбородка, виднѣлись густые, завитые волоса, или природные, или фальшивые. Лица у многихъ были набѣлены и нарумянены. Платья на этихъ дамахъ были яркихъ цвѣтовъ, или краснаго, или зеленаго, по тогдашней модѣ, а сверхъ платья надѣты были на нихъ кашемировыя шали, въ которыхъ онѣ кутали свои черезъ-чуръ пластичныя по причинѣ узкихъ юбокъ формы.
Перейду теперь къ русскимъ и польскимъ дѣвицамъ. Почти всѣ были хорошенькія, всѣ говорили по-французски получше маменекъ: у всѣхъ почти глаза были голубые или сѣрые; темнорусые или черные волосы, заплетенные въ косы, которыя положены были вокругъ головы и прикрѣплялись черепаховымъ съ золотыми украшеніями гребнемъ; передніе-же волосы были завиты и придерживались у висковъ крошечными гребешками: это очень шло къ милымъ личикамъ. Узкія и почти прозрачныя платья выказывали прелестныя формы и давали дѣвицамъ видъ олимпійскихъ богинь. Польки были граціознѣе въ движеніяхъ и походкѣ, и сложены стройнѣе, нежели русскія. Мнѣ показалось, что онѣ посмѣивались надъ послѣдними, вѣроятно надъ ихъ туалетомъ, который уступалъ ихъ собственному. Однако, и между русскими были и крайня и нарядныя. Онѣ тоже сходились въ кучку, перешептывались и громкимъ смѣхомъ заявляли, что и онѣ умѣютъ находить слабыя стороны въ своихъ соперницахъ. Мои наблюденія простирались и на нравственныя стороны общества, состоявшаго изъ двухъ сосѣднихъ и одноплеменныхъ націй, но вмѣстѣ съ тѣмъ и враждебныхъ другъ другу. Русскіе помнили старинныя гоненія поляковъ, а этимъ памятно было ихъ мщеніе. Поляки были въ отчаяніи, что подпали подъ иго презираемыхъ ими враговъ, но не смѣли обнаруживать своей злобы, тѣмъ болѣе, что не предвидѣлось скораго освобожденія. Наружно они, напротивъ, доказывали желаніе сойтись. Въ этомъ обществѣ происходила какъ-бы комедія, въ которой каждый игралъ какую-нибудь роль, потому что во всѣхъ ихъ взаимныхъ учтивостяхъ не было и тѣни правды. Русскіе косились на поляковъ за ихъ преимущество въ свѣтскомъ тонѣ и образованіи, не нравился имъ и костюмъ польскій, рѣзко выставлявшій ихъ національность. Но и надъ щегольствомъ іюльскихъ юношей они втихомолку посмѣивались. Между дамами обѣихъ націй происходилъ такой-же разладъ. Пуще всего гнѣвались русскія маменьки на своихъ сыновей и ихъ молодыхъ товарищей за то, что они ухаживали и увивались около польскихъ дѣвицъ. Правда, что эти дѣвицы обладали, кромѣ свойственной имъ притягательной силы, также умомъ, и такимъ образомъ вдвойне увлекали молодыхъ людей. Польскія матери, въ свою очередь, косо посматривали на свою молодежь, если она увлекалась русскими красавицами и намѣренно говорила съ ними по-русски. Каждое слово на этомъ ненавистномъ языкѣ, доходя до ихъ слуха, приводило ихъ въ гнѣвъ. И, не смотря на всѣ эти поводы къ презрѣнію, къ ненависти и отвращенію, каждый скрывалъ свои мысли подъ личиною лести и любезности, которая въ состояніи была обмануть непривычный глазъ насчетъ истинныхъ чувствъ общества. Только любовныя объясненія могли считаться искренними.
Вскорѣ въ столовой подали самоваръ и всѣхъ позвали къ чаю. Хозяйка любезно старалась услужить каждому. Къ концу чая, въ сосѣдней залѣ раздалась музыка. Всѣ отправились туда и разсѣлись но стульямъ, разставленнымъ какъ для театральнаго представленія. Когда всѣ заняли свои мѣста, на сцену вышли четверо дѣвушекъ 14-ти и 15-ти лѣтъ, крѣпостныя г. Ширяя; онѣ были одѣты казачками и тотчасъ-же начали оживленную пляску, восхитившую все общество. Затѣмъ онѣ удалились и, немного погодя, воротились въ другихъ костюмахъ: двѣ изъ нихъ были одѣты въ сарафанахъ и въ кокошникахъ, двѣ другія мальчиками въ русской свиткѣ, обшитой золотымъ галуномъ, въ красной бархатной шапкѣ и въ красныхъ сапогахъ со шпорами. Онѣ протанцовали національный русскій танецъ, который поэтому и не удостоился отъ польской половины общества такихъ похвалъ, какъ казачекъ. Послѣ этого представленія, стулья были убраны и молодежь открыла балъ. Онъ начался съ полонеза, въ которомъ участвовали и пожилые мужчины и дамы. Когда пары нѣсколько разъ обошли залу кругомъ, продолжая шествіе черезъ другія комнаты, каждый кавалеръ привелъ свою даму обратно на мѣсто; затѣмъ заиграли краковякъ, и молодежь, точно встрепенувшись, бросилась выбирать себѣ дамъ. Поляки и польки танцовали съ особеннымъ увлеченіемъ и совершенствомъ; къ танцу примѣшали веселыя пѣсни, что еще болѣе наэлектризовало молодежь, и не удивительно, если русскіе молодые люди влюбились тутъ въ прелестныхъ полекъ, а поляки въ русскихъ красавицъ. Впрочемъ, свадьбы между обѣими недружелюбными націями -- не рѣдкость.
Позвали къ ужину. Онъ былъ накрытъ въ столовой, большой комнатѣ, лишенной всякаго украшенія, какъ и всѣ прочія комнаты. Столы были разставлены покоемъ и такъ узки, что я удивлялся тѣснотѣ, которая отъ этого происходила для сидѣвшихъ другъ противъ друга. И тутъ мужчины сѣли по одну сторону, а дамы по другую. Я замѣтилъ, что музыканты оркестра были служителями дома, такъ какъ они служили намъ за ужиномъ. Ужинъ былъ обильный, но далеко не изысканный. Когда встали изъ-за стола, каждый, перекрестившись передъ образомъ, пошелъ благодарить хозяйку дома. Танцы продолжались и послѣ ужина, когда служители успѣли убрать со стола и сами поужинать. Зато послѣ музыка своими нестройными звуками обличала слишкомъ усердное утоленіе жажды музыкантовъ. Но это не мѣшало молодежи съ новыми силами предаваться танцамъ почти до утра.
Господа Скорупа и Скляревичъ, чувствуя большую склонность отдаться морфею, предложили и мнѣ послѣдовать ихъ примѣру. Я согласился, и насъ повели въ сосѣдній флигель, гдѣ по сторонамъ коридора расположены были нумерованныя комнаты, какъ въ какомъ-нибудь отелѣ. Это были комнаты, назначенныя для гостей. Каждому изъ насъ дали но одной комнатѣ съ постелью. На другое утро хотѣлось мнѣ повидать нашего полковника. Онъ находился въ этомъ-же флигелѣ и очень былъ радъ моему приходу, тѣмъ болѣе, что я подалъ ему совѣтъ насчетъ его здоровья. Но онъ не въ состояніи былъ много говорить, и потому я удалился. Нѣкоторые гости уѣхали домой прямо съ бала, другіе, переночевавъ, собирались уѣхать; такъ что къ завтраку оставались только человѣкъ двадцать, да и тѣ должны были скоро ѣхать.