На разстояніи полуторы мили отъ Сенъ-Мало, въ сторонѣ отъ большой дороги, окруженный сверкающею бѣлою стѣной, стоялъ огромный, бѣлый, сверкающій замокъ, увѣнчанный такимъ множествомъ красныхъ башенокъ и остроконечныхъ украшеній что, казалось, каждая изъ комнатъ верхняго этажа обладаетъ своею особою кровлей и не поддерживаетъ никакихъ сношеній съ своею сосѣдкой. Полоса земли лежавшая между наружною стѣной и домомъ и бывшая, вѣроятно, когда-то садомъ, поросла вся сорною травой и репейникомъ, удержавъ на себѣ лишь кое-гдѣ одинокій чахлый вязъ или тополь, вѣтви которыхъ, оторванныя отъ нихъ зимнею вьюгой, сохли у подножія ихъ, тутъ же гдѣ упали. Къ большимъ воротамъ, выходившимъ на большую дорогу, не было протоптано тропинки, и одного взгляда на нихъ было достаточно для того чтобъ убѣдиться что они не раскрывались уже въ теченіи долгаго времени; нижняя часть ихъ была засыпана землей, и терновый кустъ росшій непосредственно за ними внутри двора просовывалъ свои вѣтви сквозь рѣшетку ихъ наружу, какъ бы пытаясь вырваться на волю изъ этого унылаго запустѣнія.
Недалеко отъ большихъ воротъ находилась калитка, запертая цѣпью и висячимъ замкомъ. Каждое утро, въ половинѣ пятаго, какъ зимой такъ и лѣтомъ, женщина съ жесткими чертами лица, въ бретонскомъ чепчикѣ и въ синей юбкѣ, подводила къ этой калиткѣ осла, нагруженнаго двумя большими корзинами, отпирала ее ключемъ, висѣвшимъ на стальной цѣпочкѣ у нея на шеѣ, запирала ее снова, въ то же мгновеніе какъ выходила изъ нея, и медленными шагами отправлялась по направленію къ рынку, въ Сенъ-Мало. Черезъ три часа она возвращалась съ полными корзинами и входила въ калитку, такъ же молча и быстро какъ и выходила изъ нея.
По воскресеньямъ и праздникамъ въ память святыхъ, она отправлялась ко входу за часъ до полудня и стояла тамъ съ ключемъ въ рукахъ, пока не подъѣзжала наемная карета и изъ нея не выходилъ священникъ. Когда онъ останавливался прямо у калитки, она отворяла ее лишь настолько чтобъ онъ могъ пройти въ нее. Затѣмъ она протягивала сквозь рѣшетку деньги извощику, заперевъ предварительно входъ, и возвращалась въ домъ въ сопровожденіи священника. Вечеромъ наемная карета снова являлась, и священникъ уѣзжалъ.
Вы могли бы мѣсяцы наблюдать за мрачнымъ бѣлымъ замкомъ, не замѣчая въ., немъ, исключая вышеописаннаго, никакого признака жизни, пока разъ священникъ не явился вдругъ въ сопровожденіи двухъ дамъ, изъ которыхъ старшей показалось довольно трудною задачей проложить себѣ путь черезъ дворъ, среди валявшихся на немъ вѣтвей и сорныхъ травъ. На этотъ разъ, карета дожидалась у входа, и старшая дама возвратилась въ ней въ Сенъ-Мало одна.
Мрачный бѣлый замокъ этотъ былъ монастырь Скорбящей Богородицы, настоятельницей котораго была дѣвица (называемая ex officio Madame) Сенъ-Реми, -- монастырь, подобіе которому встрѣчается нынѣ весьма рѣдко, обитель въ родѣ la Trappe, гдѣ женщины которымъ опостылѣлъ свѣтъ или которыя сами опостылѣли своимъ родственникамъ проводили жизнь свою въ уныломъ бездѣйствіи. Угрюмый, бѣлый замокъ этотъ знавалъ когда-то и лучшіе дни. Было время когда благородныя дѣвицы обогощали его своимъ приданымъ, и доходы его содержали всѣхъ бѣдныхъ жившихъ на разстояніи четырехъ миль вокругъ него. "Іюльскіе дни" измѣнили все это. Изо всѣхъ своихъ обширныхъ владѣній онъ сохранилъ за собой лишь кусокъ пустынной земли, на которой стоялъ. Одна за другой затворницы, которыхъ заставили искать здѣсь убѣжище тѣ страшныя былыя времена, умирали, и мало новыхъ являлось замѣщать ихъ. По свѣту распространилось убѣжденіе что можно исполнять долгъ свой въ отношеніи къ Богу и къ ближнимъ своимъ и не поступая въ число сестеръ монастыря. Кромѣ того стали являться затрудненія насчетъ заключенія молодыхъ дѣвушекъ въ монастыри, не существовавшія въ тѣ дни когда lettres de cachet располагали судьбой ихъ провинившихся братьевъ. Вѣкъ сталъ не то чтобы много лучше, полагаю я къ сожалѣнію, но за то гораздо практичнѣе, и однимъ изъ признаковъ этого было и то что монастырь Скорбящей Богородицы измѣнилъ своему исключительно религіозному направленію и сталъ принимать пансіонерокъ, не дѣлавшихъ и не принуждаемыхъ дѣлать никакихъ обѣтовъ. Измѣненіе это произошло поневолѣ, ибо иначе обитель не имѣла бы средствъ содержать свою настоятельницу и девять благородныхъ отшельницъ, оставшихся еще отъ стараго r é gime.
Бываютъ монастыри и монастыри. Я полагаю что не мѣшаетъ прибавить щепотку соли къ тѣмъ пылкимъ описаніямъ которыя мы слышимъ иногда о блаженномъ покоѣ и тихомъ счастіи монастырской жизни; но за то слѣдуетъ также нерѣдко высыпать полную солонку изъ противоположной картины, рисуемой намъ иногда Эксетеръ-Галлемъ. Въ иныхъ рукахъ угрюмый бѣлый замокъ близь Сенъ-Мало могъ бы сдѣлаться прекраснымъ представителемъ перваго монастырскаго типа, съ прибавленіемъ впрочемъ щепотки соли; подъ управленіемъ Madame Сенъ-Реми онъ не могъ дойти ни до чего подобнаго второму типу. Крайняя нужда заставила ее предпринять измѣненіе это, и будь она менѣе невозмутимаго характера, она можетъ-быть дала бы почувствовать это тѣмъ на которыхъ никогда не могла смотрѣть иначе какъ на нежеланныхъ гостей. Она была принуждена принять нѣсколькихъ пансіонерокъ чтобъ имѣть возможность сводить концы съ концами, но ни единымъ изъ правилъ среди которыхъ она дожила до сѣдыхъ волосъ не пожертвовола бы она съ цѣлью привлечь или удержать ихъ. Въ замкѣ было довольно мѣста, но недостаточно средствъ для содержанія двухъ отдѣльныхъ заведеній, и такъ какъ невозможно было требовать отъ монахинь чтобъ онѣ измѣнили свой образъ жизни ради пансіонерокъ, то послѣднія должны были подчиняться образу жизни монахинь.
Считаю долгомъ заявить съ самаго начала что въ исторіи Madame Сенъ-Реми не было ничего романическаго. Не было ни обманутой любви, ни ранняго горя, ни благородныхъ друзей, ни разрушенныхъ надеждъ, ничего что бы могло бросить на жизнь ея тѣнь, сгустившуюся съ теченіемъ времени въ тотъ мракъ среди котораго она жила и дышала, принуждая жить и дышать въ немъ и все окружающее ее. Черезъ недѣлю послѣ своей свадьбы, отецъ ея отправился подъ Ватерлоо, гдѣ онъ и палъ, а мать ея умерла въ этомъ самомъ монастырѣ, давъ ей тамъ жизнь. Ближайшіе родственники ея по мужской линіи принуждены были бѣжать изъ Франціи для избѣжанія участи Нея. Не было никого кто бы позаботился о сиротѣ, кромѣ тѣхъ которые закрыли глаза ея матери, и такимъ образомъ монастырь сталъ ея родиной, ея пріютомъ, всѣмъ ея міромъ, а съ теченіемъ времени и предметомъ ея попеченій.
Число пансіонерокъ доходило лишь до девяти, соотвѣтственно числу монахинь. Всѣ онѣ вставали въ пять часовъ, сами перестилали свои постели и убирали свои комнаты, исключая сухопарой Бретонки закупавшей провизію и готовившей изъ нея кушанье, другой прислуги не было. Отъ шести до восьми всѣ сидѣли въ мертвомъ молчаніи ничего не дѣлая. Это называлось meditation и считалось весьма важной обязанностью. Какіе поводы къ размышленію могла доставлять имъ ихъ унылая, безполезная жизнь. Онѣ сидѣли устремивъ глаза на пустыя бѣлыя стѣны, съ мыслями не менѣе пустыми какъ онѣ. Въ восемь часовъ по чашкѣ кофе и по куску хлѣба раздавалось монахиней или пансіонеркой, исполнявшей эту должность поочередно, и затѣмъ начиналась занятія. Въ продолженіи цѣлыхъ ста лѣтъ монастырь славился своимъ искусствомъ дѣлать красивыя полотенца съ бахрамой и разноцвѣтнымъ шитьемъ на концахъ. Всѣ эти полотенца были одного размѣра, однихъ цвѣтовъ, одного узора. Монахини могли бы вышивать ихъ съ закрытыми глазами; однообразіе этой работы тяготило пансіонерокъ; но въ ней не допускалось никакого измѣненія, никакого уклоненія отъ разъ принятыхъ правилъ. Столько-то шитья и вышивокъ, ни болѣе ни менѣе, должно было быть сдѣлано въ назначенный для этого срокъ, а разъ въ недѣлю Бретонка относила произведенія эти въ городъ на продажу. Въ десять часовъ являлся завтракъ, а затѣмъ наступала прогулка для тѣхъ кому было угодно пользоваться ею, состоявшая изъ разхаживанія взадъ и впередъ по террасѣ; позади замка гуляли всегда по три вмѣстѣ -- двѣ пансіонерки съ монахиней или же двѣ монахини съ пансіонеркой. Дозволялось еще гулять одной, но двумъ вмѣстѣ никогда. Въ полдень снова наступало m é ditation на два часа, а потомъ -- работа, безконечное шитье и вышиваніе, длившееся до обѣда, послѣ котораго онѣ могли дѣлать что хотѣли до шести, когда два часа m é ditation долженствовали приготовить ихъ къ постели, если и не ко сну. Не было никакого намека на пріобрѣтеніе какихъ-либо свѣдѣній или на взаимное содѣйствіе къ усовершенствованію какого-либо рода. Монахини давно уже погрузились въ состояніе близкое къ нравственному отупѣнію, а тѣ изъ пансіонерокъ которыя успѣли уже прожить здѣсь нѣсколько времени слѣдовали ихъ примѣру. Развлеченій не допускалось никакихъ; письма не писались и не получались; посѣтителей, исключая священника, пріѣзжавшаго по праздникамъ, никогда не принимали; исключая Бретонки никто никогда не выходилъ изъ замка. Даже та часть пустыря, бывшаго когда-то садомъ, съ которой видна была дорога, была запрещеннымъ мѣстомъ.
Такова была ежедневная жизнь въ монастырѣ Скорбящей Богородицы. Такова была она тамъ, когда Madame Сенъ-Реми впервые увидала свѣтъ среди мрачныхъ стѣнъ его, таковой, вѣроятно, долженствовала она и остаться до той поры когда послѣдняя изъ монахинь предстанетъ предъ лицо Судіи своего.
Несмотря на все это, Эванжелика Ст. Реми не была безсердечною женщиной. При всемъ своемъ холодномъ, внутреннемъ обращеніи она была по своему добра къ особамъ порученнымъ ея попеченію, и когда какая-нибудь пансіонерка возмущалась, что стучалось иногда, противъ убійственнаго однообразія своей жизни, или заболѣвала отъ него, то она не выражала никакого инаго чувства кромѣ удивленія. Сердитое слово никогда не срывалось съ устъ ея. Возмущенію она противостояла терпѣливою рѣшительностію, за больными ухаживала съ рѣдкимъ самоотверженіемъ. Непокорныя усмирялись рано или поздно, больныя умирали или выздоравливали, какъ было Богу угодно. Лишь одна система ихъ жизни была непоколебима.
Что касается до пансіонерокъ, то пріемъ ихъ скоро бы прекратился, еслибы первыя молодыя дѣвицы поступившія подъ надзоръ Madame Сенъ-Реми были обыкновенными лицами своего пола и общественнаго круга. Къ счастію, или если хотите къ несчастію, онѣ были не таковы. Строгія правила монастыря и твердость характера его настоятельницы заставляли многихъ духовныхъ лицъ, повѣренныхъ семейныхъ тайнъ, рекомендовать обитель эту какъ мѣсто временнаго заключенія для дочерей вышедшихъ изъ повиновенія родительской власти, и послѣднія оставляли стѣны его настолько укрощенными, настолько готовыми загладить прошлое и согласными заранѣе на всѣ условія необходимыя для ихъ освобожденія, что слава системы Madame Сенъ-Реми разнеслась во всѣ стороны, и она могла бы легко удвоить число своихъ питомицъ, еслибы пожелала этого.
Она, бѣдная простая женщина, жившая такъ далеко отъ свѣта и соблазновъ его, ничего объ этомъ не знала. Судя о плоти людской по маленькимъ чернымъ овечкамъ присоединявшимся отъ времени до времени къ ея паствѣ, она приносила благодареніе судьбѣ, избавившей ее отъ искушеній лукаваго, и имѣя дѣло все лишь съ непокорными и виновными, она довольно естественнымъ образомъ пришла къ заключенію что все было преступно и непокорно по ту сторону сверкающихъ бѣлыхъ стѣнъ. Еслибъ она знала даже всю правду, то вѣроятно и тогда взяла бы на себя возложенную на нее какъ долгъ неблагодарную задачу; но измѣнить систему свою съ цѣлію сдѣлать задачу эту менѣе трудною и опасною.... Нѣтъ, ни за что въ мірѣ! Даже еслибы смерть и безуміе были слѣдствіями ея.
Она чуть было не узнала какими глазами внѣшній міръ смотритъ на ея дѣятельность, отъ изящно одѣтой дамы которой было такъ трудно протащить шлейфъ свой черезъ репейникъ покрывшій дорогу отъ калитки къ замку. По своему обыкновенію, послѣдняя сдѣлалась уже было чрезвычайно сообщительна касательно своихъ частнымъ дѣлъ, какъ вдругъ священникъ прервалъ ее.
-- Если не ошибаюсь, миледи Виллертонъ подробно писала уже объ этомъ предметѣ Madame Сенъ-Реми? сказалъ онъ.
Madame Сенъ-Реми утвердительно кивнула головой.
-- Итакъ, мнѣ кажется, вамъ не остается сообщить ничего болѣе, къ тому же насъ ждутъ въ капеллѣ и....
-- О, пожалуста, не стѣсняйтесь мною. Милая мистрисъ Виллертонъ была такъ добра, написавъ вамъ все. Это такъ похоже на нее. Я.... я право не знала хорошенько что сказать. Я такъ этому рада.
-- Не угодно ли, Madame, проститься съ Mademoiselle, дочерью ея? Она находится теперь въ трапезной, спросила настоятельница.
-- О Боже мой! какая это будетъ сцена! Я думаю, мнѣ слѣдовало бы, но.... знаете ли, дорогая моя Madame Сенъ-Реми, я принуждена была сказать ей неправду чтобы только потихоньку увезти ее отъ ужасныхъ людей этихъ въ Діеппѣ. Я сказала что мы ѣдемъ на Парижскую выставку, лишь на день или на два; а уѣхавъ оттуда, я сказала Констанціи что заѣду сюда сперва въ гости. Она думаетъ что мы пріѣхали сюда только въ гости, дорогая моя Madame Сенъ-Реми. Я думала лучше сдѣлать сказавъ ей это; что, это было очень дурно съ моей стороны?
-- Въ моихъ правилахъ говорить всегда полную правду, какъ бы она ни была непріятна, сударыня.
-- О да, конечно; но вы такъ тверды духомъ и такъ умны. Вы, я думаю, ужь привыкли къ сценамъ. Я не выношу ихъ. Ахъ, еслибъ я была такъ же тверда духомъ какъ вы!
-- Должна ли я понять изъ словъ вашихъ что вы не желаете видѣться съ молодою дѣвицей и проститься съ ней?
-- Ахъ, еслибъ я могла потихоньку уѣхать безъ этого, я была бы такъ рада!
-- Вы свободны дѣлать что вамъ угодно, сударыня.
-- А.... а вы будете добры къ ней, милая Madame Сенъ-Реми? Она такое балованное дитя у меня. Обѣщайте мнѣ быть къ ней очень доброй.
-- Если вы не вполнѣ довѣряете мнѣ, сударыня...
-- Ахъ нѣтъ, я право довѣряю вамъ вполнѣ. Но я вижу, вы спѣшите къ богослуженію. Кстати, вы знаете вѣдь что дочь моя протестантка?
-- Подъ моимъ попеченіемъ находятся еще двѣ дѣвицы тоже протестантки. Здѣсь не допускается никакого вмѣшательства въ вѣроисповѣданіе ихъ.
-- Какъ это хорошо! Какъ вы вѣротерпимы и добры! О, я увѣрена что она будетъ здѣсь вполнѣ счастлива. Могу я выдти отсюда тою же дорогой по которой пришла? Не покажетъ ли мнѣ кто-нибудь дорогу? Я увѣрена что заблужусь въ этомъ огромномъ домѣ.
-- Я сама доведу васъ, сударыня, до того мѣста откуда вамъ можно будетъ видѣть выходъ, сказала настоятельница, поднимаясь съ мѣста.
Такимъ образомъ мистрисъ Конвей удалилась. На этотъ разъ она не обращала большаго вниманія на репейникъ. Еслибы за нею гнался какой-нибудь дикій звѣрь, она не могла бы бѣжать болѣе легкими шагами по неровной почвѣ. Она бѣжала отъ "сцены", и сочла себя внѣ опасности лишь проѣхавъ половину дороги къ Парижу.
"Ахъ, какое ужасное мѣсто! думала она, вспоминая объ угрюмомъ монастырѣ и его пустыхъ комнатахъ.-- Я бы умерла проживъ тамъ недѣлю. Но это будетъ въ пользу ей, маленькой обманщицѣ! Да и дорогая Джертруда не стала бы совѣтовать отвезти ее туда, не будь это такое мѣсто какое для нея нужно."
Чрезвычайно утѣшительно говорить, когда все идетъ хорошо: "посмотрите какъ я былъ предусмотрителенъ", также какъ и сложить всю огвѣтственность на своего задушевнаго друга, когда дѣло оказывается плохо, спрашивая его или ее, какъ могли они дать такой неосновательный совѣтъ. Этимъ утѣшеніемъ обладала и мистрисъ Конвей. Въ ея себялюбивой мелкой душѣ не шевельнулось ни тѣни упрека за то на что она осудила дочь свою. Она постоянно находилась въ глубокомъ страхѣ насчетъ того что будутъ говорить объ ней люди, но когда щитомъ и броней ея была такая уважаемая и великосвѣтская особа какъ мистрисъ Виллертонъ, то люди могли говорить что имъ угодно, или что еще лучше, должны были молчать. Она постаралась разгласить повсюду что она оставила Констанцію во Франціи, руководясь чужимъ совѣтомъ.
-- Я право не знала что мнѣ дѣлать, увѣряла она.-- Она такъ впечатлительна, милое дитя, а въ Діеппѣ вовсе не слѣдили за ней. Позволяли молодому человѣку этому навѣщать ее и такъ далѣе. Бѣдное дитя просто погибло бы, еслибы лучшій другъ мой, мистрисъ Виллертонъ, не указала мнѣ на самое подходящее мѣсто для нея. Прекрасное мѣсто, гдѣ она будетъ пользоваться всевозможными попеченіями и уроками, пока не забудетъ эту дѣтскую фантазію. Не правда ли, какъ добра милая мистрисъ Виллертонъ?
Иногда все это говорилось въ присутствіи ея драгоцѣннаго друга, и со временемъ обѣ онѣ пришли къ убѣжденію что онѣ дѣйствительно поступили чрезвычайно благоразумно и хорошо.
Священникъ сопровождавшій въ монастырь мистрисъ Конвей и Констанцію провелъ послѣднюю въ трапезную, прося ее подождать тамъ пока ея мать поговоритъ съ Madame Реми. Маленькая Конъ вошла туда, ничего не подозрѣвая, и нашла тамъ двухъ дѣвушекъ, одинаковыхъ съ нею лѣтъ, стоявшихъ у одного изъ оконъ. Вполнѣ вѣря выдумкѣ своей матери, убѣдившей ее что онѣ пріѣхали сюда въ гости, она сочла ихъ за дочерей хозяйки дома и остановилась у дверей въ ожиданіи ихъ привѣта.
Одна изъ нихъ была высокая брюнетка съ лицомъ, можетъ-быть, черезчуръ открытымъ и рѣшительнымъ, по мнѣнію тѣхъ которые любятъ въ женщинѣ женственность. Это было одно изъ тѣхъ смѣло очерченныхъ, выразительныхъ лицъ которое, увидавъ его на скамьѣ подсудимыхъ, мы назвали бы недобрымъ, а взглянувъ на него надъ постелью больнаго въ госпиталѣ -- полнымъ благороднаго самоотверженія. Станъ ея тонкій и гибкій былъ одинъ изъ тѣхъ которые заставляютъ сравнивать добрыхъ дѣвушекъ съ сильфидами, а злыхъ со змѣями. Такъ много, какъ видите, зависитъ отъ обстановки. Я думаю что еслибы втораго Меланхтона призвали въ судъ за нанесеніе имъ побоевъ женѣ своей, то журналисты по пенни за строчку непремѣнно описали бы его "человѣкомъ звѣрскаго вида, двадцати пяти лѣтъ отъ роду"; а еслибы мистеръ Рёшъ избѣгнулъ висѣлицы и сдѣлался бы лордомъ-меромъ, то намъ пришлось бы не разъ слышать о "благодушномъ выраженіи лица его", при разныхъ городскихъ празднествахъ. Гельмина Лафуре обладала какъ наклонностями, такъ и наружностію съ помощью которыхъ обстоятельства могли бы сдѣлать изъ нея русскую Екатерину или Іоанну д'Аркъ, живи она въ былые дни -- Флоренсу Найнтингель или мистрисъ Маннингъ, будь она призвана на подобное поприще въ наше время.
Собесѣдница ея была слегка кривобока, не черноволоса и не бѣлокура, не хороша и не дурна; въ ея наружности ничто не обращало вниманія, исключая лежавшей на лицѣ ея печати страданія и безнадежнаго унынія. Она была старшей изъ пансіонерокъ и имя ея было Мари Марсанъ. Обѣ онф стояли обратясь спиной къ подходившей къ нимъ Констанціи, молча смотря изъ окна на большія запертыя ворота и на клочекъ бѣлой дороги, виднѣвшейся сквозь рѣшетку. Смотрѣть на этотъ обращикъ внѣшняго міра считалось запрещеннымъ наслажденіемъ, и имъ бы не позволили пользоваться онымъ, еслибы всѣ монахини и остальныя пансіонерки не находились въ это время въ капеллѣ въ ожиданіи обѣдни. Такъ какъ третьей протестантки пока не было, то ихъ оставляли иногда вдвоемъ.
Шелестъ платья Констанціи, въ ту минуту какъ она садилась на жесткую скамью у стола, заставилъ обернуться высокую дѣвушку.
-- Mademoiselle, вѣроятно, та молодая Англичанка которую мы ожидали въ теченіи послѣднихъ трехъ дней? спросила она низкимъ, но мягкимъ и располагающимъ къ себѣ голосомъ.
-- Я миссъ Конвей, возразила Констанція,-- а вы, вѣроятно, Mademoiselle Сенъ-Реми?
-- Фамилія моя Лафуре, гордо отвѣчала та.-- Благодаря Бога, у меня нѣтъ ни родныхъ, ни близкихъ въ этомъ домѣ. Позвольте представить вамъ дѣвицу Мари Марсанъ. Мы обѣ протестантки. Вслѣдствіе этого мы и лишены сегодня общества третьей особы, играющей роль шпіона; всѣ остальныя теперь въ капеллѣ.
-- О, замолчи, Гельмина! воскликнула подруга ея,-- тебя могутъ подслушать!
-- Если вы полагаете что я способна быть шпіономъ, начала Констанція, берясь за свои перчатки и зонтикъ, положенные ею на столъ,-- то я....
-- Не бойтесь. Вамъ никогда не представится случая на это, исключая одного раза въ недѣлю, въ это время, еслибы вы и захотѣли быть имъ. Намъ тремъ не позволятъ оставаться вмѣстѣ, будьте увѣрены въ этомъ, возразила Гельмина.
-- Я не понимаю васъ, Mademoiselle, сказала Констанція, начиная чего-то бояться.
-- Скоро поймете. Можно спросить васъ, не прослывъ въ глазахъ вашихъ за навязчивую особу, за что васъ сослали сюда?
-- Я пріѣхала сюда въ гости съ моей матерью.
-- А! Это что-то новенькое. Она дѣйствительно мать вамъ эта дама что проходила сейчасъ съ вами по лугу?
-- Да.
-- Ваша родная мать?
-- Какъ странно вы на меня смотрите? Что хотите вы сказать?
-- Бѣдное дитя! Подите сюда, сюда, отойдите отъ этого окна, подойдите вотъ сюда и взгляните на прекрасные холмы эти, на которыхъ мнѣ знакомъ каждый камешекъ. Подите сюда, и я скажу вамъ за что меня сослали сюда. И Гельмина скорѣе потащила, нежели повела ее къ противоположному окну.
-- Меня сослали сюда, продолжала она,-- за то что я не хочу идти замужъ за того кого двоюродный братъ мой (онъ же и опекунъ мой) назначилъ мнѣ въ мужья, а хочу идти замужъ за того кого я сама себѣ назначила. Понимаете вы меня? У меня нѣтъ ни отца ни матери. Еслибъ они были живы и сослали бы меня въ это.... это мѣсто -- я бы никогда не назвала ихъ болѣе этимъ именемъ. Пусть лучше вамъ будетъ съ самаго начала извѣстно куда вы попали, да кромѣ того, мнѣ становится легче, если я могу высказать кому-нибудь все. Вы въ тюрьмѣ, въ смирительномъ домѣ! Боже мой? да вы просто въ аду на землѣ! воскликнула она съ сверкающими глазами и тяжело дышащею грудью.-- Мнѣ нѣтъ дѣла до того чѣмъ вы провинились; съ вами поступили жестоко, низко, да еще къ тому же родная мать обошлась съ вами такъ! Каждая изъ дѣвушекъ живущихъ здѣсь сослана сюда въ наказаніе. Мари вотъ увѣряетъ что она не знаетъ что она сдѣлала дурнаго. Но она навѣрное что-нибудь да сдѣлала. Я вамъ сказала что сдѣлала я. Тутъ есть одна которая кусала свою бабушку. Глупая! Когда законъ или что бы то ни было освободитъ меня, я не стану кусать моего добраго опекуна. Нѣтъ.... но я....
На прекрасномъ, рѣшительномъ лицѣ ея появилось выраженіе которое могло бы заставить бы храбрѣйшаго изъ насъ порадоваться что мы не находимся на мѣстѣ этого опекуна.
Констанція окончательно перепугалась. Первою мыслію ея было что говорившая слова эти не была въ своемъ умѣ. Ужь не домъ ли это умалишенныхъ?
-- Вы нарочно дразните меня, пролепетала она,-- это нехорошо съ вашей стороны, я вѣдь чужая здѣсь. Я должна идти къ моей матери. Пожалуйста, скажите гдѣ я могу найти ее?
-- Ужь поздно, она уѣхала, печально отвѣтила ей Гельмина.
-- Уѣхала!
-- Да, я нарочно оттащила васъ отъ окна, чтобы вы не видали какъ она уходитъ. Противиться судьбѣ вашей было бы напрасно. Бѣдное дитя мое, вы точно птичка попавшаяся въ западню. Этотъ пріѣздъ сюда въ гости былъ предлогомъ чтобы обмануть васъ. Меня не такъ легко было обмануть. Мнѣ дали снотворное питье и привезли меня сюда въ безсознательномъ положеніи.
-- Mademoiselle, я къ вамъ обращаюсь, закричала Констанція кривобокой дѣвушкѣ, которая стояла ломая руки и умоляя подругу свою замолчать.-- Это не можетъ быть правда, ради Бога скажите что это неправда.
-- Это правда это правда, прошептала та плача,-- но, ахъ если кто-нибудь услышитъ насъ!
Констанціи показалось что земля уходитъ у нея изъ-подъ ногъ, и она чуть не упала; но сильныя, стройныя руки Гельмины поддержали ее, и гордое лицо изумительно перемѣнилось, склонившись надъ бѣдной, маленькой, тонкою дѣвушкой.
-- Бѣдное дитя, бѣдное дитя, шептала она;-- не можетъ быть чтобъ она была зла и вспыльчива какъ нѣкоторыя изъ насъ. Можетъ-быть, у ней есть тоже какой-нибудь Анри, съ которымъ ее насильно разлучили. Ахъ, бѣдное дитя!
Констанція едва успѣла придти въ чувство, какъ взошла Madame Сенъ-Реми и съ перваго взгляда угадала все что произошло.
-- Я сдѣлала ошибку, строго произнесла она, -- оставивъ васъ, Mademoiselle, съ этою дѣвицей; Mademoiselle Лафуре проведетъ остатокъ дня одна, въ своей комнатѣ. Mademoiselle Конвей, потрудитесь послѣдовать за мною въ мое отдѣленіе.
-- Правда ли это сударыня, спросила Констанція настоятельницу, когда онѣ остались Однѣ,-- что мать моя оставила меня здѣсь?
-- Правда.
-- Но за что же, за что?
-- Потому что такъ угодно было матушкѣ вашей.
-- Она обѣщала мнѣ что позволитъ мнѣ возвратиться къ друзьямъ моимъ въ Діепръ черезъ недѣлю; вѣроятно, я лишь до тѣхъ поръ останусь здѣсь?
-- Вы останетесь здѣсь пока матушкѣ вашей угодно будетъ взять васъ отсюда.
-- Но вѣдь этого не сдѣлаютъ противъ моей воли?
-- Вы еще не достигли совершеннолѣтія. У васъ нѣтъ иной воли, кромѣ воли вашей матери, холодно отвѣчала настоятельница.
-- Такъ значитъ я въ тюрьмѣ! воскликнула Констанція, вся вспыхнувъ отъ негодованія.
-- Вы въ монастырѣ Скорбящей Богородицы, было отвѣтомъ Madame Сенъ-Реми.-- Я привела васъ сюда не для обсужденія съ вами причинъ побудившихъ вашу матушку поручить васъ моему надзору, могу сообщить вамъ лишь то что все сказанное вамъ о вашемъ пріѣздѣ сюда въ гости -- неправда. Я не искала сближенія ни съ вашей матушкой, ни съ вами. Она сама первая обратилась ко мнѣ. Она заблагоразсудила возложить на меня обязанность, которую я исполню съ помощію Божіей. Я привела васъ сюда, Mademoiselle, съ цѣлью объяснить вамъ правила которыми вы должны руководствоваться живя здѣсь. И прежде нежели Констанція успѣла возразить что-либо, настоятельница начала рѣчь свою. Она съ такимъ же успѣхомъ могла бы объяснить правила эти стѣнамъ, какъ и ошеломленной дѣвушкѣ стоявшей предъ нею.
-- Я полагаю въ настоящую минуту вамъ лучше всего будетъ удалиться въ вашу комнату, въ которую я сейчасъ провожу васъ, сказала настоятельница, дойдя до послѣдняго правила,-- покой и размышленія лучше всего приготовятъ васъ къ обязанностямъ завтрашняго дня.
Покой и размышленія! Еслибъ я вздумалъ увѣрять васъ что Констанція могла быть покойна, претерпѣвъ подобное оскорбленіе, что она могла размышлять о чемъ-либо хорошемъ или дурномъ, между тѣмъ какъ острая боль эта грызла ея сердце; я бы сказалъ этимъ безсмысленную вещь. Довольно тяжело было размышлять въ продолженіи всего этого долгаго, тоскливаго дня о предательскомъ поступкѣ ея матери; но насколько еще тяжелѣе того стало ей, когда заснувъ наконецъ, утомленная рыданіями, и увѣривъ себя во снѣ что все это было лишь страшною грезой, она проснулась и убѣдилась что все это было страшною дѣйствительностію.
Дня черезъ два она начала понемногу мириться съ судьбой своею. Это не можетъ продолжаться долго, думала она. матери ея не станетъ духу продержать ее здѣсь долго. Это было невозможно, немыслимо! Онѣ условились что ее отвезутъ на время за границу, съ цѣлію окончить тамъ ея воспитаніе, а тутъ она сидѣла безъ книгъ и безъ учителей, только и дѣлая что вышивая полотенца! Это никакъ не можетъ продолжаться долго!
И она рѣшилась вооружиться терпѣніемъ и примириться, насколько можно, съ плохими обстоятельствами, хуже всего въ которыхъ было то что она лишена была всякаго сообщенія съ Джекомъ. Она горевала болѣе за Джека, нежели за себя.-- Бѣдный, милый другъ! думала она.-- Какъ онъ стоскуется ничего не слыша обо мнѣ. Еслибъ я могла только дать ему знать что я жива и здорова.
Ея терпѣніе подвергалось тяжелымъ испытаніямъ. Она просила Madame Сенъ-Реми выписать ей изъ Діеппа ея книги и рисунки и разныя бездѣлицы, способныя занять ее. Ей отвѣчали что рисованіе было противъ правилъ; что тѣ книги въ которыхъ она нуждается будутъ доставлены ей здѣсь, а что остальныя вещи о которыхъ она говорила не могутъ быть допущены въ стѣнахъ монастыря.
Но у нея все-таки нашлись развлеченія. На пустынномъ дворѣ, среди сорныхъ травъ, она нашла нѣсколько полевыхъ цвѣтовъ, и знанія ея по части ботаники убѣдили ее что ихъ можно улучшить посредствомъ ухода. Въ часы такъ-называемые "recreation", она пересадила ихъ, сдѣлала для нихъ грядку изъ лучшей земли которую только могла найти, поливала ихъ и добилась отъ нихъ пышнаго и благоуханнаго цвѣта. Въ углубленіи стѣны у ея окна красногрудая птичка свила себѣ гнѣздышко. Она подружилась съ этою птичкой, такъ что та стала ѣсть крошки хлѣба съ ея ладони, между тѣмъ какъ самецъ важно сидѣлъ не вдалекѣ, склонивъ голову на бокъ, готовый рѣшиться послѣдовать примѣру своей подруги. У нея оставались мечты ея о Джекѣ, ея цвѣты, ея любимицы, и заботы объ нихъ. Она не чувствовала себя несчастной подъ благословенною звѣздой надежды, сіяющей всегда такъ ярко молодымъ невиннымъ сердцамъ.
Одно лишь досаждало ей. Въ силу правила допускавшаго лишь общество втроемъ, ей никогда не позволялось оставаться наединѣ съ Гельминой Лафуре; не позволялось даже гулять съ ней и втроемъ, въ сопровожденіи монахини, взадъ и впередъ по террасѣ. Даже по воскресеньямъ во время обѣдни, онѣ никогда не оставались вмѣстѣ. Она не могла себѣ представить что Гельмина сама избѣгаетъ ее, а такъ какъ молчаніе и безусловное повиновеніе входило въ число правилъ, то она была увѣрена что ихъ держали порознь, съ какою-нибудь цѣлію. Разумѣется, оно такъ и было. Madame Сенъ-Реми дошла до убѣжденія что всегда бываетъ корнемъ и причиной всякаго зла постигающаго ея полъ. Она смотрѣла на него какъ на какого-то дикаго, свирѣпаго звѣря, противъ котораго слѣдовало защищаться всѣми силами. Дѣвицы Лафуре и Конвей обѣ находились подъ зарокомъ этого ужаснаго существа, а настоятельница слыхала что когда двѣ молодыя дѣвушки пораженныя этою болѣзнію сличаютъ свои недуги и толкуютъ о своихъ мучителяхъ, то зарокъ не снимается съ нихъ вслѣдствіе этого. Кромѣ того, добрый священникъ, посѣщавшій ихъ монастырь, совѣтовалъ ей не допускать этихъ двухъ дѣвицъ до обоюднаго сближенія. Какимъ образомъ достойный мужъ этотъ провѣдалъ объ опасности противъ которой онъ предупреждалъ ее, неизвѣстно. Но всякій долженъ согласиться что онъ былъ правъ, по крайней мѣрѣ съ своей точки зрѣнія.
Но безмолвное, безпрекословное повиновеніе стало наконецъ невыносимымъ для разумнаго существа, какимъ была бѣдная маленькая Конъ. Однообразіе ихъ жизни, притуплявшее другія, болѣе грубыя натуры, раздражало ее. Половина тѣхъ особъ съ которыми ей дозволялось имѣть сношенія были люди безнадежно тупые, остальныя же были мрачны и угрюмы. Часто, сидя надъ скучнымъ издѣліемъ полотенецъ, она поднимала голову и встрѣчала устремленный на нее взглядъ блестящихъ черныхъ глазъ Гельмины, но другихъ средствъ къ сообщенію онѣ не имѣли. Отчего не писала она ей и не сунула ей въ руку клочекъ бумаги? Оттого что писаніе было противъ правилъ и нельзя было нигдѣ получить ни капли чернилъ и ни клочка бумаги.
Въ одно воскресенье, когда католички были у обѣдни, Констанція вспомнила что забыла свою Библію въ своей комнатѣ и попросила позволенія сходить за ней. Входить днемъ въ спальни было противъ правилъ и ей велѣли оставаться въ трапезной съ Мари. На пути туда она встрѣтила Гельмину, шедшую въ сопровожденіи монахини, въ свою комнату.
-- Здравствуйте Mademoiselle, сказала она.-- Мнѣ приказано, какъ видите, по обыкновенію удалиться въ мою келью. Читали вы когда-нибудь исторію барона Тренка?
-- Mademoiselle, не приказано разговаривать, замѣтила монахиня.-- Mademoiselle велѣно идти въ свою комнату.
-- Милая сестра, возразила Гельмина,-- я только спрашиваю эту дѣвицу читала ли она одну очень хорошую книгу, изъ которой мы обѣ съ ней можемъ кое-чему поучиться. Въ этомъ вѣрно не можетъ быть ничего дурнаго.
-- Mademoiselle, не приказано разговаривать съ дѣвицей изъ Англіи, повторила монахиня;-- я принуждена буду доложить о вашемъ непослушаніи.
-- Можете сдѣлать это, милая сестра, если хотите. Mademoiselle Конвей au revoir. Я выжидаю свое время.
Констанція возвратилась съ Библіей въ рукахъ; но я боюсь что мысли ея были далеки отъ священныхъ страницъ этой книги. Зачѣмъ Гельмина спросила ее такъ выразительно, читала ли она исторію барона Тренка? Онъ былъ заключенъ въ тюрьмѣ, и, Боже мой, подумала Констанція, она замышляетъ бѣжать отсюда. Вотъ чему хочетъ она научиться у барона Тренка. Вотъ почему она такъ особенно проговорила "я выжидаю свое время". О! Это вещь невозможная. Бѣдная пылкая Гельмина! Еслибъ я могла поговорить съ ней наединѣ, хоть минутъ десять, я бы отговорила ее отъ такого необдуманнаго предпріятія. Но отчего сообщила она именно ей свою тайну? Ужь не хотѣла ли она заставить ее принять участіе въ ея намѣреніи, каково бы оно ни было? Нѣтъ; это было дѣло невозможное; но съ другой стороны, бѣгство отсюда! Слова эти звучали сладко какъ музыка; но какъ исполнить это? Безъ друзей, безъ денегъ; обѣ онѣ еще такъ молоды. Еслибы можно было предупредить заранѣе Джека, или милую, храбрую Алису или Мери! Нечего и думать объ этомъ, рѣшила Констанція со вздохомъ,-- это вещь невозможная.
Несмотря на это, она думала объ этомъ цѣлую недѣлю, и глаза ея часто искали невольно взгляда блестящихъ, черныхъ глазъ Гельмины (въ которыхъ она видѣла теперь особенное значеніе), къ немалому ущербу извѣстныхъ полотенецъ, которымъ вслѣдствіе этого пришлось быть распораными и перешитыми руками другихъ, болѣе внимательныхъ особъ. Съ нетерпѣніемъ ждала она воскресенья, въ надеждѣ получить возможность поговорить нѣсколько минутъ съ Гельминой, чтобы хоть узнать отъ нея съ какою цѣлью произнесла она слова эти: Я выжидаю свое время.
Въ воскресенье послѣ обѣда Констанція пошла по обыкновенію въ свой маленькій садикъ, въ которомъ всегда проводила часть свободнаго времени. Она нашла всѣ цвѣты вырванными съ корнемъ, и цѣлая куча старыхъ кирпичей и глины съ развалившейся стѣны была навалена на мѣсто на которомъ они только-что начали цвѣсти! Въ негодованіи на эту, какъ она полагала, злую шутку со стороны своихъ товарокъ, она побѣжала къ Madame Сенъ-Реми, и со слезами на глазахъ разказала ей объ случившемся. Настоятельница выслушала ее съ полнымъ спокойствіемъ и затѣмъ объяснила ей что маленькій садикъ былъ разрушенъ по ея приказанію.
-- Но что же я сдѣлала такого чтобы заслужить подобное обращеніе? воскликнула бѣдная, маленькая Конъ.-- Какъ могли вы, какъ могли вы сдѣлать это?
-- Какъ вамъ извѣстно, возразила Madame Сенъ-Реми!-- спрашивать меня о причинѣ моихъ поступковъ противно нашимъ правиламъ. Если я объясняю вамъ теперь причины побудившія меня на это, то я дѣлаю это для того чтобы вы знали въ какомъ отношеніи я недовольна вами и исправили бы свое поведеніе. Вы относились въ продолженіи послѣдняго времени небрежно къ обязанностямъ вашимъ и были невнимательны и разсѣянны. Очевидно что ваши мысли были заняты иными вещами, отвлекавшими ваше вниманіе отъ обязанностей вашихъ. Я уничтожила предметы поглощавшіе мысли ваши. Постарайтесь посредствомъ молитвы и набожныхъ размышленій забыть ваши цвѣты и другія бездѣлицы, очевидно поглощавшія вниманіе ваше. Теперь вы можете удалиться. Констанція чувствовала что оставайся она еще на минуту въ этой холодной, угрюмой комнатѣ, наединѣ съ этою холодною, угрюмою женщиной, она бы невольно насказала ей вещей въ которыхъ ей пришлось бы раскаяться впослѣдствіи. Она выбѣжала на чистый воздухъ, стараясь подавить бурныя и мятежныя мысли, поднимавшіяся въ сердцѣ ея.
На землѣ подъ своимъ окномъ она нашла развалины птичьяго гнѣзда и мертвыхъ птенчиковъ не за долго вылупившихся. Въ этомъ-то заключалась другая безд ѣ лица о которой упоминала настоятельница.
Хорошо было Констанціи что она могла опуститься тутъ же на землю и залиться слезами.
Когда прозвонилъ колокольчикъ, сзывающій къ meditation, и монахини и пансіонерки собрались всѣ вмѣстѣ, для этого полезнаго дѣла, она прямо подошла къ Гельминѣ Лафуре, сжала ея руку и шепнула ей четыре слова на ухо. За это непростительное преступленіе Mademoiselle Конвей была присуждена къ заключенію на три дня въ своей комнатѣ на хлѣбъ и на волу.
Гельмина отвѣчала на ея пожатіе, выслушавъ слова эти. Они были лишь отголоскомъ тѣхъ словъ что произнесла она нѣсколько дней тому назадъ, на лѣстницѣ, въ присутствіи бѣдной старухи монахини, никогда не слыхавшей о баронѣ Тренкѣ: Я выжидаю свое время.