Я имѣю твердое намѣреніе навязать когда-нибудь многотерпѣливой публикѣ статейку о поѣздахъ желѣзныхъ дорогъ.
Поймите что я не намѣренъ говорить о паровикахъ и вагонахъ, о рельсахъ и сигналахъ; также и не о сообщеніяхъ между пассажирами и кондукторами, ибо теперь пришли къ убѣжденію что первые должны спокойно готовиться быть убитыми, задавленными или сожженными заживо, и что простѣйшіе способы для огражденія ихъ отъ подобныхъ опасностей находятся въ высочайшемъ презрѣніи, въ глазахъ равнодушныхъ директоровъ желѣзныхъ дорогъ. Нѣтъ, я хочу лишь потолковать о характеристикѣ этихъ поѣздовъ, потому что бываютъ также и поѣзды достигающіе въ цѣлости и во время мѣста своего назначенія. Поѣзды бываютъ разные. "Дикій Ирландецъ", "Шотландскій экстренный поѣздъ", "Парламентскій поѣздъ", обыкновенный "пассажирскій" поѣздъ, доставляющій въ Лондонъ дѣловыхъ людей; поѣздъ, привозящій съ моря пассажировъ изъ Индіи, и тотъ что сопровождаетъ вестъ-индскую почту, всѣ они имѣютъ свои отличительныя черты, хорошо знакомыя носильщикамъ, извощикамъ и слугамъ гостиницъ; отчего же должны онѣ оставаться безызвѣстными царицѣ-публикѣ?
Парицѣ-публикѣ некогда самой замѣчать ихъ, не то, что бы сталось съ сочинителями "статеекъ"? Извѣстно что всякій предметъ брошенный, какъ бы то ни было легко, какимъ-либо, находящимся въ быстромъ движеніи, тѣломъ пріобрѣтаетъ долю этой быстроты и бываетъ способенъ нанести тяжелый ударъ. Я полагаю что вслѣдствіе того что люди такъ быстро катятся во время путешествія по желѣзной дорогѣ, они и выскакиваютъ съ такой поспѣшностью изъ вагоновъ, разъ достигнувъ цѣли своего странствія. Въ былые дни почтовыхъ каретъ, мы не спѣша вставали съ мѣста, расправляли себѣ ноги, осматривались кругомъ, мѣнялись словомъ и шиллингомъ или двумя съ кондукторомъ, а иногда и позволяли себѣ какое-нибудь невинное подкрѣпленіе силъ, прежде нежели снова пускались въ путь. Но на желѣзной дорогѣ, вы никогда, ни за что не позволите джентльмену сидящему прямо около двери выдти первому изъ вагона. Вы протираетесь мимо его, наступая ему на ноги, тыча ему прямо въ лицо вашимъ дорожнымъ мѣшкомъ, вашей палкой и вашимъ зонтикомъ. Нагруженные своимъ багажемъ, вы застряваете въ дверяхъ, возмущаясь даже противъ благонамѣренныхъ усилій носильщика желающаго облегчить васъ отъ ноши. Вы нанимаете извощика, когда поѣздъ еще находится въ быстромъ движеніи. Вы требуете выдачи своего багажа, какъ будто вы единственный человѣкъ обладающій багажемъ; и хотя вамъ рѣшительно не предстоитъ никакого дѣла на весь слѣдующій часъ, вы ведете себя какъ будто вы посолъ, несущій съ собой не терпящую отлагательства вѣсть, или какъ будто вы лишь сейчасъ вырвались изъ дома сумашедшихъ. Вы вѣроятно скажете что вы никогда не дѣлаете ничего подобнаго, что вы-то именно тотъ джентльменъ который сидитъ прямо около двери, но вы согласитесь что другіе дѣлаютъ все это, и этого съ меня вполнѣ довольно, потому что каждый скажетъ мнѣ то же самое.
Отдѣлъ индѣйской почты благополучно прибылъ въ субботу вечеромъ, наканунѣ бала мистрисъ Виллертонъ, а на поѣздѣ отправившемся отъ моря пріѣхало на этотъ разъ необычайное множество пассажировъ. По телеграфу прилетѣло предъ тѣмъ много вѣстей, добрыхъ и худыхъ, изъ Марселя, изъ Парижа и изъ Дувра, и на платформѣ толпились жены и дочери, отцы и матери, братья, сестры и друзья, жаждавшіе встрѣтить тѣхъ что возвращались домой, послѣ долгихъ лѣтъ, или желавшіе взглянуть на чужое лицо, принявшее послѣдній взглядъ того кому не суждено уже болѣе озарить своимъ присутствіемъ родной домъ.
Поѣздъ остановился и поднялось обычное смятеніе и Вавилонское смѣшеніе языковъ. Кого находили, кого нѣтъ. Волна путешественниковъ бросилась вонъ изъ вагоновъ, волна привѣтствующихъ ихъ друзей стремительно кинулась имъ на встрѣчу. Обѣ волны слились, забушевали, хлынули вмѣстѣ впередъ, а черезъ нѣсколько времени разлились и исчезли, оставивъ на платформѣ одинокаго, какъ бы выброшеннаго бурей путника. Это былъ человѣкъ лѣтъ сорока, но казавшійся старѣе на видъ, благодаря почти муміеобразному виду, сообщаемому людямъ долгимъ пребываніемъ въ жаркомъ климатѣ. Онъ лишь только воротился изъ Смирны, послѣ двадцати-двухъ-лѣтняго отсутствія, и звали его Андрью Стендрингомъ. Это былъ тотъ самый Андрью Стендрингъ что родился и выросъ въ неуютномъ домѣ, что любилъ Джулію Дунканъ, похищенную у него Бертрамомъ Эйльвардомъ, что встрѣтилъ потомъ предметъ свой любви на Мальтѣ, въ предполагаемомъ вдовствѣ и крайней нуждѣ, и привезъ ее назадъ въ Англію, безъ единой порочной мысли; тотъ самый Андрью Стендрингъ котораго родной отецъ считалъ обольстителемъ ея, и ради котораго, отецъ этотъ сохранитъ до гроба страшный рубецъ, вспыхивавшій и разгоравшійся на щекѣ его, при малѣйшемъ волненіи.
Прибывъ въ Смирну для управленія дѣлами отрасли торговаго дома Гедда, Стендринга и Мастерса, онъ увидалъ что ему придется много кое-чего передѣлать и много кое-чего устроить тамъ вновь. Прикованной къ бюро съ дѣтства, онъ пріобрѣлъ огромный навыкъ дѣловой рутины. Можетъ-быть, онъ относился не довольно снисходительно къ лѣни и медленности восточной жизни и слишкомъ придерживался формальности и дисциплины. Эти послѣднія свойства глубоко, путемъ тяжелой школы, вкоренились въ немъ. Онъ считалъ своимъ долгомъ внушать ихъ и другимъ и возстановилъ противъ себя цѣлую толпу, исполненную зависти, ненависти и лукавства. Но съ теченіемъ времени, вліяніе неуютнаго дома стало мало-по-малу изглаживаться, природныя свойства его стали обозначаться яснѣе, и онъ выказалъ себя наконецъ достойнымъ любви, тихимъ и кроткимъ человѣкомъ, и болѣе нежели съ лихвой пріобрѣлъ себѣ общее расположеніе, потерянное было имъ въ началѣ опрометчивостью поведенія. Онъ принялся за изученіе страны, ея языка, ея образа жизни и ея нуждъ; и скоро убѣдился что дѣлопроизводство считавшееся весьма успѣшнымъ въ былые дни монополіи Левантской компаніи, когда корабль являлся туда лишь разъ въ два мѣсяца, было несвоевременно въ наши дни, когда каждую недѣлю приходили пароходы и почта, и право торговли стало свободнымъ. Въ виду измѣнившихся обстоятельствъ, онъ дѣйствовалъ съ осторожностью и съ умѣренностью; но къ несчастію, въ своихъ прежнихъ операціяхъ, основанныхъ на правилахъ формальности и устарѣлыхъ преданій, онъ предоставилъ врагамъ своимъ оружіе, обратившееся теперь прямо противъ него. Хуже всего было то что довѣряя своей болѣе зрѣлой опытности, онъ осмѣлился пренебрегать указами лондонскаго дома и относиться если и не съ презрѣніемъ, то съ небрежностью къ жалобамъ и обвиненіямъ, поднявшимся тамъ противъ него. Длинная переписка, тонъ которой становился все менѣе и менѣе почтителенъ съ одной стороны, и все болѣе и болѣе повелителенъ съ другой -- завязалась между сыномъ и отцомъ и кончилась отставкой перваго отъ дѣла и приказаніемъ воротиться назадъ.
Отставку онъ принялъ, но назадъ не воротился. Онъ уже успѣлъ въ то время пріобрѣсть репутацію проницательнаго и основательнаго человѣка и ему не трудно было начать самостоятельное дѣло. На его долю выпадали удачи и неудачи, но вообще дѣло его процвѣтало, а черезъ двадцать лѣтъ устойчиваго самостоятельнаго труда, когда всѣ готовы были поклясться что онъ на всю жизнь пустилъ корни въ этой странѣ, имъ вдругъ овладѣло внезапное стремленіе бросить и сдать другому свое дѣло, продать свой торговый домъ и возвратиться, какъ онъ говорилъ, домой.
Онъ положилъ за правило объяснять всегда законными причинами всѣ свои дѣйствія себѣ и всякому имѣвшему право требовать у него отчета. Въ теченіи многихъ лѣтъ онъ ни разу не предпринималъ никакого важнаго шага не убѣдившись предварительно что онъ имѣлъ основаніе предпринять его. Въ жилахъ его было слишкомъ много крови старика Джебеза, не дозволявшей ему допускать въ его лѣта какихъ-либо фантазій и капризовъ, и однако онъ также не былъ въ состояніи объяснить себѣ силу потянувшую перепеловъ летѣть къ востоку, какъ и то безумное желаніе что влекло его на западъ. Онъ и не пытался разрѣшить себѣ вопросъ этотъ; когда онъ думалъ объ этомъ, то лишь удивлялся, какъ это онъ до сихъ поръ не убѣжалъ отсюда въ теченіи послѣднихъ десяти лѣтъ. Планы его были составлены съ большой точностью. Ему нужно было устроить еще окончательно нѣкоторыя дѣла въ Александріи, въ Константинополѣ, въ Тріестѣ. Это должно было уже составить порядочное путешествіе. Изъ Тріеста онъ хотѣлъ проѣхать чрезъ Италію, Германію и Францію -- домой. Ему хотѣлось взглянуть на вѣчный городъ, на Рейнъ, на Парижъ и еще на другія мѣста, которыя, какъ ему показалось, ему пришло время посѣтить. Онъ хотѣлъ путешествовать не торопясь, пользуясь всѣми удобствами. Дѣйствительно, онъ поѣхалъ въ Александрію и тамъ встрѣтился съ пассажирами изъ Индіи, выжидавшими парохода идущаго въ Марсель, случайно запоздавшаго на нѣсколько дней. Уже цѣлые годы не слыхалъ онъ столько звуковъ своего роднаго языка. Сѣдые старики генералы, положительные граждане, мелкіе чиновники, воспользовавшіеся первымъ отпускомъ, зажиточные купцы, проживавшіеся искатели приключеній, капитаны морской службы, лишившіеся своихъ судовъ, инженеры составившіе себѣ блестящую будущность, больные мужья, возвращавшіеся на родину къ своимъ женамъ, люди съ блестящими надеждами на будущее и люди безо всякихъ опредѣленныхъ надеждъ, всѣ они вели себя какъ толпа школьниковъ спѣшившихъ домой на каникулы, въ былые дни, когда мальчики были мальчиками и не стыдились признаваться въ этомъ. Среди всѣхъ этихъ разговоровъ о родинѣ и о близкихъ друзьяхъ, Андрью Стендрингомъ овладѣла смутная мысль что и его ожидаетъ чей-то привѣтъ въ родной землѣ; и онъ пришелъ къ убѣжденію что дѣла его въ Константинополѣ и Тріестѣ какъ-нибудь и сами собой усгроятся, и что впрочемъ провались они совсѣмъ; что Римъ и Парижъ не убѣгутъ, и Рейнъ останется на своемъ мѣстѣ, если только Бисмарку не вздумается поджечь ихъ. Онъ взялъ билетъ на родину, и благополучно прибылъ туда въ одно время съ индѣйскою почтой, и только лишь когда онъ очутился на Черингъ-Кросской платформѣ, то чувство полнаго одиночества овладѣло имъ, и онъ спросилъ себя зачѣмъ онъ здѣсь и что предстоитъ ему дѣлать.
Во время своего мореплаванія изъ Александріи онъ сошелся въ первый разъ въ жизни съ тѣми бодрыми, мужественными личностями которыхъ мы обыкновенно, не обращая вниманія на ихъ настоящій возрастъ, чествуемъ "молодцами." Лучшимъ молодцемъ изо всего экипажа былъ старый рубака полковникъ, отправлявшійся на родину праздновать свадьбу своей внучки. Андрью Стендрингъ никогда не бывалъ молодъ. Едва переставъ быть ребенкомъ, онъ преобразился уже въ счетную машину. Въ двадцать три года онъ возсѣлъ на колесницу Молоха, придавившую въ немъ всю силу молодой жизни, и отправился на ней давить эту силу въ другихъ. Въ сорокъ два года онъ скитался подобно безпріютному духу около счастливаго кружка, среди котораго десятка два бѣдныхъ офицеровъ и джентльменовъ развлекались отъ скуки морскаго плаванія, открывая глазамъ его новый міръ своими веселыми бесѣдами. Міръ этотъ былъ, можетъ-быть, не особенно прекрасенъ или мудръ, но все-таки это былъ новый міръ для человѣка никогда не знавшаго молодости -- для изгнанника, привыкшаго смотрѣть на свѣтъ Божій какъ на огромный торговый домъ, а на человѣчество лишь какъ на должниковъ и заимодавцевъ, на торговцевъ и покупщиковъ.
Онъ все вертѣлся около этого веселаго кружка и черезъ нѣсколько времени былъ допущенъ въ среду его. "Старый медвѣдь," говорили они "малый вовсе не дурной, но только ужь черезчуръ безотвѣтный." Безотвѣтный! Встрѣться они съ нимъ на его собственной почвѣ, онъ бы сумѣлъ перепродать и перекупить ихъ всѣхъ сколько ни есть, три раза въ день. Какъ всегда бываетъ между людьми находящимися вмѣстѣ на кораблѣ, несущемъ ихъ на родину, разныя приглашенія сыпались на него со всѣхъ сторонъ. Одни приглашали его въ Гудвудъ, говоря что поспѣютъ въ Гудвудъ въ одно время еще кое съ кѣмъ; другіе обѣщались показать ему разныя знаменитыя представленія, о которыхъ онъ еще и не слыхалъ никогда; тамъ, его звали на охоту, тутъ, хотѣли познакомить его съ своими родственниками, отличными малыми, и т. д. Разумѣется, изо всѣхъ этихъ плановъ ничего не вышло, какъ всегда бываетъ; и веселый кружокъ разсѣялся по вагонамъ желѣзныхъ дорогъ, по каретамъ и по наемнымъ дрожкамъ, разъ коснувшись британской почвы, ни разу и не вспомнивъ объ остальныхъ членахъ своихъ, не говоря уже объ бѣдномъ "медвѣдѣ", очутившимся, какъ я уже говорилъ, на Черингъ-Кросской платформѣ.
-- Jevash, Jevash, то-есть, стойте, хочу я сказать, закричалъ онъ, очнувшись наконецъ отъ раздумья, при видѣ чемодановъ носившихъ его имя и уносимыхъ куда-то носильщикомъ,-- это мои вещи.
-- Что жъ вы ихъ не потребовали? сказалъ человѣкъ этотъ, останавливаясь и отирая себѣ лобъ.-- Я вотъ битую четверть часа хожу по платформѣ, ищу имъ хозяина.
-- Мнѣ очень жаль, но я право....
-- Позвать вамъ извощика, сударь?
-- Извощика? да, да пожалуста, позовите извощика, возразилъ Стендрингъ;-- но погодите, не лучше ли будетъ отнести это, куда-нибудь въ гостиницу?
Человѣкъ, лишь за мѣсяцъ предъ тѣмъ, бывшій оракуломъ, совѣта котораго испрашивали паши, котораго дѣловые люди старались склонить на свою сторону разными интригами, добраго слова котораго добивались министры и консулы, смиренно обращался за совѣтомъ и помощью къ бѣдняку въ истасканной курткѣ, вырабатывающему тридцать шиллинговъ въ недѣлю.
-- Какъ вамъ угодно; вотъ тутъ сейчасъ есть гостиница, сказалъ носильщикъ,-- должно-быть въ ней есть еще мѣсто.
Стендрингъ отправился въ гостиницу, въ роскошное громадное зданіе, появившееся уже гораздо послѣ него. Не безъ затрудненій добрался онъ до кассы, гдѣ сначала совсѣмъ было оробѣлъ отъ пристально устремленныхъ на него взглядовъ трехъ молодыхъ дамъ, которыхъ онъ принялъ съ перваго взгляда за герцогинь, посѣтившихъ это заведеніе, и наконецъ удостоился получить отъ нихъ билетъ съ означеніемъ слѣдуемой ему комнаты. Затѣмъ багажъ былъ принятъ отъ него самого, его ввели въ маленькую комнатку, которая, къ великому удивленію его, начала подниматься вмѣстѣ съ нимъ вверхъ. Почемъ могъ онъ знать во время своего двадцатмтрехлѣтняго отсутствія изъ Англіи что-либо касательно большихъ гостиницъ, ихъ обыкновеній и подъемныхъ аппаратовъ? Онъ былъ слишкомъ ослѣпленъ и ошеломленъ всѣмъ этимъ, для того чтобы выразить свое удивленіе, не то, его вѣроятно почтили бы еще большею противъ обычнаго долей презрѣнія, расточаемаго всѣмъ путникамъ ищущимъ пріюта въ этихъ, подобныхъ дворцамъ, каравансараяхъ.
Онъ достигъ наконецъ своей комнаты, и оставшись въ ней одинъ, началъ снова раздумывать о томъ зачѣмъ онъ сюда пріѣхалъ и что ему дѣлать? Разумѣется, вопервыхъ, повидаться съ отцомъ своимъ, повидаться съ нимъ еще прежде нежели взяться за кусокъ хлѣба. Это было конечно первымъ дѣломъ предстоявшимъ ему. Онъ поѣхалъ черезъ мостъ, черезъ который еще никогда не переѣзжалъ прежде, мимо громадной башни, съ которой раздался густой и чистый бой часовъ, въ то время какъ кебъ его съ трескомъ поровнялся съ ней, по незнакомымъ улицамъ, мимо рядовъ и магазиновъ, стоявшихъ тамъ гдѣ, онъ помнилъ, стояли бывало дома, окруженные садами, мимо домовъ стоявшихъ тамъ гдѣ на его памяти красовались живыя изгороди, проѣхалъ подъ мостомъ желѣзной дороги, появившейся на мѣстѣ на которомъ не было прежде никакихъ желѣзныхъ дорогъ, ѣхалъ все далѣе, среди чуждыхъ ему зрѣлищъ и звуковъ, среди народа казавшагося ему тоже чуждымъ, по наружности, ѣхалъ прямо къ неуютному дому. Когда онъ приблизился къ нему, смутный, тоскливый страхъ сжалъ его сердце.
Что если вслѣдъ за всѣми этими перемѣнами его и тутъ ожидаетъ перемѣна! Что если отца его нѣтъ болѣе въ живыхъ?
Извощикъ остановился. "Этотъ что ли домъ сударь?" спросилъ извощикъ. Одного взгляда на него было достаточно. Этотъ ли домъ? Да. Въ немъ не было перемѣны. Все тотъ же строгій незатѣйливый фасадъ, все тѣ же блестящія окна, та же желѣзная рѣшетка, тѣ же выметенныя дорожки въ саду, даже у дерева-павлина не выросло въ хвостѣ ни одного лишняго перышка. Въ ту минуту какъ онъ дернулъ за колокольчикъ, часы пробили восемь, и ему показалось что онъ все еще находится подъ былымъ гнетомъ и что онъ провинился, возвращался домой такъ поздно.
Онъ хотѣлъ было взойти не говоря ни слова, но старикъ буфетчикъ остановилъ его.
-- Извините сударь, но мистеръ Стендрингъ....
-- Вильсонъ, вы не узнаете меня?
-- Голосъ вашъ мнѣ знакомъ таки, но -- о Господи, сударь, неужели вы мистеръ Андрью?
-- Да, онъ самый, Вильсонъ. Вы не очень измѣнились.
-- Господи помилуй! Господи помилуй, бормоталъ, задыхаясь, старикъ;-- но что же вы ничего не написали, мистеръ Андрью?
-- Я писалъ два мѣсяца тому назадъ что думаю воротиться домой. Я собрался вдругъ и не писалъ съ послѣднею почтой, потому что самъ пріѣхалъ бы въ одно время съ письмомъ. Гдѣ батюшка?
-- Въ библіотекѣ, мастеръ Андрью. Доложить ему что вы здѣсь?
-- Нѣтъ, пожалуста дайте мнѣ самому доложить о себѣ. Онъ одинъ?
-- Онъ всегда теперь одинъ, сказалъ старый слуга, грустно качая головой.-- Съ тѣхъ поръ какъ скончалась ваша бѣдная маменька, онъ все былъ одинъ.
-- Онъ вѣдь здоровъ, Вильсонъ? внезапно спросилъ Андрью, подходя къ двери библіотеки.
-- Да-съ, для своихъ годовъ, мастеръ Андрью; въ ихъ годы, какъ уже пошло за семьдесятъ, нельзя многаго ожидать, знаете.
Рука Андрью задрожала когда онъ коснулся ею до ручки двери ведшей въ библіотеку, а спокойный, ясный голосъ произнесъ оттуда: "Войдите."
Яркій кругъ свѣта, бросаемый лампой съ колпакомъ, озарялъ старика Джебеза Стендринга, столъ за которымъ онъ сидѣлъ и книгу, -- книгу которую онъ читалъ, оставляя въ темнотѣ всѣ прочіе предметы въ комнатѣ. При приближеніи сына, онъ сдвинулъ очки на лобъ и протянулъ ему руку.
-- Наконецъ-то, Андрью, произнесъ онъ такъ же спокойно какъ еслибъ они разстались лишь недѣлю тому назадъ.
-- Вы меня ждали значитъ; вы не удивлены, батюшка; вы, вы были къ этому приготовлены?
-- Я всегда бываю приготовленъ ко всему, Андрью, послѣ всѣхъ изумительныхъ и нежданныхъ событій выпадавшихъ въ жизни на мою долю; кромѣ того я слышалъ твой голосъ въ корридорѣ.
-- Но вы вѣдь рады мнѣ, батюшка; скажите что вы рады видѣть меня, говорилъ его сынъ.
-- Я радъ видѣть тебя; когда ты пріѣхалъ?
-- Менѣе часа тому назадъ. Я прибылъ прямо изъ Марселя. Я сейчасъ же поспѣшилъ къ вамъ.
Онъ ждалъ всѣмъ своимъ жаждавшимъ сердцемъ привѣта, котораго не суждено было ему дождаться.
-- Я радъ что ты былъ избавленъ отъ необходимости путешествовать въ день субботній, сказалъ отецъ его; -- ты находишь меня, Андрью, старающимся по обыкновенію приготовить духъ мой къ празднованію дня субботняго.
-- Вильсонъ сказалъ мнѣ что вы были здоровы и потому я не спрашиваю о вашемъ здоровьѣ, да и дѣйствительно вопросъ этотъ лишній. Волосы ваши изъ сѣдыхъ стали бѣлыми, батюшка; но это единственная перемѣна въ васъ, исключая... исключая....
-- Ты смотришь вотъ на это, сказалъ Джебезъ Стендрингъ, касаясь пальцемъ шрама, вдругъ вспыхнувшаго и поалѣвшаго на блѣдной щекѣ его.
-- Мнѣ очень жаль, вѣроятно паденіе, какой-нибудь случай?
-- Ударъ нанесенный мнѣ въ гнѣвѣ, незаслуженное оскорбленіе, прощенное мною, какъ подобаетъ христіанину прощать обиды, но не забытое мною; нѣтъ, не забытое. Но поговоримъ лучше о другомъ. Садись, Андрью, и раскажи мнѣ о своихъ планахъ. Ты вѣдь, я полагаю, составилъ себѣ какіе-нибудь планы?
-- Видите ли, я... я не составилъ еще, собственно говоря, никакихъ плановъ, желая сперва испросить вашего согласія.
-- Прошло много лѣтъ, Андрью, съ тѣхъ поръ какъ тебѣ приходило на умъ испрашивать моего согласія въ чемъ-либо предпринимаемомъ тобою.
-- Лучше поздно нежели никогда, батюшка, весело возразилъ сынъ его.-- Слава Богу, я вижу васъ здоровымъ и бодрымъ, дай Богъ вамъ еще долго оставаться такимъ; но не время ли вамъ удалиться на покой послѣ жизни исполненной долгаго и почтеннаго труда? Не время ли избавить васъ наконецъ отъ всѣхъ тревогъ и тяжелыхъ заботъ?
-- Тревоги и тяжелыя заботы не покидали меня во всю мою жизнь, Андрью, и не покинутъ меня до самой могилы. Онѣ удѣлъ каждаго смертнаго въ мірѣ семъ, сказалъ отецъ.
-- Это правда; но нѣкоторыхъ изъ нихъ можно избѣгнуть.
-- Будемте говорить, батюшка, какъ одинъ дѣловой человѣкъ съ другимъ. Домъ Годда, Стендринга и Мастерса сталъ теперь не то что былъ.
-- Сколько мнѣ извѣстно, нашъ кредитъ все тотъ же что и прежде.
-- Я говорю не о кредитѣ, возразилъ Андрью,-- я говорю о самомъ дѣлѣ. Ваше дѣло считалось сперва однимъ изъ трехъ первыхъ фирмъ въ Левантѣ; теперь фирмъ этихъ двадцать, и всѣ онѣ съ помощію новой методы и нововведеній опередили вашу.
-- Въ числѣ фирмъ этихъ находится и дѣло мистера Андрью Стендринга?
-- Нѣтъ; могу васъ увѣрить что нѣтъ. Когда вы удалили меня отъ вашего дѣла такимъ образомъ что.... но къ чему тревожить-старыя раны. Батюшка, взявшись за самостоятельную торговлю, я слѣдовалъ по путямъ вполнѣ неодобряемымъ вами, по которымъ вы никогда бы не пошли сами и на которые никогда не вступали и тѣ что замѣнили мое мѣсто въ вашемъ довѣріи. Сначала до конца я старался изо всѣхъ силъ не вмѣшиваться никакимъ образомъ въ ваши дѣла и не соперничать съ ними. Было довольно мѣста для насъ обоихъ. Отдайте мнѣ эту справедливость, батюшка, отдайте мнѣ хоть эту справедливость! Вы не могли не замѣтить этого.
-- Предметъ этотъ не очень пріятенъ для разговора, Андрью, и я не понимаю къ чему онъ ведетъ, отвѣчалъ Джебезъ послѣ нѣкотораго молчанія.
-- Лишь вотъ къ чему. Я могу сказать, не хвастаясь, что знаю левантскую торговлю вдоль и поперегъ. Огромныя выгоды, полученныя тамъ съ годъ или два тому назадъ, наводнили страну эту спекулянтами. Плохія времена должны скоро настать, повѣрьте мнѣ, они настанутъ, батюшка. Отчего вамъ не удалиться отъ дѣлъ и не насладиться покоемъ, который вы такъ честно заслужили, а если старому дому непремѣнно придется сразиться съ грозой, то предоставьте мнѣ выдержать и отразить ея удары.
Джебезъ нахмурился. Онъ не привыкъ къ такимъ прямымъ словамъ.
-- Позвольте мнѣ спросить васъ, мистеръ Андрью Стендрингъ, настолько ли успѣшно устроили вы ваши собственныя дѣла, что это даетъ вамъ право вмѣшиваться въ мои? спросилъ онъ холоднымъ, мѣрнымъ голосомъ.
-- Я долженъ сказать что и я дѣлалъ промахи и упускалъ изъ рукъ нѣкоторыя выгоды, какъ и всѣ люди, возразилъ Андрью;-- но вообще....
Тутъ кровь бросилась ему въ лицо алымъ потокомъ при внезапно поразившей его мысли.
-- Батюшка, продолжалъ онъ, и въ голосѣ его слышалось внутреннее страданіе,-- вѣдь не могли же вы подумать что я дѣлаю вамъ предложеніе это съ цѣлію собственной выгоды?
-- Я ничего не знаю о твоихъ обстоятельствахъ, Андрью. Прошло много лѣтъ съ тѣхъ поръ какъ мы имѣли другъ о другѣ какія-либо свѣдѣнія. Я ничего не знаю касательно твоихъ дѣлъ. Ты вдругъ бросаешь свое дѣло, не бывшее никогда по моему вкусу, и предлагаешь мнѣ избавить меня отъ моего дѣла, которое, по твоему мнѣнію, я не умѣю вести какъ слѣдуетъ. Не имѣю ли я, послѣ всего этого, право спросить тебя о причинахъ такихъ странныхъ поступковъ?
-- Меня побуждаетъ къ тому лишь мысль о вашемъ спокойствіи и благѣ, батюшка. Мое положеніе независимое. Ради себя самого я бы никогда болѣе не открылъ счетной книги.
-- И вслѣдствіе того что ты чувствуешь самъ влеченіе къ праздной, безполезной жизни, ты желаешь чтобъ и я послѣдовалъ твоему примѣру?
-- Я надѣюсь что моя жизнь не будетъ ни праздной, ни безполезной.
-- Довольно объ этомъ; я вѣрю что намѣренія твои хороши, Андрью, но не будемъ болѣе говорить объ этомъ, рѣшительнымъ тономъ проговорилъ Джебезъ.-- Я не желаю оставлять свое дѣло и не позволю никому, пойми меня, Андрью, никому вмѣшиваться въ него. Еслибы ты остался вѣренъ своему долгу и послушенъ мнѣ, дѣло могло бы быть иначе. Ты покинулъ меня, а не я тебя. Я желалъ идти своею дорогой. На это я имѣю двоякую причину: вопервыхъ, думаю принести этимъ пользу моимъ собратіямъ по грѣхамъ, какимъ образомъ -- будетъ вполнѣ объяснено въ послѣдствіи; вовторыхъ, я долженъ уничтожить нѣчто злое и безстыдное.
Тутъ рубецъ вспыхнулъ подобно красному, зловѣщему огню, и до тѣхъ поръ холодный и безстрастный старикъ весь задрожалъ отъ сдержаннаго волненія.
-- Возставшее противъ меня и до сихъ поръ, повидимому, преуспѣвавшее.
Съ этими словами, онъ положилъ руку на Библію и случайно рука его упала прямо на слова:
"И Іисусъ Навинъ повергъ въ прахъ всю страну холмовъ, и на югѣ, и въ долинѣ, и у ручьевъ, и истребилъ всѣхъ царей ихъ, никого не пощадилъ онъ, и истребилъ все живое, какъ повелѣлъ ему Господь Богъ Израилевъ."
-- Ты вѣроятно остановился гдѣ-нибудь въ гостиницѣ, пока?-- спросилъ, послѣ минутнаго молчанія, Джебезъ Стендрингъ.
-- Въ Черингъ-Кросской гостиницѣ.
-- Я весьма несвѣдущъ касательно подобныхъ мѣстъ; но я полагаю ты найдешь тамъ всѣ нужныя удобства, пока не устроишься гдѣ-нибудь окончательно.
Мысль поселиться въ неуютномъ домѣ никогда и не приходила на умъ Андрью Стендрингу. Привыкнувъ быть своимъ собственнымъ хозяиномъ, въ теченіи цѣлой половины своей жизни, онъ рѣшилъ и всегда оставаться таковымъ; но быть такъ спокойно отправленнымъ въ гостиницу въ тотъ самый вечеръ въ который онъ снова посѣтилъ, послѣ двадцатидвухлѣтняго отсутствія, кровлю подъ которой онъ родился, показалось ему тяжело и больно.
-- Навести меня когда-нибудь, Андрью, когда тебѣ больше дѣлать будетъ нечего, продолжалъ Джебезъ Стендрингъ,-- ты можетъ-быть еще помнишь мой образъ жизни и знаешь какъ я всегда провожу субботніе вечера; я долженъ признаться что твой пріѣздъ отвлекъ духъ мой отъ подобающихъ ему размышленій и молитвъ.
-- Ну, такъ покойной ночи, батюшка, и Господь да благословитъ васъ, возразилъ Андрью вставая,-- вы подумаете о томъ о чемъ я говорилъ вамъ?
-- Только не сегодня, Андрью.
-- Ну такъ завтра.
-- Завтра, Андрью?
-- Извините меня. Я забылъ что завтра воскресенье, но вы какъ-нибудь подумаете о моемъ предложеніи.
-- О томъ чтобы посадить тебя на мое мѣсто?
-- Нѣтъ, сдѣлать меня правою рукой вашей, для того чтобъ я могъ помочь вамъ, защитить васъ.
-- Я не требую ни помощи, ни защиты ни отъ кого, лишь отъ одного Господа.
-- Батюшка, не есть ли почти святотатство упоминать о Немъ, говоря о дѣлахъ о которыхъ мы сейчасъ говорили?
-- Онъ правитъ всѣми дѣлами нашими, Андрью.
-- Хорошо, не будемъ больше толковать объ этомъ предметѣ. Вы рѣшились?
-- Окончательно.
-- Мнѣ очень жаль. Мнѣ жаль что я пріѣхалъ до.... то-есть въ Англію.
-- Развѣ я когда-либо давалъ тебѣ поводъ бросать твои дѣла ради меня? спросилъ отецъ.
-- Нѣтъ, батюшка, нѣтъ, но я думалъ, я думалъ.
Онъ остановился въ тщетномъ ожиданіи слова, взгляда, движенія которое бы доказало ему что добрыя намѣренія его были если и не приняты, то по крайней мѣрѣ оцѣнены. Этого онъ не дождался. Джебезъ Стендрингъ придвинулъ къ себѣ книгу, раскрытую не на страницахъ дышащихъ любовью, милосердіемъ и прощеніемъ, но на тѣхъ что дышатъ местію, кровопролитіемъ и разрушеніемъ.
Андрью видѣлъ это и понялъ намекъ.
-- Скажите мнѣ еще лишь одно, батюшка, прежде чѣмъ я уйду отсюда, произнесъ онъ тихимъ и грустнымъ голосомъ,-- гдѣ ее похоронили?
Снова рубецъ вспыхнулъ на щекѣ старика.
-- Если ты говоришь о женщинѣ которую я когда-то звалъ Джуліей Дунканъ, то она похоронена на Маргетскомъ кладбищѣ.
-- Въ Маргетѣ! Почему же тамъ?
-- Она умерла тамъ. Да проститъ ей Господь!
-- И тѣмъ что обезславили ее! сурово прибавилъ Андрью.-- Аминь!
-- Аминь, повторилъ Джебезъ Стендрингъ.
-- А дитя ея, батюшка, дитя ея?
-- Развѣ я не говорилъ тебѣ что оно пережило ее лишь нѣсколькими мѣсяцами.
-- Оно похоронено вмѣстѣ съ нею, надѣюсь.
-- Андрью, ты знаешь что мнѣ весьма тяжело говорить объ этомъ. Я не желаю продолжать этого разговора. Женщина эта умерла, ребенокъ ея умеръ, отецъ его снова женился. Онъ забылъ ихъ менѣе нежели черезъ годъ. Что тебѣ до нихъ, и зачѣмъ ты снова напоминаешь мнѣ о нихъ?
-- Я любилъ ее, отецъ. Вы видите меня теперь предъ собой, человѣка уже простившагося съ молодостію, одинокимъ и бездѣтнымъ ради ея, сказалъ Андрью.
-- А она бросила тебя.
-- О, батюшка, вспомните о жизни какую она вела въ своемъ родномъ домѣ и о той что она вела здѣсь. Я не говорю которая жизнь была лучше; я говорю лишь подумайте о разницѣ между ними. Что могла она найти въ скучномъ, тихомъ мальчикѣ, какимъ я былъ тогда? Она обѣщала быть моею женой по той же причинѣ по которой согласилась бы на всякое другое приказаніе или желаніе ваше, но она не могла любить меня. Богъ знаетъ что я употребилъ бы всѣ старанія, лежащія въ человѣческой власти, для того чтобы сдѣлать ее счастливой, но несмотря на это я и теперь, хотя и остался одинъ на свѣтѣ, благодарю Бога за то что она не была принесена въ жертву мнѣ.
-- Другими словами, ты радуешься что одно изъ завѣтнѣйшихъ желаній твоего отца было разрушено безстыдною женщиной.
-- Даже и отъ васъ, батюшка, не могу я слышать подобнаго слова, относящагося къ ней! воскликнулъ Андрью, выпрямляясь и вскакивая.-- Она не была безстыдною женщиной. Не мнѣ было суждено завладѣть ея сердцемъ. Она была доброю, вѣрною, любящею женой тому кто завладѣлъ имъ.
-- Отчего же не прибавить къ этому -- правдивой, честной и скромной, презрительно усмѣхнулся Джебезъ.-- Она обманывала меня, лгала твоей матери, измѣнила тебѣ. Она подкупила слугъ моихъ, оставила домъ мой ночью, подобно вору, бросилась въ объятія какаго-то искателя приключеній, отчего же не прибавить еще что она была правдива, честна и скромна.
-- Она была тѣмъ чѣмъ ее сдѣлали, горячо вступился Андрью.-- Обратите вниманіе на ваши собственные поступки прежде нежели станете осуждать ее. Она не первая нашла, почти тюремную жизнь въ этомъ домѣ и вашу строгость невыносимыми.
Едва успѣли слова эти сорваться съ устъ его, какъ онъ уже готовъ былъ отдать все что имѣлъ, для того чтобы воротитъ ихъ назадъ. Джебезъ Стендрингъ упалъ на свое кресло, какъ будто слова эти были ударами сыпавшимися на него. Лицо его страшно поблѣднѣло отъ бѣшенства, и никогда еще рубецъ на немъ не пылалъ такимъ зловѣщимъ огнемъ.
-- Это-это-это я слышу отъ тебя, отъ моего роднаго сына! задыхаясь говорилъ онъ.-- Старая, злая, безстыдная ложь снова возбуждена противъ меня тобою! Моя вина! Я, который.... Развѣ ради бдительности пастыря врывается въ овчарню волкъ? По-твоему да? Примѣръ самоотверженія и набожности учитъ себялюбію и безнравственности! О, да. Моя вина! Да проститъ тебѣ Богъ, Андрью, за обиду нанесенную мнѣ тобой сегодня! прибавилъ онъ, немного погодя, нѣсколько спокойнѣе. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, ни слова болѣе. Оставь меня, прошу тебя, оставь меня. Моя вина!
-- Батюшка, простите меня, я....
-- Развѣ я не просилъ тебя оставить меня?
-- Но вамъ дурно, вы дрожите, вы больны.
-- Пошли ко мнѣ Вильсона.
-- Не могу ли я сдѣлать для васъ чего-нибудь, батюшка?
-- Ты уже и такъ достаточно сдѣлалъ. Пошли сюда Вильсона.
И такимъ образомъ они разсталась. Есть на свѣтѣ люди для которыхъ слуги ихъ дороже родныхъ сыновей, друзья дороже родныхъ. Говорятъ что кровь не вода. Но я не знаю какъ сказать. Часто частая вода дружбы струится не хуже теплой крови, а источникъ родной крови не рѣдко становится мутнымъ и сорнымъ. Слѣдуетъ ли возмущаться противъ Джебеза за то что онъ отвергъ сына, покинувшаго его на двадцать два года, и привязался къ наемнику, вѣрному и преданному ему всею душой, и не измѣнявшему ему ни на двадцать двѣ минуты?
Андрью Стендрингъ пошелъ своей дорогой, и много думъ тревожили душу его, но одна мысль преобладала надъ ними всѣми. Въ чемъ состояла эта "злая и безстыдная" вещь о которой съ такой горечью говорилъ отецъ его? Въ тихіе часы ночи, въ продолженіе которой онъ, не находя сна, метался на своей постели, выраженіе лица его отца, при словахъ этихъ, живо припомнилось ему и преслѣдовало его, пока онъ невольно не воскликнулъ: "Да поможетъ Богъ каждому кто станетъ ему поперегъ дороги!"