Воскресеніе.
Медленно оправлялась Флоренція отъ своего оцѣпенѣнія. У многихъ душа еще трепетала отъ страшнаго потрясенія. Боязливо нащупывали почву граждане и удивлялись, что она крѣпка, какъ и прежде. Мало-по-малу народная душа успокаивалась, но сохраняла въ себѣ ту меланхолію, которую можно видѣть у выздоравливающихъ, когда бредовые образы улетѣли и смерть уходитъ медленными шагами.
Постепенно Флоренція воскресала къ жизни.
Насталъ часъ, когда затворница монастыря Санъ-Джиминьяно могла также воскреснуть и вернуться къ жизни, къ любви. Сколько ужасовъ предшествовало тріумфу ея нѣжной преданности. Джуліано Медичи былъ убитъ, Канцельери казненъ...
Но Фьямма еще ничего не знала.
Уже семь мѣсяцевъ изнывала она въ монастырской полуневолѣ, и извѣстія о внѣшнемъ мірѣ доходили до нея лишь съ большимъ опозданіемъ. Отецъ писалъ ей всего разъ и въ такихъ суровыхъ выраженіяхъ, что холодъ охватывалъ ея сердце. Онъ предупреждалъ ее, что онъ не приметъ къ себѣ недостойную дочь, если она рѣшится вернуться во Флоренцію.
Одновременно съ этимъ письмомъ гонецъ передалъ Фьяммѣ записку отъ ея матери, которая также осыпала ее упреками, хотя сквозь нихъ и проглядывала нѣжная любовь. Фьямма горько плакала при мысли о страданіяхъ, которыя она причинила матери, но не считала нужнымъ въ чемъ-либо раскаиваться.
Всякій разъ, какъ только было возможно, Марко посылалъ ей черезъ мадонну Толомеи пламенныя посланія, отъ которыхъ у нея дѣлалась лихорадка и ея мистическое убѣжище населялось вокругъ нея жгучими призраками.
Во время чудныхъ октябрьскихъ дней она выходила съ послушницей на солнце, чтобы подышать свѣжимъ воздухомъ. Суровая ограда изъ сѣрыхъ камней, опоясывавшая монастырь, оживлялась тамъ и сямъ золотистымъ на солнцѣ мхомъ и ползучими ліанами. Фьямма садилась на траву и съ грустью смотрѣла на горы, высившіяся на далекомъ горизонтѣ, думая о равнинахъ, которыя оставались для нея запретными. Красота природы угнетала ее и вызывала въ ней желаніе плакать. Она безучастно слушала послушницу, звонкій говоръ которой напоминалъ щебетаніе птицы среди необъятныхъ луговъ.
Послушница съ гордостью повѣствовала ей о былой славѣ ея родного города, который когда-то былъ такъ могуществененъ, что Сіенна и Флоренція обращались къ нему за разрѣшеніемъ ихъ распрей. Съ ужасомъ разсказывала она о кровавой легендѣ и о соперничествѣ между гвельфами Селькуччй и гиббеллинами Ардингелли. Воинственный городъ, державшійся насиліемъ и убійствомъ, каждый домъ котораго былъ крѣпостью, отъ войны и погибъ. Когда-то столица, теперь онъ спустился на ступень маленькаго города.
-- И все это, синьора, по причинѣ злобы людей, которые не перестаютъ терзать другъ друга, вмѣсто того, чтобы жить въ мирѣ, какъ братья во Христѣ. Мой отецъ, когда былъ живъ, часто разсказывалъ мнѣ объ этихъ ужасахъ, о которыхъ ему передавалъ мой дѣдъ. На ступеняхъ Народнаго дворца въ одинъ и тотъ же день отрубили голову тремъ Ардингелли, и при томъ несправедливо. Башня, которою вы любуетесь сейчасъ, принадлежала нѣкогда одному барону по имени Монтеагутоло. У этого сеньора былъ замокъ въ Компаньѣ, и онъ жилъ тамъ съ женою и сыномъ. Однажды мать за что-то побранила сына. Тотъ, въ порывѣ ярости, внушенной, конечно, дьяволомъ, выбросился изъ окна въ ровъ замка. Вернувшись съ охоты и узнавъ о случившемся, сеньоръ схватилъ жену и выбросилъ ее въ тотъ самый ровъ, куда упалъ его сынъ. Его за это судили и приговорили къ смертной казни, а его имущество, дворецъ и высокая башня въ Санъ-Джиминьяно достались въ наслѣдство общинѣ. Да люди того времени -- нельзя не сознаться -- потеряли страхъ Божій, и жестоки были сердца ихъ.
А Фьямма думала о томъ, что съ того времени прошли вѣка, а сердца и не думали смягчаться: гордость и жестокость попрежнему владѣли душою человѣка.
-- Съ другой стороны,-- съ оттѣнкомъ гордости продолжала послушница,-- Санъ-Джиминьяно былъ городомъ святыхъ. У насъ былъ святой Вивальдъ, который провелъ всю жизнь, стоя на камняхъ въ дуплѣ каштановаго дерева, и графъ Бартоло, этотъ тосканскій Іовъ, котораго Небу угодно было испытать проказою. Тѣло его, столь жалкое при его жизни, послѣ его смерти испускало лучи. У насъ была еще и святая Фина, которая умерла четырнадцати лѣтъ отъ роду и которая для умерщвленія плоти спала на голой доскѣ. А теперь больные выздоравливаютъ, приложившись къ ея мощамъ.
Долго еще продолжала говорить послушница, но Фьямма уже не слушала ея. Она смотрѣла на дивную панораму, на бѣлыя верхушки холмовъ и волнистую равнину, всю залитую солнцемъ, и на двухъ быковъ съ огромными рогами, которые медленно шли въ городъ. И ей было непріятно отъ этой мирной тишины.
Она вспомнила о своей тюрьмѣ и сдѣлала знакъ послушницѣ: обѣ вернулись въ монастырь: Фьямма съ облегченіемъ, послушница съ сожалѣніемъ.
Наступала уже весна, согрѣвая своей золотистой мягкостью старыя стѣны и юныя сердца. То было время обрученій и свадебъ, и не проходило дня, чтобы къ церкви не тянулся свадебный кортежъ. Входъ въ церковь былъ загражденъ розовой лентой, и женихъ долженъ былъ откупаться золотой монетой. Улицы гудѣли отъ томнаго стрекотанія стрекозъ. Серенады раздавались неумолчно.
Фьямма обыкновенно выходила въ сопровожденіи послушницы въ тѣнь отъ укрѣпленій и здѣсь садилась у водоема, въ которомъ женщины полоскали бѣлье. Глядя на прозрачный горизонтъ, она чувствовала себя одинокой, лишенной того сладкаго чувства, которымъ были полны всѣ. И на ея соколиныхъ глазахъ, которые такъ любилъ Альдобранди, навертывались слезы.
Вернувшись однажды съ прогулки, она услышала легкій стукъ въ дверь. Вошла послушница.
-- Мадонна, васъ ждутъ въ пріемной какой-то синьоръ съ дамой, которые желаютъ съ вами переговорить.
Сердце у Фьяммы забилось сильнѣе. Быть можетъ, это Марко и мадонна Толомеи! Но ей сейчасъ же пришло на мысль, что Альдобранди далъ слово не смущать своимъ посѣщеніемъ это святое мѣсто.
-- Они говорятъ, что пріѣхали за вами,-- продолжала послушница, заливаясь слезами, какъ ребенокъ, плачущій при мысли, что наступилъ конецъ ихъ прогулкамъ и разговорамъ.
Вдругъ Фьямма вздрогнула. А что если это Канцельери, явившійся съ какой-нибудь родственницей или даже просто со служанкой, чтобы увезти ее отсюда. Но нѣтъ, не можетъ быть. Ей было извѣстно, что послѣ дуэли съ Альдобранди онъ находился въ изгнаніи въ Пистойѣ. Да и настоятельница не позволила бы ему оскорбить заступничество монастыря.
-- Я сейчасъ приду,-- отвѣчала она.
Сгорая отъ любопытства, она спѣшила по коридорамъ, опережая свою послушницу. Едва переступивъ порогъ, она громко вскрикнула.
Передъ ней стояли ея отецъ и мать.
Фалько Джинори двинулся къ ней навстрѣчу. Его лицо, обыкновенно жесткое и безстрашное, на-этотъ разъ выражало сильное волненіе.
-- Дитя мое,-- началъ онъ,-- ты теперь вдова. Бартоломео Канцельери, котораго мы избрали тебѣ въ супруги, убитъ.
Фьямма не знала о происшествіяхъ, разыгравшихся во Флоренціи, и отецъ вкратцѣ разсказалъ ей о всемъ, что тамъ произошло. Она слушала, и сердце у нея то сжималось отъ ужаса, то прыгало отъ радости: для нея это было избавленіемъ.
-- Синьоръ Лоренцо,-- съ оттѣнкомъ горечи продолжалъ Фалько,-- заблагоразсудилъ забыть, что его врагъ былъ моимъ зятемъ и что я самъ хотѣлъ его гибели, ибо я считалъ это необходимымъ для блага родины. Его великодушіе щадитъ меня ради тебя или, вѣрнѣе, ради синьора Альдобранди. Послѣ того, какъ кончится срокъ траура, ты должна выйти за него замужъ, таково требованіе Лоренцо.
-- Отецъ!
Фьямма бросилась на грудь, которую уже не защищала обычная гордость и честолюбіе. Потомъ она обняла мать, которая рыдала, не говоря ни слова.
Фалько Джинори смотрѣлъ на нихъ, а сердце его размягчалось отъ какой-то незнакомой ему прежде нѣжности. Потомъ онъ тихонько тронулъ жену за плечо.
-- Идемъ, Белла,-- сказалъ онъ.
Маленькая послушница открыла имъ дверь, и только тутъ Фьямма замѣтила, что глаза ея были красны отъ слезъ. Нарушая монастырскія правила, она поцѣловала ея лобъ, на половину скрытый уже подъ монашескимъ покровомъ. Среди радости ее вдругъ охватило чувство сильной грусти. Она наклонилась къ послушницѣ и тихо сказала ей:
-- Молись за меня.
И съ этими словами Фьямма быстро перешагнула порогъ.
Передъ ней была равнина, залитая солнцемъ. Мягкій весенній вѣтерокъ пахнулъ ей въ лицо и сталъ ее ласкать, какъ воскресшую къ новой жизни.