I.
Фьямма.
Прошло нѣсколько лѣтъ. Послѣ Косьмы Великолѣпнаго Флоренціей не твердо, но властно управлялъ нѣкоторое время его сынъ Пьеро, вѣчно болѣвшій подагрой. Въ моментъ нашего разсказа власть отца и дѣда наслѣдовали Лоренцо и Джуліано. Они правили также безъ особыхъ почестей и титуловъ, какъ бы боясь спугнуть слишкомъ скоро призракъ свободы, который еще леталъ надъ дворцомъ сеньоріи. Несмотря, однако, на желаніе придать себѣ внѣшность частныхъ лицъ, оба брата были настоящими принцами. Династія Медичи была основана. Флоренціи, впрочемъ, не на что было жаловаться. Она торгуетъ, веселится, процвѣтаетъ и украшается. Она обезпечила себѣ миръ съ тѣхъ поръ, какъ вступила въ союзъ съ Миланомъ, Венеціей и Римомъ. Для ознаменованія этого событія на площади Санта Кроче готовился турниръ.
Кончавшаяся зима переходила уже въ весну. Въ воздухѣ повѣяло нѣжностью, небо еще оставалось блѣднымъ, облака проходили, какъ клубы пара, похожія на души блаженныхъ, какъ онѣ изображались на картинахъ прежнихъ мастеровъ. Кипарисы и обнаженныя горы составляли какъ бы фонъ для фресокъ.
Наступили хорошіе дни. Даже если бы не было праздника, кто сталъ бы оставаться теперь дома? Вся Флоренція была на улицѣ.
Солнце ласкаетъ благородныя очертанія церкви Санта Кроче. Площадь расчищена, на широкомъ пространствѣ и вся залита солнцемъ. Нужно, чтобы giostranni, которые готовятся принять участіе въ турнирѣ, могли чувствовать себя на свободѣ, чтобы наносить копьемъ хорошіе удары противнику во славу своихъ дамъ.
Онѣ уже усѣлись по сторонамъ площади въ наскоро построенныхъ ложахъ. Флорендинки получили полное разрѣшеніе отъ властей -- рядиться, какъ имъ угодно. Можно было бы сказать, что все это были королевы. Время года позволяло надѣть одновременно и бархатъ, и мѣха, и легкій шелкъ съ кружевами. Блестѣли всѣ цвѣта, легкіе шарфы развѣвались, длинныя перья колыхались, и отъ этого вся картина получала оживленіе. Толпа женщинъ колебалась какъ цвѣтникъ на разсвѣтѣ, по ихъ рядамъ то и дѣло пробѣгала дрожь нетерпѣнія.
Сзади эстрады прохаживался одинокій мужчина. Время отъ времени онъ останавливался въ проходахъ между ложами, чтобы окинуть взоромъ пустую еще площадь. То былъ Сандро Боттичелли.
Ему только что исполнилось тридцать лѣтъ, но онъ уже пользовался славою maestro bonissimo. Онъ создалъ уже не мало изображеній Мадонны для монастырей и Венеры для богатыхъ купцовъ. Тѣ и другія были похожи большею частью на Лизу, исчезнувшую подругу его юности. Точно также, рисуя Юдиѳь для мессера Бригатти, онъ придалъ ея ростъ, ея глаза и ростъ юной героинѣ, которая только что убила Олоферна и идетъ теперь легкими шагами съ мечомъ въ рукѣ.
Пророчество Вероккіо оправдалось: Сандро сдѣлался художникомъ мягкой, печальной и немного странной прелести. Съ юности въ немъ сохранилась еще живость и несдержанность пажа. Удивляясь его славѣ, граждане Флоренціи не придавали ей особеннаго значенія. Не къ нему, а къ болѣе привычному для нихъ Гирландайо обратятся они, когда захотятъ покрыть фресками стѣны церкви Santa Maria Novella.. Но оба Медичи, въ качествѣ утонченныхъ цѣнителей, наслаждаются его простодушнымъ язычествомъ, его меланхолической и чувственной нѣжностью, которою запечатлѣны всѣ его фигуры. Сандро сталъ ихъ фаворитомъ и жилъ при дворѣ этихъ нетитулованныхъ принцевъ въ качествѣ своего человѣка.
Джуліано, принимавшій участіе, далъ ему порученіе украсить его знамя. На восточной матеріи Сандро изобразилъ Палладу Побѣдительницу, потрясающую головой Медузы. Вокругъ нея былъ изображенъ кустарникъ, испускающій пламя. Горгона и кусты внушали страхъ, но на Палладу было пріятно смотрѣть. Ибо Сандро смягчался всякій разъ, какъ ему приходилось изображать женщину..
Рыцари еще не пріѣзжали, и художникъ продолжалъ ходить. Вдругъ онъ съ изумленіемъ остановился, узнавъ какого-то подошедшаго къ нему молодого сеньора.
-- Какъ, это вы, мессеръ Альдобранди? Вы прогуливаетесь пѣшкомъ, какъ простой гражданинъ?
-- Я самъ, Сандро.
-- Вы не участвуете въ турнирѣ?
-- Какъ видите.
-- И вы пропустите этотъ день и не сдѣлаете хорошаго удара копьемъ?
-- Это не важно.
При такомъ отвѣтѣ Сандро съ изумленіемъ взглянулъ на собесѣдника. Это былъ красивый молодой человѣкъ, съ рѣзкими чертами лица, похожій на портретъ Данте въ изгнаніи, рисованный Джотто. Вмѣсто античнаго капюшона на головѣ у него была высокая шляпа, украшенная кружевами, которые падали ему на плечи. Волосы его были завиты.
-- Позвольте спросить васъ, почему вы лишили нашу когорту одного изъ лучшихъ бойцовъ?-- съ любопытствомъ спросилъ артистъ.
-- Почему?-- повторилъ за нимъ Марко Альдобранди, лицо котораго потемнѣло.-- Почему? А вотъ смотри...
И онъ показалъ рукою на флорентинокъ, сгруппировавшихся на эстрадѣ.
-- Видѣлъ ли ты вотъ эту, самую молодую, которая сидитъ ближе къ намъ?
-- Да, мессеръ.
-- Такъ вотъ изъ-за нея я и не принимаю сегодня участія въ турнирѣ.
Та, на которую онъ указалъ, сидѣла въ первомъ ряду. Ея профиль отчетливо выдѣлялся на ясномъ небѣ. Сандро замѣтилъ ея высокій лобъ и почти прямыя брови.
Легкая горбинка на носу и слегка выступавшій впередъ подбородокъ сообщали ея лицу живую и чистую красоту, которая встрѣчается на французскихъ медаляхъ. Шея была чудно нѣжна и изящна. Вдоль щекъ и по плечамъ ниспадали волнами свѣтло-рыжеватые волосы. Одѣта она была съ фантастическимъ вкусомъ, волосы были подхвачены лентой, которая извивалась, словно языкъ пламени. На самомъ верху прически было прикрѣплено золотое кольцо съ огромными рубинами и бѣлой эгреткой изъ аистовыхъ перьевъ, которыя волновались, словно брызги воды, летящія при вѣтрѣ отъ водопада.
Ея лицо обращало на себя вниманіе, съ одной стороны, чувственнымъ очертаніемъ рта, а съ другой -- томностью взгляда. Становилось уже холодно, и незнакомка надѣла на себя плащъ, причемъ видна была ея бѣлая шея, окутанная шелкомъ и кольцомъ геммъ. То была настоящая флорентинка, какою ее представляли себѣ въ своихъ мечтахъ художники того времени. Существо одновременно реальное и химерическое, на половину женщина, на половину нимфа, пурпуровыя уста которой кричали о славѣ жизни, а глаза говорили о мечтахъ сновидѣній.
-- Ее зовутъ Фьямма Джинори,-- сказалъ молодой человѣкъ Сандро.
Сандро не удивился, что эта дѣвица съ видомъ воительницы и богини принадлежала къ патриціанскому роду.
-- Я познакомился съ нею въ послѣднія майскія календы,-- продолжалъ молодой человѣкъ -- Она танцовала, увѣнчанная розами. Я все время былъ ея кавалеромъ.
Его лицо прояснилось при этомъ воспоминаніи. Онъ продолжалъ:
-- Не въ первый разъ уже я видѣлъ ее. Я встрѣчался съ нею въ церкви, она какъ будто озаряла мракъ капеллы, гдѣ пѣлись хвалы Царицѣ Небесной. Я встрѣчалъ ее въ траурѣ и на празднествахъ, но мы ни разу не вступали въ разговоръ. Я уже любилъ ея соколиные глаза, ея роскошные волосы и ротъ, выражавшій презрѣніе. Ея улыбка была высшей наградой, на которую могъ разсчитывать смертный. Подумай, Сандро, я танцовалъ съ нею, и она позволила мнѣ поцѣловать кончики ея пальцевъ. Когда она разсталась со мной и пошла къ матери, къ шелковымъ палаткамъ, которыя разбиты на берегу Арно, мнѣ казалось, что я достигъ верха блаженства.
-- А потомъ?
-- Потомъ! Я не видалъ ее цѣлые мѣсяцы. Когда же я ее встрѣтилъ, я погибъ. Ея лицо настолько измѣнилось для меня, что я едва ее узналъ. Она отвѣтила на мой поклонъ какъ-то принужденно. На этотъ разъ ее сопровождала ея мать, и я видѣлъ, какъ онѣ обмѣнялись нѣсколькими словами, которыхъ я не слышалъ. Черезъ нѣсколько времени я опять съ нею встрѣтился. Она шла съ подругами вдоль Арно и направлялась прямо на меня. Я робко поклонился ей. Соколиные глаза отвернулись отъ меня, губы сложились въ нетерпѣливую и презрительную гримасу. Мнѣ показалось, что солнце померкло. Я вернулся къ себѣ, шатаясь, какъ пьяный, заперся въ своей комнатѣ и плакалъ до вечера. Ободрившись немного, я сообразилъ, что она не стала бы меня слушать, если бы я вздумалъ съ нею заговорить, и потому я написалъ ей. То было письмо, которое могло бы взволновать каменное изображеніе Св. Дѣвы на алтарѣ, Сандро. Одинъ изъ моихъ друзей былъ вхожъ въ домъ Джинори. Я убѣдилъ его всякими мольбами отнести мое письмо Фьяммѣ. На другой день онъ принесъ мнѣ его обратно: оно не было даже распечатано. Отвѣта я такъ и не получилъ. Понимаешь ли ты теперь, почему я не хотѣлъ принимать участіе въ этомъ турнирѣ? У меня не было дамы, рыцаремъ которой я могъ бы быть.
-- Но она ужъ слишкомъ горда...
-- Нѣтъ, нѣтъ! Послушай, Сандро. Я люблю Фьямму. Она оправдываетъ свое имя. Это пламя, которое сжигаетъ Мою жизнь. Понимаешь ли ты, я люблю ее...
Раздавшійся шумъ прервалъ ихъ разговоръ. Показался отрядъ участниковъ турнира. При входѣ на ристалище стояли дѣвушки, одѣтыя въ бѣлыя платья, и герольды въ красныхъ камзолахъ. Двадцать трубъ поднялись высоко къ небу, словно длинные тонкіе цвѣты съ золотыми чашечками. Изъ нихъ понеслась цѣлая буря звуковъ. Всадники выѣхали на арену. Они ѣхали на бѣлыхъ и вороныхъ лошадяхъ, на головахъ которыхъ развѣвались перья. Оружіе ихъ было украшено чернью и блестѣло, словно чешуя великолѣпнаго дракона. Передъ каждымъ изъ нихъ шелъ оруженосецъ, несшій знамя. Сандро узналъ то, которое онъ дѣлалъ: на немъ была Паллада, державшая Горгону. Его несли впереди самаго знаменитаго борца, владыки флорентійской молодежи Джуліано Медичи.
Всадники сошли съ коней. Рѣзкія трубы смолкли. Хоръ дѣвушекъ запѣлъ гимнъ любви. Каждый изъ участниковъ турнира шелъ по ристалищу, чтобы привѣтствовать избранную имъ даму. Джуліано шелъ первымъ. Онъ былъ высокаго роста и отличался величавой и мужественной внѣшностью. Въ его латахъ съ блестящими полосками отражалась голова Горгоны, вычеканенная на нагрудникѣ. Его шлемъ изображалъ львиную голову.
Привѣтствуемый аплодисментами и криками, юный герой преклонилъ колѣно передъ женщиной, которая, очевидно, была царицей праздника. Она сидѣла подъ балдахиномъ, который былъ задрапированъ матеріями и напоминалъ собою тронъ. То была Симонетта Каттанео, супруга мессера Марка Веспуччи.
Симонетта происходила не изъ Флоренціи. Она родилась на берегахъ Лигуріи, въ Генуѣ. Не такъ еще давно покинула она этотъ пышный городъ, расцвѣтшій въ глубинѣ своего залива, подобно мечтѣ, воплощенной въ мраморѣ. Она выросла среди бѣлыхъ и красныхъ дворцовъ Доріа, Фьески, Спинола, среди церквей, населенныхъ героями и чудотворными дѣвами, среди узенькихъ улицъ, которыя поднимались поверхъ холмовъ, словно тропинки для дикихъ козъ. Цвѣтъ ея лица сохранялъ еще отблескъ бѣлыхъ, какъ снѣгъ, лилій ея родины, а глаза волнующуюся синеву моря. Она обладала неизъяснимой граціей дѣвушекъ приморскихъ городовъ, съ ихъ волнующейся, какъ волны моря, походкой.
Мессеръ Веспуччіо, богатый купецъ изъ квартала Оньиссанти, прибылъ въ Женеву по торговымъ дѣламъ и привезъ оттуда это сокровище. Однажды на охотѣ Джуліано случайно встрѣтился съ нею и страшно влюбился въ нее, и подражатель Виргилія, поэтъ Полиціано, воспѣвалъ ихъ любовь въ нѣжныхъ октавахъ. Эту любовь называли чистой и непорочной, ибо Джуліано слишкомъ боялись, а Симонетту слишкомъ любили за ея кроткій нравъ. Мессеръ Веспуччи отъ этого только прославился.
Мадонна Симонетта улыбнулась своему рыцарю и наклонила къ нему свою красивую головку съ пышной прической, въ которой вился змѣй изъ черной эмали. Черезъ плечо у нея былъ накинутъ пестрый шарфъ, и это давало ей видъ восточной царицы, принимавшей какого-нибудь героя, вернувшагося изъ далекихъ странъ.
Флорентинки пѣли:
"О любовь! Будь съ нами во время нашего праздника и нашихъ танцевъ. Пусть удалится отсюда тотъ, кто не влюбленъ".
И эта пѣснь сопровождалась легкими покачиваніями ихъ гибкихъ тѣлъ, покрытыхъ бѣлоснѣжными тюниками.
Вдругъ звонкіе голоса смолкли, и на всѣ четыре стороны зазвучали трубы. Участники турнира садились на лошадей. Смолкли и трубы, и настала жуткая тишина, словно передъ битвою. Затѣмъ золотые стволы трубъ еще разъ поднялись всѣ кверху. Троекратный сигналъ вызова огласилъ воздухъ. Всадники попарно стали другъ противъ друга.
На ихъ головахъ красовались странныя каски: однѣ изображали медвѣжью или кабанью голову, на гребнѣ другихъ развѣвались саламандры, покачивая раздвоеннымъ языкомъ.Латы представляли какъ бы крылья дракона, на другихъ красовалось вооруженіе миланской работы изъ вороненой стали съ арабесками.
Джованни Кавальканти и Гиригоръ Марсуппини уже неслись другъ на друга. Они сшиблись съ великимъ шумомъ, ихъ копья были сломаны и разлетѣлись блестящими обломками. Отъ удара обѣ лошади упали на колѣни, но всадники, удержавшись на сѣдлѣ, быстро подняли ихъ съ помощью шпоръ. Разъѣхавшись, они снова сшиблись съ прежней яростью. Копья снова разлетѣлись въ куски, и на этотъ разъ щиты были пробиты. Затѣмъ выступили Бенчи и Ринуччини и столкнулись съ такою силою, что оба упали съ лошадей. Въ одно мгновеніе они были уже опять на лошадяхъ и снова неслись по ристалищу. Мужчины кричали, аплодировали, женщины вставали съ сидѣній, чтобы ободрить бойцовъ. Одна изъ нихъ лишилась чувствъ, увидя, какъ упалъ ея рыцарь. Другая въ этомъ случаѣ гнѣвно вскрикнула и разорвала свой шитый золотомъ платокъ.
Марко Альдобранди, повидимому, мало интересовался тѣмъ, что происходило на аренѣ. Наоборотъ, Боттичелли смотрѣлъ съ страстнымъ вниманіемъ: его глаза блестѣли, какое-то благородное опьянѣніе одушевляло его лицо, потерявшее свои обычное мечтательное или ироническое выраженіе. Это дикое проявленіе энергіи соотвѣтствовало его темпераменту, полному отваги, несмотря на видимую разсѣянность. Обреченный ограниченностью своихъ средствъ и своимъ искусствомъ на спокойное существованіе, онъ старался смягчать свои воинственные инстинкты, мучившіе иной разъ даже наиболѣе созерцательныхъ художниковъ.
Турниръ продолжался и послѣ полудня. Многіе бойцы оказывали чудеса храбрости, но не могли вырвать побѣду у славнаго Джуліано. Онъ вывелъ изъ строя пять противниковъ, и мадонна Симонетта собственноручно вручила ему пальму первенства. Въ предшествіи своего знамени, онъ вернулся во дворецъ Медичи, везя съ собою добычу, взятую отъ противниковъ. Альдобранди и Сандро уже покинули мѣсто турнира.
Они шли, не имѣя опредѣленной цѣли. Художникъ, съ фамильярностью артиста, который умѣетъ щадить самолюбіе молодого сеньора, продолжалъ поучать своего друга.
-- Вести такую жизнь, мессеръ, большая нелѣпость. Вы знатны, богаты и созданы для того, чтобы влюбляться въ женщинъ. Вы оскорбляете Провидѣніе, пренебрегая дарами, которыми оно такъ щедро васъ осыпало. Какъ! Портить свою жизнь изъ-за того, что одна женщина сопротивляется вамъ? Стоитъ ли вѣшать носъ изъ-за того, что не удается жениться на особѣ, которая послѣ свадьбы можетъ оказаться самой непріятной женой?
-- Сандро!
-- Вотъ я, напримѣръ, видѣлъ однажды во снѣ, будто я женатъ, и проснулся въ такомъ ужасѣ, что вскочилъ съ кровати, хотя было еще темно. Быстро одѣвшись, я выскочилъ, какъ сумасшедшій, и бродилъ по Флоренціи до самой зари. Мысль о томъ, что я, Сандро Боттичелли, на всю жизнь связанъ съ женщиной, жгла мой мозгъ. Женатъ! Какая глупость! А вы еще жалуетесь, что судьба васъ бережетъ! Надо, наоборотъ, только поздравлять себя.
Марко Альдобранди молчалъ. Жизнерадостная воркотня Сандро не могла его ни разсердить, ни развлечь. Онъ шелъ, опустивъ голову, медленными шагами, и его спутнику приходилось подлаживаться къ его походкѣ. На каждомъ шагу большія группы быстро перегоняли ихъ. Везъ сомнѣнія, эти люди спѣшили на какой-нибудь другой праздникъ, привлекавшій всѣхъ зѣвакъ Флоренціи.
Когда оба друга подошли къ Барджелло, разукрашенному, какъ въ большой праздникъ, огромными орифламмами, Альдобранди остановился.
-- Прощай, Сандро,-- сказалъ онъ Боттичелли, протягивая ему руку.-- Сегодня я для тебя слишкомъ унылый собесѣдникъ.
-- Какъ, мессеръ!.. Вы можете говорить...
-- Я усталъ. Нужно имѣть большое горе, чтобы не развеселиться отъ тебя. Благодарю тебя за твою дружбу.
Они разстались.
Оставшись одинъ, Боттичелли пожалъ плечами.
-- Ни былъ почти въ томъ же положеніи, когда Лиза покинула меня. Правда, я утѣшился. Но этотъ бѣдный Альдобранди не знаетъ живописи.
Машинально онъ направился вслѣдъ за толпою на площадь Сеньоріи и черезъ нѣсколько минутъ былъ тамъ. Площадь была превращена въ обширную арену съ перегородками и помостами. Не безъ труда удалось Сандро найти себѣ мѣстечко. На площади должны были появиться всякаго рода звѣри на свободѣ и въ клѣткахъ -- быки, дикія лошади, волки, кабаны и собаки, имѣвшія такой страшный видъ, что всѣ спрашивали, какіе это звѣри.
Предполагалось, что всѣ эти звѣри растерзаютъ другъ друга. У флорентійскаго народа временами проявлялась жестокость, и танцевъ и рыцарей ему было мало.
Но всеобщее ожиданіе было обмануто. Дикія лошади, привыкшія къ зеленому раздолью Мареммъ, ржали отъ безпокойства и удивленія при видѣ загородокъ, въ которыхъ онѣ очутились. Онѣ пронеслись по площади раза два дикимъ галопомъ и вдругъ остановились, нюхая эту странную почву, пахнувшую пылью вмѣсто травы. Быки, поднявъ черныя свои морды къ величавому старому дворцу, древнему свидѣтелю столькихъ революцій, сильно, но не гнѣвно ревѣли, какъ они должны были ревѣть въ храмахъ древняго Египта. Собаки и волки, которыхъ легко было смѣшать между собою, стояли неподвижно, какъ ихъ изображенія на бронзовыхъ римскихъ цоколяхъ, и продолжали тупо смотрѣть въ пространство, ничего не видя.
Черезъ нѣсколько минутъ почти всѣ животныя легли на землю: нѣкоторыя, видимо, даже дремали.
-- Львовъ!-- закричалъ кто-то.-- Пусть приведутъ львовъ!
Флоренція любила львовъ и гордилась ими. Они содержались на общественный счетъ, ибо нельзя было этого не сдѣлать для царей звѣринаго царства, которые вмѣстѣ съ лиліей входили въ эмблему города и выражали его двойственный характеръ -- то величавый и кроткій, то неумолимый и непреклонный. Развѣ Донателло не создалъ собственными руками изображеніе льва, которое пользовалось такою любовью народной, этого Марцокко, голова котораго напоминала человѣческое лицо? Городъ любилъ львовъ и живо интересовался появленіемъ у нихъ дѣтенышей. Годъ, когда не было новаго львенка, считался печальнымъ годомъ.
Устроители праздника предвидѣли всѣ желанія толпы, даже это. Едва народъ потребовалъ львовъ, какъ они явились.
Они вышли на арену обычнымъ образомъ, т. е. торжественно и величаво. На срединѣ они остановились, моргая глазами, отвыкшими отъ сильнаго дневного свѣта. Безъ сомнѣнія, и яркіе цвѣта толпы подѣйствовали на нихъ болѣзненно. Затѣмъ они широко открыли пасть, но ограничились легкимъ ревомъ.
Толпа роптала. Всѣ были недовольны тѣмъ, что львы отказываются отъ своего львинаго ремесла и не желаютъ никого терзать. Ихъ бранили, бросали въ нихъ камнями, что было уже нѣкоторымъ святотатствомъ противъ этихъ древнихъ хранителей города.
Вдругъ раздался голосъ:
-- Остановитесь! Почтите указаніе судьбы! Небо хочетъ, чтобы отнынѣ Флоренція жила въ мірѣ, ибо животныя, служащія ей символомъ, вдругъ измѣнились и отказались навсегда отъ своей свирѣпости.
Народъ въ восторгѣ захлопалъ оратору и привѣтствовалъ криками львовъ, которые попрежнему находились въ апатіи.
Въ этотъ моментъ выпустили на арену безобразное существо съ длинными и тонкими ногами, худымъ тѣломъ и гигантской шеей. Многіе видѣли жираффу въ первый разъ и встрѣтили ее криками изумленія. Животное смѣло выскочило на арену, сдѣлало нѣсколько прыжковъ и вдругъ бросилось бѣжать со всѣхъ ногъ. Быки, волки, лошади, быки, не боявшіеся даже львовъ, въ ужасѣ бросились въ разныя стороны. Бѣшеная скачка поднялась на аренѣ. Черныя, бѣлыя, желтыя массы, смѣшиваясь, прыгали другъ черезъ друга. Можно было подумать, что это шабашъ демоновъ, принявшихъ видъ звѣрей. Одни только львы оставались неподвижны. Въ этомъ увидѣли предзнаменованіе, что Флоренція, непоколебимая и могучая, какъ они, одолѣетъ всѣ попытки ея враговъ.
Между тѣмъ Альдобранди медленно шелъ къ своему дворцу. Вдругъ ему преградила путь толпа: навстрѣчу двигалось тріумфальное шествіе. Во главѣ его ѣхалъ молодой человѣкъ, одѣтый по-королевски, на бѣломъ конѣ. За нимъ двигалась раззолоченная колесница на массивныхъ колесахъ. Она изображала собою волшебный замокъ, на верху котораго находился земной шаръ. На немъ стоялъ амуръ, распростиравшій свою власть на весь земной шаръ. Амура изображалъ молодой человѣкъ, старавшійся выразить на своемъ красивомъ лицѣ дикій деспотизмъ. Онъ былъ вооруженъ лукомъ, сзади у него были придѣланы крылья, одежда блестѣла, какъ груда разноцвѣтныхъ камней. За нимъ шли пѣвцы и музыканты; подъ звуки голосовъ и инструментовъ вокругъ носились группы дѣтей, которыя время отъ времени разлетались въ стороны, какъ цвѣты разорванной гирлянды.
"Амуръ, амуръ!" повторялось въ пѣсняхъ, и это слово жестоко мучило молодого Альдобранди. Слезы показались у него на глазахъ. Среди толпы, прославлявшей любовь, онъ одинъ былъ въ отчаяніи.
Наконецъ онъ выбрался изъ толпы, оглушенный ея шумнымъ весельемъ, и очутился передъ своимъ дворцомъ. Какъ всѣ дворцы Флоренціи той эпохи, онъ походилъ скорѣе на крѣпость или тюрьму, съ его рѣдкими, неправильно размѣщенными окнами, съ узкими бойницами, достаточными лишь для того, чтобы пропустить стрѣлу или взглядъ часового, обостренный подозрительностью и страхомъ. Въ главныхъ воротахъ была продѣлана форточка, черезъ которую прежніе Альдобранди, принужденные вслѣдствіе вспышки народной ярости жить исключительно тѣмъ, что давали имъ ихъ мызы, получали отъ своихъ кліентовъ бутылку вина или корзину съ оливками. Достигнувъ цвѣтущаго состоянія, они сохранили эту скромную Форточку въ знакъ воспоминанія о былыхъ невзгодахъ. Пронесшіяся надъ Флоренціей революціи разрушили башню дворца, которую запрещено было строить вновь.
Марко Альдобранди прошелъ черезъ маленькій дворикъ, гдѣ билъ фонтанъ, и поднялся по лѣстницѣ, по стѣнамъ которой висѣли гербы и древнія знамена. Направляясь къ себѣ въ комнату, онъ долженъ былъ пройти потемнѣвшую уже галерею, которая шла вокругъ всего дома, и не замѣтилъ своихъ родителей, которые бесѣдовали между собою, тихо подвигаясь впередъ.
Въ своемъ зрѣломъ возрастѣ Аверардо Альдобранди былъ красивъ не менѣе сына. Черное платье придавало ему видъ члена магистратуры или священника. Однако его бритое, по флорентійскому обычаю, лицо озарялось огненными глазами, бросавшими загадочные взгляды. На головѣ у него была шапочка, придававшая ему сходство съ средневѣковымъ ученымъ. Говорилъ онъ тихо и важно, и отъ этого его сдержанный голосъ становился еще властнѣе.
Мадонна Джованна Лофранки, его жена, сохраняла благородную прелесть, едва начинавшую увядать. Въ ней чувствовалось присутствіе сильныхъ страстей и мечтаній, подавленныхъ дисциплиной семейной жизни. Можетъ быть, она и не была счастлива, но располагала тѣмъ прочнымъ и меланхоличнымъ благополучіемъ, которое дается честнымъ образомъ жизни.
-- Ванна,-- сказалъ мессеръ Аверардо':-- меня безпокоитъ нашъ сынъ.
Мадонна Альдобранди сдѣлала движеніе: ея взглядъ съ безпокойствомъ устремился на мужа. Его слова встревожили ея нѣжную любовь къ сыну, тѣмъ болѣе, что она знала, какъ несклоненъ ея мужъ къ напраснымъ тревогамъ. Нужны были серьезныя основанія, чтобы этотъ человѣкъ почувствовалъ безпокойство.
-- Въ чемъ дѣло?-- спросила она слегка дрожащимъ голосомъ.
-- Не замѣчаешь ли ты, какъ онъ сталъ мраченъ послѣднее время?
-- Да, пожалуй. Но это меня не удивило, Марко часто бываетъ въ такомъ сосредоточенномъ, мечтательномъ настроеніи. Мы живемъ очень тихо и удаленно; можетъ быть, онъ иногда скучаетъ.
Она не рѣшалась болѣе прозрачно упрекнуть мужа за то, что, ради прежнихъ непріятностей, онъ удалился отъ политической дѣятельности и, благодаря своему характеру, наложилъ на всю семью какое-то принужденіе, отъ котораго прежде всего страдала она сама. Мессеръ Альдобранди принималъ у себя очень ограниченное число знакомыхъ его возраста, раздѣлявшихъ его взгляды. Не питая вражды къ Медичи, онъ тѣмъ не менѣе раздѣлялъ предубѣжденія противъ нихъ аристократической партіи.
Онъ понялъ намекъ жены и ему стало обидно.
-- Мы живемъ такъ, какъ должны жить порядочные патриціи въ такое время, когда купцы становятся королями. Но я никогда не препятствовалъ Марку искать развлеченій на сторонѣ, если онъ не можетъ найти ихъ здѣсь въ домѣ. Я даже поощрялъ его къ этому. Еще сегодня утромъ я предлагалъ ему отправиться на этотъ турниръ на площади Санта Кроче. Флорентинецъ благороднаго рода не долженъ терять случая сразиться оружіемъ и прославить свое имя. Можетъ быть, ему удалось бы вырвать побѣду у Джуліаной это, признаюсь, доставило бы мнѣ нѣкоторое удовлетвореніе. Но онъ самъ не хотѣлъ. Онъ чувствовалъ себя, по его словамъ, не совсѣмъ хорошо. Конечно, дѣло не въ этомъ. Тутъ есть нѣчто другое. Онъ печаленъ и потерялъ ко всему вкусъ... Марко влюбленъ.
-- Ты думаешь?-- вскричала она, наивно испугавшись.
То было обычное чувство матерей, которыя боятся превратностей любви для своихъ сыновей. Вторымъ чувствомъ была, наоборотъ, безсознательная радость. Ея сынъ влюбленъ. Ея сынъ спасенъ отъ той однообразной и скучной жизни, которая давила всѣхъ въ этомъ домѣ.
-- Я не говорю, что это простое любовное увлеченіе молодого человѣка,-- продолжалъ мессеръ Аверардо медленно.-- Я и самъ не безпокоился бы объ этомъ. Но тутъ дѣло другое. Марко влюбленъ искренно и безнадежно.
-- Что ты говоришь, Аверар до? Нашъ Марко очень красивъ, и ни одна женщина не отвергла бы его любовь. Онъ богатъ и знатенъ, и любые родители станутъ искать родства съ нимъ.
-- Любовь капризна, Ванна. Женщины слѣпы, а мужчины несправедливы. Нашъ сынъ, должно быть, любитъ чистую дѣвушку, ибо въ его скорби я вижу большое уваженіе къ той, которая его причиняетъ. Несомнѣнно, что онъ получилъ отказъ. Я боюсь, что его любовь такого рода, что она болѣе разрушаетъ энергію и отравляетъ существованіе, чѣмъ бурная страсть, которая потухаетъ, бросивъ нѣсколько искръ. Никто изъ Альдобранди не долженъ быть жертвой такого жалкаго безумія.
-- Что же дѣлать?
-- Пойди за нимъ, Ванна. Онъ съ тобою будетъ говорить откровеннѣе, чѣмъ со мной. Ты сумѣешь лучше втолковать ему, что ему дѣлать. Узнай также имя той, которая повергаетъ его въ такое отчаяніе.
Мадонна Альдобранди быстро пошла по галереѣ, которая дѣлалась все темнѣе и темнѣе. Сдѣлавъ затѣмъ поворотъ, она толкнула одну изъ дверей и очутилась въ комнатѣ сына.
Марко лежалъ въ большомъ креслѣ, оперевшись на локотникъ. Его лицо было закрыто рукой". Судя по его неподвижности, можно было бы подумать, что онъ спалъ.
-- Марко,-- тихо сказала Монна Ванна.
Онъ вздрогнулъ.
-- Это вы, матушка?
Онъ посмотрѣлъ на нее, какъ человѣкъ, только что проснувшійся, дѣлающій усилія, чтобы узнать внезапно представшее передъ нимъ знакомое лицо.
Монна Ванна прежде, чѣмъ говорить и разспрашивать его, инстинктивно подошла къ нему и стала тихонько его ласкать, гладя рукой его вьющуюся шевелюру. Это прикосновеніе разбудило въ немъ воспоминаніе о томъ, какъ онъ, бывало, прижимался къ матери, и это одно должно было вызвать въ немъ прежнюю откровенность и заставить его прибѣгнуть къ родительской помощи, которую она ему несла.
-- Марко,-- сказала она,-- ты страдаешь, ты несчастенъ!
И она пристально вперила въ него взоръ, но безъ той повелительной настойчивости, которая рискуетъ раздражить, а не утѣшить скорбь.
Марко, въ свою очередь, взглянулъ на нее. Чувствуя, можетъ быть, что она разгадала его, онъ хотѣлъ было замкнуться въ своей тайнѣ, не принимать изъ гордости утѣшеніе, съ которымъ она къ нему обращалась. Но его сопротивленіе не устояло передъ той кротостью, которая свѣтилась въ ея глазахъ. Указывая на его страданіе, мать заставляла его жалѣть себя самого. Остатокъ гордости вдругъ растаялъ въ немъ, онъ схватилъ мать за руку, и Монна Ванна почувствовала на ней горячую слезу.
-- Я должна была замѣтить это раньше,-- сказала она.-- Я очень упрекаю себя за это. Мать не всегда отдаетъ себѣ отчетъ о томъ моментѣ, когда ея сынъ дѣлается способнымъ страдать, какъ настоящій мужчина. Ей все кажется, что еще вчера она утѣшала его въ его дѣтскихъ горестяхъ. Но твой отецъ замѣтилъ твою печаль и обратилъ на нее мое вниманіе. Ты любишь кого-нибудь?
-- Да, матушка.
-- Особу, на которой не можешь жениться?
-- Да.
-- Ты увѣренъ въ этомъ?
-- Она презираетъ меня. Никогда она не согласится быть моей женою.
-- Кто знаетъ? Иногда думаешь...
-- Нѣтъ, матушка. Я все разскажу вамъ.
И онъ началъ разсказывать опять все то, о чемъ онъ уже бесѣдовалъ съ Сандро.
Она слушала его съ трепетомъ. Эта любовь сына живо напомнила ей то время, когда она сама любила молодого гибеллина, ставшаго потомъ ея супругомъ. Она негодовала на гордую дѣвушку, которая могла смотрѣть на Марко и не преклониться передъ нимъ. Она не могла допустить, чтобы ея непонятный отказъ нельзя было взять назадъ.
-- Она смягчится,-- сказала она.-- Вотъ ты увидишь. Я познакомлюсь съ ней, если это будетъ необходимо. Твой отецъ самъ пойдетъ просить ея руки у ея родителей. Судя по всему тому, что ты мнѣ разсказываешь, она навѣрно патриціанскаго происхожденія. Не падай духомъ, сынъ мой. Но ты мнѣ не сказалъ, какъ ее зовутъ.
-- Фьямма Джинори.
-- Какъ?
Онъ повторилъ громче это дорогое ему имя. На лицѣ мадонны Ванны выразилось безпокойство, ея руки опустились.
-- Ахъ, бѣдный мой Марко! Ты былъ правъ. Объ этомъ нечего и говорить. Мы ничего не можемъ сдѣлать для тебя.
Онъ всталъ, задыхаясь.
-- Вамъ что-нибудь извѣстно, матушка?
-- Дочь Джинори уже обручена... нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ.
-- Кто вамъ объ этомъ сказалъ?
-- Мадонна Торриджіани, одна изъ тѣхъ немногихъ знакомыхъ, которая еще заходитъ ко мнѣ.
-- Въ такомъ случаѣ, дѣйствительно, все погибло.
Онъ обнялъ мать и тихо рыдалъ у нея на плечѣ. Вдругъ ревнивая мысль ужалила сердце молодого человѣка. Онъ вспомцилъ о томъ, кто у него похитилъ Фьямму. Онъ сразу выпустилъ мать изъ объятій щ хрипло спросилъ:
-- За кого же она выходитъ замужъ?
-- Постой... Мадонна Торриджіани мнѣ называла. Она выходитъ замужъ за... да, за дворянина, изъ Пистойи... Бартоломео Канцельери. Онъ, кажется, живетъ во Флоренціи.
-- Канцельери? Вотъ какъ! Отлично, это будетъ прекрасно!
И онъ смѣялся, а лицо его темнѣло.
-- Канцельери, дѣйствительно, знаменитый родъ. Вы это вѣрно сказали, матушка. Они всѣ запятнаны знаменитыми преступленіями. Сколько они убили за два вѣка однихъ родичей Панчіатики -- своихъ враговъ. Среди Черныхъ нѣтъ разбойниковъ, болѣе знаменитыхъ. Да Фьямма нашла себѣ супруга, изъ-за котораго многіе будутъ ей завидовать.
Черты его лица исказились, глаза расширились. Онъ съ силою прикусилъ себѣ губу.
-- Но этого не будетъ. Говорю вамъ, матушка, что этого не будетъ. Я его убью, этого разбойника. Какъ! этотъ рыжій звѣрь вылѣсаетъ изъ своей берлоги въ Пистойѣ и является даже во Флоренцію, чтобы похищать нашихъ женщинъ! Я этого не потерплю. Я поражу его кинжаломъ въ день свадьбы, вырву у него сердце и брошу его своимъ собакамъ!
Онъ сталъ неузнаваемъ. Дикій духъ предковъ ожилъ въ немъ. Его лицо стало похоже на мраморную маску съ покрытыми пѣной губами. Потемнѣвшая уже комната приняла какой-то зловѣщій видъ. Сквозь окно пробивался лунный свѣтъ, свинцомъ ложившійся на старинное оружіе и угловатую мебель, которая отбрасывала длинную тѣнь. Этотъ свѣтъ дѣлалъ и самого Марко похожимъ на привидѣніе. Страсть, унаслѣдованная отъ двадцати поколѣній, заставляла дрожать все его тѣло.
-- Марко, умоляю тебя, успокойся. Мнѣ страшно.
Рядомъ съ ней она видѣла уже не своего сына. То былъ самецъ этой страшной расы, рыкавшій отъ гнѣва въ ночной тиши.
Наступилъ наконецъ день, когда мессеръ Бартоломео Канцельери долженъ былъ жениться на дочери Фалько Джинори, прекрасной, какъ миѳологическія воительницы. Члены рода Канцельери были знамениты тѣмъ, что, враждуя вѣками съ родомъ Панчіатики, залили кровью всю Пистойю. Враждебныя столкновенія этихъ двухъ родовъ разорили весь городъ и его окрестности. Но Канцельери сумѣли пріобрѣсти себѣ болѣе свирѣпую репутацію, чѣмъ ихъ противники. Они числились въ рядахъ недовольныхъ Медичисами, которыхъ они обвиняли въ покровительствѣ Панчіатикамъ. Ихъ подозрѣвали въ интригахъ и проискахъ, но Лоренцо и Джуліано щадили ихъ изъ политическихъ расчетовъ, желая дѣйствовать только противъ своихъ явныхъ враговъ. Поэтому-то они и не противились браку Бартоломео съ Фьяммой:
Въ это утро Марко, уступая слезнымъ мольбамъ своей матери, не выходилъ изъ дому. Онъ заперся въ своей комнатѣ. По мѣрѣ того, какъ приближался роковой часъ, его гнѣвъ и лихорадка усиливались. Фьямма, потерянная для него, сейчасъ должна стать женою другого!
Стояло чудное апрѣльское утро. Марко, стоя у окна, смотрѣлъ на небо. Оно было такого синяго цвѣта, что казалось моремъ, висѣвшимъ надъ сѣрыми желѣзными дворцами. Онъ вспоминалъ, какъ иногда въ этомъ чудномъ небѣ вдругъ вспыхивала молнія. Ему хотѣлось, чтобы оно сейчасъ превратило Флоренцію въ костеръ. Такъ какъ этого не случилось, то онъ поднялъ кулаки къ небу и сталъ яростно произносить богохульства.
Вмѣсто грома послышалась нѣжная музыка, волны которой переливались черезъ стѣны древняго дворца и проникали сюда, въ его комнату, словно дуновеніе весенняго теплаго вѣтерка. То былъ свадебный колокольный звонъ.
Въ эту минуту Марко Альдобранди, забывъ свое обѣщаніе, которое онъ далъ матери, бросился, какъ бѣшеный звѣрь, къ стѣнѣ, на которой висѣли кинжалы. Онъ схватилъ одинъ изъ нихъ и съ видомъ сумасшедшаго человѣка принялся его разсматривать, воображая, какъ онъ сейчасъ убьетъ имъ Бартоломео Канцельери.
Вдругъ онъ уронилъ его на полъ.
Звонъ колоколовъ внезапно перемѣнился. Заглушая свадебные переливы колоколовъ, вдругъ могуче пронесся густой торжественный ударъ, словно жалоба, вырванная изъ нѣдръ мѣди какой-нибудь сверхчеловѣческой пыткой.
Дрожь пробѣжала по тѣлу молодого человѣка: неужели небо, которое онъ вызывалъ сейчасъ, рѣшило вмѣшаться, и произошла катастрофа, о которой жалобно звонили теперь колокола?
Инстинктивно онъ бросился къ окну и прислонилъ къ стеклу свои блѣдный лобъ.
Онъ вздрогнулъ еще разъ. Вся улица была полна черныхъ призраковъ, державшихъ свѣчи. Марко узналъ въ нихъ монаховъ ордена Милосердія, которые обыкновенно сопровождали мертвыхъ. Колокола продолжали неумолчно и жалобно звучать. Очевидно, умеръ кто-то важный и знатный.
Марко, пришедшій въ себя отъ страха, задавалъ себѣ вопросъ:
-- Кого же это хоронятъ?
На усѣянныхъ цвѣтами носилкахъ, съ открытымъ по итальянскому обыкновенію лицомъ, лежала прекраснѣйшая изъ покойницъ, супруга мессера Веспуччи и возлюбленная Джуліано, мадонна Симонетта. Она умерла двадцати трехъ лѣтъ отъ роду, и за ея гробомъ шла вся Флоренція -- принцы, обыватели, художники, юноши, женщины.
При видѣ этого потрясающаго зрѣлища Марко Альдобранди вдругъ постигъ ничтожество всего земного. Такая мысль заставляла иныхъ запираться въ монастырь, но на молодого человѣка она подѣйствовала совершенно иначе.
Отъ пышной похоронной процессіи онъ перевелъ свой взоръ на синее блестящее небо.
-- Красота, любовь, слава -- все это суета. Итакъ, будемъ жить!-- промолвилъ онъ про себя.