IX.

Все глубже и глубже.

Въ воскресенье, въ полдень, Майльсъ направился въ Стонгэтъ. Онъ засталъ Адріенну одну. Дядя ея сидѣлъ въ саду въ своемъ креслѣ; его старый слуга, Брандалъ, былъ съ нимъ и старикъ не желалъ, чтобъ ему мѣшали наслаждаться чистымъ воздухомъ.

-- Садитесь, сказала Адріенна: -- и мы поговоримъ.

И она принялась за свое вязанье.

-- Вы будете говорить, а я слушать, если вы помните свое обѣщаніе, отвѣчалъ Майльсъ:-- вы хотѣли мнѣ разсказать вашу исторію.

-- А она васъ дѣйствительно интересуетъ?

-- Я нарочно пришелъ для этого.

-- Такъ я вамъ разскажу ее и надѣюсь, что она произведетъ на васъ то впечатлѣніе, которое я желаю.

-- Какое именно?

-- Вы склонны смотрѣть на меня -- не отрицайте, я это хорошо замѣтила -- какъ на существо утонченное и деликатное, непривыкшее къ лишеніямъ и трудностямъ жизни.

-- Достаточно на васъ посмотрѣть, чтобъ въ этомъ убѣдиться.

-- Неужели? Такъ выслушайте мой разсказъ и вы увидите, какъ наружность иногда обманываетъ.

Адріенна разсказывала прекрасно. Она не преувеличивала, не била на эффектъ, но ея слова отличались патетическимъ интересомъ, жизненной правдой и поэтическимъ колоритомъ.

Слушая ее, Майльсъ буквально странствовалъ съ нею по чужестраннымъ столицамъ, мелкимъ городамъ и селеніямъ, по шумнымъ, веселымъ минеральнымъ водамъ и уединеннымъ живописнымъ альпійскимъ долинамъ. Онъ совершенно забылъ, гдѣ онъ и сознавалъ только присутствіе Адріенны, жилъ ея жизнью.

По ея словамъ, было два брата, изъ которыхъ ея отецъ младшій, а дядя старшій. У нихъ не было никакой родни и они наслѣдовали отъ родителей очень скудное достояніе. Оба они были одарены отъ природы, но совершенно различными способностями. Ея отецъ, Адріанъ, былъ артистъ до мозга костей, а ея дядя, Ричардъ, хотя также отличался художественными вкусами, но скорѣе въ аналитическомъ и критическомъ, чѣмъ въ синтетическомъ родѣ; кромѣ того, онъ одно время былъ практическимъ дѣльцомъ и нажилъ денегъ; онъ былъ не богатъ, но вполнѣ обезпеченъ. Ея же отецъ имѣлъ даръ бросать деньги, а не наживать ихъ. Братья разстались въ юности. Адріанъ, какъ только онъ сдѣлался самъ себѣ господиномъ, бросилъ родину и отправился въ Германію, гдѣ сталъ изучать музыку, которую онъ страстно любилъ.

Потомъ онъ путешествовалъ безъ опредѣленной цѣли года три по различнымъ странамъ и снова возвратился въ Германію, полюбилъ красивую, умную, но бѣдную дочь ученаго профессора и женился на ней. Тутъ явилось сознаніе недостаточности средствъ и желаніе увеличить ихъ побудило его пуститься въ спекуляціи, совершенно для него непонятныя; мыльный пузырь лопнулъ и онъ черезъ годъ послѣ своей женитьбы совершенно раззорился. Жена его умерла, родивъ Адріенну, которая, такимъ образомъ, никогда не знавала материнскихъ ласкъ. Отецъ ея приписалъ смерть жены своей безумной расточительности и сталъ послѣ ея смерти совершенно другимъ человѣкомъ. Онъ долженъ былъ зарабатывать кусокъ хлѣба для себя и своего ребенка, но не поселился въ какомъ-нибудь одномъ мѣстѣ, а велъ кочевую жизнь. Едва ли находился въ Европѣ значительный городъ, который не видѣлъ въ своихъ стѣнахъ Адріенну или беззаботнымъ ребенкомъ или молодой дѣвушкой, преждевременно удрученной заботами; кромѣ того, она близко знала много уединенныхъ уголковъ въ итальянскихъ горахъ, тюрингенскомъ лѣсѣ, на солнечныхъ полянахъ Франціи и на берегу Рейна, о которыхъ не упоминаетъ даже Бэдекеръ. Неудержимый духъ скитанія гналъ музыканта съ дочерью и скрипкой съ мѣста на мѣсто и не давалъ ему нигдѣ поселиться надолго. Какъ только интересъ новизны исчезалъ, всякая мѣстность становилась ему противной и онъ отправлялся далѣе въ своихъ поискахъ -- чего? Часто еще ребенкомъ Адріенна задавала себѣ этотъ вопросъ и грустно отказывалась на него отвѣчать.

По временамъ, у него бывали деньги и онъ тогда осыпалъ дочь подарками, но чаще всего они терпѣли бѣдность, самую страшную, грязную, отвратительную бѣдность. Настроеніе духа несчастнаго музыканта было обыкновенно мрачное и только иногда онъ предавался какой-то дикой веселости. Онъ былъ гордъ до щепетильности и отталкивалъ отъ себя нетолько людей дѣловыхъ, но друзей и учениковъ.

Адріенна имѣла много учителей и самыхъ разнообразныхъ, такъ что ея воспитаніе было довольно тщательное и далеко не рутинное. Особое вниманіе, конечно, было обращено отцемъ на ея музыкальное образованіе. Во Флоренціи, гдѣ они жили болѣе, чѣмъ гдѣ-либо, около года, она странствовала по картиннымъ галлереямъ съ добрымъ старымъ живописцемъ, который внушилъ ей страсть къ великимъ произведеніямъ Джіотто и Микель-Анджело. Въ Парижѣ молодой пламенный демократъ, писавшій на чердакѣ проэктъ образцовой республики, внушилъ ей любовь къ свободѣ. Въ Боннѣ, старый профессоръ въ халатѣ и очкахъ, научилъ ее основамъ латинскаго и греческаго языковъ. Но главнымъ ея наставникомъ былъ странный на взглядъ, но чрезвычайно способный берлинскій профессоръ философіи и литературы, который очень полюбилъ ее и передалъ ей значительную часть своихъ знаній. Благодаря этому, она была хорошо знакома съ философіей и ея терминологіей, такъ что впослѣдствіи могла легко помогать дядѣ въ его литературномъ трудѣ.

Два года передъ тѣмъ, ея отецъ умеръ и только передъ его смертью она узнала, что у нея есть хоть одинъ родственникъ на землѣ. Отецъ оставилъ ей письмо къ этому дядѣ и вотъ какъ она очутилась въ домѣ мистера Ричарда Блиссета.

-- Какъ онъ васъ принялъ? спросилъ Майльсъ съ пламеннымъ интересомъ.

-- Меня обдало холодомъ при видѣ его блѣднаго, неподвижнаго лица. Онъ молча прочелъ письмо моего отца, и въ первый день даже не сказалъ, былъ ли онъ радъ меня видѣть или нѣтъ, а только на слѣдующее утро объявилъ, что отецъ мой проситъ его пріютить меня, пока я не найду себѣ подходящаго занятія. Къ этому онъ прибавилъ, что если я согласна жить у погребеннаго за-живо старика и помогать ему въ его занятіяхъ, то онъ дастъ мнѣ кровъ, пищу и извѣстную сумму въ годъ. Я съ благодарностью приняла его предложеніе и никогда въ этомъ не раскаялась. Я надѣюсь, что и онъ мною доволенъ.

-- Вы счастливы?

-- Насколько это возможно. Много значитъ уже не быть несчастнымъ.

-- Вотъ что, по словамъ нашихъ политиковъ, и мы, рабочіе, должны чувствовать, замѣтилъ саркастически Майльсъ.

-- Вы очень злы на политическихъ дѣятелей? спросила Адріенна спокойнымъ тономъ.

-- Я золъ противъ нѣкоторыхъ изъ нихъ, которые сами не знали ни одной заботы въ жизни, а потому свысока смотрятъ на заботы другихъ. Есть нѣсколько хорошихъ людей -- Брайтъ, Кобденъ и имъ подобные; за нихъ я отдамъ съ охотою свою жизнь. На ихъ лицахъ написано, что они думаютъ только о нашей пользѣ и что нѣтъ у нихъ въ головѣ ни одной себялюбивой мысли. Но большинство политиковъ, называющихъ себя теперь радикалами, думаютъ только, какъ бы помѣшать рабочему пить пиво, тогда какъ они упиваются дорогими винами, и развязно говорятъ на публичныхъ митингахъ о трудностяхъ рабочей жизни, которой они сами никогда не выдержали бы. Они проповѣдываютъ теорію спроса и предложенія и толкуютъ о низшихъ классахъ. Много они знаютъ о низшихъ классахъ и о способахъ для его развитія!

Майльсъ саркастически засмѣялся.

-- Правда, эти люди представляютъ нѣсколько изнѣженный типъ, отвѣчала Адріенна: -- но вы не имѣете права очень бранить ихъ. Сами рабочіе виноваты, что эти люди не приносятъ имъ большей пользы.

-- Рабочіе виноваты? повторилъ недовѣрчиво Майльсъ.

-- Пожалуйста, не проглотите меня за это. Я увѣрена, что мы съ вами не расходимся въ основныхъ взглядахъ на этотъ предметъ. Вы, вѣроятно, много думали о немъ?

-- Да и можно задуматься, видя, какъ такіе молодчики, какъ Фредрикъ Спенслей и молодой Малори, живутъ себѣ припѣваючи, не ударяя палецъ о палецъ.

-- Мистеръ Малори? произнесла тихо Адріенна:-- вы говорите, что вы его видѣли, развѣ онъ возвратился домой?

-- Нѣтъ, я говорилъ фигурально. Я его не знаю, но знаю другихъ. Они всѣ одинаковы.

-- Что же онъ сдѣлалъ дурного? спросила молодая дѣвушка, какъ-то нерѣшительно.

-- Онъ ничего не дѣлаетъ -- вотъ что дурно. Онъ, говорятъ, возвращается и мы увидимъ, какъ онъ станетъ бороться съ ураганомъ, который, рано или поздно, разразится надъ нашими головами. Не правда ли, миссъ Блиссетъ, каждый мыслящій человѣкъ, видя подобные контрасты, долженъ задуматься?

-- Конечно. Къ какому же заключенію вы пришли по этому вопросу?

-- Къ тому, что все это вопіющая несправедливость.

-- Въ отношеніи кого?

-- Вообще говоря, въ отношеніи рабочихъ, но я разумѣю подъ этимъ всѣхъ тружениковъ, работающихъ много и получающихъ мало.

-- Въ чемъ же вы именно видите несправедливость?

-- О, миссъ Блиссетъ! Развѣ справедливо, что лучшіе изъ насъ получаютъ отъ тридцати до шестидесяти шиллинговъ въ недѣлю за тяжелый трудъ въ продолженіи цѣлаго дня?

-- Я думаю, что вы не имѣете ничего противъ самой работы?

-- Ничего. Я люблю работать и погибъ бы безъ труда.

-- Состоянія, которыми пользуются эти молодые люди, были нажиты, вѣроятно, трудомъ, не менѣе дѣятельнымъ и напряженнымъ, чѣмъ вашъ.

-- Но сами они все-таки никогда не работали.

-- Положимъ, что вы наживеге большое состояніе и захотите оставить его своему сыну, котораго воспитаете нарочно съ цѣлью хорошо воспользоваться накопленнымъ вами богатствомъ; что бы тогда вы сказали, еслибъ вдругъ законъ помѣшалъ вамъ исполнить ваше желаніе и раздѣлилъ бы ваши трудовыя деньги между неизвѣстными вамъ рабочими?

-- Вы бросаетесь въ крайность.

-- Нисколько. Я думаю, что вы никогда безпристрастно и трезво не взглянули на этотъ предметъ. Отвѣтьте мнѣ только на одинъ вопросъ: положимъ, что рабочій средній, обыкновенный рабочій, получитъ часть вашихъ денегъ, не нажитыхъ имъ трудомъ, а упавшихъ ему съ неба, неужели вы думаете, что онъ употребитъ ихъ лучше и съ большей пользой, чѣмъ тѣ юноши, о которыхъ мы только что говорили? Неужели вы думаете, что эти деньги пошли бы ему въ прокъ и сдѣлали бы его болѣе честнымъ, трезвымъ, стойкимъ, уважающимъ себя и вообще болѣе достойнымъ человѣкомъ?

Говоря это, она пристально смотрѣла на Майльса и онъ чувствовалъ, что возраженія замирали на его губахъ.

-- О, продолжала Адріенна:-- вы, рабочіе, кажется не понимаете, какъ благороденъ вашъ трудъ самъ по себѣ. Вы только видите вокругъ себя богатыхъ людей и громко требуете доли ихъ богатства. Но вы не сознаете, какъ гибельно отозвалось бы на васъ подобное случайное обогащеніе.

Послѣднія слова Адріенны показались очень оскорбительными Майльсу и онъ съ жаромъ воскликнулъ.

-- Какого вы дурного мнѣнія о насъ! Вы вчера приходили къ намъ и говорили съ моей сестрой, какъ будто она ваша сестра, а теперь вы бросаете въ насъ такіе горькіе упреки! Прощайте.

-- Погодите, не горячитесь, отвѣчала она спокойно: -- какой вы нетерпѣливый и вспыльчивый! Подумайте немного. Я говорю не объ васъ. Знаете ли вы другого рабочаго, съ которымъ я могла бы такъ говорить?

Это было справедливо и, хотя ея слова глубоко огорчили его, но онъ долженъ былъ согласиться, что она права.

-- Я говорю такъ съ вами съ цѣлью, продолжала Адріенна тихимъ, нѣжнымъ, но пламеннымъ тономъ:-- я много думала о васъ съ того памятнаго вечера, когда вы заступились за меня. Я васъ глубоко изучала, а вы не знаете, какъ я зорко умѣю угадывать людей. И чѣмъ ближе я васъ узнаю, тѣмъ болѣе убѣждаюсь, что вы благородный, возвышенный, но ужасно горячій человѣкъ. Подумайте только, какую пользу могли бы вы принести своимъ сотоварищамъ, показывая имъ достойный подражанія примѣръ. Вы слишкомъ хорошій и образованный человѣкъ, чтобъ быть обыкновеннымъ "передовымъ работникомъ", слѣпо повинующимся рабочимъ союзамъ и ненавидящимъ своихъ хозяевъ только потому, что они хозяева. Не будьте орудіемъ въ рукахъ другихъ, думайте и дѣйствуйте самостоятельно. Изслѣдуйте сами каждый вопросъ и взгляните на него со всѣхъ сторонъ. Будьте отвѣтственными только передъ своей совѣстью за все, что вы говорите и дѣлаете. Докажите вашимъ братьямъ-рабочимъ, что главная реформа вашего положенія должна произойти отъ васъ самихъ, а не отъ внѣшнихъ, случайныхъ причинъ. Вы вѣдь убѣждены въ справедливости моихъ словъ, не правда ли?

-- Да, отвѣчалъ Майльсъ, смотря съ восторгомъ на Адріенну, лицо которой дышало энергіей и благороднымъ пыломъ, придававшими ей необыкновенную прелесть.

-- Я желала бы сама быть работницей, какъ ваша сестра, сказала Адріенна: -- я показала бы вамъ во-очію, какъ можно облагородить трудъ.

Она умолкла. Сердце Майльса сильно билось.

-- Неужели? воскликнулъ онъ съ какимъ-то дикимъ пыломъ: -- а еслибъ дѣло дошло до этого? Еслибъ къ вамъ пришелъ работникъ и сказалъ, что онъ васъ любитъ, что онъ можетъ облагородить свой трудъ при вашей помощи... ахъ, вѣдь тогда, навѣрное, наступилъ бы конецъ вашей философіи! Вы подумали бы съ ужасомъ о бѣдной хижинѣ, о необходимости мести полы, о грубыхъ сосѣдяхъ, о скучной, уединенной жизни, о дѣтяхъ, которыхъ надо мыть и обшивать. И еслибы вы даже помирились со всѣмъ этимъ, то васъ устрашила бы мысль о вашемъ мужѣ, простомъ, грубомъ человѣкѣ, не джентльмэнѣ, а работникѣ, нашемъ братѣ-работникѣ. Вамъ пришлось бы работать на него, стряпать ему кушанье, стирать его бѣлье, штопать и зашивать его одежду. Вамъ надобно было бы повиноваться ему; когда онъ скажетъ "сдѣлай это" -- дѣлать, когда скажетъ "приди" -- идти. Вотъ какъ водится у насъ, рабочихъ. Что бы вы тогда сказали объ вашемъ облагороженномъ трудѣ?

Онъ говорилъ язвительно; онъ ненавидѣлъ себя за это, но слова вылетали изъ его устъ какъ-то невольно, почти безсознательно. И онъ ждалъ ея отвѣта взволнованный, смущенный.

Она поникла головой и опустила руки; щеки ея горѣли. Она отвернулась отъ него. Еслибъ онъ посмотрѣлъ, то бросился бы на колѣни и просилъ бы у нея прощенія.

-- О, Майльсъ! промолвила она, наконецъ, очень тихо.

Онъ прикусилъ себѣ губу до крови. Онъ никогда не слыхалъ такого обворожительнаго голоса, выражавшаго вмѣстѣ и необычайную нѣжность и горечь.

-- Я, вѣроятно, дала вамъ право это сказать, продолжала она:-- и потребовать отъ меня отвѣта. Вы рѣзко поставили вопросъ. Я вижу, какъ живую, ту картину, которую вы рисуете.

-- И себя среди этой жизни? произнесъ Майльсъ саркастически, хотя далъ бы все на свѣтѣ, чтобъ попросить у нея прощенія.

-- Нѣтъ, вы кое-что забыли, отвѣчала она, подходя къ окну тогда какъ онъ оставался у камина:-- вы все представили въ грубыхъ, мрачныхъ краскахъ. Вы забыли "облагороживающій" элементъ, съ котораго начался нашъ разговоръ. Я могла бы себя вообразить въ рабочей средѣ и женою работника, но чтобъ сдѣлаться его женою, мнѣ надо было бы его любить, а въ жизни, изображенной вами, не было и слѣда любви. Человѣкъ, котораго я полюблю, работникъ ли онъ или принцъ крови, долженъ быть джентльмэнъ, а не грубое животное.

-- А еслибъ вы встрѣтили такого человѣка въ лицѣ работника? спросилъ Майльсъ, притаивъ дыханіе.

-- Еслибъ я его встрѣтила и полюбила, еслибъ онъ меня полюбилъ и предложилъ свою руку, то я сказала бы "да" и любила бы его и преданно служила бы ему до послѣдняго моего дыханія.

Она говорила нѣжно, тихо, нерѣшительно, какъ бы колеблясь произнести эти слова, но въ тоже время въ нихъ слышалась неподдѣльная сила, ясно говорившая, что это не сентиментальная болтовня, а выраженіе стойкой рѣшимости стойкаго сердца.

По всѣмъ жиламъ Майльса пробѣжалъ огонь. Она показалась ему вдругъ столь близкой, столь досягаемой, и вмѣстѣ въ пятьдесятъ тысячъ разъ дальше, выше и недостижимѣе, чѣмъ когда-нибудь. Какъ могъ онъ возбудить любовь въ этомъ сердцѣ? Это было просто немыслимо.

Наконецъ, онъ поборолъ свое волненіе и подошелъ къ ней. Она обернулась, но не взглянула на него.

-- Простите меня, сказалъ онъ смиренно.

-- Съ удовольствіемъ. Ваши рѣзкія слова принесли мнѣ пользу; они заставили меня бросить смутныя теоріи и вернуться къ практическому здравому смыслу. Я не имѣла права корить васъ заблужденіями вашего класса и ожидать въ вашемъ отвѣтѣ "млека и меда". Мы понимаемъ другъ друга. Но какой у васъ острый языкъ. Онъ рѣжетъ, какъ бритва.

-- Я забылъ, что имѣю дѣло съ вами, но вы меня подстрекнули, заставивъ покраснѣть за мои "смутныя теоріи", какъ вы выражаетесь. Если вы не могли бы говорить такъ ни съ какимъ другимъ работникомъ, то неужели вы думаете, что я могъ бы такъ говорить съ какой-нибудь другой молодой дѣвушкой?

-- Нѣтъ, нѣтъ, я этого не полагаю, отвѣчала Адріенна и взглянула на него нерѣшительно, застѣнчиво.

Она вернулась къ своему стулу и взяла снова работу.

-- Вы подумаете о томъ, что я сказала, прибавила она.

-- Да и очень серьёзно. Я убѣжденъ, что вы правы, но я не могъ сразу этого понять. Это меня удивило.

Тутъ разговоръ, какъ бы по взаимному согласію, принялъ другой оборотъ. Они стали говорить о книгахъ. Сердце Адріенны сильно билось; а рыцарь нетолько удивилъ ее, но почти поборолъ и это ее приводило въ восторгъ.

Онъ не былъ слѣпымъ орудіемъ ея воли, онъ возсталъ противъ нея, какъ власть имѣющій. Его взглядъ и голосъ глубоко запали въ ея душу. Она была рада, что онъ не тотчасъ ушелъ послѣ этого разговора; ей отрадно было чувствовать его присутствіе, дышавшее такой мощной силой.

Вскорѣ дверь отворилась и слуга вкатилъ мистера Блиссета въ креслѣ и потомъ принесъ чай. Мистеръ Блиссетъ началъ говорить и Майльсъ его слушалъ со вниманіемъ. Время прошло незамѣтно и Майльсъ всталъ, боясь, что онъ уже надоѣлъ своимъ долгимъ присутствіемъ.

-- Нѣтъ, сказалъ мистеръ Блиссетъ: -- останьтесь, то есть если вы не устали. Племянница намъ что нибудь сыграетъ.

Онъ взглянулъ на Адріенну.

-- Да, останьтесь, произнесла она.

И онъ остался.

За этимъ посѣщеніемъ слѣдовалъ цѣлый рядъ другихъ. Мистеръ Блиссетъ былъ очень доволенъ обществомъ молодого человѣка, который терпѣливо и почтительно его слушалъ, а Майльсъ многому научался въ его разговорахъ и все болѣе и болѣе убѣждался, что взгляды и мнѣнія старика были глубже, справедливѣе и безпристрастнѣе его личныхъ воззрѣній.

Адріенна такъ же часто навѣщала Мэри и совершенно побѣдила сердца молодой дѣвушки и Эдмунда, передъ которымъ она открыла новое поле изслѣдованія, одолживъ ему книги по ботаникѣ и гербаріи.

Однажды, возвращаясь домой съ Майдьсомъ послѣ вечера, проведеннаго въ скромномъ домикѣ на городскомъ полѣ, Адріенна замѣтила:-- сентябрь приближается и вскорѣ вечера станутъ темными очень рано.

-- Да, отвѣчалъ Майльсъ: -- зима наступаетъ и... Послушайте, прибавилъ онъ, обращаясь къ какому-то прохожему, который едва не задѣлъ за руку Адріенны:-- ведите себя приличнѣе, проходя мимо дамы.

-- Я не зналъ что у васъ есть пріятельницы-дамы, Майльсъ Гейвудъ, отвѣчалъ прохожій мягкимъ голосомъ и пристально смотря на молодыхъ людей.

-- А, это вы! произнесъ съ презрѣніемъ Майльсъ: -- еслибъ я это зналъ, то не потрудился бы и говорить съ вами.

-- Что это за человѣкъ? спросила Адріенна, когда прохожій удалился.

-- Это мой... вотчимъ, отвѣчалъ Майльсъ какимъ-то страннымъ голосомъ.

Адріенна знала отъ Мэри о замужествѣ ихъ матери, но Майльсъ никогда не рѣшался съ нею объ этомъ заговорить.

-- О, простите меня, но я очень сожалѣю, что вы съ нимъ такъ обошлись.

-- Отчего?

-- Сдѣлалъ онъ вамъ что-нибудь дурное?

-- Нѣтъ, но я не могу его видѣть хладнокровно.

-- Вы слишкомъ склонны всѣхъ презирать, сказала она съ нервной улыбкой: -- лучше уважать, чѣмъ презирать.

-- Вы желаете, чтобъ я его уважалъ?

-- Да, вы должны уважать въ немъ себя, человѣка. Еслибъ вы только слышали, какимъ тономъ вы съ нимъ говорили! Еслибъ кто-нибудь посмѣлъ съ вами такъ обойтись, то вы, навѣрное, научили бы его вести себя прилично.

-- Вы хотите сказать, что я самъ не умѣю себя вести. Вы можетъ быть и правы.

-- Вы обидѣлись?

-- Нѣтъ вы меня обидѣть не можете, миссъ Блиссетъ.

-- Ну, я думаю противное. Во всякомъ случаѣ, постарайтесь быть не столь рѣзкимъ.

-- Слѣдующій разъ я при встрѣчѣ съ Джимомъ Гойлемъ сниму шляпу, если вы этого желаете.

-- Вы сведете меня съ ума. Какъ вы не походите на свою благоразумную сестру и на свого мягкаго брата, который...

-- О, Недъ деликатнѣе всякой дѣвушки, отвѣчалъ Майльсъ съ нѣкоторой ироніей: -- ну, миссъ Блиссетъ, я постараюсь заслужить ваше одобреніе. На будущей недѣлѣ пріѣдетъ молодецъ, котораго я презираю болѣе всѣхъ людей на свѣтѣ.

-- Кто это?

-- Мистеръ Себастьянъ Малори, нашъ такъ называемый хозяинъ.

Наступило минутное молчаніе.

-- Неужели? промолвила, наконецъ, Адріенна, съ особымъ удареніемъ, но Майльсъ этого не замѣтилъ.

-- Я постараюсь быть съ нимъ учтивъ, если мы столкнемся. Впрочемъ, мы можетъ быть и не столкнемся.

-- Можетъ быть, но все же постарайтесь быть помягче -- это гораздо легче, чѣмъ кажется, отвѣчала Адріенна.