Въ Германіи.
Какое различіе существуетъ между однимъ промышленнымъ городомъ и другимъ, конечно, исключая его величины? Скажете ли вы, читатель, въ какой странѣ находится тотъ городъ, въ который я васъ поведу, если вы не услышите языка его жителей и не увидите его обычаевъ, а только бросите взглядъ съ птичьяго полета на длинный рядъ фабричныхъ трубъ съ клубящимся изъ нихъ дымомъ, на почернѣвшую траву и захирѣлыя деревья? Но, чтобы не употреблять во зло вашего терпѣнія, я скажу прямо, что это не англійскій городъ. Но намъ нечего долго оставаться въ его узкихъ улицахъ, а прямо подымемся въ гору и пойдемъ на станцію желѣзной дороги.
Тутъ среди толпы суетящихся пассажировъ и флегматическихъ чиновниковъ, стоялъ неподвижно молодой человѣкъ, спокойно смотрѣвшій вокругъ себя своими живыми, проницательными глазами. Постороннему наблюдателю было бы трудно сказать, нѣмецъ онъ, англичанинъ или французъ, пока онъ не открылъ рта и своимъ произношеніемъ не выдалъ, что онъ англичанинъ.
Онъ очень измѣнился. Два года жизни за-границей, лучшая внѣшняя обстановка, привычка повелѣвать людьми, необходимость примѣниться къ новой, чуждой ему жизни, уже не говоря о внутренной умственной работѣ, сильно на него подѣйствовали. Онъ все еще былъ Майльсъ Гейвудъ, но между теперешнимъ Майльсомъ и прежнимъ было тоже различіе, которое существуетъ между человѣкомъ разумнымъ и пылкимъ юношей.
-- Мистеръ Гейвудъ! сказалъ, неожиданно подходя къ нему, бѣлокурый нѣмецъ небольшого роста: -- вы кончили всѣ ваши дѣла?
-- Да, г. Стернфельдъ, отвѣчалъ Майльсъ: -- и какъ видите, жду поѣзда въ Эйзендорфъ.
-- Ну, какъ тамъ все обстоитъ? Старикъ, говорятъ, все боленъ?
-- Да. Онъ лѣтомъ былъ очень слабъ, но надѣется, что когда жары пройдутъ, то ему будетъ полегче.
-- Но онъ все-таки занимается дѣлами?
-- Да, или лучше сказать, я за него. Въ послѣднее время онъ почти все передалъ мнѣ.
-- Еще бы! я знаю это! сказалъ Стернфельдъ съ знаменательной улыбкой: -- но вотъ и вашъ поѣздъ. Г. Сусмейеръ будетъ очень радъ васъ видѣть. Au revoir.
Онъ поспѣшно отошелъ и Майльсъ, войдя въ одинъ изъ вагоновъ эйзендорфскаго поѣзда, вскорѣ забылъ о немъ.
Отъ большого промышленнаго города ***фельда, колыбели соціальныхъ демократовъ, до горнозаводскаго и фабричнаго селенія Эйзендорфъ, было три четверти часа ѣзда по желѣзной дорогѣ. По пути вся страна была покрыта нескончаемымъ рядомъ фабрикъ, заводовъ и рудниковъ, такъ что едва виднѣлась кое-гдѣ узкая полоса зеленой травы. Фабричныя и заводскія зданія все болѣе и болѣе тѣснились, чѣмъ ближе поѣздъ подходилъ къ Эйзендорфу. Наконецъ, показался обширный каналъ и поѣздъ остановился.
Майльсъ вышелъ изъ вагона и очутился на многолюдной главной улицѣ селенія. Былъ прекрасный сентябрьскій вечеръ. Молодой человѣкъ повернулъ въ узкій переулокъ, въ концѣ которого виднѣлся освѣщенный садъ. Это былъ ресторанъ и Biergarten, очень посѣщаемый обитателями Эйзендорфа средняго и высшаго классовъ. Здѣсь почти каждый вечеръ играла музыка, и подъ деревьями, на маленькихъ столикахъ, многіе изъ посѣтителей ужинали.
По всей вѣроятности, Майльсъ вошелъ въ этотъ садъ съ той же цѣлью, потому что, усѣвшись за одинъ изъ столиковъ, онъ приказалъ что-то слугѣ и черезъ минуту тотъ явился съ скатертью, приборомъ, тарелками и прочими принадлежностями ужина. Однако, Майльсъ ѣлъ не много и не долго; вскорѣ кельнеръ убралъ все со стола, кромѣ бутылки рейнскаго вина и зеленой рюмки. Молодой человѣкъ, облокотясь на столъ, разсѣянно смотрѣлъ по сторонамъ.
Его взоры блуждали, не видя передъ собой веселыхъ группъ молодежи и цѣлыхъ почтенныхъ семей, подъ предводительствомъ родителей. Въ пятидесяти шагахъ гремѣлъ оркестръ, фонари пріятно мерцали въ темной зелени, а на. безоблачномъ небѣ искрились звѣзды. Вокругъ раздавались громкій говоръ, смѣхъ, нѣжный шопотъ влюбленныхъ парочекъ и бряцаніе шпоръ неизбѣжныхъ въ Германіи офицеровъ. Все это составляло очень пріятное и мирное зрѣлище. Майльсъ, уставшій отъ цѣлаго дня, проведеннаго въ душныхъ конторахъ и кладовыхъ, былъ не веселъ и не грустенъ, а очень доволенъ, что могъ спокойно сидѣть, слушая музыку и попивая вино. Онъ охотно остался бы такъ сидѣть безконечное время, потому что находился въ такомъ умственномъ настроеніи, когда человѣку всего пріятнѣе продолжать то, что онъ разъ началъ, все равно, что бы это ни было, работа или ничего недѣланіе. Напряженіе ума при переходѣ отъ одного предмета къ другому, возбуждало въ немъ нестерпимыя страданія. Цѣлый день онъ работалъ безъ устали и не прочь былъ бы продолжать работу; пока онъ былъ занятъ, онъ чувствовалъ себя спокойнымъ, но когда работа кончалась, и всѣ расходились по домамъ, имъ овладѣвало отчаяніе. Тогда онъ сознавалъ свое одиночество и усиліе найти для себя какое-нибудь препровожденіе времени несказанно терзало его. Подъ давленіемъ этого чувства одиночества, онъ просиживалъ до глубокой ночи за книгой, пока глаза не закрывались сами собой и онъ не былъ убѣжденъ, что, бросившись на кровать, тотчасъ заснетъ. Онъ всего болѣе боялся теперь думать и мечтать, что нѣкогда доставляло ему наибольшее удовольствіе.
По этой самой причинѣ и теперь, уставъ отъ работы, поѣвъ и выпивъ, онъ чувствовалъ себя такъ хорошо и спокойно, что не хотѣлъ двинуться съ мѣста и безцѣльно устремилъ въ пространство свои блестящіе черные глаза. Онъ зналъ, что вскорѣ это ненормальное довольство и самозабвеніе придетъ къ концу и онъ подвергнется своему обычному чувству безпокойства и отчаянія.
Дѣйствительно черезъ нѣсколько времени къ нему подошла компанія молодыхъ людей, которые, поздоровавшись съ нимъ, присѣли къ его столу. Они завели общій разговоръ, обращая его вниманіе то на одну, то на другую изъ проходившихъ дѣвушекъ, и спрашивая его, слышалъ ли онъ тотъ или другой городской слухъ.
Всѣ эти молодые люди были очень приличные и добрые товарищи, которые съ самаго пріѣзда Майльса въ Эйзендорфъ приняли его дружески въ свою среду и постоянно искали его общества, хотя онъ былъ всегда серьёзенъ и молчаливъ. Впрочемъ, это не мѣшало ему обходиться со всѣми очень учтиво и еслибъ Адріенна Блиссетъ увидала его теперь, то не упрекнула бы, какъ нѣкогда, въ оскорбительномъ и презрительномъ обращеніи. Но что бы она сказала объ его гордомъ, разсѣянномъ и терпѣливомъ равнодушіи ко всему -- трудно отгадать.
Однако, несмотря на его равнодушіе и разсѣянность, Майльса очень любила лучшая молодежь Эйзендорфа. Они были различныхъ національностей, главнымъ образомъ нѣмцы, голландцы, англичане и французы. Они всѣ занимались торговлей, кромѣ двухъ, трехъ докторовъ и офицеровъ. Каждому изъ нихъ было извѣстно, что Майльсъ, который самъ ни мало этого не скрывалъ, былъ въ Англіи простымъ рабочимъ, поступилъ мастеромъ къ г. Сусмейеру и быстро достигъ мѣста управляющаго всѣми его дѣлами. Точно такъ же разсказывали, что г. Сусмейеръ очень привязался къ нему и что, по всей вѣроятности, въ виду непреодолимой страсти его сына къ путешествіямъ, старикъ, выдѣливъ его, самъ удалится отъ дѣлъ и передастъ все въ руки Гейвуда, который, по общему мнѣнію, одинъ могъ успѣшно его замѣнить.
Майльсъ, напротивъ, зналъ, что сынъ Сусмейера долженъ былъ вскорѣ возвратиться, съ твердымъ намѣреніемъ занять мѣсто отца, но, по желанію старика, никому не говорилъ объ этомъ.
Нѣсколько времени онъ молча слушалъ шутки и веселую болтовню товарищей, а потомъ всталъ изъ-за стола.
-- Зачѣмъ вы уходите? спросилъ одинъ изъ молодыхъ людей:-- останьтесь съ нами. Вечеръ только что начался. Вѣдь всего девять часовъ. Когда кончится концертъ, будутъ танцовать.
-- Благодарю васъ, отвѣтилъ Майльсъ съ улыбкой, которая мгновенно освѣтила его сумрачное лицо:-- но вы знаете, что я не танцую.
-- Да, замѣтилъ со смѣхомъ юный англичанинъ: -- кажется, скорѣе статуя Микель Анжелло, Юліанъ Медичи, сошелъ бы съ своего пьедестала и пустился бы въ плясъ, чѣмъ вы, Гейвудъ... Смотря на васъ пристально, я право нахожу сходство съ этой статуей; что-то есть общее въ носу и ртѣ. Еслибъ вы положили руку такъ...
-- То я взялъ бы позу Юліана Мидичи -- вотъ и все. Прощайте.
-- Странный человѣкъ этотъ Гейвудъ! замѣтилъ его соотечественникъ, когда онъ удалился отъ стола:-- неужели онъ всегда былъ такой мрачный?
Между тѣмъ Майльсъ направилъ свои шаги за городъ, въ сѣверное предмѣстье, гдѣ жили богатѣйшіе и знатнѣйшіе обыватели Эйзендорфа. Черезъ полчаса, онъ достигъ самаго большого и роскошнаго изъ этихъ жилищъ, которое принадлежало г. Сусмейеру. Пройдя по садовой дорожкѣ къ парадной двери, онъ позвонилъ и, спустя минуту, очутился въ присутствіи своего хозяина, добраго, больного подагрой старика, который сидѣлъ въ покойномъ креслѣ, протянувъ ногу на стулѣ. Рядомъ съ нимъ на столѣ, заваленномъ книгами и бумагами, стояла лампа., бросавшая мягкій свѣтъ на страницу, которую читалъ старикъ. Онъ былъ совершенно одинъ и въ комнатѣ царила безмятежная тишина.
Онъ взглянулъ сверхъ очковъ на вошедшаго и положилъ на столъ книгу, очень довольный появленіемъ Майльса.
-- Такъ поздно, сказалъ онъ:-- я ужь не думалъ васъ видѣть сегодня. Вы, вѣроятно, устали. Ну, что вы сдѣлали въ ***фельдѣ?
Майльсъ представилъ подробный отчетъ о своихъ дѣйствіяхъ и положеніи торговыхъ дѣлъ вообще. Сусмейеръ выслушалъ его внимательно и потомъ перемѣнилъ разговоръ.
-- Скоро наступятъ ваши каникулы, сказалъ онъ: -- вы, кажется, хотите провести ихъ въ Берлинѣ.
-- Я поѣду, между прочимъ, и въ Берлинъ, отвѣчалъ Майльсъ: -- я пошатаюсь по различнымъ городамъ. Мнѣ въ сущности все равно куда ни ѣхать. Вѣдь это ваша мысль, чтобъ я отдохнулъ, а не моя.
-- Я удивляюсь, что вы хотите посѣтить города, мнѣ казалось бы, что свѣжій воздухъ и зеленые лѣса Тюрингена или...
-- Нѣтъ, я не люблю природы, отвѣчалъ Майльсъ, качая головой:-- мнѣ скучно въ деревнѣ.
-- Или, можетъ быть, вы предпочли бы поѣхать въ Англію къ своимъ друзьямъ?
-- О, нѣтъ, воскликнулъ молодой человѣкъ, вздрогнувъ: -- я желалъ бы менѣе всего ѣхать въ Англію. Нѣтъ, г. Сусмейеръ, благодаря вашимъ рекомендательнымъ письмамъ, я найду друзей въ Берлинѣ и въ другихъ городахъ и увижу много интереснаго. Я вернусь сюда съ новыми силами и готовый работать вдвойнѣ до пріѣзда вашего сына и...
-- Хорошо, хорошо, мы поговоримъ объ этомъ, когда пріѣдетъ Юліусъ.-- Я ненавижу перемѣны; какъ-нибудь все устроится. А пока я получилъ радостную вѣсть: письмо отъ Себастьяна Малори.
-- А! онъ пріѣзжаетъ?
-- Да, и не одинъ, произнесъ съ улыбкой Сусмейеръ: -- а съ женою. Что вы объ этомъ скажете? Онъ хочетъ непремѣнно меня познакомить съ нею. Но вы молчите, вы не знали, что онъ женился?
-- Съ женою? повторилъ Майльсъ тихо:-- нѣтъ, я не зналъ, что онъ женился. Но когда онъ пріѣзжаетъ?
-- Черезъ нѣсколько дней. Они уже теперь къ Кёльнѣ. Они пріѣдутъ сюда черезъ Дюссельдорфъ и останутся только два дня, а потомъ поѣдутъ далѣе. Это ихъ медовый мѣсяцъ. Я уже сдѣлалъ всѣ распоряженія для ихъ пріема. Я очень люблю Себастьяна и долженъ принять его такъ, какъ бы принялъ родного сына съ его женою. Я приказалъ приготовить комнаты для гостей, которыя не употреблялись со времени смерти моей незабвенной Амаліи.
Добрый старикъ долго еще распространялся о предстоящемъ пріѣздѣ Себастьяна съ женою и не обратилъ вниманія на Майльса, который слушалъ его очень блѣдный и видимо взволнованный. Онъ мысленно рисовалъ себѣ картину, какъ Себастьянъ Малори представитъ старику Сусмейеру свою жену, какъ она подойдетъ къ нему, протянувъ обѣ руки, сіяя счастьемъ, а онъ... онъ, можетъ быть, съумѣетъ совсѣмъ стушеваться, и не обращая на себя никакого вниманія безмолвно перенести свои страданія. Этотъ ударъ, котораго онъ такъ долго ждалъ, наконецъ, грянулъ. Слова, которыя онъ слышалъ въ Тансопскомъ паркѣ, осуществились. Отчего произошло такое промедленіе онъ не понималъ; это часто приводило его въ тупикъ и онъ читалъ англійскія газеты съ сердечнымъ трепетомъ, отыскивая и не находя рокового извѣстія. Наконецъ, всѣ сомнѣнія уничтожены. Ему казалось, что теперь жизнь для него будетъ легче и онъ приписывалъ всѣ претерпѣнныя имъ муки терзавшей его неизвѣстности насчетъ будущаго. Отнынѣ все было ясно и ему будетъ житься гораздо лучше.
Утѣшая себя этими мыслями, онъ всталъ, чтобы проститься съ Сусмейеромъ, который, пожимая ему руку, замѣтилъ:
-- Вы должны повидать мистера Малори. Онъ пишетъ, что желаетъ поговорить съ вами.
-- Конечно, я повидаюсь съ нимъ, отвѣтилъ Майльсъ.
И, выйдя изъ дома добраго старика, онъ отправился въ городъ, на свою квартиру и, засѣвъ за свои книги, промолвилъ:
-- По крайней мѣрѣ, теперь я спокойно займусь.
Но все тщетно! Образы, картины, сцены прошедшей жизни, которая, онъ полагалъ, была навѣки имъ погребена, вновь возстали передъ нимъ. Въ ушахъ его раздавались знакомые голоса. Онъ вспомнилъ всѣ свои свиданія и разговоры съ Адріенной и къ болѣзненному чувству примѣшивалась и несказанная радость. Наконецъ, въ его памяти мелькнула фигура Фредрика Спенслея, послѣ появленія котораго въ комитетѣ начались для него ужасные, невыносимые дни. Тутъ его мысли невольно сосредоточились на всей семьѣ Спенслей. Конечно, онъ слыхалъ объ ихъ раззореніи, о самоубійствѣ отца, о кражѣ и бѣгствѣ сына. Гдѣ-то теперь этотъ негодяй? А другіе: добрая, почтенная мать, тяготившаяся своимъ величіемъ, и дочь, первая красавица Тансопа, на которую онъ такъ же смотрѣлъ съ восторгомъ съ тѣхъ поръ, какъ она стала работать вмѣстѣ съ Адріенной! Что сталось съ ними? Онъ часто сравнивалъ Елену съ Адріенной, между которыми существовалъ такой же контрастъ, какъ между пунцовой розой и бѣлой фіалкой. Да, онѣ обѣ ясно возставали передъ его глазами: одна бѣлокурая, съ блѣднымъ, нѣжнымъ лицомъ, другая -- брюнетка, съ большими черными глазами, съ румянцемъ во всю щеку, живая, веселая, блестяще одѣтая. Елена Спенслей была, конечно, великолѣпное существо, но для него фіалка была прелестнѣе самой пышной розы, и, повидимому, другіе люди раздѣляли его мнѣніе.