Былъ поздній вечеръ того же дня, но Маргарита не чувствовала утомленія. Что-то въ воздухѣ Фаульгавена сообщало свою легкость и живительность ея душевному настроенію. Она сидѣла въ своей комнатѣ при свѣтѣ лампы, которая горѣла на столѣ у окна. Спрятавшись у окна за спущенную занавѣсь, она видѣла садъ при свѣтѣ звѣздъ. Ощущеніе, испытанное ею въ первую минуту, когда домъ этотъ показался ей какимъ-то страннымъ, теперь даже усилилось. Она лишь смутно могла видѣть все, что ее окружало, но немного пріотворивъ окно, слышала шумъ ручья, который несся сначала по направленію къ городу, а оттуда дальше, въ морю. Вскорѣ Маргарита перестала любоваться этимъ таинственнымъ садомъ,-- въ немъ дѣйствительно было что-то таинственное: такой садъ съ любовью описалъ бы Шелли, онъ могъ бы внушить Шуманну какой-нибудь глубокій и мистическій "Nachtstück",-- и возвратилась въ свою комнату, подумавъ, что если надъ всѣми поколѣніями этого дома витаетъ какой-нибудь духъ или демонъ, онъ непремѣнно принадлежитъ къ породѣ водяныхъ.
Усѣвшись къ столу, она взяла въ руки нѣсколько летучихъ листковъ, это была часть драгоцѣнныхъ рукописей, довѣренныхъ ей Рупертомъ. На верхнемъ листѣ стояло заглавіе: "Воспоминаніе о восточномъ берегѣ". Оно начиналось такъ:
"Восточная волна омываетъ берегъ, на которомъ стоитъ мой родной домъ; это холодная, ледяная, солоноватая волна, ледяной и вѣтеръ, который съ ревомъ проносится черезъ Нѣмецкое море, и наконецъ съ торжествующимъ рычаніемъ вырывается на берегъ, наклоняетъ въ западу вѣтви деревъ, такъ что онѣ бѣдныя имѣютъ такой видъ, будто напрягаютъ всѣ свои силы, чтобы бѣжать отсюда, но такъ какъ онѣ пригвождены въ мѣсту, какъ я, онѣ могутъ только простирать свои дрожащіе пальцы съ постоянной мольбой къ болѣе благословеннымъ долинамъ и милосердымъ небесамъ".
Маргарита, прочитавъ эти слова, подняла голову. Ей казалось страннымъ, что строки эти были задуманы и написаны четырнадцатилѣтнимъ мальчикомъ.
Ей вспомнился Томъ Пирсъ, которому шелъ шестнадцатый годъ и который не могъ написать самой коротенькой записки безъ обильныхъ орѳографическихъ ошибокъ и нравственныхъ и физическихъ терзаній. Она улыбнулась. Она перечла этотъ отрывокъ, и ей показалось, что съ очень небольшимъ измѣненіемъ изъ него вышло бы прекрасное стихотвореніе. Неужели мальчикъ поэтъ самъ этого не сознавалъ? Быть можетъ, еслибы онъ попытался вправить тѣ же мысли стихами, онѣ утратили бы свою силу, а онъ оказался бы простымъ виршеплетомъ. Но ее поразилъ образъ, употребленный имъ, описаніе этого вѣтра, который съ ревомъ проносится черезъ океанъ и, наконецъ, съ торжествующимъ рычаніемъ вырывается на берегъ, чтобы тамъ продолжать свои опустошенія. Она говорила себѣ, что встрѣчала менѣе яркіе образы.
Пока она размышляла, часы внизу пробили четверть перваго; когда звукъ этотъ затихъ и настала полная тишина, она, продолжая прислушиваться, услыхала сначала неопредѣленный шумъ, потамъ крики, стоны, доносившіеся изъ той комнаты въ концѣ корридора, въ которой спалъ Рупертъ. Положить бумаги на столъ и вскочить на ноги было дѣломъ одной секунды. Черезъ минуту она выбѣжала изъ своей комнаты и бросилась но корридору. Это, вѣроятно, одинъ изъ тѣхъ припадковъ, о которыхъ говорила его мать,-- когда мальчикъ внезапно просыпается среды нравственныхъ и физическихъ страданій, въ ничѣмъ не объяснимомъ ужасѣ, какъ будто вызванномъ нападеніемъ воображаемыхъ враговъ. Во время этихъ пароксизмовъ, по словамъ мистриссъ Лассель, никто не могъ принести никакой пользы, кромѣ доктора, сама она менѣе всѣхъ, такъ какъ замѣчательно, что хотя Рупертъ въ обыкновенное время и обожалъ свою мать, но въ этомъ состояніи онъ какъ будто не узнавалъ ее; чтобы она ни дѣлала, ны говорила, ничто не могло его успокоить. Маргарита, услыхавъ объ этомъ, тотчасъ же рѣшила испытать, когда представится случай, не можетъ ли она помочь ему, повліять на настроеніе его духа.
Теперь она первая вошла къ нему въ комнату, прибавила огня въ лампѣ и склонилась надъ нимъ. Онъ дрожалъ, его бросало то въ жаръ, то въ холодъ, онъ произносилъ безсвязныя восклицанія, не въ силахъ будучи подавить криковъ ужаса, которые постоянно срывались съ его губъ; онъ, казалось, воображалъ, что его преслѣдуетъ какое-то страшилище, а затѣмъ испытывалъ такія физическія муки, что на лбу его выступали капли пота. Мистриссъ Лассель говорила Маргаритѣ, что въ такія минуты Рупертъ ея не узнаеть. Маргарита взяла его за обѣ руки, сказала нѣсколько словъ утѣшенія и убѣдилась, что хотя сначала онъ смотрѣлъ и на нее дикимъ, безсознательнымъ; почти испуганнымъ взглядомъ, онъ, однако, скоро ее узналъ и простоналъ:
-- Маргарита, о Маргарита, не оставляйте меня. Я такъ испугался! Я умру. Я увѣренъ, что я умру.
-- Нѣтъ, мой бѣдный мальчикъ, вы не умрете; не бойтесь, я васъ не оставлю,-- сказала она самымъ нѣжнымъ, самымъ задушевнымъ голосомъ, а въ этомъ голосѣ были интонаціи, поражавшія своей чарующей кротостью. Въ эту минуту она замѣтила присутствіе мистера Ласселя; онъ былъ въ халатѣ, смотрѣлъ совершенно безпомощнымъ и выражалъ опасеніе, что миссъ Персиваль не жалѣетъ себя.
-- Пожалуйста, мистеръ Лассель, предоставьте его мнѣ. Не позволяйте мистриссъ Лассель входить сюда, это только даромъ огорчитъ ее,-- быстро проговорила она; и мистеръ Лассель, довольный тѣмъ, что получилъ связное приказаніе, которое можетъ исполнить, вышелъ изъ комнаты. За дверью происходило совѣщаніе шопотомъ, звуки котораго смутно доносились до Маргариты, не обращавшей на нихъ вниманія, послышалась ходьба взадъ и впередъ, затѣмъ -- молчаніе. Она, наконецъ, совладала съ Рупертомъ, который пробовалъ-было отъ нея вырваться, держала его руки въ своей сильной рукѣ и весело съ нимъ разговаривала, хотя душа ея была переполнена состраданіемъ. Мало-помалу его тоска стихла. Его безумныя попытки вскочить съ кровати, бѣжать отъ какого-то невидимаго, непостижимаго чудовища, прекратились. Онъ успокоился. Маргарита могла только догадываться: ей ничего не было извѣстно о причинахъ этихъ припадковъ. Была ли это истерика? Былъ ли это, какъ опасалась его мать, видъ помѣшательства? Были ли причины его нравственныя или физическія? Она не знала, но убѣждалась, что ея увѣренность имѣла основаніе. Власть, которую она имѣла надъ нимъ, когда онъ находился въ полномъ разумѣ и былъ сравнительно здоровъ, не измѣнила ей я теперь. Не скоро она вполнѣ подчинила его своему вліянію; она не знала, сколько прошло времени, пока она голосомъ, взглядомъ, нѣжнымъ, но твердымъ прикосновеніемъ, старалась обуздать овладѣвшій имъ безумный страхъ.
Наконецъ, Маргаритѣ стало ясно, что побѣда осталась за нею. Теперь Рупертъ крѣпко прижималъ ея руки въ своей груди, и, смотря ей въ лицо глазами, уже отуманенными дремотой утомленія, говорилъ:
-- Вы не оставите меня одного, Маргарита?
-- Я не оставлю васъ одного; положитесь на меня!-- отвѣчала она. Такъ оставались они съ минуту, пока глаза его не закрылись, и Маргарита не подумала, что онъ уснулъ. Тутъ она услыхала, что кто-то повернулъ ручку двери, услыхала шумъ приближавшихся шаговъ, при звукѣ которыхъ глаза Руперта снова широко раскрылись и онъ проговорилъ совершенно довольнымъ голосомъ:
-- Луисъ, я очень дурно велъ себя, во теперь мнѣ лучше.-- Лампа стояла на столѣ по ту сторону кровати. При словахъ мальчика, Маргарита замѣтила, что какая-то тѣнь стала между нею и свѣтомъ. Поднявъ голову, она увидала фигуру мужчины, на лицѣ котораго остановились ея глаза, побуждаемые къ тому непонятнымъ для нея самой обаяніемъ. Впослѣдствіи Маргарита утверждала, что какая-то тайная сила произвела на нее то живое впечатлѣніе, которое она несомнѣнно испытала при ихъ первой встрѣчѣ. Онъ, склонный искать причины явленій въ предѣлахъ возможнаго, столь же рѣшительно опровергалъ эту ея теорію, напоминая ей, что онъ докторъ, и утверждая, что тогдашнихъ обстоятельствъ и ея собственнаго напряженнаго состоянія было достаточно, чтобы повліять на ея впечатлѣнія, чтобы придать каждому незначительному звуку значеніе громового удара. Какъ бы то ни было, Маргарита смотрѣла на него, когда онъ наклонился къ мальчику съ заботливымъ, серьезнымъ выраженіемъ. Когда онъ поднялъ голову, Маргарита почувствовала, что два задумчивыхъ глаза не отрываются отъ ея глазъ; довольно медленный, кроткій голосъ проговорилъ:
-- Вижу, что сегодня мнѣ здѣсь дѣлать нечего.
Глава Руперта опять закрылись. Онъ казался доволенъ долгимъ и безмолвнымъ взглядомъ, которымъ его подарили. Повернувъ голову и не выпуская рукъ Маргариты, объ вздохнулъ глубокимъ, легкимъ вздохомъ. Вѣки опустились, нахмуренный лобъ разгладился; губы, выражавшія страданіе и страхъ, приняли болѣе спокойное выраженіе. Онъ спалъ. Маргарита почти этого не замѣчала; она не знала, насколько она сама ослабѣла. Машинально взглянула она въ лицо доктору и съ чѣмъ-то въ родѣ вздоха сказала наконецъ:
-- Мнѣ казалось, что я могу съ нимъ справиться; успѣхъ почти превзошелъ мои ожиданія.
-- Вамъ удалось также окончательно истомиться,-- отвѣчалъ онъ.-- Пожалуйте сюда, присядьте.-- Онъ освободилъ руки Маргариты изъ рукъ Руперта, проговоривъ съ полу-улибкой:-- Бѣдный мальчикъ! Онъ хватается за сильную руку какъ утопающій за соломенку.
Маргарита стояла выпрямившись и собиралась сказать, что такъ какъ здѣсь ей больше дѣлать нечего, то она можетъ и уйти; но у нея неожиданно подкосились ноги. Она слегка зашаталась и ухватилась за рѣшетку изголовья Руперта. Молодой человѣкъ поспѣшилъ къ ней, довелъ ее до стула и сказалъ:
-- Отдохните немного. Это первый разъ. Вы, мало-помалу, съ этимъ свыкнетесь, т.-е.-- понизивъ голосъ -- если выдержите. Ни одна изъ вашихъ предшественницъ выдержать не могла.
Маргарита старалась подавить рыданія, душившія ее подъ вліяніемъ прорвавшагося наконецъ наружу волненія.
-- Бѣдный; бѣдный мальчикъ,-- сказала она.-- И надъ нимъ постоянно тяготѣетъ такое несчастіе... такое испытаніе! Смерть гораздо легче.
-- Да,-- сказалъ онъ. Онъ стоялъ прислонившись спиной къ камину, со скрещенными на груди руками, и смотрѣлъ на нее сверху внизъ.-- Я не безъ удовольствія замѣтилъ, что ваши нервы не изъ слабыхъ, миссъ, ахъ, извините. Я не знаю вашего имени.
-- Моего имени?-- повторила она, замѣтно вздрогнувъ, и нерѣшительно продолжала: -- О, Персиваль... Маргарита Персиваль.
-- А! У васъ кажется довольно крѣпкіе нервы, миссъ Персиваль. При этихъ условіяхъ, я могу сказать вамъ правду. Мать его не знаегъ этого. Мальчикъ, вѣроятно, скоро умретъ. Лучшее, единственное, чего можно для него надѣяться, это смерть.
-- Это ужасно!
-- Да, нелегко ему, да и всѣмъ имъ.
-- Это, вѣроятно, объ васъ онъ говорилъ, когда разсказывалъ мнѣ, что у него есть другъ, руки котораго сильнѣе моихъ и который можетъ заставить его дѣлать, что хочетъ.
Бальдвинъ улыбнулся.
-- Да, я этотъ другъ.
-- И вы имѣете надъ нимъ такую власть?
-- Кажется.
Маргарита не съумѣла бы объяснить, что заставило ее сказать:
-- Не употребляйте этой власти противъ меня! Не заставьте его возненавидѣть меня!
-- Для чего?-- спросилъ онъ съ удивленіемъ.-- Мало ли чего я не люблю, или къ чему желалъ бы внушить антипатію другимъ, кромѣ обмана, лжи или... ахъ! я, кажется, понимаю, что вы хотите сказать.
-- Я хочу сказать, что какъ бы сильно онъ ко мнѣ ни привязался, я никогда не стану у васъ на дорогѣ... никогда не замѣню васъ... онъ сердцемъ и душою вашъ.
-- Да, я это знаю,-- сказалъ Бальдвинъ съ странной улыбкой.
Въ эту минуту мистриссъ Лассель вошла въ комнату, со стаканомъ вина въ рукѣ; она просила Маргариту выпить его, но послѣдняя отказалась подъ предлогомъ, что отъ вина у нея только сдѣлается лихорадка. Она встала, пожелала имъ доброй ночи и удалилась въ полномъ убѣжденіи, что кто-то останется посидѣть около Руперта. Мистриссъ Лассель благодарно пожала ей руку; Луисъ Бальдвинъ отвѣсилъ солидный, не слишкомъ низкій поклонъ.
Она вернулась къ себѣ въ комнату, легла, но не заснула.
Это была для нея настоящая ночь безъ сна. Было уже болѣе двухъ часовъ; прошло много времени, пока сонъ не посѣтилъ ее. Она снова мысленно переживала только-что происходившую сцену. Она ясно слышала,-- точно кто ихъ повторилъ надъ самимъ ея ухомъ,-- нѣсколько короткихъ и рѣшительныхъ фракъ, сказанныхъ молодымъ докторомъ, Луисомъ Бальдвиномь. Солнце уже начало освѣщать комнату, раннія птички принимались щебетать, когда она, наконецъ, заснула тревожнымъ сномъ.