Кренкбиль перед судом общественного мнения
В ыйдя из тюрьмы, Кренкбиль катил тележку по улице Монмартр, крича: "Капуста! Репа!' Морковь!" Он не гордился своим приключением, но и не стыдился его. Оно не оставило в нем тяжелого воспоминания, а казалось ему каким-то театральным представлением, путешествием, сном. Особенное удовольствие доставляло ему шагать по грязной мостовой города и видеть над головой небо, насыщенное влагой и мутное, как лужа, -- милое небо родного города. Он останавливался на всех углах, чтобы пропустить стаканчик; затем, чувствуя себя вольной птицей, весело брался за оглобли, поплевать на мозолистые ладони, и катил тележку, а впереди воробьи, поднявшиеся, как и он, спозаранку, и такие же бедняки, ищущие пропитания на мостовой вспархивали стайкой, услышав знакомый крик: "Капуста! Репа! Морковь!" Подошедшая к нему старушка-хозяйка сказала, перебирая сельдерей:
-- Что такое с вами случилось, папаша Кренкбиль? Вот уже целых три недели, как вас не видать. Вы были больны? Вы немного бледны.
-- Я вам все расскажу, госпожа Мальош: я жил барином.
Ничего не изменилось в его жизни; только заглядывать в кабачок он стал чаще прежнего: ему все казалось, что наступил праздник; к тому же он свел знакомство с благотворителями. Он возвращался в свою конуру немного навеселе. Растянувшись на тюфяке, он вместо одеяла натягивал на себя мешки, которые дал ему торговец каштанами, что на углу, и думал: "На тюрьму жаловаться не приходится; там есть все, что тебе надо. А дома все же лучше".
Его довольство длилось недолго. Вскоре он заметил, что покупательницы встречают его недружелюбно.
-- Сельдерей -- первый сорт, госпожа Куэнтро!
-- Мне ничего не надо.
-- Как так вам ничего не надо? Не воздухом же вы питаетесь.
И г-жа Куэнтро, не удостаивая его ответом, гордо возвращалась в принадлежавшую ей большую булочную. Торговки и привратницы, недавно толпившиеся вокруг его цветущей, зеленеющей тележки, теперь отворачивались от него. Дойдя до башмачной мастерской "Ангела-хранителя", возле которой начались его судебные мытарства, он окликнул:
-- Госпожа Байяр, госпожа Байяр, вы мне должны с того раза пятнадцать су.
Но г-жа Байяр, восседавшая за конторкой, не соблаговолила даже повернуть голову.
Вся улица Монмартр знала, что папаша Кренкбиль вышел из тюрьмы, -- и вся улица Монмартр не хотела больше иметь с ним дело. Слух об его аресте дошел до предместья и шумного перекрестка улицы Рише. Там около полудня он заметил г-жу Лор, свою хорошую и верную покупательницу; она стояла над тележкой Мартена и ощупывала большой кочан капусты. Золотые пряди ее пышных волос, завязанных большим узлом, блестели на солнце. А молокосос Мартен, прощелыга, проходимец, божился, положа руку на сердце, что ни у кого нет лучше товара. Это зрелище поразило Кренкбиля в самое сердце. Он наехал своей тележкой на тележку молокососа Мартена и сказал г-же Лор жалобным, надтреснутым голосом:
-- Нехорошо изменять мне!
Г-жа Лор, как она сама прекрасно знала, не была герцогиней. Не в высшем обществе узнала она, что такое тюремная карета и кутузка. Но разве нельзя быть честным во всяком положении? У каждого есть гордость, и кому охота иметь дело с человеком, вышедшим из тюрьмы? Поэтому, вместо ответа, она сделала вид, что ее тошнит. Старый разносчик, чувствуя себя жестоко оскорбленным, завопил:
-- Ишь ты, потаскуха!
Г-жа Лор выронила кочан и закричала:
-- Ах ты, старая кляча! Вышел из тюрьмы и еще людей оскорбляешь!
Если бы Кренкбиль сохранил хладнокровие, то никогда не попрекнул бы г-жу Лор ее ремеслом. Он слишком хорошо знал, что в жизни никто не волен делать то, что ему хочется, что профессию не выбирают и что всюду есть хорошие люди, Кренкбиль имел обыкновение благоразумно закрывать глаза на домашние делишки своих покупательниц и никого не презирал. Но он вышел из себя. Он трижды обозвал г-жу Лор потаскухой, стервой, гулящей девкой. Кучка любопытных собралась вокруг г-жи Лор и Кренкбиля, которые обменялись еще несколькими, такими же отборными, ругательствами и перебрали бы весь запас площадных слов, если бы внезапно появившийся полицейский, молчаливый и неподвижный, не сделал их вдруг такими немыми и неподвижными, как он сам. Они разошлись. Но эта сцена окончательно погубила Кренкбиля в общественном мнении предместья Монмартр и улицы Рише.
