В 26 лет нельзя претендовать на большую жизненную опытность, однако и того знания человеческой природы, которое я успел уже приобрести, было достаточно для уверенности, что визит мисс Оман последует не позднее сегодняшнего вечера. Я не ошибся. Не было и семи часов, как стук у входной двери возвестил о ее прибытии.
-- Я случайно проходила мимо, -- объяснила она, -- (я постарался подавить улыбку) и потому решила зайти к вам узнать, о чем именно вы хотели со мной посоветоваться?
Она села на стул, предназначавшийся для пациентов, и, положив на стол пачку газет, выжидательно посматривала на меня.
-- Благодарю вас, мисс Оман, -- сказал я. -- Как мило, что вы зашли ко мне. Мне очень совестно, что я побеспокоил вас по такому пустячному делу.
Она нетерпеливо постучала пальцами по столу.
-- Пожалуйста, не беспокойтесь об этом! -- воскликнула она. -- О чем именно вы хотели посоветоваться со мной?
Я рассказал ей о затруднениях, связанных с предстоящим ужином, и по мере того, как я говорил, на ее лице начало появляться выражение разочарования и даже отвращения.
-- Не понимаю, почему вы делаете такую тайну из этого, -- угрюмо заметила она.
-- Я вовсе не хотел делать из этого тайны. Я только боялся тут напутать. Видите ли, если я поручу все мисс Деммер, она, наверное, подаст тепловатое ирландское рагу с застывшим салом и жирный гуттаперчевый пудинг, или что-нибудь в этом роде, да вдобавок весь дом перевернет вверх дном. Потому я и думал устроить холодную закуску и заказать все в ресторане. Но я не хочу, чтобы получилось впечатление, будто я делал огромные приготовления.
-- Никто не подумает, что все это свалилось с неба, -- сказала мисс Оман.
-- Полагаю, что нет. Но вы понимаете, что я хочу сказать. Так вот, где вы посоветуете мне купить все необходимое?
Мисс Оман задумалась.
-- Лучше предоставьте все это мне, -- решила она наконец.
Я именно этого и добивался и с благодарностью согласился, нисколько не заботясь о чувствах мисс Деммер. Я дал ей два фунта, и, пожурив меня за мою расточительность, она положила их в свой кошелек. Потом она строго посмотрела на меня и, поджав губы, заметила:
-- Вы очень ловкий молодой человек.
-- Почему вы так думаете? -- спросил я.
-- Ваши гулянья по музеям под предлогом работы, -- продолжала она, -- с молоденькими и хорошенькими девицами, работа, действительно? Я слышала, как она рассказывала об этом своему отцу. Она думает, что вы действительно очарованы всеми этими мумиями, высушенными кошками, каменными осколками и всем прочим хламом.
-- Послушайте, мисс Оман... -- начал я.
-- Пожалуйста, не возражайте, -- огрызнулась она. -- Я все вижу. Меня-то вы не проведете. Воображаю, как вы глазеете на эти стеклянные шкафы, как поддакиваете ей, а сами слушаете ее с разинутым ртом и выпученными глазами и сидите у ее ног -- ну разве я не права?
-- Насчет сиденья у ее ног, -- сказал я, -- могу сказать, что это легко могло случиться благодаря адски скользким музейным полам. Но я, действительно, прекрасно провел время и снова туда пойду, если только можно будет. Мисс Беллингэм самая умная, самая совершенная женщина, с какой я когда-либо разговаривал!
Я сказал это нарочно для мисс Оман, зная, что ее восхищение и преданность могли сравниться только с моими. Ей очень хотелось что-нибудь возразить мне, но это было невозможно. Чтобы скрыть свое поражение, она схватила пачку газет и развернула их.
-- Что такое "гибернация"? -- вдруг спросила она.
-- Гибернация? -- воскликнул я.
-- Да, они обнаружили следы этого на одной из костей, найденной в пруду в местности св. Мэри Крей, и такой же след имеется на кости, найденной где-то в Эссексе. Поэтому мне хотелось бы знать, что такое "гибернация".
-- Может быть, было какое-нибудь другое слово? -- спросил я.
-- В газетах говорится "гибернация". Если же вы не знаете, что это значит, так и скажите. Ничего постыдного в вашем незнании нет.
-- Ну хорошо, в таком случае сознаюсь: я не знаю.
-- Тогда лучше прочтите газеты и постарайтесь догадаться, -- сказала она и немного погодя спросила:
-- Вы любите убийства? Что касается меня, то я их ужасно люблю.
-- Какой вы ужасный вампир! -- воскликнул я.
-- Я прошу вас выбирать свои выражения. Понимаете ли вы, что я могла бы быть вашей матерью?
-- Не может быть! -- воскликнул я.
-- Факт, -- сказала мисс Оман.
-- Ну, как бы там ни было, -- сказал я, -- возраст еще не все, что требуется. И, кроме того, вы опоздали. Вакансия уже занята.
Мисс Оман швырнула газеты на стол и поспешно встала.
-- Лучше почитайте газеты и постарайтесь набраться ума-разума, -- строго сказала она, повернувшись, чтобы уходить.
-- Да, не забудьте про палец, -- живо добавила она. -- Вот ужас-то!
-- Палец? -- повторил я.
-- Да, там нашли руку, на которой не хватает пальца. Полиция считает, что это очень важное указание. Я не совсем понимаю, что именно они имеют в виду. Но вы прочтите сообщение и скажите мне, что вы думаете?
Сказав это, она быстро направилась через амбулаторию, и я проводил ее до двери. Некоторое время я смотрел ей вслед и только что собирался уходить, как мое внимание было привлечено высоким и худым пожилым господином на противоположной стороне улицы. Манера его наклонять голову указывала на сильную близорукость. Но вдруг он заметил меня и перешел через улицу, пристально глядя на меня через очки своими острыми голубыми глазами.
-- Не знаю, сможете ли и пожелаете ли вы помочь мне? -- сказал он с вежливым поклоном. -- Я собирался зайти к одному знакомому и позабыл его адрес. Моего знакомого зовут Беллингэм. Едва ли вы знаете его? Хотя доктора обычно знают массу народа.
-- Вы говорите о м-ре Годфри Беллингэме?
-- А, стало быть, вы знаете его! Я не напрасно обратился к вам. Он, несомненно, ваш пациент.
-- И пациент и личный друг. Он живет в доме N 49 в Невиль-Коурт.
-- Благодарю вас, благодарю! Да, раз вы его друг, может быть, вы мне скажете о порядках дома. Меня не ждут, а явиться не вовремя мне не хотелось бы. Когда м-р Беллингэм имеет обыкновение ужинать? Удобно ли зайти к нему сейчас?
-- По вечерам я обычно захожу к нему немного позднее, например, в половине девятого. К этому времени он всегда кончает свой ужин.
-- Итак, в половине девятого! А пока я лучше погуляю до тех пор. Я не хотел бы их беспокоить.
-- Может быть, вы зайдете ко мне и выкурите сигару до вашего визита. И, если вы хотите, я пойду с вами и покажу вам его дом.
-- Вы очень любезны, -- сказал мой новый знакомый, пристально глядя на меня через очки. -- Я не прочь бы посидеть. Пренеприятное занятие -- шататься по улицам, а идти домой в Линкольн-Инн теперь поздно.
-- Скажите, пожалуйста, -- сказал я, вводя его в комнату, -- вы -- м-р Джеллико?
Он повернулся ко мне и подозрительно уставился на меня.
-- Что заставляет вас думать, что я -- м-р Джеллико? -- спросил он.
-- Только то, что вы живете в Линкольн-Инне.
-- Ха, понимаю! Я живу в Линкольн-Инне. М-р Джеллико тоже живет в Линкольн-Инне. Поэтому вы подумали, что я -- м-р Джеллико. Ха-ха! Плохая логика, но правильный вывод. Да, я -- м-р Джеллико. Что же вы знаете обо мне?
-- Очень мало. Знаю только, что вы были поверенным покойного Джона Беллингэма.
-- Покойного Джона Беллингэма!? Хм! Откуда вы знаете, что он "покойный"?
-- В сущности, конечно, я этого не знаю. Но, насколько мне известно, и вы того же мнения?
-- Насколько вам известно? Но откуда же вам известно? От Годфри Беллингэма? Хм! А откуда он знает, что я думаю? Я ему никогда не говорил об этом. Нет, мой дорогой сэр, говорить о мнениях другого человека -- вещь рискованная.
-- Значит, вы думаете, что Джон Беллингэм жив?
-- Кто вам это сказал? Я ведь не говорил этого.
-- Однако может быть только что-нибудь одно: либо он жив, либо нет!
-- Вот в этом, -- воскликнул м-р Джеллико, -- я всецело с вами согласен. Вы изволили сказать неоспоримую истину.
-- Однако это мало что нам дает, -- смеясь, сказал я.
-- Так всегда бывает с неоспоримыми истинами, -- ответил он. -- Они носят слишком общий характер. Я бы сказал, что справедливость какой-нибудь истины прямо пропорциональна ее общности.
-- Полагаю, что вы правы, -- сказал я.
-- Без сомнения. Возьмем пример хотя бы из вашей практики. Пусть дан миллион нормальных человеческих существ в возрасте до 20 лет. Вы с уверенностью можете утверждать, что большинство из них умрет, не достигнув известного возраста, что они умрут при известных обстоятельствах и от известных болезней. Теперь возьмем одного человека из этого миллиона. Что вы можете сказать о нем? Ничего! Он может умереть завтра, но может и дожить до 100 лет. Он может умереть от простуды, порезать палец или свалиться с колокольни св. Павла. В частном случае вы ничего не можете предсказать.
-- Это совершенно верно, -- согласился я. Затем, заметив, что мы совершенно отклонились от Джона Беллингэма, я рискнул вернуться к нему.
-- Это была таинственная история -- намекнул я на исчезновение Джона Беллингэма.
-- Почему же таинственная? -- спросил м-р Джеллико. -- Люди исчезают время от времени, а когда они вновь появляются, те объяснения, которые они дают (если только они дают их!), кажутся более или менее правдоподобными.
-- Но тут обстоятельства носили безусловно таинственный характер.
-- Какие обстоятельства? -- спросил м-р Джеллико.
-- Я имею в виду то, каким образом он исчез из дома м-ра Хёрста?
-- Каким же образом он исчез?
-- Конечно, я этого не знаю.
-- Вот именно. Не знаю и я. Поэтому я не могу сказать, исчез ли он таинственным образом или нет.
-- В сущности, неизвестно даже, ушел ли он из этого дома, -- заметил я необдуманно.
-- Вот именно -- сказал м-р Джеллико. -- Если он не ушел, то он до сих пор еще там. А если он еще там, то он не исчез, в буквальном смысле этого слова. А раз он не исчез, то нет никакой тайны.
Я от души рассмеялся, но м-р Джеллико продолжал сохранять свой невозмутимо-торжественный вид.
-- Полагаю, -- заметил я, -- что, принимая во внимание эти обстоятельства, вы едва ли одобрите предложение м-ра Хёрста ходатайствовать перед судом, чтобы добиться признания факта смерти.
-- Какие обстоятельства? -- спросил он.
-- Я имею в виду те сомнения, которые вы только что высказали по поводу того, что Джона Беллингэма действительно нет в живых.
-- Дорогой мой сэр, -- сказал он. -- Я не совсем вас понимаю. Если бы было известно, что данный человек жив, нельзя было бы признать, что он умер, а если бы было достоверно известно, что он умер, то предполагать это было бы нельзя, так как нельзя предполагать того, что известно достоверно. А для сделки характерно именно отсутствие уверенности.
-- Но, -- настаивал я, -- если вы действительно считаете, что он еще жив, я не думаю, чтобы вы взяли на себя ответственность признать факт его смерти и распределить его имущество.
-- Я не беру на себя никакой ответственности, -- сказал м-р Джеллико. -- Я действую согласно постановлению суда, и только.
-- Однако суд может постановить, что он умер, а он тем не менее может оказаться живым?
-- Вовсе нет. Если суд постановит признать его смерть, то он будет считаться мертвым. Правда, в физическом смысле он может быть жив, но с юридической точки зрения и для решения вопроса о завещании он будет мертв. Вы, кажется, не вполне уясняете себе эту разницу?
-- Боюсь, что не вполне, -- согласился я.
-- Представители вашей профессии обычно этого не понимают. Вот почему они всегда бывают на суде такими плохими свидетелями. Научная точка зрения радикально отличается от юридической. Человек науки полагается на свои собственные знания, наблюдения и суждения и не считается с показаниями. Допустим, что к вам приходит человек и говорит, что он слеп на один глаз. Принимаете ли вы на веру его показание! Никоим образом! Вы начинаете исследовать его зрение и вдруг убеждаетесь, что он прекрасно видит на оба глаза. Тогда вы решаете, что он не слеп ни на один глаз. Другими словами, откидываете его свидетельство в пользу фактов, в которых вы сами убедились.
-- Но ведь это же единственный рациональный путь прийти к правильному заключению.
-- В науке -- да. Но не в юриспруденции. Суд должен решать согласно данным, которые ему представлены, а данные эти -- клятвенные показания свидетелей. Если свидетель готов поклясться, что вот это черное есть белое, а никаких противоречащих показаний нет, то перед судом будет только показание, что черное есть белое, и в соответствии с ним он должен будет вынести решение. Судья и присяжные могут думать иначе: они могут даже иметь какие-нибудь частные сведения, убеждающие их как раз в обратном, -- но они должны вынести решение согласно имеющимся показаниям.
-- Неужели вы хотите сказать, что судья был бы прав, если бы вынес решение, которое, как ему частным образом известно, противоречит фактам? Или же он может приговорить человека, который, как ему известно, невиновен?
-- Конечно. Это сплошь и рядом бывает. Был такой случай, когда судья вынес смертельный приговор человеку и допустил привести его в исполнение, хотя он, судья, воочию видел, что убийство было совершено другим человеком. Но это, конечно, значит доводить регламентацию судебной процедуры до крайней педантичности.
-- Разумеется, это -- чудовищный педантизм -- согласился я. -- Но вернемся к делу Джона Беллингэма. Предположим, что после того, как суд постановит, что он умер, он вдруг окажется живым? Что тогда?
-- А тогда он в свою очередь должен будет обратиться в суд, а суд, имея теперь новые данные, наверное признает, что он жив.
-- Но между тем все его имущество будет растрачено?
-- Вероятно. Однако вы не должны упускать из виду, что признание факта смерти было бы сделано на основании его же собственных поступков. Если человек действует так, что создает впечатление, будто он умер, он должен примириться со всеми последствиями.
-- Да, это вполне разумно, -- сказал я, но потом добавил после небольшой паузы: -- Считаете ли вы возможным, что в недалеком будущем такая судебная процедура будет иметь место?
-- Из того, что вы только что сказали, я полагаю, что м-р Хёрст собирался предпринять соответствующие шаги. Несомненно, вы имеете сведения из достоверного источника. -- М-р Джеллико проговорил все это, не дрогнув ни единым мускулом и продолжая пристально глядеть на меня через очки.
Я слабо усмехнулся. Однако я решил сделать еще одну попытку, главным образом для того, чтобы иметь удовольствие наблюдать за его оборонительными маневрами, а вовсе не для того, чтобы что-нибудь извлечь из него. Поэтому я заговорил о найденных "останках".
-- Следили ли вы за этими поразительными находками человеческих костей, о которых писали в газетах? -- спросил я.
Он устремил на меня свой тяжелый взгляд, а затем ответил:
-- Человеческие кости скорее по вашей специальности, но раз уж вы заговорили об этом, то скажу вам, что, насколько мне помнится, я что-то читал о каких-то находках. Это были отдельные разрозненные кости, если не ошибаюсь?
-- Да, по всей вероятности части разрезанного на куски тела.
-- Я тоже так думаю. Но я не следил за газетными сообщениями. Эти находки могут скорее заинтересовать криминалиста.
-- Я думаю, что, может быть, вы поставили бы это в связь с исчезновением вашего клиента?
-- С какой же стати? Какая тут может быть связь?
-- Видите ли, -- начал я, -- это кости человека...
-- Да, а мой клиент был человеком с костями. Тут действительно есть какая-то связь, но слишком общего порядка. Но, может быть, вы имели в виду еще что-нибудь?
-- Да, -- ответил я, -- тот факт, что некоторые из этих костей были найдены на земле, принадлежащей вашему клиенту, показался мне весьма знаменательным.
-- Неужели? -- сказал м-р Джеллико. Он на минуту задумался, все время пристально глядя на меня, а затем продолжал:
-- В этом я с вами не согласен. Я бы сказал, что нахождение человеческих останков в каком-нибудь месте может навлечь подозрения на владельца или же на живущего на этой земле, -- что именно он спрятал их туда. Но в данном-то случае это как раз совершенно немыслимо. Человек не может скрыть свое же собственное разрезанное на куски тело.
-- Да, конечно, нет. Я вовсе не хотел сказать, что он скрыл их сам, а только то, что факт сокрытия их на его же собственной земле как-то связывает эти останки именно с ним.
-- Опять-таки я не понимаю вас, -- сказал м-р Джеллико. -- Разве только вы хотите сказать, что убийцы, разрезающие тела на куски, настолько щепетильны, что зарывают отдельные части на земле, принадлежавшей их жертвам? В таком случае я отношусь скептически к вашим фактам. Я не знаю о существовании такого обычая. Кроме того, кажется, только часть тела была скрыта на земле м-ра Беллингэма, остальные же части были разбросаны на очень большом пространстве. Как же согласовать это с вашим предположением?
-- Никак, -- согласился я. -- Но есть еще один факт, который, я полагаю, вы сочтете более знаменательным. Первая находка была сделана в Сидкепе. А Сидкеп ведь рядом с Эльтамом. В Эльтаме в последний раз видели живым м-ра Беллингэма.
-- Какое же это имеет значение? И почему вы хотите найденные кости связать с этим местом, а не с каким-нибудь другим, где также были найдены части тела?
-- Видите ли, -- ответил я, немного сбитый с толку, -- все говорит за то, что человек, который спрятал их там, начал с окрестностей Эльтама, где в последний раз видели пропавшего.
М-р Джеллико покачал головой.
-- По-видимому, вы смешиваете порядок находок с порядком, в котором были зарыты кости. Какие у вас данные за то, что останки, найденные в Сидкепе, были зарыты там раньше, чем остальные, найденные в других местах?
-- Нет никаких данных, -- согласился я.
-- В таком случае, -- сказал он, -- я не вижу, что вы тут сможете привести в пользу вашего утверждения, будто убийца начал с окрестностей Эльтама.
Подумав, я должен был признать, что у меня не было никаких данных, чтобы поддержать свою теорию. И выпустив свой последний заряд в этом неравном бою, я счел своевременным переменить тему.
-- На днях я заходил в Британский Музей, -- сказал я, -- и видел последний дар м-ра Беллингэма. Экспонаты прекрасно расставлены в центральном шкапу.
-- Да, я очень доволен их расстановкой. Я думаю, что и мой старый друг остался бы доволен. Глядя на них, мне всегда хочется, чтобы и он мог их видеть. Может быть, в конце концов так и будет.
-- Надеюсь, что так и будет, -- искренне сказал я. -- Вы сами ведь очень интересуетесь египтологией, не правда ли? -- добавил я.
-- Чрезвычайно, -- ответил м-р Джеллико с живостью, на которую я не считал его способным. -- Это такой захватывающий предмет! Древняя цивилизация, восходящая к младенческой эпохе человеческой расы, -- цивилизация, на века сохранившаяся для нашего назидания в этих незыблемых монументах, словно муха, застывшая в янтаре! Все, связанное с Египтом, полно какой-то торжественности. Атмосфера чего-то постоянного, устойчивого, презирающего и время, и перемены, царит над ним. И место, и народ, и памятники -- все говорит о вечности.
Меня сильно поразил такой взрыв красноречия со стороны этого сухого и молчаливого адвоката. Но он стал мне больше нравиться, благодаря своему энтузиазму, который сделал его более человечным. И я решил воспользоваться этим.
-- Однако, -- заметил я, -- этот народ все-таки должен был измениться на протяжении веков.
-- Конечно, народ, сражавшийся с Камбизом, был уже совершенно не тот, который пришел в Египет пять тысяч лет назад и изображение которого мы видим на ранних памятниках. За эти 50 столетий кровь хиксосов, сирийцев, эфиопов, хеттов и еще неизвестно скольких других рас смешивалась с кровью египтян. Но национальная группа продолжала непрерывно развиваться. Старая культура охватывала новые народы, и иммигранты кончали тем, что становились египтянами... Поразительный феномен! Когда мы теперь оглядываемся на жизнь древнего Египта, то получается впечатление скорей какой-то геологической эпохи, чем истории единой нации. А вы сами тоже интересуетесь этим предметом?
-- Да, конечно, хотя я здесь полный невежда и интересоваться им я начал только очень недавно.
-- Может быть, с тех пор, как вы познакомились с мисс Беллингэм? -- сказал м-р Джеллико, сохраняя невозмутимость египетского изваяния.
Кажется, я покраснел, так как замечание это меня раздосадовало. А он продолжал тем же спокойным тоном:
-- Я высказал свое предположение потому, что мисс Беллингэм живо интересуется древним Египтом и весьма осведомлена в его истории.
-- Да, она, кажется, многое знает об египетских древностях, и я должен признаться, что ваша догадка была верна. Она показывала мне коллекцию своего дяди.
-- Я так и думал, -- сказал м-р Джеллико. -- Это очень поучительная коллекция. Она вполне годится для общественного музея, хотя в ней нет ничего необычного, что могло бы особенно привлечь знатока. Могильная утварь прекрасна в своем роде, а футляр мумии также хорошо сделан и очень недурно раскрашен.
-- Да, по-моему, он прямо красив. Но не можете ли вы мне объяснить, почему его так обезобразили смолой?
-- А, -- сказал м-р Джеллико, -- это очень интересный вопрос. Футляры для мумий, вымазанные горной смолой, встречаются часто. В соседней галерее находится мумия жрицы, которая целиком покрыта слоем смолы за исключением позолоченного лица. Смолой покрывали нарочно для того, чтобы уничтожить все надписи и таким образом скрыть личность умершего от грабителей и осквернителей могил. В мумии Себек-Хотепа есть одна странность. Очевидно, имелось в виду уничтожить надписи. Вся спина и ноги покрыты толстым слоем смолы. Потом рабочие, очевидно, передумали и оставили надписи с украшениями нетронутыми. Почему они хотели их замазать, и почему, раз начав это, они покрыли смолой только часть -- осталось тайной. Мумия была найдена в своей могиле совершенно нетронутой, поскольку это касается грабителей могил. Бедный Беллингэм был в полнейшем недоумении, не зная, как объяснить это.
-- Кстати, о смоле, -- сказал я, -- мне вспомнился один вопрос, который меня давно интересует. Вам ведь небезызвестно, что это вещество часто употребляется современными художниками, небезызвестно и то, что оно обладает одним очень опасным свойством. Я имею в виду его тенденцию размягчаться без какой-либо видимой причины, много времени спустя после того, как оно высохло.
-- Да, я знаю. По-моему, есть даже какой-то рассказ об одной из картин Рейнольдса. Кажется, это был портрет одной дамы. Смола размягчилась и один из глаз этой дамы сполз на щеку. Пришлось повесить портрет вниз головой и подогревать до тех пор, пока глаз не возвратился на свое место. Но что именно вас заинтересовало тут?
-- Интересно бы знать, не было ли случая, чтобы смола, употреблявшаяся египетскими художниками, размягчалась через большой промежуток времени?
-- Кажется, были. Я слышал, что смоляной покров на футлярах мумий в некоторых случаях размягчался и становился липким... Боже мой, как я с вами заболтался, сколько времени у вас отнял! Сейчас уже почти без четверти девять! -- вдруг заговорил он, поспешно поднимаясь. Я проводил его и не успели мы выйти, как все обаяние Египта постепенно рассеялось, его оживление и энтузиазм исчезли, и он снова превратился в молчаливого, сухого, необщительного и даже немного подозрительного адвоката.