Свѣтская жизнь въ Парижѣ страшно затягиваетъ человѣка, трудно бываетъ де отдаться ей всецѣло, когда разъ вступишь въ нее. Гжа де-Водрикуръ не замедлила испытать роковыя послѣдствія своего вступленія въ свѣтъ: приглашенія слѣдовали за приглашеніями, число свѣтскихъ знакомствъ росло съ неимовѣрною быстротой, удовольствія и обязанности, безпрерывно смѣняя другъ друга, неслись безконечною вереницей. Прежде всего она почувствовала скуку и утомленіе, а вскорѣ съ ужасомъ замѣтила что теряетъ свободу, время и даже свою личность, что она вся принадлежитъ свѣту и уже нисколько не принадлежитъ самой себѣ.
Не одно это пугало и огорчало ее въ новой жизни. Она вступила въ шумное общество, снисходительно называющее себя всѣмъ Парижемъ и воображающее себя чѣмъ-то особеннымъ, избраннымъ, лишь потому что всѣ только его и видятъ, только его и слышатъ, о немъ только и говорятъ, и говорятъ уже слишкомъ много.
Съ перваго взгляда молодую женщину, бывшую по крови, сердцу и воспитанію настоящею Француженкой, долженъ былъ поразить тотъ космополитическій характеру который все болѣе и болѣе овладѣваетъ парижскимъ обществомъ. Кому неизвѣстно, какая дѣятельная роль въ немъ выпадаетъ на долю иностранцевъ. Разумѣется, даже и во Франціи между иностранцами и иностранками есть люди вполнѣ достойные уваженія. Но какъ случается видѣть Англичанъ являющихся въ наши театры безо всякаго стѣсненія въ такихъ костюмахъ въ какихъ они не посмѣли бы показаться въ театрѣ у себя въ Англіи, такъ же точно можно видѣть и множество иностранцевъ считающихъ Парижъ мѣстомъ сомнительной репутаціи, гдѣ можно позволять себѣ всевозможныя вольности, которыхъ никто не позволитъ себѣ дома. Эта безцеремонность, эта легкомысленная эксцентричность, эта неблаговоспитанность, это презрѣніе къ общественному мнѣнію -- вовсе не французскіе недостатки, но стремящіеся быть таковыми благодаря постоянному ввозу.
Это столь характерное для нашего времени стремленіе, все болѣе и болѣе измѣняющее наши національныя свойства (Англія, скажемъ въ скобкахъ, несравненно лучше умѣетъ охранять свои) было не единственною стороной парижскаго свѣта оскорблявшею склонности, мысли и чувства Аліетты. По мѣрѣ того какъ она знакомилась съ обществомъ, она все болѣе и болѣе чувствовала утомленіе отъ поверхностной болтовни, которая въ Парижѣ съ такою легкостью находитъ себѣ пищу въ новостяхъ дня и повидимому низводитъ всѣхъ на уровень пошлой посредственности. Десять разъ въ день, въ десяти различныхъ гостиныхъ слушала Аліетта одни и тѣ же безсодержательные разговоры, однѣ и тѣ же пустыя сплетни, однѣ и тѣ же бульварныя остроты, поверхностныя сужденія, шутки заимствованныя изъ новой піесы, а порой и нелѣпыя словечки различныхъ cafés-concerts.
Хотя бы разъ проскользнуло что-нибудь новое, неожиданное, свое въ этой утомительной болтовнѣ!
Она глядѣла съ тайнымъ недоумѣніемъ на эту свѣтскую толпу, вѣчно движущуюся, мечущуюся отъ одного удовольствія къ другому, какъ бы одержимую пляской святаго Витта, увлекающею ее въ эпилептическомъ вихрѣ отъ колыбели и до могилы. Это напоминало Аліеттѣ проклятый хороводъ осужденныхъ до самой смерти плясать на кладбищѣ поруганнаго ими храма.
Она спрашивала себя что могло въ такомъ безумствѣ оставаться для семьи, науки, умственнаго развитія, возвышенной мысли, наконецъ, на переходъ отъ жизни къ смерти. Она пугалась, чувствуя что это движеніе, какъ неудержимый потокъ, уноситъ и ее съ собою, и что она не въ силахъ противостоять ему, найти себѣ точку опоры.
Аліетта испытывала глубокое отвращеніе когда ей случайно приходилось присутствовать при извѣстныхъ разговорахъ, которые распущенность нравовъ и вкусовъ, питаемая чтеніемъ безобразныхъ книгъ, ввела въ моду даже въ лучшихъ гостиныхъ; она испытывала невыносимое чувство гадливости когда, напримѣръ, повидимому вполнѣ порядочныя женщины свободно разсуждали между собою и даже съ мущинами о разныхъ физіологическихъ особенностяхъ, о тайномъ развратѣ, чудовищной испорченности
И о порокахъ можетъ-быть невѣдомыхъ и аду!
Ея скорбь и возмущеніе усиливались когда она говорила себѣ что какъ во Франціи, такъ и за границей, о тонѣ и нравахъ французскаго общества судятъ по образцамъ этого искусственнаго, смѣшаннаго и шумнаго парижскаго общества, котораго празднества, приключенія, скандалы и туалеты каждое утро составляютъ предметъ восторга газетныхъ репортеровъ и насмѣшливаго ликованія публики. Въ наше время и при данномъ состояніи умовъ во Франціи, когда извѣстнаго рода нравственная жакерія, въ ожиданіи лучшихъ дней, разнуздываетъ въ народныхъ массахъ безмѣрную алчность и похоти, гжа де-Водрикуръ, хотя и чуждая политикѣ, была поражена видя въ высшихъ слояхъ общества такую удивительную безпечность и такое исключительное стремленіе къ развлеченіямъ. Ей казалось что она находится на близкомъ къ гибели кораблѣ, гдѣ офицеры, вмѣсто того чтобъ исполнять свой долгъ, пьянствуютъ вмѣстѣ со всѣмъ экипажемъ.
Но всего хуже было то что она чувствовала какъ эта муть начинаетъ засорять и ея душу. Эта пустая, легкомысленная жизнь, исполненная тщеславія и чувственности, никому не можетъ быть на пользу; даже такому чистому и благородному созданію, какова была Аліетта, она не годилась. Въ этомъ мірѣ, имѣвшемъ мало общаго съ нею, столь чуждомъ ея идеальнымъ стремленіямъ, Аліетта начинала считать себя страннымъ эксцентричнымъ существомъ, поставленнымъ по своему исключительному воспитанію на ложный путь. Вѣра ея, разумѣется, не была поколеблена. Но иногда ее какъ-то жутко поражало сознаніе своего одиночества въ этой толпѣ. Напримѣръ, она ясно видѣла что религія, бывшая для нея такимъ важнымъ и существеннымъ предметомъ, для огромнаго большинства людей ея круга была лишь нѣкотораго рода традиціей хорошаго тона: всѣ эти люди, выходя изъ церкви въ воскресенье, забывали о ней до слѣдующаго воскресенья и въ этотъ промежутокъ времени даже ни разу не вспоминали о томъ что у нихъ есть какая-нибудь религія. Въ обществѣ умалишенныхъ самый твердый умъ чувствуетъ что онъ начинаетъ колебаться, и Аліетта со страхомъ задавала себѣ вопросъ: не заразится ли она когда-нибудь скептицизмомъ и равнодушіемъ окружающихъ ее людей? Между тѣмъ дочь ея росла, и гжа де-Водрикуръ начинала мучиться за маленькую Жанну также какъ и за самое себя. Какъ можетъ она воспитать дочь по своимъ правиламъ въ той средѣ гдѣ самый воздухъ насыщенъ не только невѣріемъ, но и безстыдствомъ? Какъ воспитать ее въ томъ городѣ гдѣ въ магазинахъ, рядомъ съ пансіонами, выставляются напоказъ книги съ такими картинками которыя прежде даже въ книжныхъ лавкахъ Брюсселя и Женевы дергались не на виду? Какъ предохранить милую крошку это всѣхъ ужасныхъ соприкосновеній, гибельныхъ ученій, двусмысленныхъ разговоровъ въ гостиной и передней, отъ испорченности однихъ, отъ нравственной безпечности всѣхъ?
Чтобъ избѣгнуть хотя одной изъ этихъ опасностей, Аліетта поручила свою дочь исключительнымъ заботамъ старой няни, Викторіи Жене, которая выходила и Аліетту и была привезена ею съ собой изъ Варавилля. Старушка Викторія, принадлежавшая къ почти угасшему теперь типу старыхъ, преданныхъ, честныхъ и ворчливыхъ слугъ, каждый день ходила съ маленькою Жанной гулять въ паркъ Монсо или Елисейскія поля. Однажды она вернулась съ прогулки раздраженная болѣе обыкновеннаго, и не безъ причины. Она разказала своей госпожѣ что одна изъ маленькихъ дѣвочекъ игравшихъ съ Жанной, въ присутствіи послѣдней, сказала обращаясь къ одной дѣвочкѣ постарше и указывая ей на проѣзжавшую мимо даму: "кокотка!" -- "Почемъ ты знаешь?" спросила ее подруга.-- "Ужь знаю, возразила она,-- это любовница моего отца."
Подобнаго рода случайности, которыя, какъ всякому извѣстно, часто и въ разныхъ видахъ повторяются въ Парижѣ, отнюдь не могли содѣйствовать успокоенію материнскихъ тревогъ гжи де-Водрикуръ.
Еслибы среди этихъ горькихъ заботъ ей еще выпало на долю утѣшеніе сколько-нибудь повліять на душу мужа, замѣтить въ его настроеніи хотя бы малѣйшую перемѣну въ желанномъ направленіи! Но ничего подобнаго: всѣ ея жертвы были напрасны; она видѣла что Бернаръ попрежнему твердъ и непоколебимъ въ своемъ отчаянномъ отрицаніи, въ своей спокойной скептической философіи. Онъ не то чтобы закрывалъ глаза на распущенность нравовъ, которая такъ поражала Аліетту, не то чтобы сочувствовалъ безобразіямъ и не понималъ грозившей опасности, но если онъ и видѣлъ зло, то не находилъ средствъ помочь ему: это или періодъ упадка, или эпоха перерожденія; и въ томъ, и въ другомъ случаѣ нечего де бороться противъ теченія.
Разумѣется, Аліетта не раздѣляла этого мнѣнія; пользуясь установившеюся между ею и мужемъ большею близостію, она уже не боялась попрежнему входить съ нимъ въ пренія по поводу такихъ щекотливыхъ предметовъ. Но онъ неохотно выслушивалъ ея замѣчанія и часто въ такихъ случаяхъ бывалъ даже колокъ и раздражителенъ какъ человѣкъ который боится проповѣди въ своемъ собственномъ домѣ и твердо рѣшилъ не поощрять ея. Такимъ образомъ, однажды разговоръ ихъ коснулся нравственнаго состоянія низшихъ классовъ народа, съ которыми Аліеттѣ приходилось часто сталкиваться по ея привычкѣ къ благотворительности; молодая женщина позволила себѣ сказать что, къ несчастію, уроки матеріализма преподаются народу высшимъ обществомъ.
-- Ты совершенно права, сказалъ Бернаръ,-- и я не знаю къ чему приведетъ насъ это бѣснованіе и какія ужасныя послѣдствія готовятся впереди; но такъ какъ помочь здѣсь нечѣмъ, то нечего и размышлять объ этомъ.
-- Какъ Лудовикъ XV, не правда ли? возразила Аліетта.-- Но, другъ мой, вполнѣ ли ты убѣжденъ въ томъ что помочь уже рѣшительно нечѣмъ? Неужели ты думаешь что потеря религіи, вѣры въ загробную жизнь, въ Промыслъ Божій рѣшительно не причемъ въ этомъ ужасномъ стремленіи къ однимъ матеріальнымъ благамъ жизни, къ однимъ минутнымъ наслажденіямъ, которыя пугаютъ тебя самого?
-- Напротивъ, я въ этомъ вполнѣ увѣренъ, отвѣчалъ Бернаръ.-- Но, дѣточка, что ты хочешь доказать? Развѣ моя вина что земля вертится вокругъ своей оси? Развѣ моя вина что невѣріе царитъ всюду и овладѣваетъ всѣми? Не хочешь ли ты внушить мнѣ что я долженъ подавать собою примѣръ народу?... Но какой же примѣръ, когда я самъ ни во что не вѣрю?... Примѣръ лицемѣрія или оскверненія святыни?
Аліетта страшно поблѣднѣла и промолчала.
-- Душа моя, рѣзко продолжалъ онъ,-- ты хлопочешь о невозможномъ... Ты христіанка на дѣлѣ, а все наше общество -- только по имени... Вѣдь не можешь же ты превратить Парижъ XIX вѣка въ какой-нибудь Port-Royal des Champs и сама сдѣлаться его настоятельницей, какою-нибудь матерью Анжеликой... Сдѣлай милость, откажись это всѣхъ этихъ пустяковъ.. А главное, прошу тебя, откажись отъ надежды обратить меня ко своимъ вѣрованіямъ... У тебя перешло въ манію стремленіе обращать меня на путь истины, но, говоря откровенно, это только раздражаетъ меня... Я чувствую какъ въ каждомъ твоемъ словѣ, въ каждомъ твоемъ движеніи сквозитъ это нелѣпое стремленіе... Мнѣ кажется, я высказался на этотъ счетъ довольно категорически еще до нашего брака, и дядѣ твоему это извѣстно болѣе чѣмъ кому-либо другому... Я по совѣсти сдѣлалъ все что могъ сдѣлать честный человѣкъ чтобы не оставить тебѣ въ этомъ отношеніи никакой несбыточной надежды, чтобъ избавить тебя отъ этого разочарованія которое и составляетъ источникъ всѣхъ твоихъ печалей, если хочешь быть вполнѣ справедливою, твоего единственнаго горя... Откажись разъ навсегда отъ этой чудной мечты... забудь о ней... и ты увидишь какимъ облегченіемъ будетъ это для васъ обоихъ!
Аліетта безмолвно глядѣла на мужа влажнымъ, умоляющимъ взоромъ. Врожденная доброта пересилила въ немъ досаду.
-- Ну хорошо, душа моя, началъ онъ мягче,-- я былъ не правъ... Никогда не слѣдуетъ терять надежды обратить человѣка на путь истины... Помнишь господина де-Рансе?.. Это человѣкъ твоего времени... Вѣдь прежде чѣмъ сдѣлаться преобразователемъ ордена трапистовъ, онъ, подобно мнѣ, былъ очень свѣтскій человѣкъ и большой скептикъ... какъ называли въ то время вольнодумецъ... А между тѣмъ онъ сталъ святымъ!.. Правда, на это были особенныя, ужасныя причины... Ты знаешь по какому случаю онъ обратился къ религіи?
Аліетта сдѣлала отрицательное движеніе головой.
-- Онъ возвращается въ Парижъ послѣ нѣсколькихъ дней отлучки... Спѣшитъ къ любимой имъ женщинѣ, кажется, если не ошибаюсь, къ гжѣ де-Монбазонъ, вбѣгаетъ по маленькой лѣсенкѣ, отъ которой у него былъ ключъ, и первое что ему бросается въ глаза... на столѣ... среди комнаты... голова его возлюбленной, которую врачи сбираются вскрывать...
-- Еслибъ я была убѣждена, сказала Аліетта,-- что моя голова обладаетъ тѣмъ же свойствомъ, я охотно бы умерла!
Она произнесла это очень тихо, но съ такою искренностью что мужъ ея почувствовалъ какъ болѣзненно отозвались эти слова у него въ сердцѣ. Тѣмъ не менѣе онъ улыбнулся и ласково провелъ рукой по ея головѣ:
-- Что за безуміе! сказалъ онъ:-- такая прелестная головка не нуждается въ смерти чтобы творить чудеса!