Оживленіе революціонной дѣятельности.-- Заупокойная обѣдня по генералѣ Пепе.
Около этого времени дѣятельность мѣстнаго (неаполитанскаго) революціоннаго комитета отличалась особеннымъ оживленіемъ. Появлялось множество прокламацій въ народѣ, даже между каморристами стали появляться признаки недовольства бурбонскимъ правительствомъ; пріѣзжали изъ-за границы лица, подозрительныя но своимъ знакомствамъ съ Маццини, Гарибальди, Кавуромъ. Полиція это видѣла, усердствовала, но руководящихъ нитей заговора и почти никого изъ серьезныхъ заговорщиковъ уловить не могла.
Особено ярко обнаружилась смѣлость комитета по поводу заупокойной обѣдни въ память генерала Пепе, храбраго воина, уважаемаго всѣми итальянцами патріота, скончавшагося въ Туринѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ.
Это церковное торжество обратилось въ важное историческое событіе; оно явилось какъ бы началомъ революціи. Наканунѣ этаго памятнаго дня Піеръ Сильвестро Леопарди и Камилло Караччіоло (оба члены итальянскаго революціоннаго комитета) пришли рано утромъ къ добродушнѣйшему и простоватому отцу Александру, приходскому священнику старинной церкви, т. наз. Флорентинской, чтобы заказать ему на завтра заупокойную обѣдню для поминовенія души генерала Пепе. Оба эти заговорщика были люди умные, изобрѣтательные. Видъ они приняли такой благочестивый, лицамъ придали такое елейное выраженіе, рѣчи ихъ были столь богобоязненны, что сразу они расположили къ себѣ простака-патера.
-- Если бы вы знали, батюшка, какой религіозный и богобоязненный человѣкъ былъ покойный генералъ,-- говорилъ ему Леопарди...
-- И знаете ли,-- добавилъ Караччіоло:-- онъ оставилъ очень большія деньги на поминовеніе своей души и, кромѣ того, четыреста дукатовъ на к:іждую заупокойную обѣдню.
Патеръ даже глаза вытаращилъ и провелъ кончикомъ языка по губамъ, словно облизывался. Для его маленькой бѣдной церкви такая плата за обѣдню являлась чѣмъ-то баснословнымъ. Зарядивъ себѣ носъ табакомъ, онъ поспѣшилъ заявить:
-- Конечно... мы съ вами, господа, сговоримся... Только вотъ есть ли у васъ разрѣшеніе полиціи?
Леопарди замялся было немножко и опустилъ глаза. Но Караччіоло, вытащивъ изъ бокового кармана какую-то газетную бумагу съ полицейской печатью и неразборчивой подписью, показалъ ее священнику, не выпуская изъ своихъ рукъ и говоря:
-- Какъ же, батюшка, вотъ и разрѣшеніе, у насъ все въ порядкѣ должно происходить. Знаете, къ печальной церемоніи завтра пріѣдутъ непремѣнно въ вашу церковь и его высочество Леопольдъ, принцъ Сиракузскій, и первый министръ Филанджіери. Они вѣдь были большими друзьями покойнаго.
-- Да развѣ министръ Филанджіери не уѣхалъ еще въ свое Поцано?-- спросилъ ксендзъ.
-- Онъ вчера уѣхалъ, но завтра вернется нарочно къ заупокойной обѣднѣ, а принцъ пришлетъ двѣ статуи изъ своей художественной коллекціи. Онъ желаетъ, чтобы ихъ поставили впереди гроба {Торжественныя заупокойныя обѣдни въ Италіи обставляются какъ похороны. Посреди церкви воздвигается пустой гробъ и катафалкъ. (Прим. перев.)},-- пояснилъ Караччіоло.
Какъ и въ чемъ могъ сомнѣваться отецъ Александръ, если въ похоронной церемоніи будутъ участвовать принцъ крови, дядя короля, и первый министръ? Да еще принцъ-то, извѣстный знатокъ искусства, пришлетъ на этотъ случай двѣ статуи. Патеръ тутъ же во всемъ сговорился съ заказчиками. Ночью вся церковь была затянута трауромъ; въ центрѣ ея возвышался катафалкъ, а по бокамъ его красовались двѣ большія статуи изъ папье-маше: одна изображала Месть, а другая Постоянство.
Правда, когда ихъ принесли, то отецъ Александръ сначала смутился и спросилъ:
-- Однако какое же отношеніе могутъ имѣть эти фигуры къ похоронамъ? У одной еще и кинжалъ въ рукѣ?
-- Это, ваше преподобіе, кинжалъ Вѣры,-- объяснилъ Караччіоло.-- Вамъ, отецъ Александръ, конечно, лучше меня извѣстно, что христіане первыхъ временъ сражались съ еретиками холоднымъ оружіемъ. Тогда еще не было выдумано пороху. Объ этомъ и св. Игнатій Лойола упоминаетъ. Да и онъ самъ былъ доблестнѣйшій рыцарь. Когда онъ словами не могъ убѣдить одного мавра въ томъ, что Богоматерь -- Дѣва пречистая, то съ саблей бросился на нечестиваго... дабы обратить его въ христіанство,-- закончилъ Леопарди.
Простаку-патеру эти объясненія казались не совсѣмъ убѣдительны, однако возражать онъ не сталъ; во-первыхъ, потому, что видъ полицейскаго разрѣшенія всегда дѣйствовалъ на него успокоительно, а, во-вторыхъ, онъ боялся, чтобъ дукаты не ускользнули. Онъ въ простотѣ души не обратилъ даже вниманія ни на вѣнокъ, возложенный на катафалкъ, ни на надпись. Между тѣмъ вѣнокъ былъ составленъ изъ красныхъ, и бѣлыхъ лилій и лавровъ, т. е. представлялъ трехцвѣтный символъ объединенія Италіи {Національные цвѣта нынѣшняго объединеннаго Итальянскаго королевства:-- красный, бѣлый и зеленый. (Прим. перев.)}, и слѣдовательно считался въ Неаполѣ революціоннымъ. Крупная же, бросавшаяся въ глаза надпись была еще революціоннѣе. Она. гласила: "О, люди всей Италіи, не плачьте, но надъ могилбй сильнаго быть достойными Италіи поклянитесь".
На слѣдующее утро, едва только отперли двери Флорентинской церкви, она наполнилась народомъ. Вскорѣ стали прибывать приглашенные, которыхъ оказалось тоже очень много; большинство ихъ не знали, отъ кого получили приглашенія. Принцъ Сиракузскій Леопольдъ Бурбонскій тоже пріѣхалъ; онъ пользовался всякимъ случаемъ, чтобы публично заявлять о своемъ либерализмѣ. Похоронная церемонія имѣла громкій успѣхъ. Среди толпы, скучившейся въ небольшой церкви, слышался все время какой-то подавленный гулъ; чувствовалось что-то угрожающее местью; все наводило на мысль о баррикадахъ, шествующей впередъ революціи, которая нарушала дремоту реакціи и ея мечты о дѣйствительности репрессій.
Въ одинъ изъ моментовъ торжественной, молитвенной тишины, когда смолкли и пѣвчіе, и органъ, и оркестръ, вдругъ кто-то громко воскликнулъ:
-- Революція приблизилась ко дворцу; ея тамъ боятся. Ихъ страхъ -- признакъ нашей побѣды.
Кто произнесъ эти роковыя слова, никто не зналъ, однако всѣ ихъ слышали, словно это былъ гласъ народа.
Къ этому моменту Флорентинская площадь, на которую выходила паперть церкви, была уже занята полиціей, а черезъ нѣсколько минутъ на нее пришелъ батальонъ гренадеръ. Другой батальонъ нанялъ сосѣднюю площадь ев. Ѳомы. Вся Флорентинская улица была полна жандармовъ. Но когда во главѣ церковной процессіи съ паперти сошелъ принцъ Леопольдъ, въ черномъ фракѣ и широкополомъ цилиндрѣ, какіе носили обыкновенно карбонаріи {Карбонаріи -- крайніе либералы 30-хъ и 40-хъ годовъ прошлаго вѣка.}, то жандармы должны были разступиться, а солдаты взять на караулъ. Солдаты абсолютизма отдавали честь революціи, которая, можетъ быть, предвѣщала разрушеніе, даже смерть, но которая въ то же время несла на своихъ раменахъ колыбель свободы и общественнаго равенства.
Всѣ, кто присутствовалъ въ церкви, сопровождали процессію, и никого изъ нихъ не тронула полиція: нельзя же посадить въ тюрьму народную громаду; невозможно привлечь къ суду цѣлую толпу, мирно идущую за принцемъ крови...
Послѣ церемоніи взбѣшенный министръ полиціи командоръ Аіосса послалъ за отцомъ Александромъ. Простакъ-патеръ находился въ самомъ розовомъ настроеніи духа: все такъ прекрасно удалось; никогда въ его скромной церкви не скоплялось столько народа, никогда на почетномъ клиросѣ не видалъ онъ столько важныхъ особъ, никогда подъ ея сводами не раздавалось такой великолѣпной музыки. Сколько вельможъ пожали ему руку. Одинъ изъ нихъ даже съ благосклоннѣйшей улыбкой назвалъ его "либеральнымъ іереемъ". Даже самъ принцъ удостоилъ его привѣта, пригласилъ къ себѣ во дворецъ. Добродушный попикъ считалъ себя чуть не тріумфаторомъ и отъ полноты чувствъ бормоталъ вслухъ: "всѣ теперь знаютъ, всѣ видѣли, какъ я умѣю служить, какія торжества можно устраивать въ моей церкви".
Когда же, покончивъ съ торжествомъ, отецъ Александръ собрался выйти изъ дома, то у самаго крыльца на тротуарѣ увидѣлъ двухъ жандармовъ, которые, приблизясь къ нему, объяснили, что его превосходительство -господинъ министръ полиціи желаетъ видѣть его, и немедленно.
-- Меня? Видѣть?.. Господинъ министръ!-- воскликнулъ добрякъ.
Въ первое мгновеніе онъ удивился, немного даже растерялся. Но жандармы обращались съ нимъ вѣжливо, почтительно... Да и благосклонное вниманіе принца Леопольда вспомнилось... "Вѣдь принцъ меня къ себѣ приглашалъ! "-- Отецъ Александръ совершенно успокоился и, подходя къ министерству, былъ уже увѣренъ, что глаза полиціи тоже желаетъ выразить ему благодарность со всей стороны.
Его тотчасъ же провели въ кабинетъ. Аіосса его ждалъ. Онъ сердитый шагалъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Отецъ Александръ замѣтилъ, что лицо его было желто, какъ шафранъ. Министръ остановился передъ посѣтителемъ и уставилъ строгій, злобный взглядъ на маленькой фигуркѣ священника, человѣчка лѣтъ шестидесяти, съ совершенно сѣдыми волосами, съ простодушнымъ откровеннымъ лицомъ, уже исполосованномъ морщинами. Но все это, повидимому, нимало не трогало шефа полиціи. Онъ грубо крикнулъ своимъ сиплымъ голосомъ:
-- Вы первостатейный плутъ! Кто вамъ далъ разрѣшеніе въ церкви, ввѣренной вамъ милостію его величества, совершить это ужасное похоронное торжество? Кто?
-- Полиція мнѣ разрѣшила,-- наивно отвѣчалъ отецъ Александръ, обводя комнату умоляющимъ взоромъ, словно онъ искалъ защиты.
-- Лжете вы,-- продолжалъ кричать взбѣшенный министръ.-- Вы до того глупы, что не понимаете, какой вредъ вы нанесли монархіи.
-- Я? Монархіи?-- восклицалъ попикъ, отъ изумленія не понимавшій самъ, что говоритъ.
-- Не лгите, вамъ говорятъ! Я вѣдь знаю, что никакого разрѣшенія полиція не давала,-- кричалъ все болѣе раздражавшійся министръ.
-- Да я, ваше превосходительство, своими глазами видѣлъ разрѣшеніе,-- осмѣлился возразить священникъ, въ сердцѣ своемъ призывая на помощь всѣхъ святыхъ.
-- Я васъ не посажу въ тюрьму только изъ уваженія къ нашей святой религіи. Но разъ навсегда зарубите себѣ на носу этотъ урокъ.
Отецъ Александръ собирался было сказать что-то еще въ свое оправданіе; но Аіосса не далъ ему рта раскрыть и крикнулъ: "Убирайтесь, убирайтесь вонъ". Отецъ Александръ почти выбѣжалъ изъ кабинета грознаго командора, главы всѣхъ свирѣпыхъ, какъ народъ звалъ полицейскихъ того времени.
-- Что же это такое?-- за заупокойную обѣдню!.. Да развѣ ужъ и объ упокоеніи души умершихъ христіанъ нельзя нынче молиться?-- размышлялъ добрый попикъ, возвращаясь домой.
Неаполитанское правительство того времени было исключительно полицейскимъ; самыя невинныя демонстративныя проявленія мысли человѣческой наталкивались на препятствія неодолимыя. Репрессіи, преслѣдованія, злоупотребленія властью доходили до своего апогея. И, несмотря на это, революціонное движеніе охватывало всѣ сословія, всѣ слои. Революція надвигалась, побуждаемая роковой силой къ осуществленію "Новой Италіи", подобно библейскому огненному столпу предъ евреями.
Невзирая на всѣ полицейскія строгости, въ самой столицѣ широко распространялись революціонныя сочиненія, усиливавшія въ населеніи ненависть и презрѣніе къ Бурбонамъ. Лукавое и проницательное полицейское око проникало всюду, въ жалкое жилище рыбака или рабочаго, въ дома буржуазіи, въ пышныя палаты богача или аристократа, даже въ золоченые дворцы принцовъ королевской крови. Да, за этими принцами министерство полиціи наблюдало, какъ и за членами тайныхъ обществъ "Молодой Италіи" или "Истинныхъ Итальянцевъ".
Понятно, что когда дѣло касалось до особъ, связанныхъ родственными узами съ королевской фамиліей, то "высшая полиція" сама поступала по-вельможески: сыпала деньгами безъ счету, дабы самой не подвергаться наблюденію.
Подъ особенно строгимъ надзоромъ тогда считались слѣдующіе члены королевской семьи:
Принцъ Леопольдъ Бурбонскій, герцогъ Сиракузскій, родной дядя Франциска II. Леопольдъ дѣйствительно былъ человѣкъ либеральнаго образа мыслей, но, кромѣ того, онъ былъ женатъ на пьемонтской принцессѣ {Близкой родственницѣ сардинскаго короля Виктора-Эмануила II.}.
Принцъ Луиджи, графъ Трани, сводный братъ Франциска II, старшій сынъ мачехи послѣдняго, Маріи-Терезіи, желавшей сдѣлать королемъ своего первенца.
Затѣмъ принцъ Луиджи-Карлъ, графъ Аквила, котораго его покойный братъ Фердинандъ II назначилъ генералъ-адмираломъ. Всѣмъ было извѣстно, что онъ неограниченно тщеславенъ, властолюбивъ. Его жена, дочь императора бразильскаго, принцесса Дженара раздѣляла тщеславныя мечтанія мужа.