Безсознательная жертва Фоджійскаго заговора.-- Тюремный вѣстникъ.
Въ день спуска корабля "Бурбонъ" случился инцидентъ, касающійся одного изъ второстепенныхъ лицъ нашего романа.
Когда король и королева, возвращавшіеся въ Неаполь, выѣхали изъ Кастелламаре, какой-то молодой простолюдинъ въ лохмотьяхъ подбѣжалъ къ ихъ экипажу, протягивая бумагу, очевидно, прошеніе. Королева хотѣла было принять конвертъ; но жандармы мгновенно накинулись на смѣльчака и вырвали у него бумагу; убѣдись, что въ ней нѣтъ ничего опаснаго, они выпустили жертву изъ своихъ рукъ и пихнули просителя въ густую толпу народу, бѣжавшую за экипажемъ. Бѣдняга былъ такъ блѣденъ и слабъ, что рисковалъ быть раздавленнымъ. Однако чья-то длинная рука, схвативъ его за плечо, быстро оттащила на относительно свободное мѣсто, гдѣ его принялъ въ объятія маленькій, гладко выбритый и тщательно напомаженный пожилой человѣкъ.
-- Карлуччо -- ты?-- воскликнулъ онъ.-- Что ты -- изъ больницы, что ли? Кровинки у тебя нѣтъ въ лицѣ?
-- Не изъ больницы я, а изъ тюрьмы,-- отвѣчалъ Карлуччо.
Это былъ тотъ самый молодой парень, котораго (какъ было сказано въ первой главѣ нашего романа) Нина Риццо, камерфрау королевы Софіи (тогда еще супруги наслѣднаго принца), рекомендовала донъ-Рафаэле Кришколо, любимому камердинеру умирающаго Фердинанда II, чтобы помогать ухаживать за больнымъ.
Маленькій человѣчекъ донъ-Дженаро именно и рекомендовалъ Карлуччо Нинѣ Риццо, потому что зналъ его съ дѣтства за надежнаго молодого человѣка, который, несмотря на свое заброшенное сиротство, на нищенское житье и соблазны уличнаго разврата, остался честнымъ и трудолюбивымъ.
Самъ донъ-Дженаро былъ по профессіи цирюльникомъ; онъ пользовался большой популярностью въ своемъ околоткѣ. Онъ, какъ и большая часть его сотоварищей по оружію, любилъ узнавать мѣстныя новости и распространять ихъ. Однако, никогда не сплетничалъ, никогда не выносилъ раздора; а напротивъ, мягко и ловко умиротворялъ, кого и когда было надобно. Въ политическіе разговоры онъ не вмѣшивался, но когда онъ къ мимъ прислушивался, то но выраженію его лица, можно было предположить (и основательно), что онъ понималъ въ этомъ дѣлѣ больше многихъ другихъ.
У него была одна особенность. Послѣ 1848 года, когда Фердинандъ II обманулъ націю конституціей, донъ-Дженаро говорилъ вмѣсто "честное слово" -- "даю вамъ королевское слово". И тогда всѣ знали, что донъ-Дженаро шутитъ, либо морочитъ. Онъ былъ безсемейный, зналъ Карлуччо съ младенчества и чувствовалъ къ нему отцовское расположеніе.
Молодой человѣкъ съ длинными руками, вытащившими Карлуччо изъ толпы, былъ тоже взрощенникъ улицы, но попорченный ею, мелкій каморристъ. Онъ никогда не былъ друженъ съ Карлуччо, но теперь, какъ будто обрадовался ему, и во всякомъ случаѣ заинтересовался имъ. Звали его Спито.
Оба они забросали молодого человѣка разспросами. Но донъДженаро благоразумно рѣшилъ, что около большой дороги -- бесѣда плохая, и увелъ обоихъ въ отдаленную и безлюдную остерію. Тамъ Карлуччо и разсказалъ свои похожденія, имъ неизвѣстныя.
Будучи принятъ въ штатъ придворной прислуги по рекомендаціи Кришколь, онъ до самой кончины Фердинанда II помогалъ этому королевскому фавориту ходить за королемъ. Когда король скончался и дворъ переѣхалъ въ Каподимонте, то Карлуччо оставался подручникомъ Кришколо, котораго удержала при себѣ вдовствующая королева Марія-Терезія. Вскорѣ донъ-Кришколо возложилъ на него порученіе, повидимому, не представлявшее ничего особеннаго, а именно Карлуччо долженъ былъ ѣхать въ городъ Фоджіа къ нѣкоему мѣстному полицейскому чиновнику Меренда, отвезти ему довольно значительную сумму денегъ и нѣсколько писемъ, затѣмъ получить отъ него отвѣтныя письма и привезти ихъ въ Каподимонте. При имени Меренда, который, какъ онъ зналъ, былъ главной пружиной Фоджійскаго заговора, донъ-Дженаро широко раскрылъ глаза, привскочилъ на стулѣ и воскликнулъ: "ого!"
Карлуччо пріѣхалъ въ Фоджіа, отдалъ, что было приказано, Меренда, получилъ отъ него пакеты, адресованные Кришколо и отцу Помпею, и остался ночевать въ городѣ, такъ какъ было уже очень поздно.
Ночью къ нему нагрянули жандармы, объявили, что онъ подозрѣвается въ кражѣ какого-то ожерелья, и произвели обыскъ. Ожерелья не нашли, потому что онъ его никогда не кралъ. Но зато нашли письма отъ Меренда, повидимому, очень этому обрадовались, отобрали ихъ, а самого парня, скрутивъ ему руки назадъ, отвезли въ Неаполь. Въ Викарійской тюрьмѣ его продержали нѣсколько мѣсяцевъ, не сообщая, за что и про что. А вчера вотъ выпустили на всѣ четыре стороны, тоже неизвѣстно по какой причинѣ.
-- Просьбу-то ты какую подавалъ?-- полюбопытствовалъ донъ-Дженаро, когда Карлуччо кончилъ свой разсказъ.
-- Просилъ у его величества суда и справедливости: за что меня въ тюрьму посадили, я не знаю, а добрые люди будутъ полагать, что я воръ, либо убійца.
-- Нашелъ у кого искать справедливости?-- пробормоталъ Спито.
Со стороны каморриста, хоть и мелкаго, такой неуважительный отзывъ о королѣ былъ изумителенъ. Донъ-Дженаро испытующе взглянулъ на него, повидимому, остался доволенъ, и промолвилъ, обращаясь къ Карлуччо:
-- Пожалуй, что просьба-то даромъ бы пропала. А тебѣ я вотъ что посовѣтую: убирайся изъ Неаполя и пробирайся въ Сицилію.
-- Мнѣ и донъ-Гаэтано объ этомъ въ тюрьмѣ говорилъ. Да на что я тамъ буду годенъ?
-- Э! да ты и донъ-Гаэтано знаешь, вотъ и чудесно,-- радостно отозвался цырюльникъ.
Карлуччо сказалъ, что чрезъ нѣсколько дней послѣ его заключенія въ тюрьму туда же былъ посаженъ Гаэтано Гальди. Гальди былъ знаменитый редакторъ не менѣе знаменитой въ то время газеты "Verita e Bugie". {"Правда и Ложь".} Онъ въ свое время много содѣйствовалъ организаціи переворота 1860 г. и былъ еще ранѣе извѣстенъ подъ прозвищемъ Тюремнаго Вѣстника, ибо по волѣ министерства полиціи, завѣдывавшаго цензурой, Гальди каждый мѣсяцъ три или четыре раза появлялся на нѣсколько дней въ тюрьму для отсидки своихъ газетныхъ прегрѣшеній.
Ему было лѣтъ шестьдесятъ, онъ имѣлъ очень располагающую наружность, обширный умный лобъ, съ котораго спадала до плечъ львиная грива. Происходилъ онъ отъ когда-то богатаго дворянскаго рода, но теперь, по словамъ его сотрудника, карикатуриста Танкреди, у Гаэтано оставалось только два сокровища: золотой левъ въ гербѣ, который не могъ его кормить, и стальное перо, которое кормило по преимуществу на казенный счетъ, когда онъ сидѣлъ въ тюрьмѣ.
Его товарищи по заточенію въ Викаріи -- по преимуществу изъ простонародья -- очень его любили {Въ неаполитанскихъ тюрьмахъ -- за крайне рѣдкими исключеніями -- осужденные всѣхъ категорій содержались въ общихъ камерахъ.} за то, что каждый разъ, когда онъ возвращался въ заточеніе съ воли, Гаэтано приносилъ имъ грошовыхъ сигаръ, а нѣкоторымъ даже вѣсти объ ихъ семьяхъ, многимъ же надежду, что не долго остается сидѣть подъ замкомъ. "Не унывайте, друзья, революція уже у самыхъ воротъ Неаполя", часто повторялъ онъ. И совершенно былъ увѣренъ, что не ошибается.
Но такъ какъ и его газета съ самаго 1848 г. твердила: "революція у воротъ Неаполя", то многіе перестали этому вѣрить. Полиція его давно бы засадила въ каторжную тюрьму и прекратила бы его газету, если бы либеральный принцъ Леопольдъ Сиракузскій не ходатайствовалъ за него и не увѣрилъ своего брага, Фердинанда И, что Гальди человѣкъ неопасный и просто полоумный. Конечно, за его газетой слѣдила полицейская цензура, а излишнія увлеченія наказывались Викаріей. Когда его отправляли туда, онъ, взглянувъ на билетъ, который вручался ему по сему случаю, улыбался и непремѣнно пояснялъ смотрителю: "На двѣ недѣли! Слишкомъ это. Вѣдь революція уже у дверей Неаполя".
Даже у суроваго полицейскаго эти слова вызывали улыбку, и онъ былъ въ душѣ согласенъ съ принцемъ Леопольдомъ, что у Гальди мозги не на мѣстѣ.
Когда донъ-Гаэтано (личность историческая, которую помнятъ еще сторожили Неаполя) вновь являлся предъ смотрителемъ тюрьмы, послѣдній говаривалъ ему:
-- О, это опять вы, синьоръ Гальди! Для васъ у меня всегда припасено мѣстечко. Что? Поди вы опять что-нибудь противъ короля настрочили? Видите, вотъ вы снова къ намъ вернулись, а революціи-то еще все нѣтъ, какъ нѣтъ.
Гальди умѣлъ и въ тюрьмѣ приносить пользу революціонной партіи. Онъ краснорѣчиво говорилъ, внушалъ своимъ слушателямъ идеи объ единствѣ Италіи, о конституціи и проч.
Однажды, послѣ бесѣды на эту тему съ Гальди одинъ внимательно слушавшій его простолюдинъ замѣтилъ:
-- Донъ-Гаэтано, глупъ же однако король, если посылаетъ тебя къ намъ, чтобы учить насъ всему этому.
Гальди, подобно Маццини, считалъ объединительную революцію первымъ шагомъ на пути общественнаго возрожденія. По его мнѣнію, истинная цивилизація заключается въ томъ, чтобы не было ни угнетаемыхъ, ни угнетателей, ни рабовъ, ни владыкъ, чтобы не существовало привилегированныхъ классовъ, располагающихъ большимъ того, что имъ нужно, и голодныхъ массъ, ровно ничего не имѣющихъ.
Отзвуки мощнаго голоса генуэзскаго изгнанника {Маццини.} доносились такимъ образомъ подъ мрачные своды Викарійской тюрьмы. Рѣчи Гальди, который, познакомясь съ нимъ въ тюрьмѣ, полюбилъ Карлуччо и много съ нимъ разговаривалъ, пробудили въ юношѣ мощное, дотолѣ совсѣмъ незнакомое ему чувство страстной любви, къ отечеству.
Когда Карлуччо, сидя въ остеріи, разсказалъ все подробно о себѣ, то цырульникъ опять воскликнулъ:
-- Вотъ и чудесно! Сегодня утромъ Тюремный Вѣстникъ отсидѣлъ свой срокъ. Его изъ тюрьмы выпустили. Если хочешь -- сходимъ вечеромъ въ кафе Постоянства.
Это кафе находилось въ Константинопольской улицѣ. Содержалъ его нѣкто донъ-Микеле. Полиція считала это заведеніе притономъ главарей революціи. Вольпе, Буономо, Пессина {Одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ юристовъ Италіи. Послѣ переворота 1860 г. былъ тотчасъ же избранъ членомъ парламента, а вскорѣ назначенъ сенаторомъ.} и много другихъ, менѣе видныхъ либераловъ (къ числу которыхъ принадлежалъ. и Гальди) собирались тамъ ежедневно.
Вечеромъ, когда Карлуччо пришелъ въ Постоянство, Гальди ему очень обрадовался. Когда же молодой человѣкъ объявилъ, что желаетъ отправиться въ Сицилію, дабы сражаться въ рядахъ повстанцевъ противъ Бурбоновъ, то старый публицистъ обнялъ, расцѣловалъ его, восклицая:
-- Ахъ! зачѣмъ это я состарѣлся? Подрался бы и я въ Сициліи...
-- Не сокрушайтесь, донъ-Гаэтано,-- отозвался Пессина, сидѣвшій по близости:-- если намъ не дадутъ конституціи, мы и здѣсь настроимъ баррикадъ.