Неуловимый заговорщикъ.-- Неутомимый полицеймейстеръ и неунывающій генералъ-намѣстникъ.
Приблизительно черезъ мѣсяцъ послѣ рѣзни подъ стѣнами Ганчіа отрядъ добровольцевъ приблизился къ сельской тавернѣ полудикихъ Каринскихъ горъ, весьма отдаленныхъ отъ Палермо.
Нѣсколько молодыхъ людей уже сидѣли въ горницѣ, когда туда вошелъ командиръ каринскаго отряда, Верга, въ сопровожденіи мужчины зрѣлыхъ лѣтъ. Мужчина же этотъ только что прискакалъ карьеромъ изъ-за ближайшаго большого лѣса, гдѣ имѣлъ свиданіе съ Сантанна, командиромъ другого отряда, котораго предупредилъ, что завтра королевскія войска будутъ стараться вызвать на бой добровольцевъ. При этомъ онъ настойчиво посовѣтовалъ Сантанна избѣгать битвы до поры до времени.
Этотъ мужчина былъ Цезарь Бесси. Въ немъ теперь очень трудно было узнать мирнаго элегантнаго баварскаго профессора Армана фонъ-Флуге, который въ Казертѣ былъ арестованъ Аіоссой и освобожденъ королевой Софіей.
Голову Бесси покрывала традиціонная сициліанская berritta (черная феска); жакетка была тоже простонародная сициліанская -- узкая изъ чернаго плисса; красный широкій поясъ; короткіе, по колѣно штаны и высокіе кавалерійскіе сапоги дополняли его костюмъ.
Въ Сициліи онъ являлся представителемъ главнаго неаполитанскаго комитета, много содѣйствовалъ подготовкѣ возстанія въ провинціи и вообще среди сельскихъ жителей. Кромѣ того, онъ состоялъ въ постоянныхъ сношеніяхъ съ генуэзскимъ центромъ, съ Маццини и Гарибальди.
Бесси и Верга вошли въ горницу таверны и, отвѣтивъ на поклоны находившихся тамъ добровольцевъ, сѣли въ сторонкѣ. Говорили они вполголоса, стараясь, чтобы ихъ никто не могъ слышать.
-- Ну-съ, какія вы мнѣ сообщите распоряженія?-- спросилъ Верга.
-- Никакихъ, или, вѣрнѣе, всѣ разомъ,-- спокойно отвѣтилъ Бесси.-- Вникните, Верга. Въ настоящее время важнѣе всего, чтобы отряды инсургентовъ дѣйствовали въ возможномъ между собою соглашеніи; если мы допустимъ наши силы дробиться, то ихъ навѣрно непріятель уничтожитъ по частямъ.
-- Вѣрно! воскликнулъ Верга очень громко.
Онъ былъ впечатлительный, пылкій человѣкъ. Бесси даже романтикомъ называлъ его, и теперь улыбнулся.
-- Да вы выслушайте меня внимательнѣе -- продолжалъ онъ своимъ спокойнымъ голосомъ,-- то, что мнѣ вамъ нужно сказать, было взвѣшено, обдумано и передумано кѣмъ слѣдуетъ и составляетъ суть тѣхъ инструкцій, которыя мнѣ поручено вамъ передать. Вотъ: движеніе, поднятое въ Палермо Франческо Ризо, вождемъ народной партіи добровольцевъ, повидимому, пропало даромъ. Но это только такъ кажется. Въ Палермо революція получила ударъ и притаилась, но она жива. Въ провинціяхъ же она явно и сильно развивается. Только слѣдуетъ поступать благоразумно. Надо утомлять непріятеля. Никогда не наступать въ открытомъ полѣ, или если онъ превосходитъ насъ числомъ. Надо противопоставлять ему всевозможныя препятствія: мельницу, заборы, сараи, какой-нибудь заводъ; словомъ, выводить его изъ терпѣнья и завлекать по возможности дальше и дальше отъ Палермо. Когда у Бурбоновъ въ Палермо останется мало войска, то 2--3 тысячи нынче уже готовыхъ народныхъ добровольцевъ, опустясь съ горъ, овладѣютъ столицей и властями. Тогда побѣда для насъ будетъ повсюду обезпечена.
-- Вы такъ увѣрены, что Палермо присоединится къ нашимъ? спросилъ Верга.
-- Совершенно увѣренъ. Я вамъ говорю, что если въ городѣ останется мало войска, то какая-нибудь тысяча-двѣ инсургентовъ, появись у его воротъ съ трехцвѣтнымъ знаменемъ, подымутъ все населеніе и одержатъ верхъ.
-- Только вотъ очень печально, что Гарибальди какъ будто все еще не вполнѣ рѣшился,-- продолжалъ Цезарь послѣ минутнаго молчанія. Вчера я получилъ письмо изъ Генуи отъ Криспи. Онъ сообщаетъ, что генералъ писалъ одному изъ своихъ друзей: "Я долженъ, кажется, отправиться въ Сицилію. Покуда я совѣтовалъ имъ оставаться спокойными. Но разъ что тамъ возстаніе разгорается,-- нельзя имъ не помочь. Нашъ боевой кличъ будетъ: Италія и Викторъ-Эмануилъ!"
-- Не довѣряю я этому Криспи -- замѣтилъ Верга.
-- Однако,-- возразилъ Бесси,-- онъ много работаетъ для нашего дѣла. Во всякомъ случаѣ, если во главѣ всѣхъ нашихъ повстанцевъ станетъ опытный и популярный вождь, то все пойдетъ на ладъ. Словомъ, мы должны выжидать, не разоружаясь и не подвергаясь опасности быть разбитыми. Если же тамъ, т. е. въ Генуѣ, узнаютъ, что революція въ Сициліи раздавлена, то никто пальцемъ не пошевелитъ, чтобы притти намъ на помощь.
-----
Палермской полиціи, а тѣмъ паче ея начальнику Манискалько было хорошо извѣстно, что въ концѣ зимы въ городъ пріѣхалъ баварскій подданный Арманъ фонъ-Флуге, повидимому, богатый и знатный господинъ; онъ жилъ открыто; и у себя много принималъ и самъ бывалъ въ обществѣ.
Для Манискалько онъ, разумѣется, сразу показался подозрительнымъ. И хотя, снесясь съ неаполитанскимъ министерствомъ полиціи, ничего подтверждающаго его подозрѣнія не узналъ (къ тому времени Аіосса былъ замѣненъ Либоріо Романо, который былъ назначенъ одновременно первымъ министромъ), Манискалько, руководимый чутьемъ ищейки, обставилъ баварца негласнымъ, но весьма тщательнымъ надзоромъ, соблюдая, однако, большую осторожность и деликатность, ибо освѣдомился, что предметъ наблюденія лично извѣстенъ матери молодой королевы; что его родной племянникъ служитъ при дворѣ и пользуется благосклонностію государя и государыни.
Манискалько окружилъ домъ на Морской площади, гдѣ жилъ Цезарь, и персону такъ называемаго баварца фонъ-Флуге своими ловчайшими шпіонами. Онъ не жалѣлъ казенныхъ денегъ на подкупы и всякаго рода расходы по этому дѣлу. И все-таки въ теченіе трехъ мѣсяцевъ не могъ собрать противъ загадочнаго человѣка никакихъ положительныхъ уликъ, хотя мелкихъ фактовъ, подкрѣпляющихъ подозрѣнія, накопилось немало.
Арманъ фонъ-Флуге нерѣдко утромъ или вечеромъ выходилъ изъ дому. И тогда за нимъ слѣдили шпіоны, большею частію искусно переодѣтые и загримированные. Иногда онъ направлялся къ прибрежнымъ, бѣднымъ окраинамъ города, поворачивалъ въ какой-нибудь глухой переулокъ и внезапно куда-то исчезалъ безъ слѣда, по крайней мѣрѣ для полицейскихъ, хаживалъ онъ также за городъ и тоже гдѣ-нибудь у кладбища или рощи пропадалъ.
Случалось, что его по нѣсколько дней въ городѣ не было. А внезапно потомъ онъ появлялся въ своей роскошной квартирѣ, какъ будто бы ни на минуту ее не покидалъ.
Безсиліе накрыть Флуге приводило Манискалько въ ярость.
Былъ вечеръ 2-го мая 1860 г. Къ Манискалько явился Пачеко, мудрѣйшій изъ шпіоновъ, приставленныхъ къ мнимому баварцу.
-- Ну, что, добился чего-нибудь? спросилъ начальникъ.
-- Я его сегодня прослѣдилъ по всему берегу; онъ зашелъ въ переулокъ Теремуцца, вошелъ въ одинъ домъ, поднялся во второй этажъ.
-- И тамъ ты его накрылъ?
-- Нѣтъ, онъ тамъ исчезъ -- докончилъ Пачеко.
-- Опять?-- сердито закричалъ Манискалько.-- Чего жъ ты раньше ко мнѣ не пришелъ доложить объ этомъ?
-- Оттого, что я кой-что разузнавалъ; узналъ, что сегодня вечеромъ у этого господина будетъ пріемъ, ужъ и теперь множество каретъ съѣхалось,-- отвѣчалъ Пачеко, многозначительно глядя въ глаза начальника.
Начальникъ, опустивъ глаза, молча обдумывалъ значеніе сообщенной новости. Онъ понималъ, что положеніе Сициліи очень опасно. На вновь назначеннаго намѣстника, генерала Ланца, разсчитывать было нельзя. Манискалько былъ имъ весьма недоволенъ. Ланца былъ старъ, вялъ, нерѣшителенъ; все откладывалъ со дня на день; много говорилъ, много смѣялся; и ни къ какому серьезному дѣлу способенъ не былъ.
Манискалько былъ увѣренъ, что баварецъ человѣкъ опасный. И рѣшился принять противъ него мѣры, не стѣсняясь уже теперь протекціей, которую тотъ имѣетъ при дворѣ. Полицеймейстеръ взглянулъ на часы: было за полночь. Снявъ свою обычную домашнюю феску и взявъ шляпу, онъ сказалъ Пачеко: "пойдемъ на Морскую площадь", и вышелъ изъ дома.
Окна квартиры, занимаемой Флуге, были ярко освѣщены. Небольшая площадь была заставлена экипажами. Кучера, слѣзшіе съ козелъ, стояли кучей, около воротъ и тихо между собой переговаривались.Послышалось раза два имя Гарибальди, слово республика.
Манискалько, распорядившійся, чтобы у него подъ рукой были полицейскіе, когда ему понадобятся, незамѣченный -- онъ былъ одѣтъ въ партикулярное платье -- вошелъ въ швейцарскую.-- Передъ нимъ предсталъ величавый, въ блестящей ливреѣ швейцаръ, и, узнавъ полицеймейстера, поблѣднѣлъ.
-- Ты меня не бойся, пріятель,-- обратился къ нему Манискалько:-- мнѣ только твоему барину надо сказать два слова.
Швейцаръ бросился было къ звонку, который возвѣщалъ о прибытіи новыхъ посѣтителей, но Манискалько остановилъ его.
-- Нѣтъ, подожди, я хочу поговорить съ господиномъ фонъ-Флуге, когда всѣ гости разъѣдутся. Покуда я посижу въ твоей комнаткѣ. Когда изъ гостей никого не останется, ты доложи мнѣ, да смотри, чтобъ никто не зналъ, что я тутъ, а не то... и полицеймейстеръ многозначительно погрозилъ пальцемъ вновь поблѣднѣвшему швейцару.
Когда уѣхалъ послѣдній гость, то незванный посѣтитель условнымъ свисткомъ созвалъ своихъ полицейскихъ, ожидавшихъ сигнала въ разныхъ уголкахъ площади, приказалъ привратнику плотно запереть всѣ выходы и взбѣжалъ наверхъ.
Арманъ фонъ-Флуге спокойно принялъ главу полиціи и присутствовалъ при обыскѣ. Онъ былъ серьезенъ, но изрѣдка улыбался.
Всѣ уголки въ домѣ были тщательно обшарены; всѣ бумаги внимательно просмотрѣны, но ровно ничего подозрительнаго не оказалось.
Между тѣмъ многоопытный начальникъ полиціи готовъ былъ дать свою голову на отсѣченіе, что за Флуге водятся дѣла, ведущія прямо на каторгу, а не то и на висѣлицу.
Онъ вернулся домой весьма озабоченный. Черезъ нѣсколько минутъ къ нему явился Пачеко, который хотя и не офиціально, но находился во время обыска въ квартирѣ баварца.
-- Что скажешь, Пачеко?-- обратился къ нему начальникъ.-- Даромъ только ночь пропала. А?
-- А все-таки этотъ господинъ еще своей партіи не выигралъ,-- возразилъ Пачеко, подавая полицеймейстеру какой-то комочекъ бумаги,-- вотъ посмотрите.
Въ комочкѣ оказалась маленькая трехцвѣтная кокарда.
-- Гдѣ ты ее нашелъ? спросилъ Манискалько.
-- Подъ кроватью господина фонъ-Флуге.
-- Конечно, кокарда принадлежитъ ему. Это подкрѣпляетъ наши подозрѣнія, но этого очень мало все-таки...
Манискалько однако внимательно осмотрѣлъ бумажку. Она походила на записку: на ней были написаны три слова: Борель, Пало, Менфи, окруженныя множествомъ арабскихъ и римскихъ цифръ. Полицеймейстеръ долго пытался разобрать ее, наконецъ въ досадѣ затопалъ ногами.
-- Что за таинственный человѣкъ этотъ Флуге. Записка, несомнѣнно, помогла бы намъ многое разобрать. Да какой чортъ ее разберетъ...
Однако онъ вспомнилъ, что революціонеры въ нѣкоторыхъ (перехваченныхъ полиціей) письмахъ называли Гарибальди Борелемъ. Но дальше этой догадки не могъ подвинуться.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пачеко уже давно храпѣлъ на креслѣ, когда благовѣстъ къ заутренѣ какъ бы разбудилъ его начальника, все время погруженнаго въ изслѣдованіе таинственнаго документа.
Каковы бы ни были многочисленные недостатки этого человѣка, надо сознаться, что онъ обладалъ неоспоримо однимъ великимъ достоинствомъ: былъ ревностнымъ исполнителемъ своего долга и не зналъ усталости.
Вспомнивъ, что онъ еще не просматривалъ послѣдней почты, Манискалько занялся ею. Пробѣжавъ одну изъ бумагъ, онъ громко воскликнулъ: "Вотъ оно!" быстро всталъ съ кресла, надѣлъ шляпу, разбудилъ Пачеко и сказалъ ему.
-- Можешь итти спать домой. Сегодня ты мнѣ не понадобишься. Вѣдь знаешь -- ты отгадалъ, баварецъ-то еще не обыгралъ насъ, и мы не даромъ, возясь съ нимъ, потеряли ночь.
Выйдя изъ дому, полицеймейстеръ быстрыми шагами направился къ королевскому дворцу, въ которомъ жилъ тогда намѣстникъ. Свѣтало, но утро было сѣрое, туманное. Такіе дни рѣдко случаются въ Палермо.
Во дворцѣ только что вставшій слуга провелъ его въ кабинетъ генерала, но объяснилъ, что его превосходительство не приказалъ себя рано безпокоить.
Намѣстникъ Ланца былъ вегхъ уже, когда Францискъ II назначилъ его своимъ намѣстникомъ въ Сицилію. Порохового дыма онъ въ жизнь свою не нюхалъ и дослужился до генералъ-лейтенанта не за отличіе, а по линіи.
Манискалько пришлось ждать очень долго, покуда къ нему наконецъ вышелъ Ланца, тучный человѣкъ съ коротенькими ногами и съ большущей головой. Несмотря на ранній часъ, генералъ былъ въ полной парадной формѣ, со множествомъ орденовъ на груди. Полицеймейстеръ передалъ ему, какимъ образомъ ему удалось открыть важную тайну революціонеровъ.
-- Потрудитесь взглянуть на эту шифрованную записку,-- сказалъ онъ, передавая намѣстнику таинственную бумажку.-- Я ни за что бы не понялъ ее, если бы не получилъ сегодня ночью одного важнаго извѣщенія изъ Неаполя. Вотъ и оно. Если вашему превосходительству угодно прочесть...
-- Ужъ лучше вы сами прочтите,-- прервалъ его генералъ.
Манискалько прочелъ слѣдующее:
"Авантюристъ Гарибальди готовится къ высадкѣ въ Сициліи. Съ нимъ прибудетъ не менѣе тысячи человѣкъ. Если вы присоедините къ нимъ мѣстныхъ бунтовщиковъ, а также тѣхъ, кого эта высадка можетъ побудить взяться за оружіе и воспользоваться тѣмъ, которое привезетъ съ собой Гарибальди,-- тогда вы убѣдитесь, что наши бурбонскія войска, разсѣянныя по всему острову мелкими отрядами, не могутъ противостоять этой челяди, особенно, если она будетъ вкупѣ дѣйствовать подъ начальствомъ Гарибальди".
-- Кто это вамъ прислалъ?-- почти закричалъ Ланца.-- Этого писаку слѣдовало бы повѣсить.
-- Въ настоящую минуту важно не то, кто мнѣ пишетъ, а важно то, что это правда, необходимо сейчасъ же принять энергичныя мѣры,-- сдерживая негодованіе, возбужденное тупостью намѣстника, отвѣчалъ Манискалько.-- Важно то, что эти строки разъясняютъ загадку, найденную въ домѣ Флуге. Потрудитесь обратить вниманіе, ваше превосходительство: Борель, т. е. Гарибальди, высадится въ гавани Пало, около города Менфи...
-- Ха,-ха,-ха -- раскатисто захохоталъ Ланца въ отвѣтъ на эти слова,-- какое у васъ, однако, пылкое воображеніе. На какіе пустяки вы обращаете вниманіе... Вотъ вы еще ничего не знаете?.. я только вчера вечеромъ получилъ королевское повелѣніе... А сегодня вы увидите, чортъ побери, какъ я во исполненіе воли государя нѣсколькими словами обращу всѣхъ палермитанцевъ къ повиновенію законнымъ властямъ. И забудутъ они о своей революціи. Ну, и тогда пусть является къ намъ Гарибальди; милости просимъ. Поймаемъ его, ха-ха-ха, закуемъ въ кандалы и отправимъ въ Неаполь.
-- Прощайте, прощайте,-- заключилъ генералъ, всласть еще похохотавъ,-- мнѣ некогда. Сегодня утромъ все сами увидите. Только ради Бога не выдумывайте больше загадокъ, Я лучше- всѣхъ васъ знаю народъ... ха-ха...
И, продолжая смѣяться, намѣстникъ удалился, молодецки покручивая усы и выставляя впередъ грудь, украшенную орденами.
-- Что это за человѣкъ такой!-- думалъ про себя озадаченный Манискалько. Если такимъ господамъ поручается охранять монархію, такъ, пожалуй, надо сознаться, что она не долго продержится.
И онъ быстро вышелъ на улицу. Тамъ его ожидало разъясненіе намековъ генерала на "только что полученныя имъ важныя повелѣнія изъ Неаполя".
Обѣ главныя улицы, Толедо и Макведа, пересѣкающіяся на небольшой изящной площади Quattro Cantoni (Четырехъ угловъ) и раздѣляющія городъ на четыре части, были заняты длинными линіями войска, пѣхоты и кавалеріи. Мѣстами выглядывала артиллерія. Тутъ было 20.000 солдатъ. Казалось, ихъ вывели на смотръ. Всѣ ожидали начальства. Зрѣлище было внушительное: повидимому, правительство имѣло въ виду показать строптивымъ обывателямъ, какими средствами располагаетъ оно для того, чтобы держать ихъ въ повиновеніи.
На стѣнахъ домовъ были наклеены большіе листы манифеста, коимъ возвѣщалось, что его величество Францискъ II даруетъ вновь конституцію 1812 года и объявляетъ полную амнистію по политическимъ преступленіямъ.
Это и былъ тотъ манифестъ, о которомъ упомянулъ Ланца въ разговорѣ съ Манискалько.
Невзирая на красиво разставленныя войска,-- что всегда привлекаетъ толпу,-- улицы были совершенно пусты; окна и ворота въ домахъ заперты; ни одинъ магазинъ, ни одна лавочка еще не открывались, хотя былъ уже десятый часъ. А главное, на всѣхъ запертыхъ воротахъ и ставняхъ были наклеены широкія полосы черной бумаги, которыя въ Сициліи обыкновенно означаютъ семейный трауръ. Сегодня же не нѣсколько частныхъ семействъ выражали этимъ способомъ свой трауръ, а все населеніе столицы.
Между тѣмъ намѣстникъ Ланца назначилъ военный смотръ по случаю объявленія манифеста, увѣренный, что и то и другое вызоветъ всеобщую радость, восторги обывателей. И вдругъ мертвая тишина и трауръ, мрачная тѣнь котораго какъ бы ложилась на бурбонскую монархію.
Намѣстникъ генералѣ Ланца появился въ десять часовъ на главной улицѣ Толедо верхомъ, сверкая звѣздами и крестами, на груди, повязанный трехцвѣтнымъ шарфомъ цвѣтовъ объединенія. Окруженный блестящей, многочисленной свитой, онъ объѣхалъ длинныя линіи войскъ: ни одного пѣшехода, ни одного лица въ окнахъ. Когда онъ доѣхалъ до порта Феличе, тріумфальной арки, которою заканчивается главная, всегда кипящая бойкимъ оживленіемъ улица, то наконецъ сообразилъ, что произошло нѣчто неладное. Онъ сорвалъ съ себя трехцвѣтный шарфъ революціонеровъ и спросилъ одного изъ своихъ адъютантовъ:
-- Да что же это значитъ? Развѣ народъ не хочетъ больше конституціи? Чего ему еще надо?
-- Ваше превосходительство,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ, который впослѣдствіи былъ однимъ изъ доблестнѣйшихъ офицеровъ войскъ Виктора-Эмануила,-- я полагаю, что это месть павшихъ за свободу въ 1799 и 1848 годахъ.