Дѣвицы Кардиналь.
29 ноября 1875 года въ первый разъ по возобновленіи оперы давали "Донъ-Жуана". Шелъ второй актъ. У меня было кресло оркестра, направо, въ уголкѣ, излюбленномъ старыми завсегдатаями, слушающими только балетъ. А такъ какъ балетъ появляется лишь въ слѣдующемъ актѣ, то въ нашемъ уголкѣ никто не обращалъ вниманія на ссору Церлины съ Мазетто... Мы болтали, переливали изъ пустаго въ порожнее... старину вспоминали, старую сцену улицы Пелетье, оперу до войны и до повара... Сколько невознаградимыхъ утратъ въ кордебалетѣ! Сколькихъ хорошенькихъ дѣвочекъ не досчитывались! Виллеруа, Брашъ, Вольтеръ, Жоржо... двухъ Кардиналь... Я совсѣмъ было забылъ о нихъ, о ихъ вѣчной и неизмѣнной спутницѣ, ихъ почтенной мамашѣ, осанистой, величественной мадамъ Кардиналь въ сѣдыхъ букляхъ, съ прекрасными серебряными очками на носу, испачканномъ въ табакѣ... А мосье Кардиналь!... Я всѣхъ ихъ потерялъ изъ вида и рѣшительно ничего не зналъ о настоящемъ житьѣ-бытьѣ этой интересной семьи. Я рѣшилъ, не откладывая вдаль, навести о нихъ справки.
Въ антрактъ я прошелъ на сцену и, добравшись до дамскихъ уборныхъ, приступилъ къ разспросамъ. Отвѣтъ получился отъ всѣхъ одинъ: "Виржини Кардиналь не поступала на сцену послѣ войны, а Полина Кардиналь исчезла съ пожара!" Исчезли хорошенькія Кардиналь, исчезла и мадамъ Кардиналь! Слѣдовъ никакихъ... Меня, впрочемъ, едва слушали; всѣмъ не до того было: въ этотъ вечеръ не только "Донъ-Жуанъ" шелъ въ первый разъ, но шли впервые костюмы Гревена; танцовщицы вертѣлись передъ большимъ зеркаломъ фойэ, затягивая шнуровки обуви, расправляя мальо движеньемъ стана, оправляя буфы газовыхъ юбокъ. Электрическій звонокъ... На сцену! На сцену весь балетъ. Цѣлая армія пьерретокъ, полишинелекъ и арлекинокъ, точно солдатики, выстроилась въ глубинѣ сцены у большой арки. Все это было очень мило и красиво, но ни на волосъ не подвигало моихъ розысковъ о судьбѣ, постигшей мадамъ Кардиналь.
Вдругъ кто-то тихонько хлопнулъ меня но плечу. Оборачиваюсь и оказываюсь лицомъ къ лицу съ прехорошенькой полишинелькой,-- высокая, остроконечная шапка, полосатый горбъ спереди, полосатый горбъ сзади, трубчатый оборокъ, атласныя буфы на плечахъ... и шустрая, хорошенькая мордочка дѣвочки лѣтъ шестнадцати.
-- Вы мосье X.?
-- Я мосье X.
-- Вы справлялись о семействѣ Кардиналь?
-- Я справлялся.
-- Такъ вотъ, если не боитесь лѣзть въ ложи четвертаго яруса, идите туда и обратитесь къ моей тетушкѣ мадамъ Каниве.
-- Мадамъ Каниве?
-- Да. Она -- уврезъ въ четвертомъ ярусѣ, четная сторона амфитеатра... Она можетъ вамъ все разсказать про мадамъ Кардиналь.
-- Быть можетъ, вы сами что-нибудь знаете?
-- Конечно, только очень немного. Я знаю...
-- Мадемуазель Каниве,-- прервалъ маленькую полишинельку строгій голосъ,-- что вы тамъ дѣлаете? Извольте отправляться на свое мѣсто!
Это распоряжался балетный режиссеръ, милѣйшій мосье Плюкъ, недреманнымъ окомъ слѣдившій за эволюціями своей маленькой арміи. Въ три прыжка мадемуазель Каниве очутилась въ первомъ ряду и еще разъ крикнула мнѣ:
-- Обратитесь къ моей тетушкѣ!
Тотчасъ послѣ балета, во время финала я отправился наверхъ.
Прости, великая тѣнь Моцарта! Высоко четвертый ярусъ, очень высоко... Добрался я, наконецъ, и обращаюсь въ первой корридорной:
-- Четная сторона амфитеатра?
-- Здѣсь.
-- Мадамъ Каниве?
-- Это я.
Мадамъ Каниве пристально всмотрѣлась въ мое лицо, потомъ воскликнула:
-- Позвольте, позвольте, вѣдь, я васъ знаю. Вы мосье X?
-- Совершенно вѣрно.
-- Я отлично васъ знаю. Мы съ вами обѣдали.
-- Обѣдали? Гдѣ же это?
-- Да у мадамъ Кардиналь!
Тутъ съ необычайною ясностью все сразу возстановилось въ моей памяти. Да, мы обѣдали у мадамъ Кардиналь въ Батиньолѣ... было это шесть, семь лѣтъ тому назадъ... Разъ въ Оперѣ... въ бѣдной сгорѣвшей Оперѣ улицы Друо мы были вчетверомъ... отлично помню, именно вчетверомъ... Одинъ сенаторъ, настоящій сенаторъ, засѣдавшій въ шитомъ мундирѣ въ Люксембургѣ, первый секретарь одного иностраннаго посольства, одинъ художникъ и вашъ покорнѣйшій слуга. Дѣло было въ корридорѣ... Чудные старые корридоры были въ погибшей Оперѣ съ множествомъ закоулковъ и закоулочковъ, плохо освѣщенныхъ какими-то коптилками. Изловили мы въ одномъ изъ такихъ закоулковъ обѣихъ дѣвицъ Кардиналь и приставали къ нимъ сдѣлать намъ удовольствіе отобѣдать съ нами завтра въ англійскомъ кафе. Хотѣлось дѣвочкамъ невообразимо.
-- Ахъ, вотъ maman,-- говорили онѣ,-- maman ни за что не согласится. Вы не знаете, какова maman...
А она уже тутъ, какъ тутъ, эта страшная maman.
-- Прекрасно!-- воскликнула она.-- Отлично! Вы опять доведете моихъ дочерей до того, что я надаю имъ колотушекъ.
-- О, мадамъ Кардиналь!
-- Не люблю, чтобы онѣ шлялись по корридорамъ. Не терплю я этого... неприлично.
Я сейчасъ же выпускаю внередъ сенатора. Мадамъ Кардиналь всегда съ должною атѣенціею относилась къ установленнымъ властямъ. Вступается сенаторъ:
-- Перестаньте, мадамъ Кардиналь, не сердитесь. Я былъ тутъ, и мое присутствіе можетъ служить вамъ порукою, успокоитъ васъ... Вещь самая невинная. Мы просто просили вашихъ милыхъ дочекь откушать съ нами въ англійскомъ кафе.
-- Какъ! Безъ матери?
-- Ахъ, мадамъ Кардиналь, вы бы доставили несказанное удовольствіе!
-- Такъ, такъ... семейство Кардиналь отправится кутить по кабачкамъ! Вамъ бы уже кстати пригласить и мосье Кардиналя! Да за кого вы насъ принимаете, наконецъ?
Мадамъ Кардиналь рѣзко выговорила эту фразу и тотчасъ же осѣклась, сконфузилась, перемѣнила лицо и тонъ. Она почувствовала, что пересолила, и струсила, какъ бы сенаторъ не обидѣлся.
-- Извините,-- поспѣшила она поправить дѣло,-- я погорячилась, но, знаете, я превращаюсь въ настоящую львицу, чуть что коснется моихъ дѣвочекъ... Вамъ хочется пообѣдать съ ними? Все это можно устроить... Приходите завтра... прошу всѣхъ четверыхъ, приходите откушать къ намъ, что Богъ послалъ. Мосье Кардиналь за величайшую честь почтетъ...
Мы переглянулись и, несмотря на сильно разбиравшій насъ смѣхъ, совершенно серьезно приняли приглашеніе. На слѣдующій день поутру мы препроводили основательный запасъ провизіи и корзинъ шампанскаго, а въ половинѣ седьмаго явились сами Мосье Кардиналь принялъ насъ отмѣнно любезно. Всмотрѣвшись очень внимательно, можно было замѣтить нѣкоторый оттѣнокъ сдержанности по отношенію къ сенатору. Все шло прекрасно. Дѣвочки были необыкновенно милы, въ бѣлыхъ кисейныхъ платьицахъ съ широкими голубыми кушаками,-- настоящіе амурчики. Папаша, мамаша, дочки изображали нѣжную, почти умилительную картину; отъ всей обстановки вѣяло патріархальною добродѣтелью... Мы всѣ, начиная съ самого мосье Кардиналя, были во фракахъ и, бѣлыхъ галстухахъ,-- ни дать, ни взять маленькая провинціальная свадьба.
Вдругъ звонокъ.
-- Это, должно быть, пирожное принесли,-- объяснила мадамъ Кардиналь. Входитъ горничная и шепчетъ что-то на ухо хозяйкѣ... Мадамъ Кардиналь замѣтно взволнована, зоветъ Виржини... Оживленное совѣщаніе между маменькой и дочкой. Очевидно, дѣло идетъ не о пирожномъ. Но что же случилось? Виржини подходитъ къ намъ и говоритъ:
-- Это звонила мадамъ Каниве, старая пріятельница maman, прекраснѣйшая женщина, пришла къ намъ обѣдать... Maman хочетъ ей отказать... я говорю, что нельзя этого, не хорошо... Она, видите ли, уврезъ, корридорная въ Оперѣ... Такъ неужели?..
Мы возстаемъ противъ отказа, въ одинъ голосъ требуемъ мадамъ Каниве... Входитъ мадамъ Каниве, насъ знакомятъ, и всѣ усаживаются за столъ. Что за обѣдъ! Что за разговоры! Восторгъ! Во всю мою жизнь я не ѣлъ съ такимъ аппетитомъ, во всю жизнь не обѣдалъ такъ весело... Ничего подобнаго я не видывалъ и не увижу.
Мадамъ Каниве кушала фундаментально и надъ рюмочкой не задумывалась, но ни на минуту не теряла головы; всякій разъ, какъ только прерывался разговоръ, она небрежно пропускала слѣдующую фразу, при нѣжной улыбочкѣ по адресу сенатора:
-- Какъ подумаешь, что съ маленькою протекціей я могла бы перейти изъ ложъ четвертаго яруса въ третій ярусъ!
Сенаторъ дурачкомъ притворялся, дѣлалъ видъ, что ничего не понимаетъ; но мадамъ Каниве не теряла духа, и опять, точно припѣвъ старинной баллады, повторялось:
-- Какъ подумаешь, что съ маленькою протекціей, и т. д., и т. д.
За дессертомъ мосье Кардиналь сразился съ сенаторомъ изъ-за государственнаго переворота. Это былъ букетъ!
И вотъ я опять встрѣтилъ мадамъ Каниве, и все еще въ четвертомъ ярусѣ. Я счелъ долгомъ вѣжливости выразить мое удивленіе по этому поводу.
-- Совсѣмъ было, совсѣмъ было перешла въ третій,-- сказала она,-- и, навѣрное, перешла бы, не случись этого 4 сентября... Ахъ, оставьте это. я непремѣнно взволнуюсь... Скажите лучше, чѣмъ могу вамъ служить?.
-- Мнѣ говорили, что я могу разузнать отъ васъ о мадамъ Кардиналь.
-- Конечно, могу сообщить самыя свѣжія новости... третьяго дня получила письмо отъ нея... Садитесь, пожалуйста.
Мы сѣли на великолѣпной скамейкѣ, обитой поддѣльной кордовской кожей. Въ новой Оперѣ царитъ необыкновенная роскошь даже въ корридорахъ четвертаго яруса. На другомъ концѣ скамьи, опершись обѣими руками на саблю, дремалъ муниципальный гвардеецъ въ каскѣ. До насъ доносились звуки финала "Донъ-Жуана" и служили аккомпаниментомъ повѣствованію мадамъ Каниве.
-- Мадамъ Кардиналь живетъ въ деревнѣ,-- разсказывала она,-- разумѣется, съ мосье Кардиналемъ. Виржини купила имъ хорошенькій домикъ въ Рибомонѣ, селеніи близъ Сенъ-Жермена... подарила имъ по случаю свадьбы... Помните маркиза? Ну, овдовѣлъ и женился на Виржини. Теперь она маркиза по настоящему. Гдѣ Полина, меньшая, не знаю, думаю только, что, должно быть, завертѣлась. Начинала я раза два или три разговоръ о ней съ мадамъ Кардиналь; она всякій разъ отвѣчала: "Одна у меня дочь -- маркиза во Флоренціи. Не напоминайте мнѣ о другой". Я уже и не напоминаю. Не весело живется мадамъ Кардиналь въ деревнѣ, скучаетъ страшно. Привыкла она къ Батиньолю, а знаете, разъ привыкъ человѣкъ къ Батиньолю... Но эта женщина вся предана своимъ обязанностямъ и какъ только увидала, что дѣло идетъ о политической будущности мосье Кардиналя, она забыла о себѣ. Да, онъ очень серьезно пустился въ политику; вѣдь, это была его всегдашняя мечта. Въ послѣднемъ письмѣ мадамъ Кардиналь пишетъ мнѣ: "Мосье Кардиналь доволенъ, очень доволенъ... все идетъ отлично, какъ нельзя лучше"...
Разсказъ былъ прерванъ невообразимымъ шумомъ и гамомъ. Всѣ двери отворились. Антрактъ. Мадамъ Каниве захлопотала по своимъ дѣлишкамъ; я вернулся внизъ.
И такъ, мосье Кардиналь серьезно принялся за политику и очень доволенъ, и все идетъ отлично. Я нашелъ, что это общественное явленіе заслуживаетъ ближайшаго изученія. Маленькое путешествіе въ Рибомонъ -- просто большая прогулка; на слѣдующій день старая наемная воляска изъ Сенъ-Жерменя подвезла меня къ жилищу мосье Кардиналя. На двери нѣчто вродѣ рукописной афиши содержало въ себѣ слѣдующія драгоцѣнныя свѣдѣнія:
Мосье Кардиналь принимаетъ ежедневно, не исключая воскресеній, отъ 12 до 4 часовъ, и готовъ давать объясненія избирателямъ Рибомона и сосѣднихъ общинъ относительно ихъ обязанностей и въ особенности правъ.
Выборы сенатскіе, законодательнаго, департаментскіе, окружные, муниципальные и другіе.
Начало хорошо. Я позвонилъ. Тотчасъ же послышался голосъ... знакомый голосъ: "Амели, Амели... звонятъ... отопри..." Калитка отворилась, передо мной стояла маленькая горничная.
-- Вы насчетъ политики?... Вы избиратель?
-- Нѣтъ, я бы желалъ видѣть мадамъ Кардиналь.
Меня прервалъ громкій возгласъ. Мадамъ Кардиналь узнала меня и бѣжала мнѣ навстрѣчу... или, по меньшей мѣрѣ, дѣлала посильныя попытки бѣжать... Тирбушоны развѣвались по вѣтру, очки подпрыгивали на носу, круглое лицо еще болѣе расплылось въ выраженіи восторга, изъ ея запыхавшейся груди вырывались возгласы:
-- Вы! вы!... Ахъ, какъ же это? Вы!...
Кажется, никогда и никто не встрѣчалъ меня такъ радостно и привѣтливо; я растерялся даже. Мосье Кардиналь сохранилъ больше достоинства. Онъ встрѣтилъ меня на верхней площадкѣ крыльца, провелъ черезъ сѣни, отворилъ дверь и проговорилъ съ величественнымъ жестомъ:
-- Прошу въ гостинную... Я бы могъ сказать -- вступите въ храмъ.
Я удивленно посмотрѣлъ на него и невольно повторилъ:
-- Въ храмъ?
-- Да. Смотрите... Вотъ божество! Мое божество!... Тамъ, тамъ, на каминѣ.
Я старался разсмотрѣть, но храмъ былъ темноватъ. На каминѣ виднѣлось дѣйствительно что-то бурое, но я никакъ не могъ сообразить, что такое...
-- Вольтеръ! Это Вольтеръ! Знакомъ вамъ этотъ бюстъ Вольтера?
Знакомъ ли мнѣ этотъ бюстъ! Да я же и купилъ-то его! Мой пріятель Поль былъ въ Англіи. Разъ я получаю отъ него письмо... Онъ писалъ, между прочимъ: "прочти приложенную записку Виржини и распорядись..." Записка Виржини была приблизительно такого содержанія: "Милый мой, на будущей недѣлѣ день рожденія папаши. Прежде онъ справлялъ именины, а теперь не хочетъ, говоритъ, что это отзывается суевѣріемъ и клерикализмомъ. Поэтому мы будемъ праздновать день его рожденія. Насчетъ подарковъ дѣло нисколько отъ того не мѣняется. Ты знаешь, какъ папа деликатенъ и какъ онъ гордъ!... Прямо никогда ничего у насъ не попроситъ, но всегда съумѣетъ очень ловко дать мнѣ понять, чѣмъ бы я могла сдѣлать ему удовольствіе. Такъ вотъ недѣли двѣ онъ съ утра до ночи только и говоритъ о какомъ-то бюстѣ Вольтера... "Ахъ, какъ бы хорошо имѣть бюстъ Вольтера! Я великолѣпный видѣлъ, бронзовый, въ натуральную величину, на бульварѣ Пуассоньеръ" и т. д. Ты знаешь, онъ боготворитъ Вольтера. Очень мило было бы съ твоей стороны, если бы ты написалъ кому-нибудь изъ твоихъ друзей купить этотъ бюстъ и прислать къ намъ. Только объясни хорошенько, чтобы не вышло ошибки. У того бюста голова наклонена и лицо улыбается. Папа говоритъ, что это настоящая улыбка Вольтера... Да смотри, какъ бы купецъ не надѣлалъ глупостей, какъ въ прошломъ году съ мебелью для гостинной. Помнишь, ее принесли съ твоею карточкою и со счетомъ на твое имя. Мебель папа взялъ тогда, но цѣлыя двѣ двѣ недѣли злился, не говорилъ ни съ maman, ни со мною. Пусть пришлютъ бюстъ безъ карточки и безъ счета".
И вотъ мы втроемъ, мадамъ Кардиналь, мосье Кардиналь и я, усѣлись вокругъ камина, подъ предсѣдательствомъ благополучно присланнаго мною Вольтера, и бесѣдуемъ, безъ малѣйшаго толка для меня, да и говорилъ, въ сущности, одинъ мосье Кардиналь, а мы лишь слушали о томъ, какъ онъ посвятитъ себя на служеніе отечеству, по мѣрѣ силъ своихъ... Парижъ,-- онъ сознаетъ это,-- слишкомъ большое поприще для его дѣятельности; но онъ уже успѣлъ оказать важныя услуги въ Рибомонѣ и окажетъ еще болѣе важныя... Дѣло приходится ему имѣть съ людьми очень узкихъ взглядовъ, очень отсталыми... съ честными и добрыми людьми, но невѣжественными, знающими лишь свое поле да виноградники. Онъ съумѣетъ расшевелить ихъ, стряхнуть съ нихъ апатію. Смѣлый піонеръ всеобщей подачи голосовъ, онъ подниметъ первобытный слой... и т. д., и т. д., безъ умолку, безъ перерыва болѣе четверти часа. Я начиналъ уже раскаиваться въ этой поѣздкѣ; совсѣмъ не то мнѣ было нужно, хотѣлось съ глазу на глазъ поговорить по душѣ съ мадамъ Кардиналь. Къ счастью, раздался звонокъ. Мосье Кардиналь поднимаетъ голову, прислушивается; его взоръ загорается... Онъ зачуялъ... избирателя и не ошибся. Маленькая горничная вводитъ его въ гостинную. Видъ этого избирателя отвратителенъ. Сапоги стоптанные, пальто изтертое, смятая шляпа, галстухъ веревкой, усы нафабрены ваксой... Словомъ, омерзѣніе! Мосье Кардиналь бросается навстрѣчу.
-- Вы желаете поговорить со мною, мой другъ?
-- Да, насчетъ внесенія меня въ списки избирателей... Представьте, они хотятъ меня вычеркнуть изъ-за какого-то дряннаго приговора суда...
-- Пойдемте, мой другъ, сюда, ко мнѣ въ кабинетъ.
Мосье Кардиналь удалился въ свой кабинетъ, почтительно пропустивши впередъ своего восхитительнаго кліента. Мы остались вдвоемъ съ мадамъ Кардиналь. Заводить пружину не пришлось, машина сама заработала. Рѣчь мадамъ Кардиналь полилась обильнымъ и наивнымъ потокомъ.
-- Ахъ, какъ я рада... какъ я рада васъ видѣть! Помните... Ахъ, времячко, времячко!.... Хорошее было времячко... Опера... ложа мадамъ Монжъ... урокъ мадамъ Доминикъ... Все прошло, все кончено... Вотъ куда пришлось забраться. Я пожертвовала собою мосье Кардиналю, положительно пожертвовала... Знаете, что тогда-то было, при коммунѣ?... Мосье Кардиналь согласился принять должность въ магистратурѣ... Его арестовали, хотѣли сослать на понтоны. Маркизъ бросился къ мосье Тьеру... Намъ возвратили мосье Кардиналя. Но тутъ начинается по Батиньолю говоръ, какимъ способомъ удалось мосье Кардиналю выбраться на свободу. Начинаютъ добираться... Его дочь любовница маркиза! Маркизъ другъ мосье Тьера! Положеніе мосье Кардиналя въ Батиньолѣ было сразу подорвано... Отъ него отверываются, пристраиваютъ ему гадость на гадости. Это, конечно, не поколебало убѣжденій мосье Кардиналя, но, все-таки, огорчало его. Тутъ-то онъ и заговорилъ о переѣздѣ въ деревню, о необходимости распространенія полезныхъ истинъ въ средѣ деревенскаго населеніи... А распространеніе полезныхъ истинъ всегда было страстью мосье Кардиналя! "Я рожденъ быть проповѣдникомъ,-- говорилъ онъ часто.-- Мое призваніе распространять истины..." Вамъ нечего растолковывать, вы, вѣдь, знаете мосье Кардиналя.
-- Знаю, мадамъ Кардиналь, отлично знаю.
-- Къ тому же Парижъ былъ въ осадномъ положеніи. Мосье Кардиналь просто умиралъ отъ этого осаднаго положенія, только и зналъ, что повторялъ: "Задыхаюсь я, задыхаюсь подъ этимъ осаднымъ положеніемъ. Точно давитъ меня что-нибудь... Я не понимаю, какъ вы всѣ можете дышать; я не могу... не могу!" За него страшно становилось; бѣдняга просто, можно сказать, прозябалъ. Мнѣ, все-таки, жилось кое-какъ, у меня была Опера, была Полина...
-- Ахъ, да, Полина... Скажите, что, какъ она?...
-- Да, вамъ я скажу, но только вамъ, вамъ одному. На нашей семьѣ есть скорбное пятно и это пятно Полина! Давно она меня тревожила... Она неглижировала танцами, а разъ дѣвочка неглижируетъ танцами, это уже ясный признакъ, что у нея въ головѣ разныя эдакія идеи заводятся... При этомъ ничуть, ничуть не похожа на Виржини. Та довѣрчивая, нѣжная, такъ всегда хороша съ матерью, безъ совѣта ничего не дѣлаетъ. А Полина, напротивъ, все сторонилась какъ-то отъ меня, удалялась; никогда, бывало, не поговоритъ съ матерью откровенно, по душѣ, что думаетъ дѣлать, какъ устроиться въ будущемъ. Я была насторожѣ. Но, вы знаете, разъ дѣвочка рѣшилась погубить себя, ни одна мать уже тутъ ничего не подѣлаетъ. За кулисами я постоянно замѣчала одного маленькаго молодаго человѣка, все вертится, все увивается вокругъ Полины. Я спросила ее, что за молодой человѣкъ; отвѣчаетъ: "Очень милый молодой человѣкъ, занимаетъ прекрасное мѣсто, секретарь министра". Секретарь министра!... Какъ вамъ это покажется? Хорошо положеніе тамъ, гдѣ этихъ министровъ мѣняютъ, какъ козырей въ картахъ?... Разъ, наконецъ, Полина говоритъ мнѣ прямо, что любитъ этого франтика, обожаетъ... жить безъ него не можетъ... хочетъ отдаться ему по любви... А? Каковы ужасы? Не говоря уже объ отцѣ. Полина знала политическія убѣжденія мосье Кардиналя... Отецъ все бы простилъ ей... кромѣ чиновника, служащаго правительству мосье Макъ-Магона!... Я читаю Полинѣ длинную нотацію, безъ дальнихъ околичностей запрещаю ей близко къ себѣ подпускать этого министерскаго секретаришку. Она, повидимому, соглашается съ моими доводами, и въ тотъ же вечеръ... знаете ли, дорогой мой, что произошло въ тотъ же вечеръ?
-- Предполагаю, мадамъ Кардиналь, догадываюсь!
-- Вечеромъ,-- давали "Роберта",-- послѣ балета она промежду пальцевъ у меня проскользнула. Всѣ сходятъ со сцены... Полины нѣтъ!... Гдѣ живетъ этотъ секретаришка, я не знала, иначе пустилась бы за нимъ вдогонку и отняла бы у него мое дитя. Но не могла же я бѣгать по всѣмъ министерствамъ и спрашивать у дворниковъ: "Не вашъ ли секретарь?..." Вернулась я домой. Увидавши, что и одна, мосье Кардиналь поблѣднѣлъ. Я падаю на колѣни.
-- Мосье Кардиналь, прости меня... Я дурная мать, не съумѣла уберечь дочь.
Онъ поднимаетъ меня, мы обнимаемся и вмѣстѣ плачемъ... Въ такія минуты мосье Кардиналь доходитъ до удивительной высоты! Полина вернулась... на другой день, и мы имѣли слабость простить несчастную. Но, понимаете сами, разъ дѣвочка сдѣлала такую штуку, къ ней уже нельзя имѣть довѣрія. Мосье Кардиналь съ грустью говоритъ мнѣ:
-- Мадамъ Кардиналь, помяни ты мое слово, дѣвочка уйдетъ отъ насъ; она не будетъ окружать нашу старость... Эта -- не Виржини!
Ахъ, Виржини! Это -- ангелъ! Про нея я разскажу вамъ, какъ только кончу про Полину,-- всего два слова... Полина бросила танцы, у нея теперь свой отель, лошади, экипажи, но родителей она забыла, знать не хочетъ! Я только одно ей сказала:
-- Послушай, у твоего отца есть политическая будущность. Умоляю тебя, не позорь ты имени Кардиналь... Перемѣни фамилію.
-- Это,-- говоритъ,-- сдѣлано уже мѣсяцъ тому назадъ, maman... Полинъ Кардиналь! Совсѣмъ не шикарно... Меня зовутъ Полинъ де-Жиральда.
-- Мадамъ де-Жиральда -- ваша Полина?
-- Да, она... а маркиза Кавальканьти, моя радость, это моя Виржини! Онъ женился на ней, дорогой мой, по настоящему женился!... Живетъ она въ собственномъ дворцѣ, во Флоренціи. Играетъ роль въ обществѣ... вездѣ принята... пользуется уваженіемъ... ни одного любовника!... Мы были у нихъ во Флоренціи, мосье Кардиналь и я... Цѣлую недѣлю прогостили въ ихъ дворцѣ. Маркизъ былъ очень хорошъ съ нами, засыпалъ подарками. Мосье Кардиналь остался очень доволенъ.
-- Пріятно,-- говоритъ,-- получать подарки, отъ которыхъ не придется краснѣть, подарки настоящаго зятя. И я долженъ признаться, что, несмотря на раздѣляющую насъ политическую пропасть, въ этомъ человѣкѣ много хорошаго, видна порода, онъ умѣетъ дарить, хорошо даритъ.
Мы уже были на отъѣздѣ въ Парижъ, какъ вдругъ мосье Кардиналь передумалъ и сказалъ мнѣ:
-- Мадамъ Кардиналь, не прокатиться ли намъ въ Римъ?
-- Берегись,-- говорю,-- мосье Кардиналь, Римъ поповскій городъ... Въ состояніи ли ты будешь смотрѣть на это спокойно?
-- Да, мадамъ Кардиналь, я хочу посѣтить это гнѣздо суевѣрія.
Мы поѣхали въ Римъ. Всю дорогу мосье Кардиналь повторялъ:
-- Я убѣжденъ, мадамъ Кардиналь, что Римъ не произведетъ на меня никакого впечатлѣнія.
И, дѣйствительно, никакого не произвелъ... Мы осмотрѣли рѣшительно все, кромѣ внутренности церквей, такъ какъ мосье Кардиналь ни за что не хотѣлъ переступить ихъ порога, и вездѣ онъ говорилъ одно и то же:
-- Мадамъ Кардиналь, вся болтовня объ этомъ Римѣ раздута,-- одно преувеличеніе!
Римъ со всѣми его церквами и монастырями приводилъ его въ отчаянье.
-- Это мертвый городъ, мадамъ Кардиналь,-- городъ, который слѣдовало бы стереть съ лица земли. Видите ли, я не знаю Чикаго, но Чикаго я предпочитаю... тамъ жизнь.
Въ три дня все это такъ опротивѣло мосье Кардиналю, что мы собрались уѣзжать и уже укладывались, когда явился къ намъ слуга отеля и говоритъ:
-- Сегодня въ четыре часа пріемъ у его святѣйшества, у меня есть два входныхъ билета... Не желаете ли?
Я отвѣчаю ему:
-- Милый мой, если бы вы знали мосье Кардиналя, вы не сдѣлали бы намъ подобнаго предложенія.
-- Позвольте, мадамъ Кардиналь,-- остановилъ меня мосье Кардиналь,-- позвольте. Я не сталъ бы добиваться этой встрѣчи; но такъ какъ случай представляется, то... мы будемъ въ Ватиканѣ.
И мы были... Я была очень рада посмотрѣть все это, но, все-таки, я не спокойна была за мосье Кардиналя. Правда, онъ обѣщалъ мнѣ быть смирнымъ, сдерживаться; но я знала его пылкій характеръ, знала его мнѣнія о папѣ... Вотъ пришли мы; насъ ввели въ прекрасную залу и объяснили, что, при появленіи его святѣйшества, всѣ должны стать на колѣни... А? мосье Кардиналя на колѣни!
-- Что-то будетъ?-- думаю я про себя.-- Мосье Кардиналь никогда въ жизни не согласится стать на колѣни передъ человѣкомъ.
Отворяется дверь... появляется его святѣйшество... мосье Кардиналь опускается на колѣни. Просто, скажу вамъ, ничего я не понимаю... Папа подходитъ къ намъ. Въ эту минуту... ну, что прикажете съ этимъ дѣлать?... Въ дѣтствѣ, въ молодости я была религіозна... безъ мосье Кардиналя была бы, пожалуй, и теперь... къ тому же слабость, женская слабость... Я такъ была взволнована, до слезъ... Но тутъ, только что папа поровнялся съ нами, мосье Кардиналь поднимается во весь ростъ, да прямо такъ и смотритъ въ лицо папѣ... гордо, какъ равный равному!...
Въ эту минуту отворилась дверь изъ кабинета. Вышелъ избиратель. Мятая шляпа на головѣ, самъ онъ набиваетъ трубку. Вокругъ всей его особы распространяется запахъ водки и дряннаго табаку. Мосье Кардиналь проводилъ его отмѣнно почтительно, съ низкими поклонами, повторяя:
-- Къ вашимъ услугамъ, мой добрый другъ, всегда къ вашимъ услугамъ.