Роланд де Лембра жил на улице Сен-Поль. Приехав в Париж с намерением проводить здесь большую часть года, он купил себе на этой улице роскошный дворец, окруженный большим садом. Вид старинной величественной постройки приятно щекотал самолюбие нового владельца.
Большую половину первого этажа занимал огромный зал, стены которого были сплошь покрыты дубовой обшивкой и богато украшены старинной позолотой. Подобные залы теперь можно увидеть в Лувре. Кругом были расположены остальные комнаты, между которыми находилась и спальня Роланда.
Спустя два дня после вышеописанного разговора с Сирано граф, отослав слуг, в волнении ходил в этом мрачном огромном зале. По временам с его злобно сжатых губ срывались проклятия, и он еще быстрее шагал по комнате, затем с досадой опустился в кресло и стал перелистывать какие -- то лежавшие на столе бумаги, наконец, взяв перо, с озабоченным видом стал подсчитывать какие-то столбцы цифр. Подобная аккуратность была чрезвычайно редким явлением среди расточительной золотой молодежи и объяснялась лишь тем, что ему хотелось подсчитать расходы, вызываемые внезапным появлением брата. Окончив свои исчисления, граф с досадой бросил перо и опустил голову на руки. Очевидно, до сих пор он не мог найти разрешения мучившего его вопроса.
-- Ба! Да что я в самом деле! Этак еще лучше! Раз мне не удается развязать узел, так ведь можно его разрубить! -- воскликнул наконец он решительно и, взяв со стола канделябр, открыл дверь, выйдя в длинный коридор, тянувшийся во всю длину первого этажа. Дойдя до конца коридора, он потушил свечи и, приподняв тяжелую портьеру, очутился в небольшом кабинете.
Ковер заглушал его тихие шаги. Вытянув вперед руку, он неслышно подошел к стене и пошарил на ней некоторое время, пока не нащупал пробку, закрывавшую маленькое отверстие, проделанное в стене. Осторожно вынув ее, он приник глазом к отверстию и увидел молодого человека, стоящего посередине комнаты. Это был Мануэль, Людовик де Лембра, одетый уже в изящный шелковый серый костюм, прекрасно обрисовывавший его красивые формы и еще более оттенявший топкую красоту его лица Теперь ничто не напоминало в нем прежнего бродягу.
Входя в свою новую роль, он почти не нуждался в обучении, так как, будучи образованнее большинства современной молодежи и обладая врожденными хорошими манерами, мог с достоинством поддерживать честь своего имени.
Теперь вкратце расскажем о его прошлом, тесно связанном с последующими событиями, то есть о зарождении его любви к Жильберте.
Это была обычная история любви, вечно новая и вместе с тем старая как свет. Увидав однажды молодую девушку у окна, он, как безумный мечтатель-поэт, весь отдался этому чудному видению.
Любить -- это сознавать, что живешь, и Мануэль полюбил со всей страстью своего пылкого молодого сердца Находилась ли она вблизи или где-нибудь вдалеке, -- ее образ одинаково носился перед его глазами. Каждый вечер, тихо взобравшись по решетке сада на ее балкон, он оставлял там букет только что сорванных цветов и так же бесшумно удалялся из сада.
Вот и все. Тем не менее он был счастлив, счастлив таинственностью, волнением первой чистой любви, хотя не знал даже имени своего божества.
В этом сладком сознании не сама любимая особа занимает первое место в нашем сердце, а любовь с ее приятной неизвестностью и всей неизъяснимой прелестью массы незначительных мелочей.
Теперь, когда Мануэль мог рассуждать, когда он составлял нечто, его неясные чувства приняли более определенные формы Его любовь не была уже несбыточной мечтой. Теперь уже никто не мог разлучить его с его божеством.
Таковы были мысли, волновавшие его в тот момент, когда граф заглянул в комнату сквозь свое потайное отверстие.
Взгляд Роланда встретил фигуру Мануэля. Но, очевидно, молодой человек был не один, так как он в большом волнении говорил с кем-то Роланд окинул любопытным взором всю комнату и в углу заметил Сирано, сидевшего в высоком мягком кресле и гревшего свои длинные ноги у камина. Граф весь превратился в слух, боясь проронить хоть одно слово из разговора молодых людей.
-- Итак, дорогой Людовик, ты доволен своим братом? -- спросил Сирано своим зычным голосом.
-- О, конечно! Он так добр ко мне!
-- Ну, это в порядке вещей, а скажи...
-- Что?
-- Касался ли он главного вопроса?
-- Какого?
-- Ну денежного.
-- Нет, ни я, ни он не возбуждали еще этого вопроса.
-- Эта деликатность делает тебе честь, но, во всяком случае, тебе придется возбудить его.
-- Зачем? Брат так гостеприимен, так предупредителен, что большего мне и не надо.
-- О поэты! Как мало требуете вы от жизни! Но, к счастью, я еще здесь!
-- Что ты предполагаешь сделать?
-- Я хочу обеспечить твое будущее, чтобы ты был здесь не гостем, а равноправным хозяином, и для этого...
-- Что для этого?
-- Я думаю воспользоваться завещанием твоего отца.
-- Прошу тебя, не задевай самолюбия Роланда!
-- Успокойся, я говорю о дальнейшем. Месяц-другой мы предоставим дело твоему брату, ну а затем... посмотрим.
-- Ну вот и прекрасно, не будем возбуждать этого скучного вопроса. Обождем; притом у меня есть заботы поважнее.
-- Заботы поважнее, какие?
-- Савиньян, ты разве забыл о моей любви? -- спросил Мануэль, тяжело вздыхая.
-- О, черт возьми, вот они, тайные страдания! -- с гримасой проговорил поэт. -- Да ведь ты сам знаешь, дитя мое, что твой брат уже предупредил тебя!
Роланд весь насторожился, так как друзья, будто зная об его присутствии, заговорили тише.
-- Брат! Скажи, разве он любит ее по-настоящему? Не брак ли это по рассудку?
-- Ну он-то ее, кажется, любит. Но любит ли она его, это вопрос. И кажется мне, что -- нет.
-- Значит?
-- Значит, тут вся суть в том, чтобы сдержать данное слово, и, во всяком случае, это не дает тебе права подкладывать брату свинью!
-- Да, ты прав Я обречен на молчание, -- сказал Мануэль, грустно опуская голову -- Ну а если бы...
-- Что? Договаривай!
-- Если бы Жильберта сама..
-- Самонадеянный! Так ты тоже подметил, что она любит тебя?
-- Нет, но скажи, разве при виде гибели самого дорогого, о чем смеешь лишь мечтать, нельзя хоть на мгновение утешать себя возможностью надежды?
-- Конечно. Утешай себя, сколько твоей душе угодно, а пока слушай: в скором времени ты увидишься с Жильбертой, так как ни я, ни Роланд не можем закрыть двери замка де Фавентин перед Людовиком де Лембра, как раньше могли запретить туда вход бродяге Мануэлю.
-- Ну?
-- Скажи, что ты будешь делать при встрече с ней?
-- Видеться с ней говорить, не оскорбляя ее своим присутствием!. Я не думал еще о возможности этого счастья! -- ответил Мануэль в сильном волнении.
-- Ну так надо подумать!
-- Вот что, Сирано, -- заговорил Мануэль решительно после некоторого молчания. -- Говори, что хочешь, называй меня неблагодарным, бесчестным, подлецом даже, но если я увижу ее, если заговорю с ней, то первое слово, первый взгляд будет посвящен любви; я это чувствую и не в силах буду скрыть свою любовь. Ты видишь, я совершенно дикий, новый наряд не изменил меня. Я не могу противостоять велениям своего сердца, которое приказывает идти и пасть к ее ногам. Если я не в состоянии буду побороть себя и обману доверие брата, я пойду к нему и скажу "Брат, гони меня, забудь меня, верни мне мои лохмотья, но не требуй от меня отречения от этой любви!"
-- Ну а потом? -- спросил Сирано, нисколько не смущаясь страстной речью Мануэля.
-- Потом? Да разве у меня не остается моего имени?
-- Не особенное богатство!
-- Но оно даст мне возможность стать в ряды войска нашего короля Отвага и старание помогут добиться многого!
-- Ну, мой друг, офицерская форма вместе с дворянством приносит чертовски мало дохода, а герб замка Фавентин давно уже просит позолоты!
Мануэль не слушал и весь погрузился в свои новые мечты.
-- Поздно уже, -- проговорил Сирано, вставая. -- Ты еще обдумаешь все это, а лучше и благоразумнее -- забыть!
-- Нет, я не могу этого забыть!
-- Ну, будь что будет, во всяком случае можешь вполне рассчитывать на меня, -- прибавил Сирано, пристегивая шпагу.
"Кажется, я достаточно узнал! Тут, как видно, нужна не глухая борьба, а решительный и скорый удар", -- бормотал Роланд, возвращаясь к себе в комнату.
Придя к заключению, граф позвонил. Явился лакей. С первого взгляда можно было безошибочно судить, что он не принадлежал к разряду обыкновенных слуг. Его темно-красное фамильярно улыбавшееся лицо изобличало в нем отъявленного негодяя, давно уже забывшего о существовании каких бы то ни было понятий о честности и долге.
Он молча остановился перед своим господином в ожидании приказаний.
-- Ринальдо, хорошо ли ты помнишь то, что я тебе сказал вчера вечером?
-- Если память мне не изменяет, вы изволили говорить о возвращении вашего брата и о вытекающих из этого неприятностях.
-- Кроме того, я еще говорил, что ты будешь мне нужен.
-- К вашим услугам! -- с оттенком гордости ответил слуга.
-- Через неделю, -- проговорил Роланд, -- здесь не будет другого хозяина, кроме меня!
-- Так скоро? Ведь мы, кажется, предполагали, что это будет гораздо позже.
-- Я раздумал, -- сухо проговорил Роланд.
-- Стало быть, теперь лишь надо обдумать благородный способ?
-- Да!
-- Можно произвести быстрое исчезновение.
-- Нет, не надо проливать кровь, по крайней мере теперь, -- добавил поспешно граф.
-- В таком случае уничтожение доказательств?
-- Да, это ничего себе.
-- Затем свидетельские показания я могу тоже добыть, у меня найдутся два-три молодца...
-- Об этом мы еще подумаем; теперь же ты проводишь меня. Первым долгом необходимо заручиться поддержкой того, кто владеет документом относительно происхождения Мануэля. А уж что касается Сирано, благодаря которому мне приходится теперь расхлебывать всю эту кашу, так я расквитаюсь с ним впоследствии!
-- Куда же мы теперь идем?
-- К "Дому Циклопа".
Несмотря на поздний час, Ринальдо и Роланд, прекрасно вооруженные, благополучно прибыли в квартиру Бен-Жоеля.
При виде гостей цыган приятно улыбнулся.
-- Я вас ждал! -- проговорил он, широко растворяя дверь.
-- Ты ждал меня? Почему?
-- Почему? Очень ясно, я кое-что заметил, потом после некоторого размышления пришел к этому заключению и, как видите, не ошибся, -- ответил тот с наглой улыбкой.
После этого, запершись в комнате Зиллы, они принялись о чем-то таинственно совещаться, и когда наконец граф вышел из "Дома Циклопа", на небе уже загоралась заря.