300.
Первый голосъ, раздавшійся съ галлереи, былъ голосъ одного изъ нашихъ знакомцевъ -- голосъ Аттиліо. Двадцатилѣтній Аттиліо, за смѣлость, и отвагу, былъ избранъ товарищами единогласно въ капитаны: таково обаяніе мужества и добродѣтели -- и скажемъ еще -- красоты и крѣпости тѣла! И Аттиліо заслуживалъ довѣріе товарищей: тѣлесная красота его соединялась съ подобіемъ и сердцемъ льва.
Оглянувъ все собраніе и увѣрившись, что всѣ имѣли чорныя ленты на лѣвой рукѣ (знакъ борьбы противъ угнетенія, знакъ не снимающійся до окончательнаго избавленія Рима,-- отличительный знакъ "трехсотъ"), Аттиліо заговорилъ такъ:
"Братья! Уже минулъ срокъ, къ которому пришлая солдатчина, послѣдняя поддержка папства, должна была, въ силу конвенціи, очистить нашу землю. Давно прошелъ срокъ этотъ... Теперь очередь за нами. Восемьнадцать лѣтъ мы терпѣли двойное иго, равно ненавистное, иго чужеземцовъ и патеровъ, и въ эти послѣдніе годы, готовые поднять знамя возстанія, мы были постоянно удерживаемы тою сектой гермафродитовъ, которая зовется умѣренными, и умѣренность которой не что иное, какъ противодѣйствіе дѣлу, дѣлу добра. Это секта алчная и прожорливая -- прожорливая, какъ патеры -- готовая вѣчно пресмыкаться передъ иностранцемъ, торгашествовать національною честью, обогащаться на счетъ государственной казны и влечь насъ къ неминуемой гибели... Извнѣ друзья наши готовы: они упрекаютъ насъ за бездѣйствіе; войско за насъ; оружіе, для раздачи народу, уже подвезено и припрятано въ надежномъ мѣстѣ; припасовъ у насъ больше, чѣмъ нужно... Для чего же откладывать еще? какого еще новаго случая ждать? Да будетъ же нашимъ крикомъ: all'armi!
"All'armi! all'armi!" было откликомъ трехсотъ голосовъ.
Жилище безмолвія, гдѣ, можетъ статься, бродитъ еще по ночамъ духъ исчезнувшихъ героевъ, раздумывая о рабствѣ націй, огласилось крикомъ, и эхо подхватило и разнесло его между вѣковыми стѣнами необъятной развалины.
Ихъ было 300! Триста, какъ товарищей Леонида, какъ спутниковъ древнихъ Фабіевъ, и были они молоды, и не уступили бы своего назначенія -- назначенія освободителей, назначенія мучениковъ -- за всю вселенную.
"Да благословитъ насъ Богъ, началъ снова Аттиліо: -- да благословитъ насъ на святое дѣло. Счастливы мы, которыхъ судьба связана съ возрожденіемъ античной столицы міра, послѣ столькихъ вѣковъ рабства и поповскихъ злодѣйствъ... Борьба, которую мы начинаемъ,-- святая борьба, и не одна Италія, но цѣлый міръ будетъ признателенъ намъ за избавленіе отъ владычества этой ползающей расы гадинъ -- пѣны ада -- проповѣдующей смиреніе, самоуничиженіе и лицемѣріе. Знайте, что братство только тамъ возможно, гдѣ не владычествуетъ патеръ..."
Такъ текла пламенная рѣчь Аттиліо, когда неожиданный свѣтъ, словно бы тысячью волшебныхъ огней озарилъ внезапно огромный остовъ Колизея,-- и за мгновеннымъ свѣтомъ опять нахлынула темнота чернѣе прежней, и ужасный ударъ потрясъ до основанія всю руину.
Не поблѣднѣли передъ нимъ заговорщики, готовые встрѣтить смерть, гдѣ бы она ни случилась; замолкъ ударъ -- и каждый протянулъ руку, чтобъ ощупать лезвіе за пазухой: почти вслѣдъ за нимъ, послышался внизу отчаянный крикъ -- и черезъ минуту растерзанная женщина, внѣ себя, вбѣжала въ кружокъ заговорщиковъ.
Сильвіо первой узналъ ее.
-- Бѣдная Камилла! воскликнулъ молодой сигнальщикъ:-- бѣдная душа! До какого положенія довели ее эти изверги, для которыхъ адъ одинъ долженъ бы служить пристанищемъ.
Вслѣдъ за молодой женщиной, подошли къ кружку и нѣкоторые изъ караульщиковъ, стоявшихъ-снаружи, и разсказали, какъ эта женщина, благодаря блеску молніи, ихъ замѣтила, какъ бросилась къ галлереѣ, и не было никакой возможности ее удержать.
"При видѣ женщины -- доложили караульщики -- мы полагали поступить согласно вашему желанію, не употребляя противъ нея оружія; иначе-же, не было силы не допустить ее".
Камилла между тѣмъ, успокоенная Сильвіемъ, подняла машинально на него глаза; но, оглянувъ его, издала крикъ ужаса, упала ничкомъ на-земь и такъ скорбно зарыдала, что растрогались бы камни.