Отшельникъ.
Было одно изъ тѣхъ утръ, въ которыя человѣкъ невольно забываетъ всѣ скорби и бѣдствія жизни для того, чтобы всецѣло предаваться восхищенію красотами природы.
Веселая, ранняя заря расцвѣтила все небо свѣтлыми красками. Звѣзды, незадолго до того мелькавшія въ вышинѣ, блѣднѣли таяли въ лучахъ яркаго сіянія восходившаго свѣтила, благодѣтельствующаго всему существующему. Легкій вѣтерокъ едва рябилъ поверхность Средиземнаго моря. Было свѣтло и радостно; дышалось необыкновенно легко.
"Клелія", подгоняемая незначительнымъ вѣтромъ съ востока, шла, граціозно покачиваясь, къ островку и съ палубы ея уже было видно, какъ этотъ островокъ массой пепельнаго цвѣта подымался изъ морской синевы.
Переходъ "Клеліи", вышедшей наканунѣ изъ порта Лонгоне, былъ спокойный и счастливый, чему, конечно, особенно радовались его римскіе пассажиры, невошедшіе еще особенно во вкусъ морскихъ удовольствій. Скоро яхта была замѣчена жителями острова, съ сѣверной его части.
Джулія уже не впервые посѣщала уединенный островъ, и каждый разъ прибытіе ея яхты было настоящимъ праздникомъ для его обитателей. Новость о приближеніи яхты быстро разнеслась по всему острову, и чуть не всѣ жители, дѣти, женщины и старики высыпали на прибрежье къ гавани, чтобы встрѣтить гостей. Отшельникъ тоже послѣдовалъ за другими, хотя ему, въ его годы и при его немощахъ, было и нелегко угоняться за молодежью.
Путниковъ встрѣтили съ громкимъ привѣтомъ. Джулія рекомендовала отшельнику своихъ римскихъ друзей, и онъ пригласилъ все общество въ свое жилище.
Едва гости успѣли нѣсколько оглядѣться, отшельникъ обратился къ Джуліи съ вопросомъ:
-- Ну, какія новости привезли вы къ намъ изъ Рима? Освободился ли онъ отъ чужеземныхъ войскъ? Уменьшилось ли хотя сколько-нибудь угнетеніе народа патерами?
-- Увы! вздохнула Джулія: -- бѣдствія народа еще не кончились, и Богъ знаетъ, когда еще суждено имъ окончиться; иноземныя войска, правда, отозваны, но замѣнены тотчасъ же другими, и правительство вашей родины продолжаетъ подчинять римскихъ солдатъ иноземнымъ, для того, чтобы гнетъ папскаго господства неослабно поддерживался.
Потомъ, остановившись на нѣсколько мгновеній и какъ бы собираясь сказать нѣчто очень горькое, Джулія продолжала:
-- Хотя я и англичанка по происхожденію, но сердце мое принадлежитъ Италіи. Поэтому, вы поймете хорошо, какъ тяжело и стыдно мнѣ высказать вамъ послѣднюю новость: Римъ никогда не будетъ столицей Италіи! Правительство отрекается отъ мысли его пріобрѣтенія, и это позорное рѣшеніе, прихоть Наполеона -- освящено парламентомъ!
Отшельникъ съ тяжелымъ недоумѣніемъ взглянулъ на Джулію.
-- Какъ! вскричалъ онъ послѣ недолгаго раздумья: -- неужели же это правда? О, позоръ всему нашему времени! О, страшное и невѣроятное безстыдство! И такъ, Италія, нѣкогда столь славная и великая, навсегда опозорена! Страна, считавшаяся нѣкогда садомъ, обратилась въ помойную яму!... Вы легко поймете, Джулія, что народъ обезсиленный, становится уже народомъ мертвымъ... Я вижу, что ничего, кромѣ отчаянія въ будущности такого народа, не остается.
И старикъ, вынесшій столько походовъ и войнъ, ради народнаго дѣла, вытеръ слезу, невольно катившуюся изъ глазъ на его морщинистое лицо.