Сирота.
Когда Сильвіо, со слезами въ душѣ, велъ бѣдную Камиллу изъ Колизея въ домъ Марчелло, онъ во всю дорогу не могъ проговорить ни одного слова.
Сильвіо имѣлъ добрѣйшее сердце; онъ зналъ, что общество, снисходительное ко всѣмъ родамъ разврата, подъ однимъ лишь условіемъ соблюденія наружныхъ приличій, неумолимо въ паденію дѣвушки, хотя бы пала она жертвой западни, либо насилія. Онъ зналъ, что, благодаря этому предразсудку, порочность разгуливаетъ съ поднятою головой, а неопытность, предательски обманутая, презирается,-- и въ глубинѣ сердца порицалъ эту вопіющую несправедливость.
Онъ, такъ много любившій свою Камиллу, онъ, нашедшій ее такою несчастливою -- могъ ли онъ не сжалиться надъ ея судьбою?
Онъ велъ ее подъ руку, и она едва осмѣливалась время отъ времени поднимать застѣнчиво-покорные взоры на своего провожатаго. Такимъ образомъ шли они къ отцовскому дому, въ которомъ Сильвіо не бывалъ со времени исчезновенія Камиллы,-- шли молчаливые.
Какое-то мучительное предчувствіе наполняло душу обоихъ, но ночная темнота скрывала на ихъ лицахъ выраженіе тоски, отчаянія, печали, которыя чередовались у насъ въ мысли.
Къ дому Марчелло вела тропинка, уходившая шаговъ на пятьсотъ въ сторону отъ большой дороги. Едва свернули они на нее, лай собаки вдругъ пробудилъ Камиллу отъ летаргіи, и словно снова обратилъ ее къ жизни.
-- Это Фидо! Фидо! воскликнула-было она съ веселостію, которой не знала уже столько мѣсяцевъ, но въ тотъ же мигъ, какъ лучъ памяти озарилъ ея разсудокъ, ей вспомнилось и ея униженіе: она оторвалась отъ руки Сильвіо, вперилась въ него глазами, и замерла, удивленная и неподвижная, словно статуя.
Сильвіо, понявшій все,-- какъ будто онъ читалъ въ ея душѣ, и опасавшійся усиленія помѣшательства, заботливо приблизился къ ней.
-- Пойдемъ, Камилла, сказалъ онъ: -- это вашъ Фидо тебя заслышалъ, и, вѣроятно, узналъ...
Онъ не окончилъ еще послѣднихъ словъ, какъ показался косматый песъ, двигавшійся сначала нерѣшительно, но потомъ со всѣхъ ногъ кинувшійся къ своей хозяйкѣ. Онъ сталъ прыгать, визжать и лаять и вообще выказывать такіе знаки привязанности къ своей госпожѣ, что могъ бы хоть кого тронуть.
Камилла автоматически наклонилась погладить животное, и вдругъ залилась обильными слезами. Усталость и страданія сломили это нѣжное и несчастливое созданіе. Опустясь на земь, она, казалось, была не въ состояніи подняться; Сильвіо прикрылъ ее своимъ плащомъ отъ предутренняго холода, а самъ, между тѣмъ, пошелъ на развѣдку.
Лай Фидо долженъ былъ разбудить всѣхъ въ домѣ, и точно, едва подошелъ къ нему Сильвіо, на порогѣ появился мальчикъ, лѣтъ около 12-ти. Сильвіо его окликнулъ.
-- Марчеллино!
Мальчикъ сначала подозрительно взглянулъ на такого ранняго посѣтителя, но тотчасъ же узнавъ знакомый голосъ, выбѣжалъ на встрѣчу Сильвіо, и прыгнулъ ему на шею.
-- Гдѣ твой отецъ? спросилъ охотникъ, ласково поздоровавшись съ мальчикомъ.
Тотъ молчалъ.
-- Гдѣ Марчелло? повторилъ онъ.
Ребенокъ горько заплакалъ и прошепталъ:
-- Умеръ!
Сильвіо присѣлъ на ступеньку порога; онъ не проговорилъ ни слова, но чувствовалъ, что и его, какъ Камиллу, задушатъ слезы...
"Боже праведный", подумалъ онъ: "и ты допускаешь, чтобы, для удовлетворенія причудамъ сластолюбца, столько честныхъ людей гибло и умирало!"...
Онъ провелъ рукой по лицу.
"...Еслибы часъ мщенія не былъ близокъ, еслибы я не надѣялся скоро увидѣть свой ножъ купающимся въ крови чудовищъ,-- кажется, сейчасъ же всадилъ бы его себѣ въ грудь, чтобъ не видать больше ни одного дня униженія и бѣдствій бѣднаго моего отечества!"...
Между тѣмъ, Камилла, подъ освѣжающимъ вѣяніемъ молодаго утра, изнеможенная напряженіемъ ума и тѣла, отъ изумленія и безчувственности, перешла къ сну, успокоительному и подкрѣпляющему. Когда Сильвіо и Марчеллино, подойдя, увидѣли, что она спала, первый прошепталъ:
-- Не станемъ ее будить на новое горе! Будетъ ей еще довольно времени вдоволь наплакаться и настрадаться.