Правосудіе.
Правосудіе -- великое слово, но какъ оно поругано, какъ осмѣяно на землѣ сильными міра! Христосъ былъ распятъ на крестѣ во имя человѣческаго правосудія. Галилея въ видахъ правосудія подвергали пыткѣ. А тѣ порядки и законы, которыми управляются еще столько странъ! -- современнаго Вавилона -- цивилизованной Европы, развѣ они не составляютъ олицетворенія правосудія?
Европа! Страна, гдѣ работающій голоденъ и рискуетъ погибнуть голодной смертью, гдѣ тунеядцы благоденствуютъ, утопая въ порокахъ и роскоши, гдѣ только немногія семьи участвуютъ въ управленіи націями, гдѣ поддерживаются постоянныя войны и раздоры подъ прикрытіемъ безпрестанно произносимыхъ громкихъ словъ: патріотизмъ, законность, честь знамени, военная слава, гдѣ половина населенія составляетъ рабовъ, а другая половина исправляетъ правосудіе, наказывая и истязая рабовъ, если они осмѣливаются заявлять свое недовольство жалобами!..
Однообразный ходъ законнаго правосудія нарушаетъ только изрѣдка какой-нибудь частный случай, когда кинжалъ или карабинъ самовольно берутъ на себя роль капризныхъ исполнителей правосудія. И тогда повсюду поднимается шумъ и гвалтъ, какому-нибудь Орсини тотчасъ же отрубаютъ голову, а Наполеонъ III, за то, конечно, что онъ во всю свою жизнь не пролилъ ни капли человѣческой крови (ни въ Парижѣ, ни въ Римѣ, ни въ Мексикѣ!), повсюду превозносится и прославляется за свое великодушіе.
Но... пробьетъ и для Франціи часъ настоящаго правосудія. Тогда встрепенутся всѣ тѣ шакалы, которые живутъ достояніемъ бѣдняковъ, и тѣ, которые способствуютъ развращенію націи изъ двадцати-пяти милліоновъ людей.
Прокопіо и Игнаціо, преступныя дѣйствія которыхъ намъ уже извѣстны, также были близки отъ исполненія надъ ними правосудія. Въ то время, когда они приготовлялись къ новому преступленію, въ палаццо Корсини, подлѣ этого дворца уже имѣлись наготовѣ Аттиліо, Муціо, Сильвіо и человѣкъ двадцать ихъ товарищей изъ трехсотъ, чтобы сдѣлаться исполнителями правосудія, хотя и разбойническимъ способомъ.
Это гордые сыны Рима понимали и чувствовали, что для раба не существуетъ нигдѣ опасности, что всякое предпріятіе для него удобоисполнимо, такъ-какъ все, что онъ можетъ при этомъ потерять -- только жизнь; на жизнь же смотритъ онъ, какъ на предметъ, не имѣющій никакой цѣны. Такою сдѣлали ему жизнь тираны!
Поэтому три наши героя совершенно спокойны, какъ бы въ ожиданіи праздника. Дыханіе ихъ ровно; если сердце ихъ и бьется ускоренно, то только отъ надежды, что скоро должна наступить минута отмщенья. Въ ожиданіи, когда пробьетъ десять часовъ, они прохаживаются по Лонгарѣ, но прохаживаются не вмѣстѣ, а въ разбродъ, такъ-какъ папскимъ правительствомъ строго запрещены на улицахъ всякія сборища.
За то они соединятся... за дѣломъ.
Въ палаццо все устроилось по мысли Прокопіо. Подъ предлогомъ допроса -- три женщины разлучены. Клелія -- одна. Клелія безпокойна... она предчувствуетъ что-то недоброе... и вотъ она выйимаетъ изъ своей косы небольшой кинжалъ, какой обыкновенно носятъ при себѣ римлянки, осматриваетъ его, пробуетъ его остріе и какъ вѣрнаго друга прячетъ къ себѣ на грудь подъ складки своего платья.
Послѣ девяти часовъ, прелатъ надѣваетъ свои лучшія, и, по его мнѣнію, наиболѣе украшающія его одежды и собирается на "осаду крѣпости", какъ онъ обыкновенно называетъ свои нечистыя и насильственныя интриги. Онъ тихо открываетъ дверь комнаты, гдѣ находится Клелія, и мягкимъ, сладенькимъ голосомъ говоритъ ей: "добрый вечеръ".
Клелія чуть не съ презрѣніемъ отдаетъ ему такое же привѣтствіе.
-- Вы меня извините, обращается онъ въ ней съ ласковымъ полушопотомъ: -- что васъ такъ долго продержали въ этой комнатѣ, но это произошло оттого, продолжаетъ онъ уже совсѣмъ медовымъ голосомъ:-- что я самъ хотѣлъ видѣть васъ передъ вашимъ уходомъ и сообщить вамъ, что я нашелъ возможнымъ закрыть глаза на преступное бѣгство отца вашего и оставить его безъ преслѣдованія. Кромѣ того я хотѣлъ бы, продолжаетъ волкъ: -- чтобы вы узнали, что я вижу васъ уже не въ первый разъ, и что съ тѣхъ поръ, какъ я васъ увидѣлъ, я сгараю къ вамъ самою чистою, пламенною любовью...
Говоря это, лукавый прелатъ, производя легкій шумъ своею шелковою сутаной, шагъ за шагомъ приближается въ Клеліи, но въ дѣвушкѣ уже промелькнула мысль о необходимости своей защиты, и вотъ она ловкимъ прыжкомъ становится за большой столъ, загораживается имъ отъ прелата и дѣлается для него совершенно недоступною, даже еслибы онъ могъ быть на столько же легокъ и ловокъ, какъ она.
Тогда прелатъ обращается къ мольбамъ и лести, на какую онъ только способенъ; онъ проситъ и умоляетъ дѣвушку не препятствовать его страсти и раздѣлить съ нимъ его чувство. Но дѣвушка съ каждымъ его словомъ отвѣчаетъ ему все съ большею и большею гордостью. Тогда онъ начинаетъ сердиться, и выходитъ изъ себя отъ мысли, что ему приходится терять столько времени понапрасну. Гнѣвъ его все растетъ, и вотъ онъ, послушный уже одному голосу страсти, дѣлаетъ условный знакъ, и на помогу къ нему являются донъ-Игнаціо и Джіани.
Испуганная необходимостью борьбы противъ трехъ, Клелія съ рѣшительностью вынимаетъ кинжалъ: "Подступитесь только", говорить она съ твердостью, "и я вонжу кинжалъ этотъ въ свое сердце!" Но, дѣвушкѣ врядъ ли удастся исполнить эту свою угрозу. Старикъ, ограбившій Муціо въ младенчествѣ, уже успѣлъ подкрасться въ ней и схватить своею костлявой рукой ее за правую руку, сжавъ ее какъ бы желѣзными клещами. Джіани точно также подступился съ лѣвой стороны. Имъ нужно укротить дѣвушку, обезоруживъ ее.
Но это дѣло нелегкое. Клелія отбивается съ такою силою гнѣва, что оба злодѣя изнемогаютъ. Руки ихъ переранены и изъ нихъ льется кровь. Тогда массивный Прокопіо видитъ, что безъ его личнаго вмѣшательства они ни до чего не достигнутъ. Онъ приближается, и они втроемъ успѣваютъ побѣдить свою жертву. Обезсиленная борьбой, съ разметавшимися волосами, она почти безъ чувствъ. Трое достойныхъ бойцовъ берутъ ее на руки и относятъ въ альковъ, примыкающій въ комнатѣ. Альковъ этотъ -- заповѣдная арена великихъ подвиговъ прелата.
Читавшіе исторію папъ, конечно, не станутъ удивляться только-что описанной мною сценѣ. Чего нельзя ожидать отъ патеровъ послѣ классической продѣлки одного изъ Фарнезе -- сына папы, съ епископомъ финскимъ? Почему подчиненные донъ-Прокопіо отказались бы ему помогать въ истязаніяхъ несчастной дѣвушки, если это могло доставить ему удовольствіе? Ихъ повиновеніе не останавливается ни передъ какими щекотливыми соображеніями.
Въ эту самую минуту, однакожь, когда дѣвушку несли, извнѣ послышался необычайный шумъ. Дверь въ сосѣднюю комнату отворилась съ громовымъ звукомъ и посреди комнаты внезапно появились два человѣка, отчаянный видъ которыхъ могъ бы привесть въ содроганіе самаго сатану. Это были наши друзья -- Аттиліо и Муціо. Но какъ они измѣнились отъ негодованія! Черты лица ихъ были искажены, и подъ вліяніемъ энтузіазма, создающаго героевъ, который одушевлялъ ихъ, они казались даже выше своего роста.
Аттиліо прежде всего и внѣ себя, отъ избытка чувствъ, бросился въ своей возлюбленной дѣвушкѣ. Злодѣи могли воспользоваться этой минутой, чтобы бѣжать, такъ-какъ ихъ сдерживалъ всѣхъ троихъ своимъ холоднымъ и торжественнымъ взоромъ одинъ только Муціо, еслибы Сильвіо не успѣлъ тотчасъ же явиться къ нему на выручку. При входѣ его Муціо указалъ ему на дверь съ грозными словами: "Присмотри, чтобы никто отсюда не вышелъ".
Тогда Муціо, вынувъ изъ кармана пистолетъ, приказалъ, подъ опасеніемъ смерти, всѣмъ троимъ соумышленникамъ не двигаться и перевязалъ ихъ съ руками назадъ, поочередно, крѣпкою веревкою. Честь быть связаннымъ послѣ всѣхъ выпала на долю монсиньора, и связанъ онъ былъ такъ крѣпко, что кости его захрустѣли. При этомъ звукѣ злая улыбка осѣнила красивое лицо нищаго.
Донъ-Игнаціо охалъ и ахалъ, пока его связывали. "Что же ты не охалъ", насмѣшливо спрашивалъ его Муціо, "въ ту ночь, когда грабилъ сироту-ребенка? Почему не охалъ, сводничая молодыхъ дѣвушекъ своему развратному кардиналу?"
Не желая возбуждать въ читателяхъ чувства омерзенія, я опускаю всѣ мольбы, и просьбы и клятвы трехъ несчастныхъ о сохраненіи имъ жизни. Всѣ эти мольбы были, конечно, тщетны. Обиды, нанесенныя ими нашимъ героямъ, были слишкомъ кровными обидами; Клелія, Камилла, Манліо -- три ихъ жертвы требовали за себя отмщенія. Казнить ихъ было необходимо во имя будущей свободы Рима.
И вотъ они всѣ трое -- съ связанными руками, были повѣшены одинъ вслѣдъ за другимъ за окномъ, на высотѣ третьяго этажа.
Съ наступленіемъ утра -- на такое зрѣлище собралась громадная толпа.
"Такъ имъ и надобно", слышалось тамъ и сямъ. "Эти висѣльники изъ той породы, которая вотъ уже пятнадцать столѣтій сряду, помощью лжи, развращенія, обмана, плутовства, превратила Римъ, нѣкогда великую метрополію міра -- въ грязную и вонючую клоаку всяческихъ преступленій и нечистотъ".