Пустыня.
Пора, однакоже, намъ вернуться отъ Клеліи-Яхты къ Клеліи настоящей. Ораціо, какъ это было условлено, ровно въ полночь, зажегъ костеръ, и довольно долго съ безпокойствомъ всматривался въ мракъ моря, прислушиваясь, не приближается ли шлюпка, долженствовавшая принять нашихъ путницъ для доставленія ихъ на яхту. Но поднимавшійся ураганъ и сильное волненіе моря убѣдили его очень скоро, что въ такую ночь ожидать возможности попасть на яхту -- было бы однимъ безуміемъ.
Кромѣ того, не будучи морякомъ, Ораціо еще до наступленія теплоты видѣлъ по эволюціямъ яхты, съ которой онъ не спускалъ, пока было можно, глазъ, что она, повидимому, вовсе не разсчитывала идти въ прибрежью, и съ усиленіемъ урагана онъ сталъ внутренно опасаться, чтобы судно не погибло.
Поэтому онъ рѣшился прежде всего сыскать какой-нибудь пріютъ на ночь для порученныхъ его охранѣ женщинъ, что скоро и отыскалъ въ развалинахъ старой башни {Почти по всѣмъ берегахъ Средиземнаго моря находятся развалины сторожевыхъ башенъ, служившихъ во времена морскихъ разбоевъ для наблюденія за появленіемъ пиратовъ. Прим. авт. }. Потомъ онъ сталъ ходить вдоль прибрежья, съ цѣлью подать помощь, если это понадобится, кому либо изъ подвергнувшихся крушенію. Съ трудомъ протирая глаза, которые залѣпляли ему брызги съ моря и крупныя капли дождя, мочившаго его безъ милосердія, онъ замѣтилъ, что какъ будто на бѣломъ гребнѣ одной изъ поднявшихся волнъ лежало что-то черное. Это заставило Ораціо подойти поближе къ морю, и вскорѣ онъ разглядѣлъ почти у берега человѣка, лежавшаго почти безъ движенія.
Это былъ бѣдный Джонъ, который боролся со смертью послѣ продолжительной и тяжкой борьбы съ волнами. Ораціо приблизился къ нему, насколько могъ, и вынесъ его на себѣ на берегъ, а потомъ отнесъ и въ башню, гдѣ Клелія и Сильвія хлопотали о поддержкѣ огня, который въ подобную ночь бываетъ обыкновенно такъ дорогъ людямъ.
Джону было не болѣе одиннадцати или двѣнадцати лѣтъ, но онъ былъ хорошо сложенъ и силенъ, какъ большая часть англійскихъ дѣтей-моряковъ. Наши женщины приняли его съ распростертыми объятіями, и ему тотчасъ же подали всевозможную помощь: раздѣли, высушили, одѣли въ сухое платье. Не доставало только грогу, но и этой бѣдѣ помогъ Ораціо: при немъ оказалась фляга орвіетскаго вина, купленнаго имъ на дорогу дамамъ. Джонъ выпилъ вина, и часа черезъ два, въ сухомъ платьѣ, передъ огнемъ и въ такомъ пріятномъ обществѣ, совершенно забылъ и яхту, и бурю, и цѣлый свѣтъ, и, опершись головой о скалу, захрапѣлъ такъ, какъ будто покоился гдѣ-нибудь у себя дома, на мягкомъ пуховикѣ.
Ораціо, нѣсколько передохнувъ, снова отправился на поиски на прибрежье, со страхомъ и надеждою встрѣтить какого-нибудь несчастнаго и еще кому-нибудь принести помощь. Но такъ-какъ послѣ продолжительныхъ поисковъ онъ ничего не нашелъ, то вернулся, почувствовавъ также необходимость обсушиться у огня.
Клелія, утомленная происшествіями дня, спала глубокимъ сномъ, положивъ голову свою на колѣна матери. Молодость и утомленіе убаюкали ее сразу.
Но Сильвія не спала, а только дремала. Множество впечатлѣній, испытанныхъ ею за эти дни, произвели у ней безсонницу. Кромѣ того, она опасалась заснуть, и даже почти боялась пошевельнуться, чтобы не разбудить своей дорогой Клеліи. Вмѣстѣ съ тѣмъ, безпокойство о судьбѣ Манліо въ такую непогоду не оставляло ее. "Что-то съ нимъ, бѣднымъ, теперь дѣлается?" думала она, и для очищенія совѣсти прибавляла: "а также и съ Авреліей?"...
Ораціо и не думалъ даже о снѣ; онъ зналъ, что папская стража порта д'Анцо слишкомъ близка, чтобы можно было думать объ отдыхѣ. Онъ сидѣлъ на камнѣ передъ огнемъ, и время отъ времени подкидывалъ въ пламя сухіе сучья.
Онъ былъ безъ плаща, такъ-какъ отдалъ его женщинамъ вмѣсто покрывала. За поясомъ его висѣли патронташъ, два револьвера и кинжалъ съ широкимъ лезвіемъ, могшій служить въ то же время охотничьимъ ножомъ.
Садясь къ огню, чтобы обсушить свое промокшее платье, онъ положилъ осторожно возлѣ себя свой карабинъ, предварительно тщательно его осмотрѣвъ.
Одѣтъ онъ былъ въ черное бархатное платье, съ серебряными пуговицами; на ногахъ его были кожанные штиблеты, застегивавшіяся до колѣнъ. На шеѣ его былъ широко повязанъ красный, шелковый платокъ, съ большимъ узломъ на груди. Черная шляпа, почти калабрійской формы, надвинутая нѣсколько на правую сторону, покрывала его голову, напоминавшую Марса.
Когда время отъ времени разгоравшееся пламя освѣщало его мужественное лицо, любой художникъ могъ бы залюбоваться выраженіемъ этого лица, на которомъ можно было прочесть спокойное сознаніе силы и храбрость, доходящую до героизма.
Сама Сильвія не разъ во время своей дремоты невольно любовалась его фигурой, и въ эти минуты едва-ли не забывала даже о Манліо.
Пусть современные гермафродиты, преклоняющіеся передъ идоломъ папской власти, или умиляющіеся передъ чужеземцемъ-узурпаторомъ, удивляются, что я съ такою любовью останавливаюсь на описаніи разбойника, голова котораго оцѣнена папской полиціей. Мнѣ до нихъ нѣтъ никакого дѣла. Если желать искренно единства Италіи, быть всегда наготовѣ на борьбу съ неправдой и съ чужеземцами, значитъ, быть разбойникомъ, то мнѣ все равно, я и въ разбойникѣ признаю героя и такого человѣка, какого ищу. Вотъ итальянецъ, скажу я:-- какимъ онъ долженъ быть, какимъ представляется мнѣ въ мечтахъ моихъ, и какимъ навѣрно будетъ, когда Италіи удастся вырваться изъ когтей и вліянія послѣдователей Лойоллы!
-- Сеньора! сказалъ Ораціо, обращаясь къ Сильвіи, такимъ сладкимъ и почтительнымъ голосомъ, что заставилъ ее вздрогнуть: -- утро не должно насъ застать здѣсь, такъ-какъ мы здѣсь не внѣ опасности. Едва разсвѣтетъ и въ лѣсу можно будетъ распознавать тропинки, мы должны отсюда удалиться, чтобы не попасть въ руки нашихъ враговъ.
-- Но, вѣдь такимъ образомъ мы разойдемся еще болѣе съ Манліо, Авреліей и Джуліей, отвѣтила она грустно.
-- Что же дѣлать? отвѣчалъ Ораціо: -- объ нихъ намъ, по крайней мѣрѣ, нѣтъ основаній опасаться; они очевидно въ открытомъ морѣ, и будемъ надѣяться, не пострадали отъ бури. Во всякомъ случаѣ, прежде чѣмъ удалиться въ лѣсъ, мы осмотримъ на всякій случай все прибрежье, хотя, конечно, дай Богъ, чтобы мы тамъ съ ними не встрѣтились.
-- Боже мой! неужели же ихъ выкинуло на берегъ ураганомъ! вскричала Сильвія, обращая умоляющій взоръ къ небу.
Ораціо ничего не отвѣчалъ; онъ зналъ, что въ такую страшную бурю все могло случиться. При первомъ блескѣ разсвѣта, когда онъ нашелъ, что было уже настолько свѣтло, что женщины будутъ въ состояніи отличать дорогу, онъ поднялся, взялъ карабинъ и сказалъ Сильвіи: "теперь пора!"
Сильвія разбудила осторожно Клелію, Ораціо разбудилъ Джона, и черезъ нѣсколько минутъ всѣ они съ Ораціо впереди вышли изъ пещеры и направились къ сѣверу по краю болота, параллельно съ берегомъ.
Буря значительно стихла, но не настолько, чтобы не затруднять пути нашимъ друзьямъ. Дождь почти пересталъ, но брызги отъ разбивавшихся волнъ летѣли имъ прямо въ лицо, что причиняло имъ не мало безпокойства. Прежде поворота въ лѣсъ надобно было осмотрѣть прибрежье, и вотъ Ораціо, взявшись собою Джона, вскарабкался на довольно высокій песчаный холмъ и вперился своимъ быстрымъ взоромъ въ даль, достаточно уже освѣщенную восходившимъ солнцемъ. Къ счастію, нигдѣ по всему пустынному и печальному берегу, кромѣ пѣнившихся валовъ, не было замѣтно никакихъ слѣдовъ крушенія. Тогда Ораціо вернулся къ ожидавшимъ его за холмомъ женщинамъ и сказалъ: "Наши друзья внѣ опасности, теперь и намъ слѣдуетъ озаботиться о своемъ спасеніи", и съ этими словами повернулъ направо, по хорошо знакомой ему тропинкѣ, ведшей въ лѣсную чащу, куда все общество и послѣдовало за нимъ.