Бой между Мукденомъ и Ляояномъ.
Шахе, 25--27-го сентября.
Вчера, въ первый разъ послѣ перерыва болѣе мѣсяца, мы услыхали въ Мукденѣ опять пушечные выстрѣлы. Глухіе, еле доносимые вздохи.
Бой начался за рѣчкой Шелихе, въ восьми верстахъ къ сѣверу отъ Янтая. Бой шелъ съ 25-го, но исключительно ружейный, такъ какъ пушекъ у японцевъ еще не было. 25-го нашимъ лѣвымъ флангомъ, безъ боя занявшимъ укрѣпленныя позиціи у Баньяпудзы, выдвинуты авангарды далеко впередъ, а генералъ Ренненкампфъ даже перешелъ Тайцзы, верстъ на двадцать восточнѣе Бенсиху, мѣста перехода генерала Куроки.
Къ вечеру 26-го японская артиллерія прибыла, и ее такъ удачно поставили и такъ скоро нащупали японцы наши позиціи, что къ ночи мы должны были отступать за Шелихе назздъ. Сегодня, съ разсвѣтомъ, мы опять перешли Шелихе, и сейчасъ же послѣ перехода завязался снова бой.
Въ Мукденѣ выстрѣлы сегодня слышны уже гораздо отчетливѣе, а когда мы пріѣхали въ Шахе, то видны были и разрывающіяся шрапнели.
Пріѣхавшій подъ вечеръ поѣздъ съ юга сообщилъ, что мы удерживаемъ позиціи по ту сторону Шелихе, но желѣзнодорожный мостъ Шелихе, съ только-что возобновленными настилами,-- подъ огнемъ.
Уже совсѣмъ стемнѣло, а пушки все ухали, и яркими громадными звѣздами рвущихся шрапнелей освѣщался сумракъ горизонта. Шелихе отъ Шахе -- въ восьми верстахъ. Привезли первыхъ раненыхъ -- 80 человѣкъ; большинство -- изъ Псковскаго полка. Остальные -- казаки, одинъ артиллеристъ и четыре японца.
Часамъ къ девяти пальба окончилась, и мы отправились въ бараки къ раненымъ. Вечеръ холодный, и, вѣроятно, къ утру будеть и морозить. Непріятный хододь начинающейся зимы, когда еще тѣло не привыкло и холодъ сильнѣе чувствуется: холодъ какъ-то проникаетъ подъ платье, трогаеть тѣло и вызываетъ тяжелую дрожь.
Въ баракѣ изъ досокъ, съ большими щелями, лежать на нарахъ и раненые и больные. На четырехъ кроватяхъ лежатъ японскіе солдаты. Двѣ лампы слабо освѣщаютъ баракъ, и кажется, что въ немъ еще холоднѣе, чѣмъ на воздухѣ.
-- Холодно?
-- Бѣда! -- отвѣчаетъ одинъ раненый.
-- Что за бѣда,-- замѣчаетъ офицеръ:-- не холоднѣе, чѣмъ въ палаткахъ.
-- Такъ точно: не холоднѣе. Только тамъ полчаса поспишь,-- больше не уснешь, дрогнешь до самой души,-- и давай бѣгать да руками размахивать,-- кровь, значить, разогрѣвать свою,-- опять на полчаса хватитъ. А тутъ куда побѣжишь съ раненой ногой, а то и въ грудь, животь... Тутъ ужъ только лежи да скули отъ холода, какъ щегки. Не примите за обиду мои рѣчи, къ слову пришлось,-- обиды нѣтъ никакой,-- гдѣ и терпѣть, какъ не на войнѣ. Самое худое перетерпѣли: отступленіе, а теперь шутя.
-- Наступать лучше?
-- Охъ, Ты, Господи, ну какъ же можно сравнить?
Головы раненыхъ оживленно поднимаются; на лицахъ -- радость и возбужденіе.
Федьдфебель Псковскаго полка, Бахаревъ, раненый въ ногу, совсѣмъ еще молодой, черненькій, съ блестящими глазами, сѣлъ даже и быстро говоритъ.
-- Пули такъ и сыплются, а мы бѣжимъ впередъ и не помнимъ себя отъ радости. Какъ же можно сравнить: ранили, упалъ, свои же и подберутъ: думки нѣтъ никакой, значитъ. А убьютъ, тамъ опять конецъ всему. Хорошо! Совсѣмъ хорошо!
-- Все время наступаете?
-- Никакъ нѣтъ, съ перемѣннымъ счастьемъ: отступимъ, а потомъ опять напремъ. Только уже знаешь, что наступленіе, и все равно миновать ему никакъ нельзя -- чего бы на стоило намъ, а буденъ валить валомь, пока не сопремъ.
-- И хитрый же онъ, не дай Богъ! -- замѣчаеть артиллерійскій солдать.-- Ѣдемь мы съ нашей батареей. Ѣдемъ-ѣдемъ, только скомавдовали намъ сниматься съ передковъ,-- вдругъ какъ гачнуть жарить по насъ пулями; саженяхъ въ трехстахъ всего. А раньше все молчали: проѣхали бы еще триста саженей мы, и смерть всѣмъ намъ: насъ бы перебили, а пушки съ лошадьми увели бы.
-- Ну?
-- Ну, какъ начала она стрѣлять, мы назадъ. Отъѣхали на версту, снялись съ передковъ и уже ихъ начали жарить. Они изъ гаоляна въ деревню, мы по деревнѣ, а псковичи въ атаку. Выбили ихъ изъ одной деревни, они въ другую, за версту, такъ черезъ три деревни гнали ихъ наши. Ну, тутъ къ нимъ резервы ихъ поступили,-- мы отошли. Вотъ этихъ землячковъ,-- солдатъ кивнулъ на японцевъ,-- мы тамъ же и подобрали.
Напротивъ лежали японцы,-- трое притворялись спящими и укрылись съ головой, а одинъ, съ обтянутой желтой кожей на худомъ лицѣ, ооскаливъ зубы, смотрѣлъ назадъ. Пришелъ офицеръ генеральнаго штаба съ нашимъ офицеромъ, говорившимъ по-японски, и сталъ записывагь, какой они дивизіи, полка, роты. Все это, впрочемъ, обозначено у нихъ на овальной, величиной съ медаль, мѣдной пластинкѣ, которую на тесемкѣ носятъ они на груди вмѣстѣ съ амулетами. Такія же пластинки и у нашихъ солдатъ: они ихъ нацѣпляютъ на пояса своихъ брюкъ.
-- Ну что жь,-- спрашиваю я у одного изъ солдатиковъ съ широкимъ лицомъ, клиномъ бородка, въ какой-то не похожей на образецъ, по широкимъ полямъ, шапкѣ съ козырькомъ:-- сердце противъ нихъ есть?
Я показываю на японцевъ.
Солдаты дѣлаютъ добродушную гримасу.
Сосѣдъ говоритъ за спрошеннаго:
-- За что сердце? Подневольные, какъ и мы, люди: дѣлаютъ, что прикажутъ.
-- А все-таки прикладомъ бы хоть слѣдовало,-- замѣчаетъ первый солдагь.
-- За что же?
-- Добиваютъ нашихъ раненыхъ. Берутъ только легкихъ, а тяжелыхъ прикалываютъ. А солдатику изъ двѣнадцатаго полка языкъ вырѣзали.
-- Да вранье все это,-- говоритъ кто-то изъ нашей группы.
Солдатики молчатъ.
Идемъ въ другой баракъ. Такой же холодъ и такое же оживленіе и прямо восторгъ даже, и все потому, что опять наступаемъ. Вопросъ заходитъ о пищѣ и одеждѣ. У всѣхъ сапоги, шинели.
-- А у японцевъ?
-- Насчетъ одежды ладно, кажись, а спятъ на ворованномъ -- что наворуютъ у китайцевъ, то и постелютъ, а то и такъ прямо на землѣ. Вотъ въ тѣхъ деревняхъ, откуда выгнали ихъ,-- видно.
-- Вы горячее каждый день ѣдите?
-- Каждый день. Нашъ полкъ въ цѣпи оба дня былъ; горячее и мясо каждый день полагалось.
-- И хлѣбъ?
-- Ну, съ хлѣбомъ похуже: два дня были безъ хлѣба и сухарей.
-- Да у васъ же трехдневный неприкосновенный запасъ сухарей.
-- Ихъ трогать никакъ нельзя: вдругъ наступленіе? Никакъ невозможно.
И солдаты дружно отзываются:
-- Никакъ невозможно!
-- Ну, прощайте, господа, завтра васъ отправятъ.
Въ баракѣ только одинъ тяжело раненый. Непрерывные тяжелые стоны несутся изъ-подъ сырой шинели.
-- Отчего его не отправили съ остальными ранеными?
Докторъ тихо говоритъ:
-- Безнадежный, къ утру, вѣроятно, умретъ.
Насъ зовутъ ужинать. За ужиномъ читаемъ трогательное письмо японскаго капитана, напечатанное въ "Манчжурскомъ Вѣстникѣ", о разстрѣлянномъ нашемъ солдатѣ, котораго поймали въ платьѣ китайца.
"Мы постараемся передать твоимъ, какимъ героемъ ты умираешь. Что еще хочешь, чтобы мы передали?
"Благодарю покорно. Передайте, что видѣли".
Опять гремятъ выстрѣлы... Каждый выстрѣлъ, каждый звукъ говорядъ о новой смерти. И валятся теперь тамъ, гдѣ-то во мракѣ, эти безотвѣтные герои, именъ которыхъ даже никогда не узнаютъ.
Заходитъ рѣчь о тяжелой амуниціи нашего солдата.
-- Дала какой-нибудъ опыть эта война?
-- Никакого,-- говоритъ офицеръ генеральнаго штаба:-- наша амуниція ничѣмъ не отличается по вѣсу отъ остальныхъ армій.
-- Но если бы возить или носить ее за солдатомъ?
-- Невозможно. Тогда придется имѣть двойную армію, а на армію носильщиковъ еще новую армію. Единственное, что можно сдѣлать -- это пріучать на маневрахъ солдатъ къ тяжестямъ,-- тренировать ихъ, вырабатывать изъ нихъ атлетовъ.
-- Я не согласенъ съ вами,-- говорю я. -- Если бы у насъ была мощная центральная электрическая станція, если бы было полторы тысячи воздушно-канатной дороги, которую можно укладывать и складывать въ случаѣ надобности немедленнаго движенія обозовъ, то у солдатъ, у которыхъ теперь 2/3 силы уходитъ на ношеніе тяжестей, тогда вся сила уходила бы на прямую цѣль.
-- Я не знаю этой дороги.
Одному, конечно, и нельзя всего знать.
ХСІ.
Мукденъ, 28-го сентября.
Вчера вечеромъ десятый корпусъ вынужденъ былъ отступить за Шелихе, но сегодня утромъ перешелъ опять въ наступленіе. Очевидно, идеть ожесточенный бой, и все время слышны глухіе залпы орудійной стрѣльбы. Мы ѣдемъ на моторѣ по возможности ближе къ позиціямъ. Моторъ работаетъ прекрасно; Ф. В. Зволицскій -- мастеръ своего дѣла и умудряется при здѣшнихъ изрытыхъ дорогахъ ѣхать со скоростью сорока версть. Выѣзжая, онъ предупреждаетъ, что, хотя моторъ завода меридичъ и великолѣпенъ, представляя собой послѣднее слово современной техники и съ очень сильной машиной, но съ машиной сложной, требующей изученія ея на практикѣ, а потому и въ силу того обстоятельства, что бензинъ содержитъ слишкомъ много маслянистыхъ частей, легко можетъ случиться, что придется на этотъ разъ и отказаться отъ 80-тиверстной поѣздки. Въ дорогѣ, дѣйствительно, выясннлось, что машина еще недостаточно урегулирована и прочищена, и въ результатѣ, проѣхавъ верстъ десять, мы, осмотрѣвъ временные мосты на Хунхе, повернули назадъ. Мосты на деревянныхъ понтонахъ и козлахъ съ прогонами изъ рельсъ,-- по пяти рельсъ на пролетъ,-- съ двумя пристанями, низкой и высокой, на случай прибыли воды и перемѣны ея горизонта въ рѣкѣ.
Все просто и, какъ показалъ опытъ, вполнѣ удовлетворяеть своей цѣли -- перевозкѣ орудій и обозовъ. Что до пѣшихъ частей, то онѣ могутъ легко вройти и въ бродъ при теперешнемъ уровнѣ воды въ рѣкѣ. Возвратились уже поздно; я отправился на вокзалъ, превратившійся опять въ своего рода клубъ, съ массой людей, со множествомъ слуховъ, одинъ противорѣчивѣе другого.
Опредѣленнаго ничего, хотя и преобладаетъ туманный слухъ, что все идетъ не такъ у насъ, какъ того хотѣлось бы. Послѣднее извѣстіе, которое я слышалъ, уходя съ вокзала, довольно единогласное, что пришлось десятому корпусу очистить какую-то позицію и отступить.
ХСІІ.
29-го сентября.
Ночью въ десятомъ корпусѣ былъ ночной бой, и уступленныя съ вечера позиціи мы взяли обратно. Бой продолжается, и мы изъ Мукдена опять явственно слышимъ пальбу.
Подъѣзжаютъ раненые Ингерманландскаго (17-й корпусъ) и Воронежскаго (10-й корпусъ) полковъ и сообщаютъ подробности боевъ въ своихъ частяхъ. Дѣйствіе происходить по ту сторону Шелихе.
Оба полка отлично держались и пережили много тяжелыхъ мгновеній. Такъ, 3-я рота Ингерманландскаго полка, бросившись въ атаку, пока дошла до непріятельскихъ окоповъ, оказалась въ количествѣ 17-ти человѣкъ. Всѣ офицеры изъ роты выбыли, и ротой командовалъ вольноопредѣляющійся унтеръ-офицеръ. Пришлось, конечно, ни съ чѣмъ возвратиться назадъ.
Въ Воронежскомъ полку, когда на него пошли 6 батальоновъ въ атаку, одной изъ его ротъ удалось зайти въ тылъ атакующимъ, и вотъ что разсказываетъ раненый унтеръ-офицеръ:
-- Мы залегли и саженяхъ въ двухстахъ разстрѣливали японцевъ. Тутъ вдруть выбросили отъ нихъ флагъ "Краснаго Креста". Командиръ подумалъ: не нашихъ ли мы разстрѣливаемъ, которые, можетъ, тоже зашли японцамъ въ тылъ съ другой стороны? и остановили стрѣльбу. Вдругъ сигналъ у нихъ: подать резервы. Тутъ мы опять начали палить. Опять флагъ "Краснаго Креста". Опять мы остановились-было. Вдругъ опять подать резервы. Ну, ужъ тутъ мы какъ принялись ихъ разстрѣливать. Они на уходъ, саженяхъ въ пятидесяти бѣгутъ отъ насъ. Тутъ ужъ видимъ, что японцы. Я и не знаю, сколько ихъ положили: безъ промаха вѣдь стрѣляли, въ упоръ. Кончилось тѣмъ не менѣе для нашей роты плохо. Подоспѣли японскіе резервы и почти всю роту нашу положили на мѣстѣ. Но подоспѣли опять наши резервы и прогнали японцевъ.
-- Кровопролитный бой!
-- Ну! Засыпаны огнемъ. Спастись никто и не думаетъ. Думка одна: дорваться бы только да подороже продать себя!
Раненъ унтеръ-офицеръ въ грудь хододнымъ оружіемъ.
-- Я, слава Богу, за себя отомстилъ: пятерыхъ штыкомъ проткнулъ.
-- Ну какъ можно мравнить! Вотъ хоть я, къ примѣру, сейчасъ я опять межъ своими, а отступай мы, я долженъ пропасть. Ползи тогда на четверенькахъ да моли: "братцы, возьмите меня!".А братцы только пятками сверкаютъ. Насмотрѣлись...
То же удовлетвореніе и у всѣхъ раненыхъ.
До сихъ поръ привезено 2 1/2 тысячи раненыхъ. Очень жалуются на японскіе пулеиеты: каждый стебель гаоляна, гдѣ укрывались наши, имѣетъ по нѣскольку слѣдовъ отъ пуль пулеметовъ.
Подъ вечеръ пришелъ поѣздъ еще съ 1.200 ранеными. Намѣстникъ обходилъ поѣздъ и роздадъ 150 георгіевскихъ крестовъ солдатамъ.
-- Намѣстникъ добрѣе командующаго,-- говорятъ солдаты.
Говорятъ это и офицеры; за поѣздки въ Артуръ намѣстникъ даетъ Владимира, а командующій только очередную награду.
Въ десять часовъ вечера пріѣхавшіе съ позицій сообщилр, что генераломь Вильдерлингомъ сдѣлано распоряженіе очистить станцію Шахе до 12-ти часовъ ночи.
Наши 10-й, 17-й и 6-й корпуса отступаютъ и довольно поспѣшно.
Раненыхъ подвозятъ все больше. Нѣкоторые умираютъ въ дорогѣ, и ихъ кладутъ въ одной изъ комнать вокзала. У одного искусанная въ кровь рука: несчастный грызъ себя отъ боли.
Завтра рѣшено начать постепенно эвакуацію Мукдена.
Вѣсть объ отступленіи дѣйствуетъ угнетающимъ образомъ. На вокзалѣ множество группъ военныхъ. Какъ всегда въ такихъ случаяхъ, шушукаются. Когда подходитъ не военный, смолкаютъ и стоятъ съ мрачными, таинственными лицами. Они стараются перемѣнить разговоръ.
Но обыкновенно это секретъ полишинеля, и если не военные, то статскіе сами сообщаютъ имъ свѣжія новости. А военные гнѣвно переглядываются между собою: откуда-де знаетъ этотъ человѣкъ, и какъ смѣетъ онъ знать и вмѣшиваться въ наши дѣла?
-- Много еще раненыхъ?..
-- Тысячи двѣ еще осталось.
-- Бой кончился?
-- Покамѣсть кончился.
Въ двѣнадцать часовъ еще поѣздъ съ ранеными. Часа черезъ два ждутъ послѣднія.
На платформѣ прибавили еще палатокъ, и въ нихъ видны фигуры докторовъ въ бѣломъ и сестры. Спать никто, очевидно, не собирается. Мучительные, тоскливые вопросы у всѣхъ на лицѣ: въ чемъ дѣло? Почему опять пришлось отступать? Плохо ли деремся, или дѣйствительно невѣрны развѣдки и японцевъ больше, много больше, чѣмъ мы предполагали?
ХСІІІ.
Мукденъ, 30-го сентября.
Михаилъ входить съ чаемъ.
-- Выстрѣлы слышны?
-- Сегодня не слыхать. Поѣздъ съ ранеными пришелъ. Солдаты раненые приходили сегодня, верстахъ въ двадцати всего отъ Мукдена наши войска.
-- Отступили?
-- Шибко отступаютъ.
Дрогнувшимъ голосомъ Мтхаилъ говоритъ:
-- Совсѣмъ, говорятъ, плохо наше дѣло.
-- Совсѣлъ плохимъ не можетъ быть: ну, отступимъ.
-- До какихъ же поръ отступать намъ?
-- Пока въ силу войдемъ.
-- Вотъ вы еще съ весны писали, что пятьсотъ тысячъ тамъ нужно, и вѣрно выходитъ.
-- Не я одинъ писалъ, Михаилъ.
Одинъ за другимъ ко мнѣ въ купэ приходятъ добрые сосѣди.
-- Мы потеряли 38 орудій.
-- Всего восемнадцать.
-- Три корпуса отступили и отступали очень быстро. Послѣднихъ раненыхъ подобрать не успѣли.
-- Какая жъ причина?
-- Вѣроятно, силъ у японцевъ больше, чѣмъ мы предполагали.
Оптимисты настаивали, что все идеть хорошо и все къ лучшему: нашъ лѣвый флангъ, обходя японцевъ, уже заставилъ ихъ измѣнить свой фронтъ, и теперь легче отрѣзать ихъ. И, помолчавъ, прибавляютъ:
-- Если, конечно, въ Ляоянѣ нѣтъ у нихъ силы изъ резервовъ.
-- Сколько же войска здѣсь у японцевъ?
-- По правую сторону Тайдзы 10 дивизій, или 120 тысячъ.
-- А всего сколько?
-- Ну, еще десять бригадъ, значитъ, еще половина.
-- Всего сто восемьдесятъ?
Я беру "Новости Дня" отъ 4-го сентября и читаю: "Благодаря заранѣе укрѣпленному Ляояну мы уравновѣсили почти двойную численность противника (170 т. нашихъ противъ 320 т. японцовъ)".
-- Вотъ, по-вашему, выходило, что у японцевъ 130 тысячъ. Куда же остальные 140 тысячъ дѣлись?
-- Можетъ-быть, ушли въ Портъ-Артуръ.
-- А можетъ-быть, что только не ушли, но и новыя еще подкрѣпленія пришли.
-- Откуда?!
-- Все тоже "откуда".
Положимъ, и японцы убавляютъ наши силы. Но тамъ, кажется, немного иная цѣль. У одного убитаго японскаго офицера нашли приказъ къ солдатамъ Ойямы отъ 22-го сентября. Въ приказѣ, между прочимъ, сказано, что у насъ 57 тысячъ всего, и что на этотъ разъ наша армія должна быть совершенно истреблена.
Конечно, при такомъ положеніи японскій соддатъ веселѣе пойдетъ въ бой, не напиваясь пьянымъ, какъ о томъ нѣкоторые непремѣнно хотѣли увѣрить міръ, что японцы-де иначе, какъ пьяными, въ бой не идутъ.
Какъ бы то ни было, но изъ всѣхъ этихъ разговоровъ впечатлѣніе полнаго тумана. Такого же, какой былъ и въ маѣ.
Не стоитъ и рѣчь заводить на такія темы: кромѣ раздраженія, ничего не выходить. Въ сущности же, оптимисты, которыхъ громадное болшинство, фактической почвы подъ ногами не имѣютъ. Только-что мы получили письмо отъ Сергѣя Ивановича. Онъ проводитъ грунтовую дорогу къ Янтайскимъ копямъ и слѣдовательно находится теперь на самыхъ передовыхъ нашихъ позиціяхъ. Былъ нѣсколько разъ подъ огнемъ и ружейнымъ и шрапнельнымъ. Одна шрапнель, говоритъ присланный имъ казакъ, упала совсѣмъ близко и обсыпала С. И. землей. Самъ С. И. очень скромно обо всемъ этомъ умалчиваетъ, говоря только глухо, что "нашему дорогому писателю уже нечѣмъ хвалиться передо мной", намекая на то, что я въ послѣдній день былъ, а онъ не былъ подъ Ляояномъ. Пишетъ онъ дальше: "Батарея 31-й бригады, гдѣ и я, очень пострадала наканунѣ и теперь имѣетъ только 4 орудія. Тѣмъ не менѣе батарея работала такъ, что заставила замолчать японскую. Батарея, а что до меня, то я пилъ чай и, какъ хохолъ въ Москвѣ, считалъ падающія шрапнели. Раненыхъ приходитъ масса. Очень пострадали 28-го сентября Томскій, Тамбовскій и Пензенскій полки. Въ ночь съ 28 на 29-е мы отошли назадъ на версту, а вчера весь день двигались назадъ обозы, что всегда производитъ отвратительное впечатлѣніе. Объ общемъ положеніи дѣлъ тутъ такъ же мало свѣдѣній, какъ, вѣроятно, и у васъ, въ Мукденѣ. Говорятъ, что японцевъ гораздо больше, чѣмъ насъ, но настроеніе пока бодрое".
Въ припискѣ сказано: ,,Намъ холодно, насъ много, а потому пришлите: 1) водки, 2) водки и 3) водки". Насчетъ водки не такъ просто: четверть здѣсь продаютъ по 8 рублей, но и за эту цѣну не всегда ее достать можно.
Ходилъ на вокзалъ. Народу по обыкновенію масса. Сегодня у Шахе сражается 10-й корпусъ, а 17-й отдыхаетъ.
Пріѣхалъ съ юга поѣздъ съ начальникомъ дороги Д. Л. Хорватомъ и подполковникомъ Колобовымъ.
Поѣздъ стоялъ на станціи Шахе, когда стали падать снаряды на станцію. Начальникъ дороги былъ въ это время на пути ближе къ снарядамъ версты на двѣ. Нѣсколько шрапнелей разорвалось около него. Очевидецъ разсказываетъ:
-- Когда первая шрапнель упала возлѣ него, я думалъ, что онъ не сознаётъ опасности. Но потомъ упала другая, третья, а онъ себѣ все такой же спокойный стоитъ. Послали къ нему спросить, какъ быть съ поѣздомъ, одинъ вагонъ котораго уже обсыпало разорвавшейся шрапнелью. Начальникъ дороги приказалъ поѣзду выѣхать за мость и остановигься внѣ выстрѣловъ и тамъ ждать его. Но ѣхать нужно было тихо, чтобы не напугать войска и обозы. "Мы лучше подождемъ васъ",-- говорятъ ему.-- "Совсѣмъ не лучше, потому что, пока будете ждать, въ поѣздъ можетъ попасть снарядъ, и легче ему попасть въ поѣздъ, чѣмъ въ меня". Такъ и ушелъ безъ него поѣздъ. Когда начальникъ дороги проходилъ по мосту, и на мосту стали рваться шрапнели. Въ то время, какъ одинъ генералъ собирался садиться на лошадь, около него разорвалась шрапнель.
"-- Садитесь подъ мостомъ! -- крикнулъ ему кто-то.
"Такъ генералъ и сдѣлалъ. Звали и Хорвата, но онъ разсмѣялся и махнулъ рукой:-- "Я фаталистъ".
Въ Мукденѣ начальникъ дороги говорилъ:
"-- Мнѣ очень совѣстно за то, что могутъ принять все это за браваду съ моей стороны. Еще болѣе было бы совѣстно, если бъ я былъ раненъ. Но въ тѣ мгновенія я ничего не могъ подѣлать съ собой. Точно сила какая-то заставила меня итги такъ, какъ я шелъ".
Ощущеніе, совершенно сходное съ тѣмъ, какое и мы съ Сергѣемъ Ивановичемъ переживали тогда подъ Ляояномъ.
Подполковникъ Колобовъ передалъ мнѣ два эпизода изъ этой поѣздки.
На станціи Шахе бредеть раненый.
-- Тебя куда? -- спрашиваеть командиръ тамошней саперной роты.
-- А вотъ...
Раненый садится на край откоса насыпи и показываетъ свою раненую ногу. Въ это время разрывается въ нѣсколькихъ шагахъ шрапнель. Что-то черное, трудно уловимое въ своихъ очертаніяхъ взбирается къ намъ быстро-быстро ввертъ по откосу.
-- Охъ, проклятая, куда угодила! -- восклицаеть со стономъ солдать и падаеть смертельно раненый. Это -- шрапнельная трубка пробила ему пахъ и застряла гдѣ-то внутри его тѣла. Пока переносили его за платформу, несчастный умеръ.
Тамъ же около Шахе подполковникъ видѣлъ отступавшую батарею. Изъ восьми орудій налицо было только одно и семь передковъ, а солдать нѣсколько человѣкъ всего. Очевидно, остальные офицеры батареи, солдаты, орудія остались тамь, на полѣ битвы.
Пріѣхалъ новый поѣздъ съ ранеными. Начальникъ участка Б. В. Несли пріѣхалъ съ этимъ поѣздомъ и сообщаетъ, что подъ Шахе до пяти тысять человѣкъ. Очень пострадали четвертаго корпуса Сибирскій и Зарайскій полки.
Семь часовъ вечера. Съ крышъ вагоновъ видно, какъ рвется шрапнель. Весь день несмолкаемый грохотъ пальбы.
Привезли раненыхъ Тобольскаго полка. Въ строю остался только командиръ второй роты, хотя и онь раненъ, схвативъ рукой во время атаки тесакъ, направленный ему въ грудь. Перестрѣлка происходила въ упоръ изъ-за гребня сопки. Изъ всего подка осталось меньше батальона. Командиръ полка раненъ въ грдь на вылеть.
-- Хорошій былъ человѣкъ! -- говоритъ солдатъ 2-й роты его полка, тоже раненый.
Послѣднія извѣстія пришли къ намъ съ однимъ прибывшимъ поѣздомъ съ ранеными: станція Шахе осталась въ нашихъ рукахъ. Передовые отряды наши стояли въ трехъ верстахъ южнѣе станціи Шахе. По сегодняшнее число опредѣляютъ до пятнадцати тысячъ раненыхъ.
XCIV.
Мукденъ, 1-го октября.
Двойной грохотъ отъ орудій и отъ безконечныхъ обозовъ съ ранеными. Ихъ везутъ на четырехколесныхъ фурахъ -- по два, по три, по четыре человѣка.
Но вскзалѣ стоитъ только-что пришедшій съ юга поѣздъ съ 1.250 человѣкъ ранеными. Раненые изъ 3-го Сибирскаго корпуса, изъ Омскаго и Тобольскаго полковъ, на нашемъ лѣвомъ флангѣ. Но еще больше убитыми осталось на мѣстѣ изъ этихъ двухъ полковъ. Ихъ окружили, патроны вышли у нихъ, надѣялись, что первый сибирскій корпусъ придеть на помощь, но обстоятельства оттянули его вправо. Тогда какой-то офицеръ сказалъ:
-- Умереть, братцы, осталось съ честью.
-- И бились же мы! -- разсказываеть раненый.-- Бились до послѣдняго. До ночи. Кто могъ, ушелъ ночью: изъ двухъ полковь и двухъ ротъ не осталось.
-- Раненыхъ подобрали?
-- Нѣтъ. Кто могъ, какъ я, итти, шелъ самъ. Одинъ съ двумя пулями въ головѣ.
Этотъ съ двумя пулями здѣсь же, въ поѣздѣ. Съ русой бородой, съ повязанной головой, сидитъ и о чемъ-то бойко разсказываетъ. Стоящій докторъ говорить:
-- У меня на практикѣ здѣсь былъ офицеръ съ пробитой насквозь головой. Тоже нѣсколько дней чувствовалъ себя отлично, даже безъ повышенія температуры. А затѣмъ сразу: воспаленіе мозга и смерть. И это, конечно, самое лучшее, потому что, если бы и выжилъ, то сталъ бы идіотомъ.
Описываемый бой происходилъ 28-го сентября лѣвѣе Шахе.
Сегодни общее наступленіе у насъ.
Только бы сваряды поспѣвали.
Десять или восемь вагоновъ снарядовъ сегодня должны прибыть. Восемьдесятъ вагоновъ уже прошли станцію Манчжурія.
Какъ примѣръ отчаянности японцевъ -- атака ими Воронежскаго полка 10-го корпуса. Они окружили его, врѣзавшись своей бригадой въ центръ нашихъ войскъ.
Эту бригаду почти всю уничтожили.
Получено предупрежденіе быть наготовѣ и очистить Мукденъ. Задача очень трудная въ виду того, что весь подвижной составъ едва успѣваетъ увозить раненыхъ.
Точно сыплются на платформу откуда-то эти десятки тысячъ людей съ перебитыми руками и ногами, съ пробитыми животами, грудями, черепами. Сгорбленныя, сморщенныя, скривленныя фигуры, страшныя лица.
-- У васъ что?
-- А-ва-ва.
И вспухшее лицо показываеть разорванный кровяной языкъ и пальцемъ объясняетъ, что пуля куда-то чрезъ затылокъ прошла дальше.
Но ничего не можетъ быть страшнѣе и ужаснѣе, когда никакого лица не видно. Какой-то офицеръ неподвижно, какъ мумія, лежитъ, и все лицо его и глаза забинтованы. Только ротъ и ноздри видны. Плотно-плотно забинтовано и зашито. На бинтахъ сверху синимъ карандашомъ написано столько, что исписана вся голова.
-- Ахъ, Боже мой,-- говорить французъ,-- но такой адъ возможенъ только у васъ, у азіатовъ. По нѣскольку разъ въ сутки позиція переходитъ изъ рукъ въ руки и все съ тѣмъ же безумнымъ ожесточеніемъ, съ той же ненасытностью и осатанѣлостью. Я наблюдалъ, я видѣлъ, какъ въ полномъ изнеможеніи падали наконецъ обѣ стороны и лежали такъ, ожидая прилива силъ и соображая, какъ и куда, вскочивъ, опять ринуться другъ на друга. Вѣдь десятыя сутки походъ и седьмыя -- сраженіе днемъ и ночью. Никогда исторія еще не знала такого генеральнаго сраженія. Это только азіатамъ и доступно. Нашъ нервный европеецъ давно бы съ ума сошелъ, и только теперъ я вижу, насколько и вы, русскіе, еще азіаты.
И всѣ пріѣзжающіе съ позицій удостовѣряютъ, что проснувшаяся энергія въ нашихъ войскахъ все крѣпнетъ и крѣпнетъ. Закаляются, и только здѣсь, въ этомъ огневомъ горнилѣ постигаешь до осязаемости смыслъ этого "закаляются".
-- Нѣтъ отступленія!
И, когда доносятъ, что какая-нибудь позиція взята, въ отвѣть неумолимое:
-- Обратно взять какою бы то ни было цѣной! 30, 60, 100 тысячъ потерять, но договориться наконецъ!
-- Нѣтъ снарядовъ.
-- Будутъ! А у японцевъ, если нѣтъ, то больше и не будетъ.
Два нашихъ полка, о которыхъ я писалъ, окружили японцы, снаряды у нихъ вышли, а новые нельзя было подать,-- и они бросали камни, дрались штыками, прикладами.
Страшныя раны и почти всегда смертельныя: удары прикладами въ голову и въ лицо. Лицо исчезаетъ въ вздутой безформенной массѣ.
Вотъ разсказъ офицера 9-го Ингерманландскаго, 17-го корпуса, полка.
-- 28-го сентября приказано было занять деревню Іендоушіумъ, по правую сторону дороги за Шахе, и рядомъ съ ней безыменную сопку. Въ атаку пошли 3-й и 4-й батальоны. Въ этой атакѣ убитъ командиръ полка и его сынъ. Японцевъ прогнали и гнали 1 1/2 версты. Тогда японцы весь огонь своихъ орудій сосредоточили на ингерманландцахъ. Пришлось уйти назадъ отъ деревни, но къ вечеру пришелъ приказъ командующаго: взять во что бы то ни стало назадъ деревню. Полковникъ Мартыновъ, уже нѣсколько разъ отличавшійся въ эту кампанію, очень талантливый и рѣшительный, повелъ своихъ зарайцевъ,-- хитрыхъ рязанцевъ,-- и такъ искусно подкрался, что напалъ врасплохъ и взялъ деревню безъ выстрѣла. Часть японцевъ въ это время ужинала, часть уже спала, и, какъ были, вскочивъ, они бросились бѣжать, преслѣдуемые нашима. Они ѣли въ теплыхъ накидкахъ, въ мягкихъ теплыхъ сапогахъ. Наши доѣли ихъ ужинъ, завернулись въ ихъ нактдки и легли спать. Но только-что легли, какъ началась изъ гаоляна ружейная стрѣльба. Это стрѣляла часть бѣжавшихъ японцевъ. Наши вскочили и бросились въ гаолянъ и перекололи ихъ. На утро японцы опять открыли отчаянный огонь. Пришлось опять отступать. Одновременно японцы атаковали и безыменную сопку и взяли ее, перерѣзавъ 400 нашихъ. Опять кричатъ: взять назадъ во что бы то ни стало. Три полка пошли. Отъ Епафаньевскаго осталось нѣсколько десятковъ. Отступили. Бригадный видитъ, идетъ съ этой горстью оставшихся солдатъ офицеръ, набросался на него: "Что вы здѣсь дѣлаете? Ступайте въ полкъ!" -- "Это, говоритъ, весь полкъ". До четырехъ часовъ бились, а пришлось все-таки отступить.
Отступалъ 10-й корлусь, охраняя лѣвый флангъ 17-го. Прлшлось и 17-му отступить за рѣку Шахе.
Только-что получено извѣстіе, что Тумпалинскій перевалъ взятъ и дороги къ Янтайскимъ копямъ для насъ открыты.
И сразу у всѣхъ замѣтенъ подъемъ духа. А возбужденный и радостный Н. Е. торопливо говорить:
-- Теперь наша побѣда несомнѣнна. Вопрось двухъ-трехъ дней всего, японская армія окружена и или разбита, или сдастся.
Онъ смѣется и кончаетъ:
-- Это предоставляется ей на выборъ.
Но опять новое извѣстіе, что въ 10-мъ корпусѣ, въ 9-й артиллерійской бригадѣ, въ трехъ батареяхъ были перебиты вся прислуга, всѣ лошади и всѣ орудія остались въ рукахъ у японцевъ. Ночью мы отняли 16 орудій, но на другой день японцы взяли ихъ опять обратно.
Много горячитъ разсказовъ о томъ, что командующій самъ руководитъ боемъ и его постоянно видятъ подъ огнемъ.
За это одни обвиняютъ его, другіе доказываютъ, что это необходимо.
-- Необходимо? А если убьютъ? Другого Куропаткина нѣтъ.
Я ни на іоту не преувеличу, если скажу, что командующаго обожаетъ армія, и можно представить поэтому, какъ горячо ведется споръ.
Говорятъ и о Мищенкѣ, объ его спокойствіи подъ огнемъ, когда онъ лѣниво говоритъ горячащемуся офицеру:
-- Не возмущайтесь.
Говорятъ тоже съ любовью, какъ не только о намѣченномъ, но уже и оправдавшемъ надежды.
XCV.
Мукденъ, 2-го октября.
Всю ночь опять бушевала буря съ дождемъ. Уже имѣются свѣдѣнія, что южнѣе дождь былъ очень сильный, немного подмыло путь, на грунтовыхъ дорогахъ снесло водой нѣсколько мостиковъ; ихъ скоро и починять, но пока задержка. По обѣимъ сторонамъ стояли вереницы обозовъ, съ одной стороны, съ ранеными, а съ другой -- съ провіантомъ и снарядами.
Ночью солдатамъ въ окопахъ приходилось сидѣть въ водѣ.
-- Побѣда! -- радостно отворяетъ дверь H. E.
Но въ то же время только-что получено вторичное распоряженіе готовить Мукденъ къ эвакуаціи.
-- Ну что жъ? Это еще ничего не значитъ. На всякій случай отчего же и не быть наготовѣ? Плохой тотъ полководецъ, кто не думаеть объ отступленія.
Мы оба смѣемся.
Раненыхъ привезли съ поѣздомъ.
Насчитываютъ въ уже до 25 тысячъ, Потерялась какъ-то всякая впечатлительность. Есть только сознаніе громадной важности переживаемыхъ дней, но чувствительность совершенно притупилась, и всю сегодняшнюю ночь не прекращался бой. И сегодня опять уже дерутся, но выстрѣлы гораздо рѣже.
-- Третьяго дня,-- говорить раненый солдатъ,-- нашъ шаръ поднялся, такъ въ него снарядовъ триста запустили японцы, а сегодня ни одного ужъ не выпустили. Мало, видно, и у нихъ санарядовъ. Гдѣ запасешься? который день сыплютъ, какъ горохомъ.
Солдатикъ, легко раневый въ ногу, довольный, что такъ дешево отдѣлался, сплюнулъ и продолжалъ:
-- А хоть бы и японецъ. Знаетъ онъ, что тутъ, скажемъ, наша батарея, и потрафляеть, а сдвинемся мы, а онъ все знай себѣ въ старое мѣсто жаритъ: такъ по-пустому, только трескъ будто, а по-настоящему такая пальба одна прокламація и у насъ и у нихъ выходитъ. Вотъ если въ колонну, къ примѣру, когда въ атаку идугь, а такъ...
Солдатъ пренебрежительно махнулъ рукой:
-- Пустое дѣло. Мы спрятались, скажемъ, не найдешь въ гаолянѣ, они не видятъ и валятъ. Куда, что -- неизвѣстно. Переводъ добра: офицеры и тѣ также считаютъ, что только, значить, для острастки.
-- Ну что жъ, выходитъ острастка?
-- Сперва выходило, а нынче привыкли: одна критика.
Опять пренебрежительный кивокъ.
-- Богъ дастъ, теперь пойдетъ дѣло. Намъ утромъ сегодня командующій сказалъ: "Братцы, знаю, что десятый день не спите, знаю, что по три дня не ѣдите. Знаю, цѣню высоко вашу заслугу и земнымь поклономъ прошу васъ: потрудятесь еще за Царя и родину". Плачемъ. Силъ нѣтъ, выбились до послѣдняго, а сказалъ, какъ перышки полетѣли, и усталости нѣтъ.
Солдатъ смахиваеть навернувшуюся вдругъ слезу и вздыхаетъ:
-- Да, будеть что вспомнить. И самъ командающій подъ огнемъ, и солдатики стараются. Не жалѣютъ себя. Главное, видять всѣ, что дѣло на серьезь вошло. Намъ только бы до Никоу, а тамъ имъ сразу жрать нечего будетъ.
-- Да... У японцовъ такъ. Идеть онъ колонной въ атаку, рядами. Первый рядъ, скажемъ, сдрейфилъ, бѣжать хочетъ: второй въ него же палить сейчасъ. Во второго -- третій. И такъ и держатъ другъ дружку въ оковкѣ: либо отъ чужихъ принимай смерть, либо отъ своихъ. Теперь и за нашихъ принялись, набалованы которые. Чуть бой, бѣжить съ позиціи,-- дескать, ротный тамъ посдалъ. "Куда послалъ?" и самъ не знаетъ. Ну, нынче шабашъ. Штукъ десять вмѣстѣ съ хунхузами отвели въ Мукденъ. На одну, значить, линію поставили и вдобавокъ разстрѣляютъ да въ деревню ейную отпишутъ, что такъ и такъ за бѣгство изъ сраженія. И принимайте, сроднички, конфузъ, смотрите добрымъ людямъ въ глаза, какого молодца выростили: съ хунхузами породнилъ.
Самыми тяжелыми были для насъ днями 28-е и 29-е, когда прорвали-было нашъ центръ, а лѣвый флангъ нашъ, перешедшій-было Тайдзыхе, возвратился назадъ въ Фушунь, сдѣлавъ переходъ въ 70 верстъ туда и назадъ. Но со вчерашняго дня мы опять перешли въ наступленіе и, хотя каждый нашъ шагъ буквально заливается кровью, мы все-таки идемъ впередъ. Говорятъ, что очень отличились вчера Епифаньевскій и Юхвовскій полки 6-го корпуса, отбивъ у японцевъ 12 орудій. Но зато и японцы отбили у насъ вчера 24 орудія. Говорятъ, что всего мы потеряли 48 орудій. Что до японцевъ, слухи разнорѣчивы: одни утверждаютъ, что они потеряли 12, другіе 18 орудій и пулеметъ. Сегодня уже слышу -- 30. То же, что и подъ Ляочномъ. Тогда всѣ дни боя производили извѣстіе, что взято 18, 46 и т. д. орудій.
Слышу, на платформѣ говоритъ какой-то офицеръ:
-- Дѣло поставлено ва-банкъ!
Пять часовъ дня. Распоряженіе -- готовиться къ очисткѣ Суетуня. Пріѣхалъ H. E.
Нѣтъ обычнаго возбужденія. Разводитъ руками и говоритъ:
-- Въ общемъ вездѣ мучительная неизвѣстность.
XCVI.
Мукденъ, 3-го октября.
Седьмой день боя. Продолжается и слышна рѣдкая лѣнивая стрѣльба изъ орудій.
Сегодня ночью ждали вагоны со снарядами.
Новостей никакихъ. Пріѣзжаютъ изъ отрядовъ и передаютъ частичные эпизоды войны.
Пріѣхалъ изъ 3-го сибирскаго корпуса генерала Иванова, съ лѣваго нашего фланга, поручикъ 3-го желѣзнодорожнаго батальона Е. А. Эрвальдъ и сообщилъ новости какъ объ отрядѣ генерала Иванова, такъ и о нашемъ молодомъ сослуживцѣ, инженерѣ В. П. Вейнбергѣ. Отрядъ генерала Иванова 29-го сентября перешелъ рѣку Тайцзы черезъ два моста, выстроенные подъ руководствомъ В. П. Но такъ какъ японцы предприняли обходное движеніе, то пришлось отступить и возвратиться 2-го октября на прежнія позиціи у Фушуна. -- В. П. больше всего, впрочемъ, удовлетворенъ не мостами, а тѣмъ, что ему удалось увезти раненыхъ изъ какой-то брошенной деревни. На-дняхъ онъ самъ пріѣдетъ и разскажетъ намъ и объ этомъ и о другихъ эпизодахъ изъ жизни отряда за эти дня.
-- Обходное движеніе... Звачить, японцевъ было больше?
-- По-моему -- значительно больше.
-- Откуда же?
-- Говорятъ, что двѣ дивизіи, которыя мы считали подъ Портъ-Артуромъ -- здѣсь. Говорятъ, что ихъ дивизіи чуть не по 20 тысячъ, а запасныя бригады по 12 тысячъ. Вотъ и считайте 12 дивизій да 12 бригадъ, а можетъ-быть, и по 13.
-- Ну, убыль?
-- Если мы пополняемъ, если у насъ до 500 человѣкъ въ день прибываетъ солдатъ на убыль, то и они, у которыхъ по дальности доставки день равняется нашему мѣсяцу, тоже, вѣроятно, пополняются своевременно.
-- Какъ здоровье въ войскахъ?
-- Нервная система очень расшатана. Много сумасшедшихъ. И даже между японцами наблюдались. Во время осады одной скалистой сопки, гдѣ засѣли японцы, корпусъ Иванова осыпалъ ее шрапнелью три дня. И многіе японцы на нашихъ глазахъ бросались съ кручъ и разбивались. Одного такого наши подобрали. Говоритъ, что не могъ больше выносить этого напряженія.
-- Отрядъ возвратился на прежнія позиціи. Какъ считаютъ: надолго?
-- Считаютъ, что пришли зимовать.
-- Идутъ приготовленія къ зимѣ?
-- Покамѣсть нѣтъ.
Сегодня, по поводу телеграммы Государя, поздравляютъ завѣдующаго интендантствомъ генерала Губера.
Заслуга его дѣйствительно большая. Помимо того, что и самъ онъ простой, умный и честный человѣкъ, но онъ сумѣлъ организовать дѣло такъ, что за триста лѣтъ въ первый разъ можно говорить объ интендантахъ, какъ о честныхъ людяхъ.
Онъ самъ такъ объясняетъ причины:
-- Самъ одинъ я ничего не смогъ бы, конечно, сдѣлать. Очень помогли интендантскіе курсы, куда выбираютъ лучшихъ изъ офицеровъ. Затѣмъ, я хорошо самъ знакомъ съ интендантскимъ персоналомъ и могъ подобрать соотвѣтственный штатъ.
Провели партію хунхузовъ, которые стрѣляли въ командующаго, когда онъ переѣзжалъ въ бродъ рѣку. Ведутъ еще партію, которая стрѣляла въ нашъ штабъ.
День кончается по хорошему: собираются наступать. Пришло извѣстіе, что 6-й корпусъ имѣлъ сегодня очень удачное дѣло: взяли пять деревень и, кажется, даже нѣсколько пушекъ.
XCVII.
Мукденъ, 4-го октября.
Вѣтеръ и солнце. Но отъ дождей грязь большая, и, пока дороги не просохнутъ, наступать нельзя.
Стоянка командующаго теперь въ Сяолендзы, двадцать версть южнѣе Мукдена. Вблизи сопка Хуаньшань, одна изъ самыхъ высокихъ, съ которой видны почти всѣ позиціи нашихъ войскъ.
Опять съ утра подъ окнами стоить группа приведенныхъ хунхузовъ. Удивительно странное впечатлѣніе отъ этихъ хунхузовъ или дѣти 12--14 лѣть, или ветхіе старики. Средняго возраста очень мало. Одѣты плохо, нѣкоторые даже босые, стоятъ и покорно смотрятъ на наши окна. Смотришь, стараешься проникнуть въ ихъ душевное состояніе. Но все это книги, написанныя на непонятномъ мнѣ языкѣ. Внѣшнее впечатлѣніе -- апатія и равнодушіе пригнаннаго для чего-то стада. Для чего? Можетъ-быть, и сами они еще не угадываютъ свою судьбу? Во всякомъ случаѣ, безконечно тяжелое чувство. Какъ и отъ всей этой войны, безъ красокъ, безъ блеска, съ вѣчнымъ самообманомъ и воскуреніемъ себѣ ѳиміама. Въ столовой группѣ офицеровъ подали шампанское. Шла горячая одушевленная бесѣда.
Одни говорили:
-- Что и говорить: солдать нашъ великолѣпенъ, героевъ много!
Другіе:
-- Господа, броситъ уже надо эти фразы. Мы сами отлично знаемъ, что такое нашъ солдатъ: при однихъ условіяхъ хорошъ, при другихъ -- плохъ. О герояхъ тоже потише надо. Когда идетъ бой на пять верстъ разстоянія, о какихъ герояхъ можетъ быть рѣчь, да еще при стрѣльбѣ по невидимой цѣли? Герой -- масса. Нужна организація этой массы, сноровка бросать ее въ данный моментъ куда надо, быть всегда въ большинствѣ, знать мѣстность, имѣть хорошія карты, знать противника, имѣть хорошую организацію шпіоновъ, стрѣльбу по квадратамъ, умѣть оріентироваться, нащупыать и, нащупавъ, вести сосредоточенную пальбу. Словомъ, надо, надо... надо много работать намъ.
-- Ну, и отлично! Предлагаю тостъ за обновленіе нашей арміи!
Но тутъ громадное большинство такъ энергично запротестовало, что предложенъ былъ новый тостъ:
-- За двухсотлѣтвія традиціи нашей арміи!
Этотъ тостъ и распили съ воодушевленіемъ и энтузіазмомъ большинство, съ покорностью меньшинство.
Къ вечеру дошли слухи о новыхъ взятыхъ нами орудіяхъ. Количество ихъ быстро растетъ: началось съ шести и часа черезъ два дошло уже до 42. Настроеніе опять радужное.
Къ вечеру опять полилъ дождь, да какой,-- напомнилъ лѣтніе ливни, но холодныя. Каково теперь солдатамъ: зальетъ водой ихъ траншеи, и будутъ сидѣть тамъ по поясъ въ водѣ. А сидѣть и ждать гостей надо: ночныя вылазки теперь съ обѣихъ сторонъ сдѣлались обычнымъ явленіемъ. Говорятъ, у японцевъ цѣпь рѣже нашей и смѣны людей быстрѣе.
Два часа ночи. Дождь какъ изъ ведра. Такъ жалобно воетъ вѣтеръ въ трубѣ вентилятора. И воеть и стоаеть. И все ухаютъ, не прерывая, выстрѣлы орудій. Глухо, раскатисто. Иногда смолкаетъ, стихаетъ буря и какъ будто вмѣстѣ со мной прислушивается, что дѣлается теперь тамъ, въ этой темной ночи, и, словно проникнувъ, содрогнется и замечется снова. Еще тоскливѣе, еще погребальнѣе. Точно проносятся тѣни убитыхъ тамъ и разсказываютъ ужасы о своихъ страшныхъ послѣднихъ минутахъ въ этой безпросвѣтной тьмѣ. И плачутъ и стонуть, что не увидѣть имъ больше свѣтлаго дня.
XCVIII.
Мукденъ, 5-го октября.
Вторымъ корпусомъ при участіи 19-го и 20-го полковъ, подъ командой генерала Путилова, взята сопка съ деревомъ, взято японскихъ восемь полевыхъ орудій и 5 -- горныхъ.
Оставалось еще три орудія, за которыми въ сумеркахъ отправились-было наши охотники. Но японцы открыли убійственный ружейный огонь. Охотник давно возвратились, и стрѣлять было не въ кого, а адская трескотня продолжалась еще нѣсколько часовъ и, главное, не въ ту сторону, гдѣ стояли ваши войска.
Изъ этого предполагаютъ, что не другъ ли въ друга стрѣляли японцы, что легко могло случиться, принимая во вниманіе и темноту ночи и то взвинченное состояніе, въ которомъ находятся и японскія и наши войска.
Рѣдкую, впрочемъ, ночь не раздается такая же трескотня у японцевъ. Что до насъ, то сперва и мы сейчась же отвѣчали, но потомъ былъ отданъ приказъ по войскамъ на такіе выстрѣлы не отвѣчать и стрѣлять только по видимой цѣли.
Офицеръ изъ отряда генерала Путилова сообщалъ мнѣ сегодня кое-какія мелочи о самомъ генералѣ.
Это оригиналъ небольшого роста, всегда въ длинной рубахѣ, любитъ шутить съ солдатами.
-- Здорово, молодцы!
Залпами:
-- Здравія желаемъ вашему превосходительству!
-- Соскучилась за мной?
Новыми залпами:
-- Такъ точно, ваше превосходительство!
-- Врете вы!
Солдаты на чеку:
-- Никакъ нѣтъ, ваше превосходительство!
-- На что я вамъ, старая подошва?
-- Такъ точно, ваше превосходительство!
-- Ну, вотъ и спасибо!
-- Рады стараться, ваше и т. д.
Командовать изъ фанзы, ничего не видя, не любитъ. Самъ на позиціяхъ, изучаеть и запоминаетъ мѣстность. Когда ему докладываютъ, что на такой-то сопкѣ появилась артиллерія, то ему совершенно ясны и вся остальная картина боя въ связи съ этой сопкой и та наилучшая комбинація, какая возможна при сложившихся такъ, а не иначе обстоятельствахъ.
Эта сопка съ деревомъ называется теперь Путиловской сопкой.
-- Ну, въ общемъ какъ японцы?
-- За эти нѣсколько двей они начали насъ уважать. Эти отпоры во что бы то ни стало произвели громадное моральное вліяніе и на насъ и на японцевъ. У нашего солдата явилось осязаемое сознаніе, что японцевъ можно бить, а у японцевъ, что мы ихъ можемъ бить, и не могло не явиться этого у нихъ: эта борьба холоднымъ оружіемь происходила на моихъ глазахъ. Нашъ громадный, сравнительно, солдатъ штукъ пять приколетъ маленькихъ японцевъ, пока размахнувшійся своимъ тесакомъ японецъ успѣетъ хватить его по головѣ. Но прежде всего онъ откроетъ для штыка свою грудь. И, во всякомчъ случаѣ, ткнуть или проколоть скорѣе, чѣмъ размахнуться и тогда уже ударить. И вотъ какой результатъ. Теперь японцы уже не ждутъ и бѣгутъ.
-- Въ плѣнъ не сдаются?
-- Какой тутъ плѣнъ, когда солдаты дорвутся до окоповъ! Когда брали орудія, оставался тамъ одинъ офицеръ. Онъ отбросилъ шашку, скрестилъ руки и такъ стоялъ. Въ него сразу больше двадцати штыковъ вонзилось. А между тѣмъ было очень интересно взять его въ плѣнъ. Но ничего нельзя было сдѣлать съ озвѣрѣвшими уже людьми: они не видятъ, не слышатъ. Въ этомъ есть и нѣкоторое основаніе, можетъ-быть. Сопку уступали. Взяли первый уступъ. Смотрятъ -- лежатъ мертвые японцы. Лѣзутъ на второй уступъ. Вдругъ сзади пальба въ насъ. Это мертвые теперь ожили и стрѣляютъ. Что жъ тутъ дѣлать? Хоть и мертвый, на всякій случай приколоть его еще разъ не мѣшаетъ.
-- А въ плѣнъ взять?
-- Гдѣ жъ тутъ? Снизу палятъ, сверху палятъ, рукъ не хватаетъ, чтобъ драться, чтобъ подбирать своихъ, а тутъ возись съ мнимоумершими. Тутъ и пятб армій уложишь. Вы себѣ представить не можете, что за хитрый это народъ. Вдругъ кричитъ на чистомъ русскомъ языкѣ съ сопки атакующимъ солдатамъ: "Пензенцы, назадъ!". Какъ хотите, а заминка: назвали по имени и въ формѣ приказа. А разъ вотъ что случилось. Передъ самыми японскими окопами выскакиваетъ вдругъ изъ окоповъ русскій офицеръ и кричитъ солдатань: "Вы, . . . . , кричатъ вамъ: назадъ! Назадъ, с... с.!". Понимаете? Главное, въ такой знакомой формѣ все это. Къ счастью, солдатъ не растерялся и выстрѣломь въ грудь уложилъ его на мѣстѣ. Къ сожалѣнію, не удалось разспросить солдата,-- его при приступѣ убили,-- но, очевидно, японца выдало его лицо: очень ужъ не сходно оно съ нашимъ. А разъ "Боже, Царя храни" хоромъ затянули, опять остановились солдаты, а въ это время къ тѣмъ уже бѣжали на помощь. Дьяволы по хитрости. Такую науку пройдемъ въ эту войну, какая ни одной европейской арміи и не снилась... и не придумаешь и не рѣшишься: казалось бы и смѣшно и по-дѣтски, а вотъ, поди, что выходитъ. Въ результатѣ все-таки фокусы, но нельзя не признать, что довольно вѣрно разсчитанный на ту дисциплину, въ которой воспитанъ нашъ солдатъ.
Разговоръ этотъ происходитъ въ столовой иностранцевъ. Это -- столовая-вагонъ. Въ одной половинѣ, которая теперь пустая, потому что всѣ питаніе на позиціяхъ,-- ѣдятъ иностранные атташе, а въ другой половинѣ -- русскіе офицеры. Теперь это все пріѣхавшіе на день за чѣмъ-нибудь съ позицій. Кормятъ дорого, но хорошо; есть вина и шампанское, и съ голоду люди рады поѣсть.
-- Вѣдь по недѣлямъ хлѣба не видѣли. Все вышло: табакъ, свѣчи. Какъ куры, съ темнотой ложимся, если можно спать. Вся жизнь превращается въ ночь. Промокнешь, продрогнешь, отсырѣли спички, да и нѣтъ ихъ, зубъ на зубъ не попадаеть, хоть плачь.
И я вижу по лицу, что и плачутъ, можетъ-быть.
-- Теплаго почти ничего.
-- Зато и расходовъ нѣтъ?
Отчаянный жестъ.
-- Вѣдь за самое негодное въ десять разъ дороже заплатишь. А здѣсь?
Вздохъ, мрачный взглядъ.
-- Чортъ его знаетъ, какъ и чѣмъ все это кончится. Какъ выберемся отсюда, пока объ этомъ и мыслей нѣтъ. Какія мысли, когда черезъ минуту, можетъ-бытъ, и тебя-то уже не будетъ.
-- А какія мысли въ это время?
-- Мало ли ихъ! Во-первыхъ, чтобъ ты себя, хоть въ это время, чувствовалъ человѣкомъ. Ну, пищи нѣтъ, ну, въ мокротѣ, ну, смерть тамъ... Ну, словомъ, что тамъ говорить. Сыну разскажешь, сынъ внуку, а тотъ, можетъ-быть, и людямь повѣдаетъ. Ну, вотъ хоть бы вотъ что...
Офицеръ задумывается, смотритъ, на рядъ пустыхъ бутылокъ и рѣшительно говоритъ:
-- Нѣтъ, можетъ-быть, завтра я буду уже тѣнь... А если... я выберусь изъ этого пекла... я разскажу своему сыну... которому теперь...
Онъ наклоняется ко мнѣ:
-- Одиннадцать мѣсяцевъ...-- Онъ смѣется, машетъ рукой и, цѣпляясь за шапку, уходить.
ХСІХ.
Мукденъ, 7-го октября.
Движеніе на Тайцзы нашего восточнаго отряда въ періодъ отъ 22-го сентября по 2-е октября, когда отрядъ возвратился за свои позиціи, было задержано трехдневнымъ штурмомъ высоть у деревни Паотайцзы.
Первоначально предполагалось оставить только заслонъ и безостановочно остальнымъ войскамъ двигаться впередъ, но затѣмъ рѣшено было сперва овладѣть зтими высотами. Штурмъ происходилъ 26-го, 27-го, 28-го и утромъ 29-го, когда было приказано возвратиться всѣмъ войскамъ отрядовъ на свои прежнія позиціи. Взять вслѣдствіе этого высоты Паотайдзы не удалось. Укрѣпленія этихъ высотъ были сдѣланы въ три яруса. Первые два яруса была взяты нашими воисками. Третьи укрѣпленія, самыя верхнія, отдѣлялись отъ вторыхъ отвѣсной стѣной въ нѣсколько саженъ высоты, взобраться по которой безъ лѣстницъ было невозможно. Два дня простоялъ батальонъ Некрасова 21-го полка на вторыхъ укрѣпленіяхъ. Ни японцы въ насъ ни мы въ нихъ стрѣлять не могли. Одинъ молодой офицеръ съ десятью охотниками, съ 27-го на 28-е ночью, пользуясь темнотой и какими-то намеками на обходную тропку, отправились по ней попытать счастье, но никто изъ нихъ назадъ не вернулся.
И здѣсь съ ранеными безъ желѣзной дороги была масса затрудненій. Мнѣ разсказывалъ ротмистръ кавалергардскаго полка А. Половцевъ, уполномоченный по раздачѣ подарковъ Государыни, которому поручена была вывозка этихъ раненыхъ,-- какое сложное и трудное это дѣло. На его рукахъ было до восьмисотъ раненыхъ, которыхъ надо было нести пятьдесять верстъ до желѣзной дороги. Ихъ несли на рукахъ, на носилкахъ изъ палатокъ, съ ружьями вмѣсто ручекъ. Но это уже съ того пункта, куда свозили раненыхъ съ поля сраженія. До этого пункта ихъ тащили на плечахъ, или они сами какъ-нибудь брели или ползли. Потомъ длинная дорога въ пятьдесятъ верстъ безъ перевязки, ѣды, часто безъ питья. Величайшимъ благодѣяніемъ для раненыхъ былъ врачебный пунктъ "Краснаго Креста", гдѣ ихъ въ дорогѣ перевязали, напоили и накормили. Побольше бы только такихъ пунктовъ. Но у "Kpacнаго Креста" средства, говорятъ, совсѣмъ на исходѣ.
Потребовались шесть тысячъ солдатъ, чтобы неети эти восемьсотъ человѣкъ, такъ какъ несли ихъ по очереди.
Потомъ ихъ повезуть въ такъ называемыхъ вагонахъ-теплушкагь. Это товарные вагоны съ печами. Но, въ виду массы больныхъ и невозможностаи организовать дѣло съ дровами, эти теплушки еще не отапливаются, какъ не отапливаются палатки, бараки и тѣ стоянки, гдѣ на ночь останавливались съ больными. Стоянки подъ открытымъ вебомъ, при нѣсколькихъ градусахъ мороза!
Только представить себѣ контрасть этого начала съ далекимъ концомъ тамъ, въ Петербургѣ, гдѣ этихъ самыхъ раненыхъ везуть уже въ вагонахъ конки, уставленныхъ чуть не тропическими растеніями. Это, конечно, отраженіе заслуженнаго уваженія, но если бы возможно было чудеснымъ образомъ обмѣнить начало на конецъ, то отъ сколькихъ бы страданій избавились эти люди, сколько изъ нихъ осталось бы въ живыхъ! Я укажу только на раненыхъ въ голову. Процентъ ихъ очень великъ, а между тѣмъ это почти единственныя раны, требующія немедленной операціи. Сейчасъ же необходимо удалить изъ мозга всѣ осколки костей, обмыть и очистить рану, иначе нагноеніе -- и смерть неизбѣжна.
-- Самое идеальное,-- говорилъ мнѣ старшій врачъ Крестовоздвиженской общины,-- устраивать сейчасъ же за боевой линіей пріемные покои для такихъ операцій.
Но само собой понятно, какъ трудно этого достигнуть при современныхъ условіяхъ войны.
Ускоренная операція необходима и для раненыхъ лидитными снарядами. Такія рану, какъ показалъ опытъ, загниваютъ очень быстро -- въ нѣсколько часовъ.
Въ общемъ, впрочемъ, дѣло съ ранеными слѣдуетъ признать поставленнымъ у насъ очень хорошо. Пропустить такихъ раненыхъ до тридцати тысячъ, обмыть ихъ, перевязать, сдѣлать операціи, накормить, напоить, отправить поѣздами,-- все это требуеть и колоссальнаго напряженія силъ и очень мощной организаціи. Чтобы понять или, вѣрнѣе, почувствовать силу этой организаціи,-- надо заглянуть въ мукденскіе лазареты -- военные, Георгіевской общины, Крестовоздвиженской. Тысячами прибываютъ къ нимъ эти раненые и въ такомъ же почти количествѣ каждый день эвакуируются они дальше въ Харбинъ, Читу.
Хуже другихъ обставлена теперь Георгіевская община. Причина заключается въ томъ, что предполагалось, что община эта будетъ работать въ передовыхъ отрядахъ. Ее совсѣмъ было снарядили для этого, сестрамъ накупили теплыхъ вещей китайскихъ, и одѣтыя въ эти костюмы сестры даже выѣхали изъ Мукдена, сидя по нѣскольку человѣкъ на тряскихъ двухколесныхъ арбахъ. Но послѣ того, какъ онѣ уже отъѣхали верстъ двадцать, ихъ спѣшно возвратили въ Мукденъ, гдѣ и преддожили имъ заняться подготовкой одной изъ казармъ для раненыхъ, человѣкъ на тысячу. Но уже на другой день стали прибывать раненые, и, въ сущности, Георгіевская община подготовить ничего не успѣла. Не были устроены кровати, стѣны такъ и осталисъ непобѣленными, не успѣли приготовить тюфяковъ. И вслѣдствіе всего этого впечатлѣніе въ Георгіевской общинѣ получается неудовлетворительное: мрачное, грязное и неуютное.
-- Вы побывали бы здѣсь въ первые дни, когда не только на этихъ нарахъ, но и подъ ними лежали больные.
-- Но какъ могли больные пролѣзть подъ нары, тутъ и здоровому человѣку трудно?
-- Да ужъ такъ было трудно, но вѣдь все-таки лучше, чѣмъ на открытомъ воздухѣ. Хотя дождь не мочитъ.
-- Откровенно сказать, у васъ здѣсь такъ мрачно, что и здоровый тутъ заболѣеть. Какая разница съ Ляояномъ!
-- Если бъ мы имѣли хотя нѣсколько дней, чтобы подготовиться, неужели было бы хуже, чѣмъ у людей?
А у людей -- въ казенныхъ баракахъ, въ Крестовоздвиженской общинѣ -- очень хорошо. Уютно, свѣтло, чисто. Громадное большинство раненыхъ читаютъ. Читаютъ газеты, книги.
Тутъ же лежатъ и японскіе раненые, тихіе, ласковые, очень вѣжливые и сдержааные. Около нихъ ихъ теплая одежда, качествомъ оставляющая далеко за собой одежду нашихъ солдатъ. Толстыя фланелевыя фуфайки, войлокъ для обматыванія ногъ, прекрасное теплое пальто.
При осмотрѣ наши солдаты говорятъ:
-- Что говорить, солдату у нихъ не жизнь, а масленица. Работу спрашиваютъ, да зато и уходъ, какого и дома не найдешь. Какъ за скотиной уходъ. А вѣдь солдать, что скотина: накормилъ, напоилъ, обогрѣлъ -- онъ и работникъ. Аккуратно у нихъ, у японцевъ, все это дѣло налажено. Вотъ слушаемъ ихъ, иногда диву даемся, какъ это все умно у нихъ удумано.
-- Они развѣ говорятъ по-русски?
-- Слово-другое всякій знаеть, а вотъ этотъ и вовсе хорошо говорить по-нашему.
Больной скуластый японецъ, на котораго указывалъ солдатъ, казалось, спалъ, а можетъ-быть, и притворялся, желая избѣгнуть нашихъ разспросовъ.
-- Докторъ, большой процентъ смертности между больными?
-- Одинъ, полтора
-- А остальные совсѣмъ выздоравливаютъ?
-- Ну, не совсѣмъ. У кого прострѣлена грудь, напримѣрь, тотъ, когда организмъ ослабнетъ, скорѣе всего умретъ отъ нарыва или съ прострѣленными кишками умретъ отъ перитонита. Слѣдъ останется и съ годами неизбѣжно скажется. И, во всякомъ случаѣ, этихъ людей нельзя уже назвать нормальными. Они всегда слабы и всегда первые кандидаты на всякія эпидемическія болѣзни.
-- А кстати, какъ эпидемическія заболѣванія въ арміи?
-- Начался-было тифъ, обострилась-было дизентерія, но теперь почти прекратились. Гораздо больше теперь рожистыхъ больныхъ, сибире-язвенныхъ.
-- Эти послѣдніе откуда получили свою болѣзнь?
-- Отъ полушубковъ. У насъ здѣсь, въ госпиталѣ, 12 человѣкъ. Но, къ счастью, всѣ во-время захвачены. И всѣ уже поправляются теперь.