Янтай, 21-го августа.
Непрерывное грохотанье отъ отступающихъ обозовъ. Линія всѣхъ этихъ обозовъ вытянется верстъ на сорокъ. Съ востока ихъ охраняютъ отъ натиска Куроки двадцать нашихъ конныхъ полковъ. Съ юга сдерживать будетъ 1-й корпусъ барона Штакельберга. Порѣдѣлъ этотъ корпусъ, но боевая слава его высоко стоить. Вчерашнее неудачное дѣло 54-й дивизіи исправилъ прежде всего отрядъ генерала Мищенки, изъ двухъ конныхъ полковъ и двадцати орудій. Когда дивизія разстроилась и начала спѣшно отходить, образуя брешь, чрезъ которую бросились-было японцы, казаки Мищенки спѣшились и, образовавъ цѣпь, открыли по нимъ огонь. Огонь, и очень удачный, открыли и 20 орудій, и настолько удачный, что японцы отступили. Если бъ въ это время находились въ распоряженіи генерала Мищенки пѣхотныя части, то онъ бросился бы въ атаку. Вскорѣ на помощь подоспелъ первый корпусъ, но японцы выдвинули такую массу войскъ, что ясно стало, что держаться здѣсь мы не можемъ. Въ результатѣ, какъ уже извѣстно, общее отступленіе.
Какое настроеніе сегодня? Какъ-то такое, что и говорить никто ни о чемъ не хочетъ. Но жить надо, и угрюмо каждый дѣлаетъ свое дѣло. Нѣтъ времени разсуждать: надо уходить, и насъ ждетъ большая опасность, если насъ отрѣжутъ.
Слухъ, что третьяго дня Куроки предлагалъ перемиріе, но командующій будто бы отвѣтилъ:
-- Ни минуты отдыха.
Говорятъ, что намѣстникъ ѣдетъ сюда, и его пріѣздъ связываютъ съ вопросомъ о перемиріи и даже о мирѣ.
-- Но какой же можетъ быть миръ теперь? Ерунда! Не только не миръ, но, напротивъ, затяжная война.
Появились японскія прокламаціи. Въ нихъ заявляется, что ихъ, японцевъ, здѣсь очень много и борьба съ ними безполезна. Васъ-де втрое больше, но мы въ двадцать разъ дальше живемъ, а по этому расчету выходитъ, что ихъ, японцевъ, въ шесть разъ больше, чѣмъ насъ. Мы желаемъ, говорятъ они, жить съ вами въ мирѣ, но вамъ нечего здѣсь дѣлать. Если бы мы даже и не побѣждали васъ, то и безъ этого ваше-де дѣло здѣсь безнадежно проигранное, потому что безнадежна мысль покорить китайцевъ. Они такъ устойчивы въ своихъ расовыхъ особенностяхъ, что въ концѣ концовъ покорять всякій народъ, который вздумалъ бы ихъ проглатывать. Даже безь всякой войны, а просто въ силу своей пятитысячелѣтней организаціи и массы. У васъ же де, кромѣ Манчжуріи, много и земель и дѣла у себя на родинѣ. Вы-де это и сами сознаёте и оттого и деретесь такъ плохо. А потому, кончается воззваніе, мы просимъ васъ, чтобъ не проливать даромъ кровь, бросайте оружіе и уѣзжайте домой.
На востокѣ затихла перестрѣлка, да и на полѣ рѣдко и лѣниво гремятъ отдѣльные выстрѣлы.
Раненыхъ почти уже нѣтъ.
Къ вечеру трогается нашъ поѣздъ. Съ тоской и ужасомъ смотрю въ сторону Янтайскихъ копей, на эти безконечныя поля гаоляна: какія драмы теперь тамъ въ нихъ происходятъ со всѣми тѣми ранеными, которые не могуть итти или ползти сами, со всѣми тѣми бѣглецами, которые, не зная дороги, или блуждаютъ безъ толку въ этомъ гаолянномъ лѣсу, или уже попались въ руки хунхузовъ и переживаютъ теперь свои послѣдніе часы, минуты, мгновенія мукъ и страданій.
Тихая, теплая ночь спускается надъ округой, и мнѣ рисуется страшное лицо ея съ пальцемъ молчанія на устахъ: она не разскажетъ никому ужасныхъ тайнъ своихъ.
А по обѣимъ сторонамъ поѣзда все тотъ же непрерывный трескъ непрерывно движущихся обозовъ. И все кажется, что это все та же ружейная трескотня.
Кажется это и двумъ ротамъ, дошедшимъ до станціи Шахе и спяшимъ тамъ. Кричитъ кто-то дико во снѣ:
-- Стрѣляютъ! Японцы обошли!
И двѣ роты вскакиваютъ: одни бѣгутъ, другіе хватаются за ружья, стрѣляютъ, бросаются въ штыки.
Къ нашему пріѣзду все успокоилось, на платформѣ лежитъ мертвый, приколотый штыкомъ унтеръ-орицеръ; куда-то помѣстили 19-ть раненыхъ. Потомъ разсказывалъ инженеръ путей сообщенія Ю. И. Лебедевъ, что во всю эту кошмарную для русскаго войска ночь тревожно спали всѣ. Мало спали. Въ ихъ саперномъ батальонѣ дважды была тревога. Дважды кричалъ часовой:
-- Кто идетъ? Кто?!
И отчаянный крикъ:
-- Разводящій!
Въ темнотѣ слышенъ шумъ, крикъ проснувшагося батальона, бѣгутъ полуодѣтые офицеры съ шашкой черезъ влечо.
-- Тамъ, тамъ, въ гаолянѣ!
-- Ради Бога, только не перестрѣляйте другъ друга! Лучше совсѣмъ не стрѣлять.
А тревога растетъ, передается другимъ частямъ, и весь громадвѣйшій обозъ, идущій по тремъ дорогамъ, по десять въ рядъ, волнуется. Вотъ-вотъ вся эта громада собьется и спутается такъ, что и двигаться дальше не сможеть.
И все-таки въ общемъ все прошло удивительно благополучно, а спеціалисты говорятъ, что этотъ маршъ изъ Ляояна въ Мукденъ попадетъ въ исторію по своей грандіозности и стройности отступленія.
LXXXI.
Мукденъ.
23-го августа.
Сегодня намѣстникъ ѣздилъ въ Шахе на свиданіе съ командуюгдимъ.
На очевидцевъ свиданіе это произвело прекрасное впечатлѣніе. Говорять, намѣстникъ сказалъ, обращаясь къ своему штабу:
-- Ознакомившись съ дѣйствіями и планами командующаго, я признаю ихъ глубокую основательностъ и правильность.
Послѣ этого былъ обѣдъ, на которомъ присутствовали и оба штаба. Все свиданіе продолжалось 2 1/2 часа, и намѣстникъ, возвратившись въ Мукденъ, пробывъ здѣсь очень мало, выѣхалъ со своимъ штабомъ въ Харбинъ. Сегодня же пришло обрадовавшее всѣхъ извѣстіе, что 1-й корпусъ вышелъ изъ того критическаго положенія, когда японцы могли его отрѣзать.
Есть слухъ объ японцахъ. Кое-гдѣ они слегка обстрѣливаютъ наши обозы, но въ точности никто не знаетъ, гдѣ, въ сущности, главныя силы японцевъ. Сегодня, во всякомъ случаѣ, мы оставляемъ Шахе, предпослѣднюю отъ Мукдена станцію.
Можетъ-быть, подъ Мукденомъ будетъ бой. Приготовляются двѣ позиціи: передъ рѣкой Хунхе, въ семи веретахъ отъ Мукдена, а подъ Мукденомъ, по эту сторону Хунхе. Позиціи не важныя, и цѣль -- немного задержать японцевъ, если он тутъ пройдутъ.
Иностранные агенты думаютъ, что японцы предпримутъ обходное движеніе на Телимъ съ востока и запада по Ляохе.
-- Тогда, что жъ, мы будемъ отрѣзаны?
Пожимаютъ плечами.
18-го ночью одинъ иностранный атташе, уѣзжая въ 17-й корпусъ, говорилъ мнѣ:
-- Есла вашему командующему удастся окружить Куроки, это будетъ такой же геніальный планъ, какой удался однажды Наподеону. Я боюсь одного: Куроки при такихъ условіяхъ не приметъ боя.
-- И тогда наше дѣло будетъ потеряно?
-- Напротивъ. Уходъ изъ Ляояна -- единственный выходъ, а при такихъ условіяхъ, если планъ удается, то и блестящій выходъ найденъ и, во всякомъ случаѣ, то, что необходимо дѣлать, уже будетъ сдѣлано, и главное -- во-время.
Головные обозы уже достигли Мукдена, и теперь передъ окнами нашего вагона дефилируютъ день и ночь тысячи арбъ, телѣгъ, вьючныхъ муловъ. Слышится непрерывный трескъ, грохотъ и громкій говоръ, нерѣдко переходящій и въ ругательства.
На вокзалѣ Сергѣй Ивановичъ позакомилъ меня съ молодымъ офицеромъ-артиллеристомъ Михаиломъ Михайловичемъ Юркевичемъ. Онъ принималъ участіе въ бояхъ подъ Сеньюченомъ 12-го, 13-го, 14-го, 15-го августа въ 3-мъ корпусѣ генерала Иванова и занималъ на самой высокой сопкѣ наблюдательный постъ, съ котораго сообщалъ о ходѣ сраженія генералу Иванову, который со штабомь расположился подъ этой сопкой.
Къ бою подготовелись идеально. Вся мѣстность была разбита на квадраты, и каждая сопка въ каждый данный моментъ могла быть обстрѣлена съ математической точностью. главная работа выпала на долю второй батареи 6-й бригады, 4-й батареи той же бригады и батареи полковника Покатило на лѣвомъ флангѣ, закрывавшемъ главный проходъ на Сюялиндзы. Командующій послѣ боя пріѣзжалъ благодарить войска и просилъ описать подробно этотъ бой, чтобы онъ сталъ достояніемъ всей арміи. Такимъ образомъ неудача подъ Тюренченомъ была смыта этимъ боемъ подъ Сеньюченомъ. Бой 18-го августа, гдѣ опять отличилась батарея Покатило и гдѣ онъ самъ былъ убитъ, была вторымъ славнымъ дѣломъ.
Сопка, на которой стоялъ М. М., была снабжена прекрасными трубами.
Интересный бой былъ тринадцатаго.
На нашемъ правомъ фдангѣ стоялъ 24-й полкъ, прославившійся 4-го іюля. При немъ -- первая батарея 3-й бригады. Они защищали главную дорогу на Сюялиндзы. На этой батареѣ 42 японскихъ орудія сконцентрировали свой огонь съ 11-ти до 5-ти часовъ дня. Этимъ предрѣшалась, очевидно, и атака въ этомъ мѣстѣ. но 1-я батарея, несмотря на убійственный огонь, продержалась до конца.
-- Послѣ каждаго выстрѣла нашей батареи я кричалъ внизъ: "живемъ!", и генералъ Ивановъ, все время напряженный и поглощенный боемъ, радостно кричалъ: "Спасибо! спасибо!". Около часу дня вижу у лѣска, противъ 24-го полка, японскія фигуры. Значитъ, собирается пѣхота. Въ два часа полурота японцевъ перебѣгаетъ рѣчку и исчезаетъ въ гаолянѣ. Я даю первой батарее сигналъ стрѣлять въ гаолянъ. Вижу, подходитъ къ рѣчкѣ японскй батальонъ. Сообщаю генералу Иванову, что, вѣроятно, предполагается атака на 24-й полкъ и пѣхота пераходитъ рѣку. На подкрѣпленіе полковнику Лечицкому посылаютъ войска. Подкрѣпленіе подходить въ тотъ моментъ, когда съ одной стороны атака началась, а съ другой отъ Лечицкаго прискакалъ нарочный съ просьбой о подкрѣпленіи. Атака японцевъ отбита съ громаднымъ для нихъ урономъ. Этимъ закончился день, а мы удержали всѣ наши позиціи. У насъ потери были ничтожны.
-- Съ вами еще кто-нибудь былъ на сопкѣ?
-- Два иностранныхъ атташе,-- одишъ все время просидѣлъ въ блиндажѣ, а другой все время былъ со мной.
-- Это этотъ другой?
-- Представитель Австро-Венгріи графъ Шептыцкій -- умный, храбрый, влюбленный въ свое дѣло офицеръ.
-- Всѣ эти дни дѣла восточнаго корпуса были блистательгы. Генералъ Ивановъ -- выше всякихъ похвалъ: это былъ такой удачный выборъ со стороны командующаго. Лично я страшно боялся наступать. Гораздо легче быть въ своей батареѣ, даже тогда, когда засыпаютъ шрапнелью. А особенно съ такимъ командиромъ, какъ нашъ подполковникъ Лисуновъ. Уже пожилой, но олицетворенное спокойствіе.
"-- Вы какъ скомандовали?
"-- Трубка 104-й, прицѣлъ 102-й.
"Шрапнели рвутся кругомъ.
"-- 102-й и 104-й? А дайте-ка, я посмотрю.
"Но въ это время въ брустверъ влетаеть шрапнель въ трехъ шагахъ отъ насъ и засыпаетъ насъ землей.
"-- А, чортъ, теперь я ничего не вижу.
"Онъ вытираетъ глаза и спрашиваеть:
"-- Такъ какъ? 102-й и 104-й?"
У M. M. здѣсь невѣста -- сестра милосердія въ Евгеніевской общивѣ. 19-е августа вечеромъ и ночью подъ шрапнельнымъ огнемъ онъ провелъ съ ней въ Ляоянѣ въ Георгіевской общивѣ "Краснаго Креста". Георгіевская ушла, и ее смѣнила Евгеніевская. Въ этотъ вечеръ M. M. и написалъ прилагаемые стихи.
Посвящается М. П. П.
Ты помнишь ли не чудный блескъ зари,
Что передъ ночью шлетъ прощальный свой привѣтъ,
Что передъ тѣмъ, какъ тьма вдругъ побѣждаетъ свѣтъ,
Могуче шепчетъ дню: мой врагъ, умри!..
* * *
И не подъ нѣжною, прозрачною луной,
Смотря на образъ твой, я ждалъ твоихъ признаній;
Ты помнишь ли, другъ мой, послѣднее свиданье
Тогда, въ ту ночь съ тобой?
Не трели соловья сердца намъ наполняли,
И въ высотѣ небесъ не сонмы звѣздъ сверкали,--
То пули-соловьи запѣли страшной трелью,
Паденья звѣздъ смѣнилися шрапнелью,
То заревомъ войны все небо освѣщалось,
То смерть была, что жизнью намъ казалось.
Извиняюсь передъ авторомъ, если плохо записалъ, что-нибудь перепуталъ.
-- Это вы подъ огнемъ и писали?
-- Подъ огнемъ.
Вотъ какъ переживалось это и тяжелое и яркое въ то же время мгновеніе войны у нихъ тамъ, въ "Красномъ Крестѣ".
Безпечный, молодой, съ сверкающими глазами, сидитъ передо мной этотъ юноша-артиллеристъ. Онь былъ уже въ 11-ти бояхъ, впереди -- безъ счета такихъ же боевъ.
LXXXII.
Мукденъ, 24-го августа.
Командующій возвратился въ Мукденъ. Его поѣздъ и наши вагоны стоятъ на той вѣткѣ, гдѣ стоить поѣздъ намѣстника.
Съ лѣвой стороны отъ вокзала отдѣляетъ насъ площадь, а съ правой, т.-е. къ югу, тянется ровная далекая долина рѣки Хунхе. Кое-гдѣ на ней группами разбросаны деревья, и въ общемь все это напоминаетъ идиллію, картиный пастораль французскихъ художниковъ XVIII столѣтія, съ пастушками, пастухами и барашками въ лентахъ.
Вся мѣстность очень оживлена непрерывно движущимися обозами, разнаго рода верховыми, пѣшими людьми.
Сперва думали пробыть въ Мукденѣ день-два, но сегодня говорятъ уже о нисколькихъ дняхъ.
-- Несомнѣнно, теперь японцы оставятъ насъ въ покоѣ опять на двѣ недѣли.
-- А гдѣ японцы?
-- Исчезли. Въ свое время появятся, впрочемъ. Сегодня пришелъ изъ Вакрандяна китаецъ-сторожъ за недополученнымъ жалованьемъ къ А. И. Шидловскому. Говоритъ, что японцы живутъ съ китайцами въ мирѣ: часто угощаютъ ихъ обѣдами, устраиваютъ танцовальные вечера. Говорятъ, что въ ихъ лагерѣ много японокъ, и ихъ возятъ на счетъ арміи.
Сегодня возвратился въ Мукденъ саперный офицеръ 3-го желѣзнодорожнаго батальона телеграфной роты, Анатолій Васильевичъ Гусевъ, завѣдывавшій центральной телефонной станціей во время сраженій 20-го, 21-го и 22-го августа въ Ляоянѣ.
Станція была соединена со стоянкой командующаго, съ одной стороны, и штабомъ генерала Зарубаева, подъ начальствомъ котораго находились всѣ войска въ Ляоянѣ. Штабъ генерала находился въ деревнѣ Джао-Дзелинъ, гдѣ и была устроена телефонная станція.
Но такъ какъ атака главнымъ образомъ производилась на нашъ правый флангъ, корпусъ генерала Засулича, на 3-й и 4-й фортъ, то генералъ Засуличъ потребовалъ отъ А. B. тоже прямого провода къ командующему.
-- А у меня провода больше по было. Засуличъ кричитъ мнѣ: "Вы видите, какъ меня обсыпаютъ, и если мнѣ придется отступить, то, отступая, васъ повѣшу". Въ концѣ концовъ все-таки устроили проводъ.
-- На фортатъ тоже былъ проведенъ телефонъ.
-- Конечно, на всѣ шесть фортовъ. Больше всѣхъ обстрѣливался 4-й фортъ, потомъ 3-й, 2-й, 1-й и меньше всѣхъ 5-й и 6-й. Тамъ только для проформы было выпущено нѣсколько выстрѣловъ.
-- Вы такимъ образомъ были въ курсѣ дѣла всѣхъ треволненій боя, всѣхъ распоряженій?
-- Да, конечно. Хотя и отвлекался постоянно своей прямой работой: не перепутать соединенія, возстановленіемъ линіи, гдѣ оборвалась.
-- Большія были у насъ потери отъ артиллерлйскаго огня?
-- Ничтожныя, а въ блиндажахъ и совсѣмъ не было раненій. Это очень ободрило солдатъ, и она чувствовали себя отлично. Вообще всѣ эти дни духъ войска былъ превосходный, а особенно утромъ двадцать перваго послѣ телеграммы генерала Зарубаева о побѣдѣ надъ Куроки.
-- Кто сообщилъ объ этомъ генералу?
-- Это было въ насъ ночи съ 20-го на 21-е. Я соединилъ генерала съ Таучендзы, стоянкой командующаго. Словъ изъ Таучендзы я не слышалъ, но вдругъ лицо генерала Зарубаева просіяло, и онъ спросилъ: "Могу я сообщить войскамъ эту радостную вѣсть?" Очевидно, результатомъ и была утренняя телеграмма генерала. А черезъ два часа послѣ этой была другая шифрованная телеграмма генерала, и мы сейчасъ же начали-было отступать. Японцы, видя, что мы уходимъ, бросились-было на второй фортъ, но ихъ отбили, возвратившись опять назадъ въ окопы, а въ это время была получена третья телеграмма -- отложить отступленіе до вечера. Отступали мы въ полномъ порядкѣ и только на другой день. Японцы имѣли возможность обстрѣливать насъ,-- наши четыре моста чрезъ Тайцзы,-- но не обстрѣливали. Получалось такое впечатлѣніе: начнете стрѣлять -- назадъ воротимся.
-- Ну что жъ, какъ войска отнеслись къ отступленію?
-- Были удивлены, грустны, но совершенно спокойны. Я говорю вамъ -- за все время было удивительное настроеніе. Никто солдатамъ не говорить, на сами они всѣ отлично понимали положеніе дѣлу. Командующій ушель, чтобы сразиться съ Куроки, разбить его, а имъ надо было держаться это время въ Ляоянѣ. И они держались бы до тѣхъ порь, пока у нихъ были бы снаряды.
-- А снарядовъ было довольно?
-- Я не знаю.
-- Хорошо были укрѣплены форты? Можно было держаться?
-- Безусловно. Величко оправдалъ всѣ надежды. Форты были въ буквальномъ смыслѣ неприступны. Батареи скрыты: на одна вѣдь не пострадала же,-- люди скрыты; обстрѣлъ на всѣ стороны. Капканы и волчьи ямы прекрасно замаскированы. Японскія батареи такъ ихъ и не нашли. Ихъ пѣхота бросалась въ атаку, пользуясь свободнымъ пространствомъ между 1-мъ и 3-мъ фортами,-- и тутъ оказались и волчьи ямы и проволоки. Я самъ видѣлъ самъ трупы, повисшіе на проволокахъ. Японцы вскочили въ эти ямы и спряталась въ нихъ. Попасть въ нихъ нельзя изъ пушекъ или изъ ружей. Такъ и просидѣли они до вечера, а вечеромъ наша пѣхота ихъ всѣхъ переколола штыками въ этихъ ямахъ.
LXXXIII.
Мукденъ, 25-го августа.
Опять дождь. Вотъ какъ растянулся періодъ дождей! Съ 18-го іюня почти все время испорченныя дороги. Только просохнетъ немного, опять польетъ, опять въ полъ-аршина колеи.
Мокро, сыро. Кругомъ вода, лужи. Отчаянные крики китайскихъ и русскихъ погонщиковъ на своихъ лошадей и муловъ:
-- И! И!
Все такъ же, шагъ за шагомъ, тарахтя и громыхая, бредутъ обозы непрерывной чередой.
-- Что мы предпримемъ дальше?
-- Это ужъ отъ японцевъ зависитъ.
Оказывается, что у Куроки, когда онъ перешелъ Таицзы, было только пять дивизій.
-- А у насъ?
-- Четыре и даже съ половиной корпуса. И мы должны были, какъ видно, побѣдить.
-- Въ чемъ же дѣло?
Въ ушахъ мелькаютъ слова:
-- Рокъ... Орловъ... Дюбавинъ... Семнадцатый корпусъ... Запасные... Снаряды...
Несомннео, что развѣдка -- самое слабое наше мѣсто.
Сегодня въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Мукдена убитъ молодой, перешедшій изъ гвардіи офицеръ Хвощинскій.
Его очень любили товарищи. Онъ ѣхалъ верхомъ съ восемью казаками. Китайцы стрѣляли изъ гаоляна. Спасся только одинъ казакъ, который и сообщилъ печальную вѣсть.
Сегодня въ первый разъ, несмотря на дождь, ѣздилъ въ Мукденъ съ возвратившимся Сергѣемъ Ивановичемъ, Лыкой и Аркадіемь Дмитріевичемъ.
Это самый молодой изъ нашей компаніи, оживленный и отзывчивый человѣкъ, съ большимъ юморомъ, умѣющій подчеркивать и оттѣнять отношенія и характеръ положенія.
Мы ѣдемъ верхомъ, сзади насъ два казака для провизіи. Мы хотимъ купить фруктовъ, зелени, еще чего-нибудь.
А. Д. пожимаетъ плечами, шутитъ:
-- Можетъ-быть, весь Мукденъ закупимъ, все будетъ зависеть отъ настроенія.
До города версты три-четыре. Какъ разъ въ это время разражается новая гроза. Мѣстность открытая, и издалека видно, какъ летитъ на насъ дождевой шквалъ. Тона поразительные усиливаютъ краски при свѣтѣ солнца сквозь эту сѣро-рыжую водяную массу. Какъ будто изломалось небо и потеряло свою округленность, и углами валятся оттуда на землю мутныя прозрачныя глыбы. Никогда такого дождя, такой поразительной картины не приходилось видѣть. И мы и всѣ встрѣчные неслись маршъ-маршемъ,-- одни туда, въ городъ, другіе назадъ, къ вокзалу,-- въ надеждѣ добраться до ливня куда-нибудь въ укрытое мѣсто.
-- Если такое дѣйствіе производитъ невинный дождь,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ,-- то можно ли обижаться на дѣйствія шрапнели?
Это стремительное бѣгство вразсыпную, дѣйствительно, напоминало мнѣ Ляоянъ, когда около церкви разорвалась шрапнель.
Вотъ наконецъ и первыя ворота Мукдена, съ громадной башней надъ ними, точно вросшія отъ старости въ землю.
Что-то очень знакомое напоминаютъ эти ворота: пожалуй, нашъ Кремль, только миніатюрнѣе, сѣрѣе, грязнѣе и темнѣе...
Всѣ улицы запружены нашими обозами, войсками: ни пройти ни вроѣхать. Внизу грязь, сверху дождь, съ боковъ вонь. Маленькіе домишки съ навѣсами, и подъ каждимъ такимъ навѣсомъ нѣсколько лавчонокъ: мѣха, шелкъ, овощи, что-то въ ящикахъ, сѣдла, сапоги. Перспектива узкой улицы красива, благодаря вывѣскамъ. Это все столбы съ шишками, высокіе, раскрашенные, съ полотнами въ родѣ знамени, на которыхъ по красному расписано золотомъ. иногда на такомъ столбѣ виситъ то, чѣмъ торгуетъ лавка: напримѣръ, громадная, въ двадцать разъ превышающая обычную человѣческую, туфля. И все это сливается во что-то красивое, праздничное, изобилующее яркими цвѣтами.
Мы рѣшаемъ укрыться отъ дождя въ одномъ изъ здѣшнихъ ресторановъ: "Манчжурія" или "Мукденъ".
"Маачжурія" лучше, и мы ѣдемъ туда. Эту "Манчжурію" основали иностранные корреспонденты. Сперва только сами ѣли, а затѣмъ, съ ихъ согласія, хозяинъ-китаецъ открылъ двери своей гостиницы и для русскихъ офицеровъ.
Сергѣй Ивановичъ уже ѣлъ тамъ и очень хвалилъ. Мы проголодалцсь и съ удовольствіемъ предвкушали обѣдъ.
Насъ однако ожидалъ непріятный сюрпризъ.
Въ ресторанѣ слышенъ былъ крткъ, шумъ, толпилось много офицеровъ.
И слуги и хозяева куда-то убѣжали.
Иностранцы, лишенные обѣда, грустно сидѣли на террасѣ.
-- Господа, что жъ это? Китайцы издѣваются надъ нами: надо послать за полицеймейстеромъ!
Но въ это время отъ полицеймейстера уже явился посланный, и на дверяхъ было сейчасъ же приклеено слѣдующее объявленіе:
"За невозможностью удовлетворить требованія посѣтителей, по просьбѣ хозяина гостиницы "Манчжурія" -- заведеніе это закрывается".
-- Ну и чортъ съ нимъ! Ѣдемъ въ "Мукдевъ".
-- Такъ что и "Мукденъ" уже закрытъ. Другой разсыльный таксе же объявленіе понесъ туда.
Въ городѣ насъ ждалъ такой же сюрпризъ. Вслѣдствіе какой-то исторіи было указано закрыть всѣ лавки. И лавки закрыли.
Такъ мы и возвратились назадъ, отложивъ осмотръ Мукдена до болѣе благопріятнаго времени.
LXXXIV.
Мукденъ.
Сегодня пріѣхали Михаилъ Алексѣевичъ Бердеревскій -- молодой саперный офицеръ, завѣдывавшій перевозкой на узкоколейной дорогѣ около Ляояна -- и его товарищи.
Ихъ разсказы дополняютъ главную картину сраженія съ арміей Куроки въ мѣстѣ соприкосновенія съ ней 17-го корпуса Бильдерлинга.
-- Въ нѣсколькитъ верстахъ отъ центра сраженія, около дереваи Саучендзы, за всѣмъ наблюдалъ командующій со своимъ штабомъ, сидя подъ навѣсомъ, сдѣланнымъ изъ гаоляна. Впереди сидѣлъ командующій, сзади -- его штабъ.
"Въ то время, какъ командующій сидѣлъ, молчаливый, напряженный, изрѣдка подзывая къ себѣ отдѣльныхъ лицъ и отдавая имъ приказанія, штабъ шушукался, смѣялся, острилъ, наблюдалъ за рвущейся шрапнелью.
"Главная сопка -- средоточіе силъ японской арміи, по сообщенію начальника корпуса -- была вся на виду и обстрѣливалась всѣми нашими батареями съ 11-ти до 5-ти часовъ вечера 20-го августа.
"Стрѣльба изъ нашихъ орудій была идеальная. Буквально въ томъ мѣстѣ, гдѣ рвалась первая шрапнель, рвалась и послѣдующая. Одна громадная сопка была увита молніями, бѣлыми и черными дымками. Батареи японцевъ отвѣчаютъ все тише и тшне. Подъ конецъ на сто нашихъ выстрѣловъ -- одинъ-два японскихъ. Нашъ инспекторъ артиллеріи въ отчаяньи, что мы расходуемъ столько снарядовъ. Наконецъ командиръ сообщаетъ въ телефонъ, что къ семи часамъ перейдетъ въ атаку. Совсѣмъ вечерѣетъ. Наступаетъ сразу мертвая тишина. Всѣ бинокли впились въ соику. Со всѣхъ сторонъ ползутъ по ней наши полки. Мы ждемъ съ напряженіемъ линій ружейныхъ огней японской пѣхоты. Ни одного".
-- Въ чемъ же дѣло?
-- Чортъ ихъ знаетъ! Ушли японцы, оказывается.
-- Отказались отъ боя?
-- Очевидно, сзади этой сопки помяли все-таки какой-то хвостъ арміи Куроки. Потомъ стали носить раненыхъ, и мнѣ ужъ было не до наблюденій. Наша дорожка доходила до самаго штаба командующаго, и мы перевезли 1.100 раненыхъ. Только, право, не знаю... Какое-то недоразумѣніе вышло... Что-тo совсѣмъ непонятное!.. Не стоить разсказывать... Дорожка, знаете, отлично работала. Эти раненые, ахъ! Знаете, и нервы притупились, и кажешься себѣ совершенно равнодушнымъ, а все въ тебѣ не твое. А какой героизмъ! Безъ слова ропота, безъ стона, лишь страшно смотрѣть на него. Многіе еще дорогой умерли. Нѣть никакихъ словъ, чтобы похвалить медицинскій персоналъ! Сестры -- это ангелы. У насъ работала Евангелическая община. Удивительно работала! Ну, мы ѣсть хотимъ,-- потомъ вамъ доскажемъ, какъ возились съ осадными орудіями, какъ отступали.
-- Но на васъ все изорвано. Гдѣ это?
-- Потомъ...
Здоровые, голодные и счастливые при мысли, что живы всѣ, они веселой гурьбой уходятъ разыскивать себѣ ѣду.
-- Сколько же было у Куроки войскъ? -- кричу я вдогонку.
-- Не знаемъ! Сперва говорили, что обѣ арміи Куроки и Оку весьма многочисленны, а теперь одни говорятъ -- 5 дивизій, другіе -- три съ половиной.
-- Что-то въ родѣ демонстраціи?
-- Говорятъ.
Сегодня утромъ Михаилъ мрачно говоритъ:
-- Вчера заплатилъ два рубля за хлѣбъ, а въ немъ и шести фунтовъ нѣтъ. А сегодая и никакого хлѣба нѣту, ни бѣлаго ни чернаго.
-- Почему?
-- Китайцамъ запрещено, работаетъ одна пекарня: развѣ она можетъ поспѣвать, когда съ позицій присылаютъ и сразу весь хлѣбь забираютъ.
Насчетъ ѣды дѣла не лучше. Въ городѣ обѣ гостиницы, "Манчжурія" а "Мукденъ", закрыты. Остались буфетъ на вокзалѣ и вагонъ-ресторанъ для иностранцевъ. Въ буфетѣ вчера введена такса: супъ или борщъ -- 40 копеекъ, жареное -- 70 копеекъ, бутылка крымскаго, самаго дешеваго вина 3 рубля. Раньше брали за супъ рубль, жареное по усмотрѣнію. За вино -- 4 рубля.
Послѣдствіемъ таксы было то, что вино совсѣмъ исчезло; супъ и жареное пока еще остались, но съ большими ограниченіями. Посѣтители должны сами итти на кухню и приносить себѣ ѣду. Держать въ счетъ этой таксы прислугу содержателю не по средствамъ. Не по средствамъ и посуду мыть.
Качество провизіи ухудшилось настолько, что поваръ самъ убѣждаетъ посѣтителей:
-- Жаркого все равно не угрызете.
И такъ грязно, такъ грязно... Такъ сѣро, такъ много мухъ, и разваренныхъ и свѣже упавшихъ, и на потолкѣ, и въ воздухѣ, и на столахъ, и на спинахъ, и на лицахъ, и надъ всѣмъ этимъ, какъ нѣкое божество, за пустымь прилавкомъ полулежить толстый, въ черномъ, громадный владѣлецъ этого буфета и съ презрѣніемъ отчаянія смотритъ на всѣхъ этихъ, жадно поглощающихъ его отвратительную пищу.
Охотинковъ же поглощать числа нѣтъ. Даже подобія мѣста всѣ заняты, и все простравство, гдѣ можно стоять, тоже занято ожидающими очереди. И ждутъ во нѣскольку часовъ люди тихіе, безъ протекціи.
Протекція -- жандармскій офицеръ. Онъ же протежируетъ и относительно хлѣба. Другое дѣло вагонъ иностранцевъ. Онъ на привилегированномъ положеніи. Такса на него не наложена, кормятъ хорошо, прежде кормили и чисто. Теперь чистота соблюдается только въ той половинѣ, гдѣ ѣдятъ иностранцы. Это святая-святыхъ, куда русскихъ не пускаютъ, хотя бы тамъ ни одного иностранца и не было въ данное время. Правило, строго соблюдающееся, какъ въ отношеніи офицеровъ, такъ и генераловъ.
Русское отдѣленіе всегда биткомъ набито. Здѣсь также нужна протекція, но особенная. Нужно знакомство съ содержателемъ буфета и дружба съ лакеями, ссобенно съ Алексѣемъ.
Вся эта публика -- восточные люди, и, какъ поется въ "Барбъ-бле" ("Синяя Борода"):
-- Il faut savoir son caractère.
-- Милый Алексѣй,-- вина.
-- Если есть, дамъ.
И Алексѣй строго смотрить въ глаза.
Если въ глазахъ покорность и съ точки зрѣнія Алексѣя есть "поди сюда", вино скоро будетъ подано, а если Алексѣй не удовлетворенъ, то придется подождать.
-- Что же насчетъ вина, Алексѣй?
Короткій отвѣтъ:
-- Слыхалъ.
И Алексѣй вышколилъ всѣхъ. Дисцпилина безукоризненная, отъ самаго скромнаго офицера до генерала.
Черный Алексѣй съ полнымъ презрѣніемъ, впрочемъ, отвосится ко всѣмъ этимъ надоѣвшимъ уже ему проявленіемъ ничтожества человѣческой души.
Но и при всемъ томъ завтраки, обѣды (все это несвоевременно: вамъ назначается приблизительно часъ: завтракъ въ 11 1/2 часовъ, напримѣръ, а обѣдъ въ 9 вечера), съ виномъ, вознагражденіемъ прислуги, словомъ, ѣда въ день обходится до десяти рублей.
И говорить нечего, что на жалованье офицера прокормиться нельзя.
-- Какъ же въ такомъ случаѣ?
Пожатіе плечъ.
-- Не умирать же съ голоду: въ долги влазишь.
Это тѣ, которые и шампанскаго не пьютъ и въ карты не играють.
Какъ оборачиваются и пьющіе и играющіе, я не знаю, но фактъ несомнѣнный, что недостатка и въ нихъ и въ деньгахъ съ внѣшней стороны, по крайней мѣрѣ, не замѣчается.
Много помогаетъ этой внѣшней сторонѣ постоянный приливъ и отливъ офицерства. Пріѣдеть съ позиціи офицеръ. Прикопилъ, можеть-быть, немного, а развлеченій никакихъ, только и остается выпить да съѣсть или попытать счастья въ банкъ. Времени мало, день, два, три: надо торопиться ѣхать опять на позицію, гдѣ ждутъ пули, шрапнели, и кто знаетъ, придется ли еще когда-нибудь ѣсть, пить и играть. Здѣсь, конечно, ужъ совершенно особое настроеніе, особая психологія, съ которой надо считаться.
Другое настроеніе и другое отношеніе тѣхъ, которымъ приходится имѣть дѣло со всѣми этими людьми, когда они уже выброшены съ поля битвы и раненые и безсильные сдаются имъ на руки.
Я говорю о госпиталяхъ "Краснаго Креста" и всевозможныхъ общинахъ.
Тамъ непрерывная напряженнѣйшая работа -- все время. И чѣмъ больше развивается война, чѣмъ больше ея жертвъ, тѣмъ тяжелѣе и тѣмъ напряженнѣе становится эта работа. Гдѣ конецъ ея? Нѣтъ, не видно конца. Какъ работаютъ? Ахъ, никакими словами не передашь этого. Можетъ-быть, всѣ эти сестры и братья, доктора въ своей повседневной. жизни были такими же, какъ и всѣ, и мелкими и пошлыми даже, но что дѣлаетъ съ людьми, какъ мѣняетъ ихъ благородный трудъ, истинная цѣль! Казалось бы, при этомъ нечеловѣческомъ, изо дня въ день непрерывномъ трудѣ должны упасть силы, ослабнуть нервная система, появиться раздраженіе. И вы наблюдаете какъ разъ обратное: люди становятся мягче, добрѣе, и, кажется, нѣтъ конца ихъ терпѣнію, кротости, любви. А съ какой завистью смотритъ въ эти глаза, познавшіе и глубину горя человѣческаго и свою силу въ служеніи этому горю, полюбившихъ это горе. Конечно, горячее слово, порывъ благодарности несчастнаго раненаго, котораго нашли, разыскали среди темной ночи, въ углу товарнаго вагона, сутки лежавшаго тамъ, накормили его, обмыли, смѣнили перевязки. Вникните въ положеніе этого страдальца, съ угнетеннымъ чувствомъ брошеннаго, никому больше ненужнаго въ темномъ вагонѣ, когда въ крышу его барабанитъ холодный, мелкій дождь, и представьте себѣ затѣмъ съ шумомъ отворяющуюся дверь, появляющійся изъ мрака и дождя свѣтъ, наклоненную къ больному сестру. Заботливо, ласково она разспрашиваетъ его, выслушиваетъ, кормитъ, и вотъ приходятъ доктора. Больной видитъ вниманіе, ласку не за страхъ, не по службѣ. Видитъ людей, такихъ же близкихъ, какъ тѣ за тридевять земель его кровные родные, гадающіе о судьбѣ своего кормильца. При такихъ условіяхъ, конечно, повышенная чувствительность, и уже съ сѣдиной резервный рыдаетъ, какъ ребенокъ, и только шепчетъ:
-- Сестрица... сестрица...
Сегодня уѣзжаютъ послѣднія общины: московская, воронежская, курская, голландская.
И когда онѣ уже уложились, на вокзалѣ подходитъ ко мнѣ какой-то отставной офицеръ, Худой, изможденный, старый.
-- Помогите мнѣ, пожалуйста. Только-что узнали, здѣсь стоитъ цѣлый поѣздъ съ больными, которые сутки уже не ѣли и три дня уже безъ перевязки.
Мы идемъ. На какомъ-то ящикѣ, гдѣ навалена груда только-что испеченнаго хлѣба, сидятъ двое.
-- Вы сутки не ѣли?
-- Не ѣли.
-- И весь поѣздъ?
-- Навѣрно.
-- Гдѣ вашъ поѣздъ?
-- Тамъ, говорятъ, на второмъ пути.
-- Что же дѣлать теперь?
Я никакого отношенія къ этимъ дѣламъ не имѣю. Но только-что я видѣлъ А. И. Гучкова, А. И. Янтайцеву, князя Львова.
-- Пойдемъ, я познакомлю васъ.
И вотъ общими силами начинается дѣло.
Всѣ уже уложились, но у каждаго кое-что осталось. А. И. даетъ 700 консервовъ, даетъ хлѣбъ, но консервы надо разогрѣть.
Можетъ-быть, голландская община не уложила еще посуду и кухню? Я ѣду на противоположную сторону вокзала, гдѣ эта община. Она уже почти все уложила, но рядомъ стоящая курская -- еще не уложила. Оказывается, тоже уложила, собственно, но соглашается распаковаться, если ихъ поѣздъ подождетъ ихъ. Я берусь это устроить, и мы несемъ къ нимъ консервы. А голландская община предлагаетъ свой медицинскій персоаалъ. Я въ первый разъ вижу благородную фигуру Цегефонъ-Мантейфеля и знакомлюсь съ нимъ. Это первый хирургъ, который сдѣлалъ операцію въ сердцѣ,-- разрѣзалъ и сшилъ его, и больной остался живъ,
Крупная, мощная фигура крестоносца.
-- Но, можетъ-быть, и вы смогли бы чѣмъ-нибудь накормить больныхъ?
Оказывается, есть порцій на пятьдесятъ манной крупы.
-- Для тяжелыхъ больныхъ пригодится.
-- Отлично!
Начинаеть темнѣть. Тучи низко-низко спустилисъ и придавили совсѣмъ огневую полоску, гдѣ сѣло солнце. Что-то безконечно-тяжелое, тоскливое и зловѣщее. Какая-то подавляющая злая гримаса презрѣнія, насмѣшка,-- неумолимая, безпощадная, отвратительная и безнадежная.
О, какъ нехорошо, какъ чуждо все здѣсь!
Дождь полилъ. Сразу, какъ изъ ведра, безъ всякаго предупрежденія. И долбилъ монотонно, какъ будто говорилъ:
-- Лью и буду лить, пока не смою все зло здѣшнихъ мѣсть.
-- Куда нести? Гдѣ вагоны?
Мы шлепаемъ во грязи, ищемъ на вокзалѣ спрятавшахся проводниковъ и наконецъ находимъ вагоны.
Сперва доктора перевязываютъ, а затемъ сестры съ пищей.
Нѣсколько часовъ живешь здоровой обстановкой любви, ласки, участія.
LXXXV.
Мукденъ, 29-го августа.
Послѣ предположенія немедленно отступать до Телина и послѣ наступившихъ послѣ того нѣсколькихъ дней колебаній, теперь окончательно принято, кажется, рѣшеніе -- не оставлять Мукденъ и, можетъ-быть, даже перейти въ наступленіе.
Скептики на это говорятъ: -- "Словомъ, все то же, что было подъ Дашичао, Хайченомъ, Аньсяньдзяномъ, Ляояномъ". На это возражаютъ однимъ словомъ:-- "терпѣніе".
Оставляя въ сторонѣ вопросъ -- кто правъ и гдѣ истина,-- вопросъ, на который я, какъ не-спеціалистъ, отвѣтить не могу, интересно просто выяснить самочувствіе арміи, офицеровъ и штаба.
Я всматриваюсь въ лицо проѣзжающаго мимо оконъ вагона командующаго. Его желѣзное лицо непроницаемо, глаза умные. Безсознательно тянеть къ нему всю душу. Такъ и вѣеть отъ него безукоризненной чистотой души и помысловъ. Это -- человѣкъ, гражданинъ! И чтобы ни случилось, такимъ онъ, и останется, такимъ перейдетъ и въ исторію.
Иностранцы говорятъ:
-- Планъ съ Куроки не удался, но то, что Куропаткинъ выступилъ тогда изъ Ляояна -- это больше побѣды. Опоздай онъ на одинъ день, я сообщеніе наше было бы прервано въ то мгновеніе, когда патроны и снаряды наши были въ дорогѣ. Отступленіе къ Мукдену, искусство, съ каиимъ первый корпусъ былъ спасенъ и не отрѣзанъ -- все это будетъ достояніемъ исторіи.
И "Standard" говоритъ въ томъ же духѣ. Въ чемъ же дѣло, въ такомъ случаѣ?
-- Во вашемъ случаѣ, дѣло не въ командующемъ вашемъ, и иностранцы больше ни о чемъ говорить не хотятъ.
Я вижу офицеровъ арміи. Волной приливаютъ они, волной отливаютъ. Все новые и новые, но кажется, что все тѣ же толпятся они сѣрой толпой у буфета, на платформѣ: сѣрые, грязные, загорѣлые, на своихъ передовыхъ позиціяхъ. Съ виду грубые, неинтересные, но, всматриваясь въ нихъ, вы часто чувствуете то же, что чувствуете, смотря на сестеръ милосердія и докторовъ. Вы чувствуете уваженіе къ этому человѣку, какъ къ человѣку труда, человѣку, исполняющему свой тяжелый долгъ, какъ къ человѣку, въ этомъ долгѣ черпающему свою силу. Можетъ-быть, онъ не всегда на высотѣ своего положенія въ смыслѣ искусства, можетъ-быть, и не онъ виноватъ въ этомъ, но платится за это онъ, разсчитывается, такъ сказать, на ряду съ другими -- онъ. И можетъ-быть, и прежде другихъ.
Сегодня Сергѣй Ивановичъ опять веселъ и доволенъ.
-- Дорогой мой,-- смѣется онъ, и бѣлые острые зубы его сверкаютъ:-- я опять вѣрю и счастливъ. Ей-Богу же! Я былъ только-что у солдатиковъ: такъ хорошо у нихъ все налажено, какъ будто ничего и не было.
"-- Побѣдимъ мы? -- спрашиваю.
"Облизываетъ ложку, смотритъ на небо и опять ѣстъ, какъ будто и не слышить вопроса и не его это дѣло.
"Ну, развѣ же, дорогой, это не прелесть, не славянская натура? Вы, конечно, скажете, что меня опять одолѣваетъ уже какое-то славянофильство, что я хвастаюсь всѣмъ, чтобы только продолжать ощущать всю сладость усыпленія?"
Сергѣй Ивановичъ вздыхаетъ, садится и меланхолично говоритъ:
-- Можетъ-быть, и такъ!.. Но, дорогой мой, если я проснусь наконецъ, благодаря нечеловѣческимъ усиліямъ надъ собой, то что съ этого толку? Я одинъ среди всѣхъ остальныхъ спящихъ? И не лучше ли проснуться всѣмъ вмѣстѣ? Вотъ вамъ новости. Наши положеніе теперь лучше лучшаго. Мы выровняли нашъ фроетъ. Мы наконецъ стоимъ тыломъ къ сѣверу и фронтомъ къ югу. Наше лѣвое крыло въ сорока верстахъ отъ Мукдена, на востокъ въ Фушунѣ, гдѣ каменноугольная вѣтвь и копи. Ну, что еще вамъ сказать? Говорятъ, японцы хотятъ отдыхать цѣлый мѣсяцъ. Говорятъ, они даже совсѣмъ не хотятъ итти на Мукденъ. Куроки окончательно пропалъ. Довольны вы? Да! Пріѣхалъ Андрей Петровичъ изъ Владивостока и разсказываетъ много интереснаго. Онъ придеть къ намъ ѣсть нашъ супъ а-ла-казакъ.
-- Очень радъ!
У насъ теперь своя кухня. Три конвойныхъ казака варятъ намъ два раза въ день супъ а-ла-казакъ изъ курицъ. Это такой супъ, которому позавидуеть всякій. Его ставятъ намъ на столъ въ черномь котелкѣ. У насъ деревянныя ложки и даже тарелки деревянныя.
Прекрасный ароматный наваръ. Въ супѣ, кромѣ курпцъ, картофель и рисъ. Мы сьѣдаемъ тарелку, мало -- двѣ, ѣдимъ курицу съ солью и съ хлѣбомъ. И ѣдимъ до тѣхъ поръ, пока не наѣдимся. Можетъ-быть, со временемъ намъ надоѣдятъ и этотъ супъ и эти куры такъ, что до конца дней нашихъ мы больше ужъ не будемъ ѣсть этотъ супъ, а на куръ, даже живыхъ, иначе, какъ съ отвращеніемъ, и смотрѣль не будемъ, но это все потомъ. А теперь мы отлично себя чувствуемъ и съ признательностью смотримъ на открывшаго намъ эту Америку -- А. Л. Лыко.
А онъ, красный и широкій, смѣется, точно пускаетъ фонтанъ воды, и въ десятый разъ повторяетъ:
-- Я смотрю на нихъ, какъ они ходятъ къ иностранцамъ, тратятъ по десять рублей въ день, гнутъ спины предъ лакеями, а я себѣ ѣмъ да ѣмъ. Ѣмь да ѣмъ...
И А. Л. заливается веселымъ смѣхомъ.
-- А они себѣ ходятъ въ вагонъ иностранцевъ.
И такъ далѣе, и опять веселый, подмывающій взрывъ смѣха.
-- Да мы никуда теперь не ходимъ! -- замѣчаю я.
Мы всѣ четверо сидимъ за моимъ маленькимъ складнымъ столикомъ, на которомъ я пишу все время свой дневникъ, и ѣдимъ нашъ супъ.
Мы никуда не ходимъ. Къ намъ приходятъ. Слава о нашемъ супѣ растетъ и распространяется.
И рѣдкій день нѣтъ у насъ гостей.
Иногда на десертъ намъ подаютъ виноградъ, груши, яблоки. Конечно, это все не то, къ чему привыкли мы въ Крыму. Здѣсь во всемъ этомъ, какъ и въ редискѣ, одинъ и тотъ же привкусъ нашей твердой капустной кочерыжки. Но и это имѣетъ свою прелесть. Кочерыжка напоминаетъ намъ наше дѣтство, ясный осенній, слегка морозный уже день, когда гулко несется отчетливый трескъ отъ шинкованія капусты и кочержки одна за другой летятъ въ кучу. Можно выбрать любую, очистить ножомъ и ѣсть ее, любуясь безоблачной нѣгой осенняго дня.
Если большой парадный обѣдъ, мы посещаемъ въ вагонъ иностранцевъ за пивомъ.
Дешево, свѣжо и вкусно.
Мы купили сразу десять курицъ. Онѣ живуть у насъ подъ вагонами, а къ вечеру сами залазятъ въ лукошко. Иногда бываютъ маневры, и нашъ вагонъ начинаетъ двигаться. Тогда въ ихъ налаженномъ птичьемъ царствѣ начинается нѣкоторая тревога, скоро, впрочемъ, стихающая. И опять миръ, тишина и благодушіе. Двѣ курицы несутсч. Мы ихъ не рѣжемъ, и каждое утро Михаилъ приносить мнѣ два свѣжихъ яйца въ смятку. А каждое утро великолѣпный пѣтухъ, котораго пришлось купить, радостно поздравляетъ насъ съ новымъ начинающимся днемъ.
А какіе милые эти три казака -- наши хозяйки!
-- Кто научилъ васъ варить такой отличный супъ? Ваши жены?
-- Никакъ нѣтъ! Такъ что сами научились.
-- Ахъ, какіе молодцы!
-- Рады стараться!
-- Сибиряки?
-- Такъ точно.
За поварство мы платимъ имъ по рублю въ день и угощаемъ водкой.
Завтра они поѣдутъ съ нами въ городъ съ большими корзинами, и мы будемъ закупать всякой провизіи, а кстати посмотримъ мукденскій дворецъ.
LXXXVI.
Мукденъ.
-- Ну, если хотите, могу вамъ разсказать, какъ мы отступали съ 101-го,-- это, значитъ, двѣнадцать верстъ сѣвернѣе Ляояна,-- 21-го августа.
-- Пожалуйста.
-- Давайте чаю.
Михаилъ Алексѣевичъ усаживается въ моемъ купэ, ему подаютъ чай, и, удовлетворенный всѣмъ, онъ начинаетъ свой разсказъ.
-- Какъ вамъ уже извѣстно, нашей узкоколейки было уложено около двадцати верстъ. главная цѣль ея была перевозка осадныхъ орудій. Два раза мы ихъ перевозили, но такъ и не пришлось установить ихъ. Командиръ десятаго корпуса нѣсколько разъ сказалъ мнѣ: "Ахъ, какое несчастье! Если бь вы знали, какъ вы насъ огорошили!". Всѣхъ орудій было 22. Въ первый разъ выгрузили ихъ и пять дней выбирали позицію. Затѣмъ былъ приказъ спѣшно нагрузить ихъ опять на платформы и отправить на сѣверъ. Грузили спѣшно, не соблюдая, конечно, ранжировки, такъ что, когда вторично, 19-го августа, было приказано ихъ опять поставить, то пришлось прежде всего ихъ выгружать, прилаживать часть къ части. И это успѣли бы сдѣлать, но въ 4 часа утра, когда назначено было къ отходящему изъ Янтая поѣзду прицѣпить орудія, генералъ Холодовскій чѣмъ-то былъ отвлеченъ, и въ концѣ концовъ и на этотъ разъ поѣздъ ушелъ безъ орудій... Нѣсколько часовъ опять пропало... Ну, словомъ, говорить обо всемъ теперь неудобно... Когда привезли наконецъ орудія, то было уже поздно: это мѣсто уже обстрѣливалось. Выгрузили-было спѣшно два орудія и сейчасъ же назадъ нагрузили и увезли. Командующій сказалъ генералу Холодовскому: "Очень, очень жаль, что осадная артиллерія не работала. Буду надѣяться, что въ слѣдующій разъ она будетъ дѣйствовать". А! Ну, хорошо... Но наша узкоколейка все-таки сослужила службу: перевезла 1.100 раненыхъ, и выяснилось, что она отлично можетъ провозить осадныя орудія. Такъ. Теперь я перехожу къ нашему отступленію. Двадцать перваго вечеромъ пріѣзжаетъ начальство по перевозкѣ и говоритъ, что сегодая ночью, въ 3 часа, мнѣ даютъ 18 вагоновъ для укладки всего нашего переноснаго парка. Дали не въ три, а въ четыре. Благодаря 2-й ротѣ 2-го желѣзнодорожнаго батальона подъ командою коручика Адова,-- образцовая рота! -- дѣло у насъ сразу закипѣло. Въ шесть часовъ утра начальство говории,: "Надо отправлять поѣздъ". Умоляю и получаю еще полчаса. Приходятъ люди 3-го желѣзнодорожнаго батальона. Подполковникъ говорить: "Положеніе крайне тревожное, не могу больше рисковать поѣздомъ, уѣзжаю". Треть имущества еще остается. Что дѣлать? Выстрѣлы дѣйствительно уже совсѣмъ близко. Совѣщаюсь съ Адовымъ, и рѣшаемъ уничтожить его. Лѣсъ сжечь, а буксы разбить. Начиваемъ бить. Вотъ капитанъ генеральнаго штаба. Кричитъ: "Что вы тутъ дѣлаете? Какъ это можно? Вы еще успѣете вывезти". Нервы совсѣмъ упали. Я приказываю остановиться. Ѣду верхомъ въ Янтай спросить распоряженій у нашего генерала Шевалье де-ла-Сурръ. "Вы думаете, что еще успѣете вывезти поѣздомъ?" -- "Увѣренъ". Генералъ приказываетъ отправить поѣздъ на разъѣздъ. Пока поѣздъ готовили, я легъ на тразу и мгновенно заснулъ, такъ какъ двѣ ночи уже не спалъ. Нашли меня и разбудили, когда поѣздъ уже тю-тю... На дрезинѣ я ѣду вслѣдъ. Пріѣзжаю и грузимъ. Къ вечеру пріѣзжаетъ генералъ Зарубаевь, далъ мнѣ еще роту, и часамъ къ двумъ ночи нагрузили вагончики, инструменты, всѣ рельсы, которые дежали въ штабеляхъ, такъ что остались только тѣ двадцать верстъ, которыя были уложены въ пути.
-- Много успѣли разбить буксъ?
-- Пустяки! Ну-съ, хорошо. Такимъ образомъ поѣздъ съ ранеными и нашмъ матеріаломъ мы отправили, а сами съ обозомъ выступили пѣшимъ порядкомъ.
-- Вы могли и поѣздомъ ѣхать?
-- Если бы я поѣхалъ поѣздомъ, я бы, можетъ-быть, и не увидѣлъ никогда больше своего обоза. Вѣдь обозъ третьей дивизіи погибъ. Вы послушайте, что только было и при мнѣ, пока втянулся я съ своимъ обозомъ въ очередь. Ѣдутъ всѣ на перерѣзъ и слушать ничего не хотятъ. Что вы подѣлаете противъ орудія, или парка, или понтона? У меня одну арбу въ щепки размололи. Поѣхалъ и я и то въ самомъ хвостѣ. Долженъ вамъ сказать, что отступали мы въ общемъ отъ Ляояна къ Мукдену такъ быстро и въ такомъ порядкѣ, что это отстувленіе, несомнѣнно, перейдетъ въ исторію. Духъ войска великолѣпный. Это, знаете, не поддается никакой логикѣ, никакому учету. Кажется, какъ не упасть духомъ: опять отступаемъ, а на плечахъ буквально насѣдаетъ по пятамъ торжествующій врагъ. Нѣтъ! Ѣдутъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Вѣдь это болѣе ста тысячъ однѣхъ лошадей. Ѣдуть въ десять рядовъ. Ругань виситъ въ воздухѣ: это -- первый признакъ бодраго настроенія. Тѣснота, давка такая, что яблоку упасть негдѣ. И вдругъ: трахъ! Шрапнель въ тридцати саженяхъ. Мгновенно мертвое молчаніе. Лица обозныхъ надо было видѣть: точно застыли, глаза выпучили, всѣ вдругъ привстали съ козелъ и... поѣхали рысью; яблоку негдѣ было упасть -- и сразу зашлось мѣсто, и всѣ, какъ одинъ, поѣхали рысью. Такъ весь тотъ день насъ и подгоняли. И днемъ -- это еще цвѣточки, а ночью... Ни зги, грязь, а ужъ гдѣ мостики! На одномъ съ пяти утра ждали очереди -- до 11-ти часовъ ночи. Это здѣсь уже около Мукдена, въ семи верстахъ, на этой большой рѣкѣ, какъ она? Да, Хунхе. Какой-то полковникъ взялся распоряжаться: и грозилъ, и ругался, и въ копцѣ концовъ скрылся куда-то. Слѣдующая очередь мортирному парку, потомъ мнѣ, потомъ казачьему обозу. Вдругъ протискиваются -- артиллерія, выборгскій обозъ, понтоны. Всякій кричитъ свое, ругань, брань, проклятія. Самая неприличная брань такъ и виситъ въ воздухѣ, стономъ несется. Подлетаетъ какой-то офицеръ-артиллеристъ къ своему орудію: "Ты что стоишь, с. с.?! Впередъ!" -- "Но куда же впередъ?!" спрашиваютъ его. Онъ выхватываетъ шашку и кричить своему передовому: "Впередъ!". Тотъ по лошадямъ, и въ узкій переулокъ передъ мостомъ врѣзывается орудіе, за нимъ -- другое, третье, все это давится, крошится, крики, вопли. Первое орудіе сбоку влетаеть на мостъ, мостъ безъ перилъ,-- орудіе, и лошади, и люди летятъ въ воду. Въ концѣ концовъ и орудіе, и людей, и лошадей вытаскиваютъ. Наступаеть темнота. Ни одного фонарика. Распоряжаться некому. Тогда я выступаю и заявляю, что такъ какъ я отъ дорожнаго управленія, то принимаю на ссбя распоряженія. Сперва неохотно, но понемногу всѣ они подчиняются. Я заставляю артиллерію отодвинуться и стать въ очередь. Артиллеристъ кричитъ: "Мнѣ должно быть отдано первое предпочтеніе, такъ какъ я ѣду прямо из позицію".-- "Гдѣ ваша позиція?" -- "По ту сторону Хунхе".-- "Но вамъ отлично извѣстно, что существуютъ позиціи и по эту сторону, и онѣ первыя явятся препятствіемъ наступающему непріятелю, а, какъ видите, онъ и на эти еще не наступаетъ". Наступаетъ понтонный паркъ: "Я, говоритъ, долженъ ѣхать въ головѣ всего обоза и наводить понтоны тамъ, гдѣ нѣтъ мостовъ". Всѣ смѣются, смѣется и офицеръ. Дѣло въ томъ, что наши понтоны такъ тяжелы, что, сколько ни впрягай въ нихъ лошадей, они ползуть всегда со скоростью черонахи и всегда въ хвостѣ всякаго обоза. У японцевъ понтоны вдвое и даже еще легче и поэтому дѣйствительно портативны. Кто-то шутя аредлагаетъ наводить понтоны черезъ Хунхе. "Поспѣетъ какъ разъ для японской арміи!" -- остритъ другой. Когда очередь доходитъ до моего обоза, всѣ ждутъ, какъ я поступлю. Я приказываю своему обозу не переѣзжать, а остановиться на ночь на той сторонѣ, уступивъ слѣдующимъ свою очередь. Это окончательно завоевываетъ мнѣ положеніе, и дальнѣйшая переправа при свѣтѣ костровъ, которые я приказалъ зажечь, идетъ какъ по маслу. Въ пять часовъ утра я послѣдній переѣзжаю рѣку.
-- И больше нѣтъ обозовъ?
-- Ну, какой нѣтъ! Версть на двадцать еще есть. Это обозъ только того корпуса, съ которымь я отступалъ, а ткихъ дорогъ три на протяженіи 15-ти верстъ, а по нимъ по десять возовъ въ рядъ двигается. За ними но флангу отрядъ генерала Мищенко и вся наша кавалерія, охраняющая обозы, а тамъ уже въ нѣсколькихъ верстахъ армія Куроки.
-- А кто же стрѣлялъ въ васъ?
-- Изъ южной арміи, пока не подошли войска 1-го корпуса: они и сдерживали напоръ съ юга. Опасность была только въ началѣ дня. А затѣмъ только отъ хунхузовъ была опасность, которые изъ гаоляна стрѣляли въ каждаго отставшаго, въ каждаго отошедшаго въ сторону. Однажды раздался вдругъ выстрѣлъ изъ гаоляна. Два казака, откуда-то приставшіе къ моему обозу, бросились въ гаолянъ и за косы привели двухъ китайцевъ съ ружьями. Спрашиваютъ меня:-- "Что съ ними дѣлать?" У меня положительно языкъ не повернулся сказать: "разстрѣлять". Лишить жизни этихъ двухъ людей, которые смотрѣли на меня... Въ это время ѣдетъ какой-то полковникъ. "Разстрѣлять!" Казаки тутъ же увели ихъ въ гаолянъ; черезъ минуту два выстрѣла -- и уже одни казаки опять выѣхали на дорогу, только поѣхали отъ насъ. Такъ я больше и не видѣлъ ихъ.
-- Какъ же вы питались?
-- Выѣхали мы съ мѣста, и ничего у насъ не было. Ничего! Чаю, сахару просили изъ склада: говорятъ, не приказано. А потомъ ихъ зажгли. Но ѣхали хорошо: голодны не были...
Вердеревскій смѣется.
-- И никто изъ всего обоза не былъ голоденъ, а у меня у одного 120 человѣкъ, 300 лошадей. Что дѣлать? На войнѣ, какъ на войнѣ. Здѣсь, говорятъ, подъ Мукденомъ уже на двадцать пять верстъ выкошенъ весь гаолянъ...
-- Чѣмъ же вы питались?
-- "Дикими свиньями", "дикими курами". Если бъ хозяева оказались, я съ удовольствіемъ платилъ бы имъ и тройную плату, но вѣдь никого нѣтъ, изъ деревень всѣ разбѣжались. Фанзы настежь, сундуки разбиты, мебель переломана. Иногда отличная мебель, комоды изъ ихняго краснаго дерева,-- все въ щепки. Изъ самой фанзы все дерево, которое на костры годится, выломано. А сзади васъ стая хунхузовъ добираетъ остатки. Въ Янтаѣ стоятъ горы сухарей, рису. Просилъ дать,-- ничего не дали: "Получено строжайшее приказаніе сжечь". Ну, что жъ вамъ еще сказать? Видѣли раненыхъ ручными гранатами, которыя японцы бросаютъ, когда идутъ на приступъ. Сильные ожоги, черные. Раны очень мучительныя. Теперь ужъ весь обозъ нашъ въ безопасности. Отступленіе удалось такъ, что и не снилось.
Наступаетъ вечеръ. Михаилъ Алексѣевичъ и я молчимъ и смотримъ въ окна. Еще одинъ день, послѣдній день тяжелаго для насъ августа, плохой и грустный, уходитъ въ вѣчность. Нѣжные тона, полутона въ небѣ, на землѣ. Далекія рощи еще дальше отодвинулись и замерли въ общемъ покоѣ и тишинѣ. И только звонко, надрывая душу, несутся звуки похороннаго марша. Это хоронятъ молодого офицера Хвощинскаго, убитаго хунхузами. Въ окно намъ видна процессія. медленно, тяжело движется она. За гробомъ, который везутъ на двухколесной арбѣ, идутъ его товарищи по гвардіи. Многихъ уже нѣтъ изъ нихъ, молодыхъ, полныхъ жизни, тѣхъ, которыхъ такъ весело, такъ шумно провожала нарядная толпа на петербургскомъ вокзалѣ.
Его тѣло везутъ въ Петербургъ. Свинецъ нашли, но залить нечѣмъ, и тяжелый запахъ достигаетъ даже оконъ нашего вагона.
Онъ получилъ восемь пулевыхъ ранъ. Оказывается, онъ одинъ и былъ только убитъ. Шесть казаковъ, бывшіе съ нимъ, успѣли ускакать. Онъ ѣхалъ впереди и курилъ папиросу, когда раздались выстрѣлы. И только потомъ пѣхота уже разыскала его тѣло. Успѣли ограбить у него деньги, часы.
Онъ убитъ 24-го августа подъ Янтаемъ. И какая трагедія: онъ уже не прочелъ полученной въ этотъ день телеграммы отъ матери:
"Дай вѣсточку о себѣ. Да хранить тебя Господь!"
LXXXVII.
Мукденъ, 1--3-го сентября.
Затишье полное.
Привезли двухъ больныхъ, найденныхъ въ гаолянѣ около Янтая. Одинъ изъ нихъ раненый, другой -- страдавшій желудочнымъ разстройствомъ. Оба они продежали тамъ девять дней, каждый въ своемъ мѣстѣ, безъ пищи и воды. Желудочный безнадежный, а раненый пошелъ на поправку и уже говорить.
Изъ Ляояна пріѣхалъ докторъ, захваченный тамъ японцами. Оку очень обласкалъ его, водилъ его въ оперетку, которую японцы же устроили въ саду около башни, а на другой день предложилъ ему или оставаться въ плѣну, или ѣхать обратно. Докторъ говоритъ, что въ нѣсколько дней японцы навели поразительную чистоту въ Ляоянѣ: улицы засыпаны, подняты, словомъ -- Ляоянъ больше не озеро, а городъ.
Вышелъ послѣдній номеръ "Манчжурскаго Вѣстника" отъ 3-го сеятября. Нѣсколько очень печальныхъ извѣстій. Во-первыхъ, то, что въ Портъ-Артурѣ наши стрѣляютъ не бездымнымъ порохомъ, а выдѣлывающимся въ самомъ Портъ-Артурѣ. Это значитъ, что снаряды или вышли, или на исходѣ. Безъ этого крѣпость, конечно, держаться долго не можетъ. Какъ бы подтвержденіемъ тому служитъ сегодняшняя телеграмма изъ Токіо, что японцы, воздавая должное мужеству гарнизона, не понимаютъ дальнѣйшаго безполезнаго сопротивленія. Что станетъ съ остатками нашего флота въ случаѣ сдачи?
Еще болѣе тоскливое впечатлѣніе производитъ телеграмма изъ Токіо, которая категорически заявляетъ, что выяснилось окончательно, что мы ни на сушѣ, ни въ горахъ, ни въ долинахъ не можемъ оказать никакого серьезнаго сопротивленія японцамъ. Что это? Истина или хвастовство ребенка? Гдѣ истина и въ комъ отсутствуетъ сознаніе этого истиннаго положенія вещей? И въ чемъ роковой вопросъ? Въ количествѣ или въ качествѣ?
Мучительный вопросъ, на который не слышишь отвѣта. Каждый говоритъ свое, и въ этомъ своемъ его индивидуальное,-- оптимизмъ, пессимизмъ, желаніе угодить, попасть въ тонъ, свое собственное и ни на какихъ фактахъ, впрочемъ, не основанное мнѣніе. Факть несомнѣнный только тотъ, что мы ничего не знаемъ.
Руководствующіеся общими соображеніями говорятъ: пятидесятимилліонный народъ, энергичный, годный къ войнѣ, всѣ стрѣлки; народь, охваченный одной идеей, наконецъ народъ, на каждаго доставленнаго нами солдата могущй успѣть выставить двадцать такихъ; народъ, имѣющій свои ружейные, сталелитейные, снарядные заводы... Говорятъ, что у японцевъ 700--800 тысячъ, и вѣрятъ словамъ Ойямы, который заявляетъ, что можетъ выставить и полтора и два милліона людей.
Эти, руководствующіеся общими соображеніями, находятъ подтвержденіе своимъ соображеніямъ и въ сегодняшнихъ телеграммахъ, въ которыхъ говорится о прекращеніи пріема охотниковъ-добровольцевъ въ ряды японской арміи.
И какъ бы въ отместку молодые люди въ Японіи начали лишать себя жизни, и это происходитъ въ такихъ размѣрахъ, что обратило уже на себя всеобщее вниманіе. Новаго ничего нѣтъ въ этой какой-то всеобщей жаждѣ такъ или иначе умереть. Эта ужасныя атаки людей изъ арміи Оку, дико, замогильными голосами ревущихъ людей и идущихъ на вѣрную смерть -- даютъ яркую иллюстрацію охватившаго націю настроенія. Можетъ-быть, это только острое помѣшательство, можетъ-быть, результатъ неизбѣжно безвыходнаго положенія страны, лишенной какой бы то ни было возможности сколько-нибудь правильно прогрессировать.
Но несомнѣвно, что надо быть болшими оптимистами, оптимистами во что бы то ни стало, чтобъ утверждать, что японцы не могутъ выставить больше 200--300 и въ самомъ крайвемъ случаѣ -- 400 тысячъ солдатъ.
И тѣмъ не менѣе все еще энергично раздаются голоса:
-- Помилуйте! Откуда у нихъ? И развѣ толпа -- это войско?
Но мы беремъ въ плѣнъ 15-лѣтнихъ мальчиковъ, очевидно, два-три мѣсяца тому назадъ ничего общаго съ военнымъ дѣломъ не имѣвшихъ, и мальчики эти, какъ видно, войско.
И у Наполеона въ два мѣсяца составлялись цѣлыя арміи такихъ войскъ,-- побѣдоносныхъ войскъ, охваченныхъ одной мыслью, одной идеей. И это самое главное, и этого бездушные безыдейные поклонники формы военнаго искусства понять не могутъ. Въ свое время поймуть, конечно, и съ обычнымъ апломбомъ, какъ пробки, вѣчно выплывающія на поверхность, будутъ кричать:
-- Помилуйте, это все такъ ясно было, и кто не пояималъ этого?
Какъ-никакъ, но послѣ нѣсколькить дней упорныхъ слуховъ о томъ, что мы окончательно переходимъ въ наступленіе, опять циркулируютъ слухи, что японцы зашевелились, и что въ ближашемъ будущемъ мы очистимъ Мукденъ.
Мукденъ -- послѣдній городъ, въ которомъ живетъ до трехсотъ тысячъ жителей, въ которомъ, слѣдовательно, можетъ быть, и за большія деньги, но можно найти помѣщенія даже на большую армію. Съ оставленіемъ Мукдена, сзади, тамъ, по линіи желѣзной дороги, къ сѣверу остаются только станціи желѣзной дороги и только желѣзнодорожныя постройки. Самая большая станція -- Харбинъ, но и въ ней, несмотря на имѣющіеся тысачи домовъ, или, вѣрнѣе, домиковъ,-- ихъ не хватитъ даже для центральныхъ управленій.
Правда, очень энергично строятся нами и казармы для войскъ, и будетъ величайшей заслугой со стороны военнаго инженернаго вѣдомства, если этихъ казармъ успѣютъ настроить на 300 -- 400 тысячъ человѣкъ.
Здѣсь опять раздѣленіе мнѣній:
-- Но до зимы мы начнемъ еще наступательную кампанію. До зимы мы возьмемъ назадъ и Мукденъ, и Ляоянъ, и Портъ-Артуръ, а можетъ-быть, и Корею. Вы забываете, что нашь балтійскій флотъ идетъ.
И приводятся старые доводы, очень смахивающіе на самоутѣшеніе, что зима -- наша союзница, что японцы не переносятъ холода и пp. и пр.
-- Японцы не переносять холода? -- иронически шепчуть подрядчики. -- У меня всю зиму только и работали японцы-каменщики. Подниметъ воротникъ, погрѣетъ рухи надъ котелкомъ съ углемъ. Японцамъ хоть двадцатъ градусовъ, такъ весь день и не сойдеть съ работы.
Можно никогда не кончить разговоръ объ этахъ общихъ, но злободневныхъ темахъ. Въ обсужденіахъ ихъ доходятъ до большихъ деталей, вплоть до того, что при осадѣ, напримѣръ, Владивостока возможно, что флотъ нашъ можетъ быть атакованъ по льду.
Мнѣнія пессимистовъ раздражаютъ оптимистовъ. И обратно. Но для выясненія истины, для характеристики настроенія, для возможно правильной оцѣнки дальнѣйшихъ событій и наилучшаго выхода изъ нихъ -- мнѣнія и тѣхъ и другихъ необходимо знать и и прилушиваться къ нимъ. Это уже не мнѣнія отдѣньныхъ людей, это уже мнѣніе большихъ партій, и которая изъ нихъ теперь сильнѣе -- я затруднился бы сказать.
Но несомнѣнно, что оптимисты какъ будто чувствуютъ себя немного сконфуженными.
-----
Сегодня прибыли сибирскіе ополченцы для пополненія убыли. Они еще не имѣютъ формы. На видъ эта уже старые крестьяне, которыз тамъ, на родинѣ, мѣсяцъ возстановляли свои забытыя познанія по части военной выправки. Кряхтятъ, носятъ куда-то лѣсъ, жалуются на пищу и жалуются, что Сибирь теперь очистили отъ мужиковъ подъ метелку.
-- Ну, а если Манчжурію завоюемъ: хорошая сторона,-- земля, хлѣба вонъ какіе!
-- Не японская же земля? Да набита,-- народу здѣсь, что сельдей въ бочкѣ и безъ насъ.
Лѣниво чешется и добавляетъ:
-- Нѣтъ, не радоваетъ.
Сергѣй Ивановичъ снаряжается въ походъ. Готовъ и уже прощается, а на прощанье говоритъ:
-- Ну, пусть писатель пишетъ, а читатель войдетъ. Пусть писатель оплакиваетъ горести міра, а чататель пусть радуется въ этомъ мірѣ. Пусть писатель не вѣритъ, а читатель вѣритъ. Потому что, дорогой мой писатель, вѣра тѣмь и дорога людямъ, что идетъ она вразрѣзъ съ разумомъ. Словомъ, пусть каждый дѣлаетъ свое дѣло.
LXXXVIII.
Мукденъ, 4-го сентября.
Генералъ Мищенко очистилъ Янтай и стоитъ теперь въ пяти верстахъ южнѣе станціи Шахе, по ту сторону рѣки Шахе.
Съ 1-го сентября опять возобновились поѣзда отъ Мукдена на югъ до Шахе. Подполковникъ Гескеть хотѣлъ-было проникнуть съ поѣздомъ въ самый Янтай, чтобъ снять тамъ стрѣлки, но и Янтай уже былъ въ рукахъ у японцевъ, и желѣзнодорожный мость чрезъ рѣку Шахе былъ тамъ сожженъ. Правда, сгорѣли только половой настилъ и брусья, но возстановлять его потребовалось бы много времени, а между тѣмъ чрезъ нѣсколько дней все равно придется отдавать его японцамъ. Тѣмъ болѣе, что единственная работа за рѣкой Шахе заключалась въ томъ, чтобъ снять стрѣлки на станціи Шахе. Стрѣлки были сняты и доставлены къ поѣзду на рукахъ,-- часть черезъ мостъ, часть въ бродъ.
Интересный факть сообщаеть подполковникъ Гескетъ. Въ интересахъ безопасности поѣзда, онъ уходитъ ночевать на угольный разъѣздь, въ семи верстахъ отъ Мукдена (Шахе въ двадцати верстахъ отъ Мукдена). Въ первый день всѣ села, мимо которыхъ проходилъ поѣздъ, были совершенно пусты, а на другой день, когда вторично проходилъ онъ, жители уже возвратились въ свои разоренныя гнѣзда и весело привѣтствовали его, какъ избавителя отъ разнаго рода мародеровъ.
Мародеровъ много, и убытки, причиняемые ими жителямъ, громадны. Можно смѣло сказать, что все живущее на пути войны обречено на полное разоренье. Тѣмъ менѣе понятенъ озлобленный тонъ части нашего офицерства противъ китайцевъ. Чѣмъ они-то виноваты, что война двухъ націй внесла въ ихъ страну огонь и разореніе? Говорятъ, что они втридорога беруть за все. Во-первыхъ, берутъ одни, а разоряются другіе. Берутъ, напримѣръ, рабочіе пришельцы изъ Шанхая, Чифу, но мѣстный селянинъ по горло занятъ своимъ дѣломъ и въ этомъ году втридорога самъ платилъ за свои уничтоженные теперь посѣвы. Беруть купцы, но и у нихъ расходы необычные. При стоимости пуда ячменя 1 рубль 80 копеекъ -- 2 рубля, при томъ, вся рабочая сила отвлечена, и пудъ перевозки обходится 10 копеекъ съ пуда и версты. А сверхъ того, плати хунхузамъ за безопасность провоза. А теперь и эта плата больше не гарантируетъ, вслѣдствіе разаообразія типа мародеровъ и ихъ несплоченности. За рѣдкими исключеніями, каждая группа не свыше дссяти человѣкъ грабитъ за свой счетъ и страхъ. На-дняхъ попался въ такой группѣ и русскій. И нерѣдко весь товаръ полностью, даже при нанятой стражѣ, попадаеть въ руки разбойниковъ. При такихъ условіяхъ нельзя особенно и сѣтовать на дороговизну и нельзя думать, что весь излишекъ попадаетъ полностью въ карманъ купцу.
-- А небосъ передъ выступленіенъ этотъ самый купецъ отдастъ эти самые товары за какую угодно цѣну?
Отдастъ, потому что, пока придутъ на смѣну японцы, все это можетъ попасть и совсѣмъ задаромъ въ руки разбойниковъ.
Иногда слышищь раздраженный отвѣтъ:
-- Ну, тѣмъ дешевле тогда купимъ это же самое. Какой-нибудь соболій мѣхъ, за который теперь они просятъ 800 рублей, купимъ за 25 рублей у какого-нибудь былаго мародера.
Но стоимость этого самаго мѣха въ Петербургѣ опредѣляютъ въ 1500--2000 рублей.
Къ счастью для русскихъ, такихъ охотниковъ до дешевизны и такимъ путемъ достигнутой -- немного, но фактъ несомнѣнный, что они имѣются и заслуживаютъ того, чтобы общество въ лицѣ печати клеймило ихъ глубочайшимъ презрѣніемъ.
Только-что возвратившійся инженеръ Ю. И. Лебедевъ, ѣздившій за сорокъ версть въ сторону на востокъ, передаетъ о трогательномъ пріемѣ, оказанномь ему одной деревней. Они сейчасъ же по его формѣ узнали, что онъ желѣзнодорожный инженеръ.
-- Шибко знакомъ! Шибко шанго инженеръ! Моя работайло додогу: шибко знакомъ! Шибко шанго!
Нанесли ему всевозможной провизіи и лакомствъ. За послѣднее ни за что не хотѣли брать денегъ. На прощанье просили дать имъ родъ охраннаго листа. Онъ написалъ имъ, что жители такой-то деревни оказали ему при производствѣ работъ полное свое содѣйствіе: рабочими, арбами, провизіей. А потому онъ и просить предержащія власти, съ своей стороны, вмѣнить это имъ въ заслугу и оградить ихъ и ихъ имущество отъ хунхузовъ.
Вся деревня высыпала провожать его. Махали руками, присѣдали, женщины съ дѣтьми на рукахъ засково кивали головами, и долго еще неслось вслѣдъ ему:
-- Шибко знакомъ! Шибко шанго!
Я представляю себѣ этихъ женщинъ въ ихъ вычурныхъ и разнообразныхъ прическахъ, съ маленькими, очень часто болѣзненнымя дѣтьми,-- женщинъ, часто и некрасивыхъ, но обладающихъ чѣмъ-то очень притягивающимъ къ себѣ. Что-то обиженное и мечтательное въ нихъ. Можетъ-быть, онѣ напоминаютъ тѣхъ бѣдныхъ далекихъ родственницъ, на долю которыхъ выпала вся горечь жизни, и навсегда затаили онѣ въ себѣ цѣлый міръ невысказаннаго чувства, надежды, грезъ. И это невысказанное неизгладимымъ отпечаткомъ легло на поворотѣ головы, во взглядѣ. И болить душа за нихъ и за ихъ долю. Болитъ за всѣхъ этихъ обреченныхъ здѣсь жертвъ, жертвъ -- въ чужомъ пиру похмелья.
LXXXIX.
Мукденъ, 5-го сентября.
Вчера посѣтилъ меня военный агентъ Австро-Венгріи, графъ С. И. Шептыцкій.
Я давно его не видѣлъ. Говорить съ этимъ умнымъ, благороднымъ, образованнымъ офицеромъ, очень добросовѣстно относящимся къ своимъ обязанностямъ -- истинное удовольствіе. Истинное удовольствіе и отъ той благородной благожелательности и такта, которые проявляеть онъ къ намъ, русскимъ. Это -- искреннее отношене врача къ своему діагнозу. Все время послѣ ляоянскихъ и событій послѣдняго времена находился онъ въ 17-мъ корпусѣ генерала Бильдерлинга, который поставленъ теперь во главѣ всехъ корпусовъ. Его мнѣніе -- что японцы употребляли всѣ усилія, чтобы вынудить насъ подъ Ляояномъ дать генеральное сраженіе. Надо было поставить насъ въ такое положеніе, чтобы мы приняли бой до конца, ставя при этомъ насъ въ наихудшія условія. Эти условія и должна была создать армія Куроки, отрѣзавъ намъ дорогу и лишивъ насъ сразу и подвоза снарядовъ, и фуража, и главное -- снарядовъ. Командующій нашь своевремѣнно угадалъ планъ Куроки и парализовалъ его выходомъ изъ Ляояна съ цѣлью, въ свою очередь, окружить Куроки. Если бы это удалось, положенія наше на театрѣ войны сразу бы радикально измѣнилось. Но, во всякомъ случаѣ, благодаря этому своевременному движенію, мы сохранили за собоц дорогу на Мукденъ, куда и отступили съ быстротой, и въ порядкѣ, изумившемъ военный міръ всего свѣта.
На щекотливый вопросъ:
-- Почему не удалось окружить Куроки?
Графъ уклончиво отвѣтилъ:
-- Много причинъ, разсуждать о которыхъ не наступило еще время. Какъ бы ни былъ безпристрастенъ человѣкъ, онъ не можетъ и не долженъ довѣряться только своимъ впечатлѣніямъ. Всякій изъ насъ видѣлъ истину съ какой-нибудь одной стороны, и надо всѣ эти стороны свести, чтобы получилась правильная картина.
-- Какъ могло случиться, что мы атаковывали позиціи, оставленныя японцами?
-- Наканунѣ эти позиціи были заняты японцами, и очень сильно. Позиціи эти настолько угрожали вашему сообщенію съ Мукденомъ, что ихъ необходимо было взять. И пока онѣ не были взяты, двигаться никуда нельзя было. Тутъ вопросъ былъ только въ томъ, что, можетъ-быть, двадцатаго можно было не затягивать атаку до темноты, а начать ее въ три часа дня. Можетъ-быть, я лично такъ и сдѣлалъ бы. И, можетъ-быть, это вышло бы хорошо, а могло бы оказаться и неосторожностью. А вашего командующаго въ неосторожности упрекнуть нельзя. Онъ очень остороженъ. Отъ самаго блестящаго дѣла онъ откажется, если оно связано съ рискомъ. И онъ ждалъ извѣстій съ остальныхъ мѣсть сраженія, и только къ вечеру выяснилось тогда, что можно безъ риска пустить 17-й корпусъ въ атаку. И въ общемъ все-таки главнѣйшее достигнуто же: Куроки ушелъ, то-есть вынужденъ былъ отказаться отъ своего первоначальнаго плана. Это уже побѣда. Японцы говорятъ о своей побѣдѣ, но дѣло свелось, въ сущности, только опять къ перемѣнѣ позицій: не Ляоянъ, а Мукденъ. Уступка непріятна, но она вознаграждается стратегическими выгодами: японская база удлиняется, и если бы удалось заманить ихъ и дальше такъ, до самаго Харбина, то это одно уже было бы побѣдой.
-- Думаете вы, что это удастся?
-- Не думаю. Японцы, несомнѣнно, употребятъ всѣ усилія, чтобы вынудить насъ къ сраженно около Мукдена и за Мукденомъ. Это ихъ самый жизненный интересъ -- заставить насъ драться, пока мы ослаблены потерями, болѣзнями, переходами и пока не подоспѣли къ намъ подкрѣпленія.
-- А японцы располагаютъ для этого достаточными средствами и силами?
Графъ развелъ руками.
-- Этого никто не знаеть. Самое слабое мѣсто современной войны -- неудовлетворительность прежнихъ способовъ рекогносцировки. Что можетъ кавалерія сдѣлать противъ тройной передовой цѣпи? Прорвать ее нельзя, самое большсе можно заставить ее податься назадъ передъ натискомъ. А что тамъ, за этой цѣпью, какія передвиженія происходять -- узнать все-таки невозможно. Если забраться въ тылъ? Для этого надо предпринять такое громадное обходное движеніе, что на него уйдутъ двѣ недѣли, мѣсяцъ, а свѣдѣнія нужны сейчасъ, сегодня, завтра, иначе они ничего и не стоять. Какъ узнавать? У японцевъ лазутчики -- свои и китайцы. Я слыхалъ, что у нихъ есть китайское справочное бюро -- нѣсколько китайскихъ предпринимателей, которымъ японцы платятъ двѣнадцать милліоновъ рублей. Дѣло очень широко поставлено, вплоть до выдачи семьямъ убитыхъ лазутчиковъ очень крупныхъ пенсій. А съ другой стороны, что такое двѣнадцать милліоновъ? Два дня войны! Это то же самое, какъ если бы кто-нибудь изъ васъ вынулъ рубль. Но, не обезпечиашись въ этомъ, и милліарды могутъ быть истрачены безъ пользы. А это надо знать, какъ надо дышать, иначе человѣкъ умреть.
-- Скажите мнѣ, графъ, какъ японцы справляются съ перевозкой?
-- Не могу вамъ точно сказать. Теперь, когда Инкоу и Ляоянъ въ ихъ рукахъ, въ ихъ рукахъ и дорога, это не такъ ужъ трудно. Но, говорятъ у нихъ, кромѣ того, есть какая-то особая дорога, которую они уже готовую везутъ за собой и сразу кладутъ. Вотъ только, какъ фактъ мнѣ сообщили: она наматывается и разматывается на оси, поставленной на двухъ очень высокихъ колесахъ. Въ чемъ она заключается -- я не знаю. На такихъ колесахъ канаты воздушной дороги перевозятся.
-- Какое же у васъ впечатлѣніе, графъ, если вамъ удобно высказать его? Можемъ мы надѣяться на успѣхи въ сухопутной войнѣ теперь, когда мы перешли въ долины?
-- Не думайте, что въ долинахъ легче воевать. Во-первыхъ, у японцевъ всѣ долины раздѣлены по квадратамъ, и стрѣльба -- и артиллерійская и ружейная -- будетъ производиться квадратами, съ математической точностью. А затѣмъ гаолянъ. Пока онъ служитъ японцамъ, какъ лучшее средство заслона, хотя скоро его будутъ уже убирать. Но, во всякомъ случаѣ, мое личное мнѣніе, если немного не бояться риска, можно попытать счастье даже подъ Мукденомъ. Весь янопнскій бой лично на меня производитъ впечатлѣніе, что японцы далеко не такъ непобѣдимы, какъ это раньше казалось. Они, во-первыхъ, азартны и часто зарываются. Несомнѣино, что и у нихъ всѣ патроные запасы были на исходѣ. Мое мнѣніе таково: если бъ еще одинъ день продержаться, они должны были-бы сами отступить. Десять, двѣнадцать дней подъ-рядъ напрягать войска, тратить безъ счету снаряды, послѣдніе два дня быть почти безъ ѣды, безъ питья, итти на проломъ густыми колоннами въ атаку -- во всемъ этомъ уже нѣтъ расчета, строгаго расчета. Это уже игра ва-банкъ. А при такой постановкѣ, имѣя хорошо организованный штатъ лазутчиковъ, японцевъ легко поставить въ саиое критическое положеніе.
-- Но если ничего рѣшительнаго за эти дни не произойдетъ подъ Мукденомъ, тогда что?
-- Тогда война на будущій годъ. Вѣроятно, тогда, чтобъ не быть захваченными зимой, придется уже, не теряя времени, итти въ Харбинъ Туда вѣдь ходу не меньше двухъ мѣсяцевъ. Строить зимния помѣщенія, верстъ на пятьдесятъ кругомъ, занять всѣ деревни, привезти изъ Россіи провіантъ, фуражъ, привезти новую армію и съ весны, сообразно мѣстнымъ условіямъ и опыту этого лѣта, переорганизовавъ дѣло, начать новую кампанію.
-- А зимней кампаніи вы не допускаете?
Графъ сдѣлалъ гримасу.
-- Я не вредставляю ее себѣ, если хотите мое откровенное мнѣніе. Если японцы начнутъ осаду Владивостока, то тамъ развѣ.
-- Вы не знаете, нашъ балтійскій флотъ вышелъ
-- Не знаю. У меня заграничныя газеты отъ 7-го августа вашего стиля тамъ ничего нѣтъ о выходѣ флота.
-- Графъ, вы очень легко ходите: въ лѣтнемъ. Эти два дня идетъ сплошной и очннь холодный дождь, а теперь къ вечеру такъ похолодѣло, что, навѣрно, будетъ морозъ.
-- У меня, къ сожалѣнію, ничего другого нѣтъ. Нашъ багажный вагонъ угнали, кажется, въ Харбинъ, и я не знаю, какъ теперь и получить вещи.
-- Но скоро назадъ, на позиціи?
-- Сегодня же.
-- Я вижу въ окно: масса китайцевъ опять уѣзжаетъ. Это, кажется, вѣрная примѣта, что японцы приближаются.
-- Вѣроятно, скоро пожалуютъ.
-- Вторая примѣта: осадная артиллерія пріѣхала.
Мы смѣемся и прощаемся.