Хайченъ.
29-го -- 30-го іюня.
Просыпаюсь и слышу возню подъ окномъ. Выглядываю. Цѣлыя горы мѣшковъ съ мукой. На китайскихъ двуколкахъ одни солдаты подвозятъ, другіе выгружаютъ, третьи тащатъ мѣшки наверхъ и бросаютъ ихъ другъ на друга.
-- Ребята, тащи, тащи! -- командуетъ унтеръ, стоя на самой горѣ изъ мѣшковъ.-- Да что вы, черти, русскаго языка не понимаете: куда грузите? Зря вѣдь... Постой тамъ! Постой!..
-- Ну?!
-- Вотъ тебѣ и ну! Когда говорятъ, слушайся.
Черезъ минуту команда:
-- Пять минутъ отдохни.
Крики, шумъ затихаютъ сразу. Погодя доносится гулъ разговаривающихъ.
Я слышу только ближайшихъ ко мнѣ. Жалуется сиплый голосъ, что табаку нѣтъ ни крошки.
-- Табакъ ладно бы... Воды хотя глотокъ бы... ты смотри, пекло какое.
-- Вставай! Ну, живо, живо!
Понемногу опять закипаетъ работа, и опять вопли старшаго:
-- Ну что жъ вы, какъ бараны, напираете? Смотри, какъ сгрудились. Да не бросай же такъ, мѣшокъ лопнетъ. О, Господи, пропадешь съ вами! Стой, стой, тащи, не вали! Не ва-али! Ну, живо, живо! Еще немножко! Наддай!
-- Наддай, наддай,-- ворчить чей-то голосъ:-- ладно, они желѣзные были.
-- Поговори, поговори тамъ!
-- Сидоровъ! -- раздается утомленный голосъ.-- Что жъ ты, чортъ тебя побери, по-дурацки опять все дѣлаешь? О, Господи!
Я выглядываю: интендантскій офицеръ при шашкѣ. На горѣ мѣшковъ, вытянувшись, стоитъ старшій.
-- Вѣдь объяснялъ, вѣдь говорилъ. Говорилъ же. Нигчего не исполняете.
Офицера разбираетъ злость.
-- Да что же, чортъ тебя побери, думаешь, не найду, откуда ноги у тебя растуть?!
-- Ваше благородіе! Что жъ я могу? Имъ говоришь, а они не слушаются.
-- Да дуракъ ты, и ничего ты имъ не говоришь, а они у тебя ничего не дѣлаютъ, точно не ѣли два дня. Вотъ двадцатъ человѣкъ тамъ вѣдь ничего же не дѣлаютъ.
-- Ваше благородіе! Если мнѣ къ нимъ бѣжать, тутъ станетъ все.
-- И тамъ и тутъ стало, Русскимъ языкомъ толковалъ тебѣ: клади лѣстницей. Теперь что же? Все разбиратъ опять? Говорилъ, говорилъ...
-- Ваше...
-- Да молчи ты, дуракъ. Оттого, что ты разговариваешъ, а не слушаешь, -- оттого и дѣла нѣтъ: съ ранняго утра возитесь, и всю работу теперь передѣлывай.
-- Ваше...
-- Стой! Брось всю работу! Брось! Разбирай. Сверху начинай. Складывай здѣсь мѣшки, въ рядъ, вотъ такъ. Ну, теперь такъ. Теперь опять такъ. Поняли?
-- Такъ точно.
-- Почему же не дѣлаешь такъ?
-- Ваше благородіе...
-- Да ты не разговаривай, а смотри, и если опять напутаешь...
-- Какъ можно напутать? Указали, такъ и будемъ дѣлать.
-- Вчера указывали.
-- Я вчера не былъ, ваше благородіе.
-- Не былъ... Кто-нибудь другой былъ, могъ спросить... Я къ обѣду зайду.
Чей-то голосъ ворчитъ:
-- Хуже этого нѣтъ, какъ передѣлывать: лучше двѣ новыхъ работы.
-- Поговори тамъ!
Работа продолжается беззвучно. Только мѣшки ухапятъ. Вдоль откоса тянется пѣхота вольнымъ строемъ. Какому-то солдатику показалось мало, и къ своимъ семидесяти фунтамъ онъ добровольно прибавилъ жестяное ведро, въ которое собираетъ, какъ Плюшкинъ, что попадется, а больше щепки, палочки. Въ одной рукѣ у него ружье, а въ другой палка, на которую, идя, опирается.
Сзади плетется молоденькій, безъ усовъ и бороды, солдатикъ. Вѣроятно, дома былъ бабушкинъ баловень. Округленность щекъ еще не исчезла, но щеки эти поблекли и посѣрѣли, и глаза безпомощно, какъ въ кошмарѣ, оглядываются: нѣтъ бабушки, некому пожалѣть, и всего разломило, и гонитъ душу изъ тѣла. Упалъ бы да и лежалъ такъ среди пыльной дороги, знойнаго дня, съ запекшимся сердцемъ и остановившейся мыслью. A вотъ фигурка какого-то дьячка и поетъ тоненькимъ голоскомъ.
-- На Тя, Господа, уповахъ...
Вѣроятно, послѣдній годъ и иимшоій ему пробыть въ запасѣ: лицо все въ складкахъ отъ морщинъ, и торчатъ во всѣ стороны жидкіе клочья бородки.
А вотъ съ фигурой Геркулеса атлетъ -- стройный и мощный, какъ палочку небрежно несетъ свое ружье. Загорѣлое, красивое лицо, шапка безъ козырька, сѣрая рубаха, сѣрая скатанная черезъ плечо шинель.
Такихъ много: большинство. Какъ вѣтерь по деревьямъ, несется радостная вѣсть: у той сверкающей на солнцѣ рѣки привалъ и дневка.
-- Охъ, вымоюсь!
-- Давно не мылся?
-- Четвертый мѣсяцъ, несется веселый отвѣтъ.
Я одѣваюсь и выхожу.
Такая же плоская станція въ долинѣ, тѣ же вагоны, вагоны и вагоны. Тѣ же мухи, миріады мухъ.
-- Мухи хорошій знакъ,-- говоритъ докторъ.-- Это дезинфекторы здѣшнихъ мѣстъ. Онѣ и дожди: польютъ дожди, превратятъ всю эту долину въ одну сплошную рѣку, и унесетъ она всю грязь.
-- Нa грязь жаловаться нельзя,-- говорю я.-- На станціахъ даже слишкомъ ужь образцовая чистота. Эти сотни китайцовъ подбираютъ даже бумажки, окурки.
-- И все это необходимо и прекрасно. Пусть уйдетъ на это нѣсколько милліоновъ -- это будетъ дешевле того, чѣмъ самая армія отъ плохихъ санитарныхъ условіяхъ стала бы болѣть. Но много есть такого, съ чѣмъ никакой санитаръ справиться не можетъ. Эта страшная пыль, напримѣръ. Никакой метлой ее не выметешь, а въ ней всѣ бациллы. Семьсотъ-девятьсотъ человѣкъ желудочныхъ больныхъ, проѣзжая ежедневно, оставляютъ слѣды, быстро высыхающій, превращающійся въ пыль,.
-- Докторъ, а зачѣмъ везутъ этихъ больныхъ шестьсотъ верстъ до Харбина, шестьсотъ обратно, санитарныхъ вагоновъ хватаетъ только для раненыхъ. Въ товарныхъ же душно, жарко, нѣтъ приспособленій, на станціяхъ они покупаютъ огурцы, дыни, зеленые абрикосы.
-- Нельзя вездѣ магазины устраивать. Все вѣдь это связано съ массой условій: питанія, удобствь, возможности ухода за больными. Доставка провіанта! Вы посмотрите когда-нибудь. Это ст о итъ. Попробуйте въ какой-нибудь отрядъ Ренненкампфа доставить транспортъ: отрядъ ищетъ японцевь, транспортъ -- отрядъ и чѣмъ они тамъ питаются -- одинъ Аллахъ знаетъ. Здоровый -- заболѣваеть, а больной? Онъ при такихъ условіяхъ уыреть. А привезсти его въ Харбинъ, смотрите, чрезъ нѣсколько дней онъ уже ѣдетъ назадъ.
-- У японцевъ, говорятъ, холера началась?
-- Вѣррятно, у японцевъ то же про насъ говорятъ. И здѣсь мухи хорошіе показатели. Дѣло въ томъ, что, когда начинается холера настоящая -- прежде всего отравляются и исчезаютъ мухи. Отсутствіе мухъ -- всегда характерный признакъ холеры.
-- Это, конечно, пріятно, хотя сама муха по меньшей мѣрѣ холерина: отъ каждой съѣденной и проглоченной мухи тошнить.
Среди вагоновъ мы добираемся до маленькой станціи, наконецъ до еще болѣе маленького буфета, и, стоя въ дверяхъ, я съ тоскою смтрю на всѣхъ этихъ несчастныхъ, которыхъ голодъ загналь сюда. Сотни тысячъ мухъ обсѣли тарелку, жадно млѣдятъ за каждымъ кускомъ и летятъ за нимъ въ ротъ. Въ этой духотѣ и тяжеломъ запахѣ сѣрый офицеръ ѣстъ, весь поглощенный заботой успѣть пронести кусокъ въ ротъ, пропустить глотокъ пива, вина, квасу,-- пропустить сквозь сжатые зубы, чтобъ удержать плавающихъ и барахтающихся въ стаканѣ мухъ. Вынимать ихъ безполезно: мгновенно сотни явятся на смѣну.
-- Китайцы,-- говоритъ докторъ,-- употребляютъ какую-то траву. Они подвѣшиваютъ ее клѣткообразно къ потолку, и всѣ мухи, и живыя и мертвыя -- всѣ тамъ. Я видѣлъ это въ лавкахъ,-- на этой травѣ ихъ множество; сидятъ тамь и смотрятъ на покупателей... Здравствуйте, коменданть; позвольте познакомить васъ.
Мы знакомимся.
Молодой комендантъ озабоченъ и даже растерянъ.
-- Опять исторія,-- говоритъ онъ доктору, разводя руками; -- далась имъ эта станція: не хотятъ ѣхать, второй часъ уговариваю.
Комендантъ убѣгаетъ.
LXI.
Хайченъ.
29-го -- 30-го іюня.
Со станціи мы приходимъ къ Николаю Нкколаевичу Бочарову, строителю вѣтки Хайчена. Домикъ у него очень маленькій, бывшее жилье мелкаго агента, но въ маленькій садикъ выходить терраса. Прохладная терраса съ завѣсомъ и обвалившейся штукатуркой, съ тонами, которые даетъ только время, и эти тона и эта разросшаяся листва сада, за которой, очевидно, никто не ухаживаетъ, даютъ отпечатокъ заброшеннаго и прелестнаго въ своей заброшенности уголка. H. B. сравнительно свободенъ отъ дѣлъ, такъ какъ пока японцы еще владѣютъ той территоріей, по которой проидетъ вѣтка.
Пришелъ В. И., пришло нѣсколько технковь, подрядчиковъ, пришелъ полковникъ.
-- Устроились мои шельмецы и здѣсь отлично. Русскій солдатъ, говорятъ, не пропадетъ и въ аду, а казаки прямо-таки царствовать тамъ будутъ.
И полковникъ весело смѣется, такъ весело и отъ души, какъ въ большихъ городахъ уже давно не смѣются.
Съ Н. Н. они старые знакомые по Хайлару и вспоминаютъ прошлые тяжелые дни китайской войны.
Между прочимъ. я узнаю подробности о погибшемъ инженерѣ Верховскомъ.
Какъ-то незадолго до возстанія Верховскій, проѣзжая по линіи, наткнулся на возмутительную сцену расправы китайцевъ со своимъ же подрядчикомъ. Онъ въ чемъ-то ихъ обсчиталъ, а они бросились на него, избили и, пока В. подъѣжалъ къ нему на выручку, успѣли загнать ему подъ ногти заостренныя щепки. Говорятъ, что это страшно мучительная пытка, Тотъ, кому приходилось съ размаху захлопнуть свой палецъ въ дверяхъ, имѣетъ нѣкоторое понятіе объ этой боли.
В. передавалъ потомъ объ этой пыткѣ съ содроганіемъ и страшно взволнованъ былъ и огорчемъ.
-- Китайцы -- это совершенныя дѣти, со всѣми прекрасными качествами дѣтей. И ласковыя, и довѣрчивыя, и безсознательно жестокія дѣти. Видѣли, какъ дѣти мучатъ муху, щенка, котятъ? Крики боли ихъ только раздражаютъ.
Думалъ ли тогда несчастный В., что такъ ужасно на немъ самомъ практика жизни оправдаетъ его теорію?
Какъ онъ погибъ? Опросъ очевидцевъ оставиль впечаілѣніе, что они упорно о чемъ-то умалчавали. Уже потомъ изъ неясныхь обмолвокъ нѣкоторыхъ сложилось впечатлѣніе, что его просто-напросто бросили, какъ раненаго, какъ побросали и другихъ раненыхъ и отсталыхъ. Такъ бросили жену одного техника. Такъ погибли дѣти, мученія которыхъ перо отказывается описывать. Пытали и мучили, несомнѣнно, и Верховскаго. На это имѣются нѣкоторыя указанія очевидцевъ его казни. Такъ, старикъ-китаецъ видѣлъ, какъ однажды утромъ притащила толпа къ городскимъ воротамъ большого капитана. Онъ ужъ не могъ итти, и его волочили, издѣваясь надъ нимъ. Нa другой день его казнили: отрубили голову. Эта голова была посажена въ клѣтку и выставлена на шестѣ. Возвратившіеся русскіе чрезъ нѣсколько дней послѣ казни видѣли эту голову и всѣ единогласно признали ее за голову Верховскаго. Пришедшая потомъ сотня казаковъ, знавшая покойнаго, также единогласно признала голову, хотя голова эта, зарытая въ землю и вновь вырытая, уже значительно разложилась. Но цвѣтъ волосъ и общій контуръ еще сохранились. Потомъ стали смѣшивать, говорили, что это голова одного техника, въ общемъ похожаго на В. и тоже погибшаго. Но это было уже въ тотъ періодъ, когда голова совсѣмъ почти разложилась. И все-таки еще сохраниля какой-то шрамъ, бывшій у покойнаго. В. И., который еще въ клѣткѣ видѣлъ голову. Говорили, что сомнѣнія никакого не было, что голова эта Верховскаго. Этотъ же китаецъ, который видѣлъ, какъ тащили Верховскаго въ городъ, удоъстовѣряетъ, что все время мужество не оставляло несчастнаго. По обычаю казни ему предложили стать на колѣни, но въ отвѣтъ на это онъ, собравъ послѣднія силы, плюнулъ въ лицо тифангуана.
Разыскивали его тѣло. Китайскія власти при этомъ виляли, какъ умѣеть только вилять китайская администрація. Послѣ долгихъ и настоятельныхъ требованій принесли наконецъ гробь въ полурусскомъ стилѣ и въ гробу какія-то косточки. На глазъ ихъ опредѣлили костями теленка, но пріѣхавшій докторъ удостовѣридъ, что это кости ребенка не свыше двѣнадцатилѣтняго возраста.
Относительно пропавшей жены техника китайская администрація въ Мукденѣ проявила еще большую изворотливость.
Сперва говорили:
-- Ищемъ и непремѣнно найдемъ.
Затѣмъ пронесся слухъ, что нашли. Нашли и везуть уже. Везли мѣсяца три. И все это время мужъ томился въ Мукденѣ. Наконецъ привезли и собрались всѣ съ большимъ почетомъ встрѣтить. Но каково же было удивленіе всѣхъ, когда изъ китайской каретки вышла... чистокровная китаянка въ своемъ національномъ коспомѣ.
-- Жена русскаго.
Дѣйствительно. это была жена одного дорожнаго мастера, съ которой онъ по обоюдному согласію и разошелся. И дорожный мастеръ въ это время успѣлъ жениться, и она вышла замужъ, на этотъ разъ за своего же китайца.
Тѣмъ и кончились розыски пропавшей русской женщины.
Судьба этой привезенной китаянки была печальна. Новый ея мужъ, считая себя опозореннымъ, отказался отъ нея, русскій мужь -- тоже, и, говорятъ, поставленная лицомъ къ лицу съ голодной смертью, она сдѣлалась проституткой, заразилась и въ ужасномъ видѣ скрылась гдѣ-тo, а теперь, вѣроятно, скрылась уже и за горизонтомъ жизни.
Что такое эта жизнь въ нашь вѣкъ правъ сильнаго и тѣлеснаго братства?
Послушайте нѣкоторыхъ изъ здѣшнихъ: какой апломбъ? Прямо пропорціональный ихъ невѣжеству. Впечатлѣніе никогда не вентилированнаго, но жилого помѣщенія. До дурноты.
Эти люди напоминаютъ моего героя изъ "Гииназистовъ", Семенова, котораго Корневъ спрашиваетъ:
-- Koro жъ ты любишь, наконецъ?
Онъ долго думалъ и отвѣтилъ:
-- Испанцевъ.
Но и тѣхъ, вѣроятно, если бы увидѣлъ, тоже возненавидѣлъ бы онъ.
Кстати объ этомъ героѣ.
Лицо это въ дѣйствительной жизни было однимъ изѣ бѣглецовъ подъ Тиренченомъ. Изъ техъ позорныхъ бѣглецовъ, въ которыхъ хотѣли стрѣлять и военноначальники и солдаты. А на этапѣ, когда пришли въ себя, вѣроятно, отъ угрызенія совѣсти они напилась и, впавъ въ другую крайность, обычную для такахъ натурь -- въ буйство, сдѣлала много позорнаго. "Въ семьѣ не безъ урода".
LXII.
Дневникъ во время войны.
1-го іюля.
Вчера вечеромъ пріѣхалъ въ Ляоянъ, а сегодня мы ѣдемъ въ горы на востокъ, на первый этапъ, въ Ляндансань -- резиденцію Сергѣя Ивановича.
Я давно не былъ уже въ полѣ, такъ сказать, на ногахъ, хотя бы и на лошадиныхъ.
Съ нами Сергѣй Ивановичъ. Опять ѣдеть на маленькой бѣлой дливной лошадкѣ. Отъ худобы ея хребетъ поднялся, ощетинился, съ вытянутой шеей она слегка напоминаетъ дракона, собирающагося улетѣть на небо. Выраженіе лица Сергѣя Ивановича какъ будто говорить:
-- Въ небо, такъ въ небо.
Онъ совершенно черный отъ загара, споритъ въ худобѣ съ своей лошадью, всѣ кости лица выдались и лицо уменьшилось, и только глаза, синіе и напряженные, стали какъ будто еще больше. Я ѣду на мексиканскомъ сѣдлѣ, на которомъ сдѣлалъ въ 1898 году свой переѣздъ изъ Владивостока въ Портъ-Артуръ, явившись такимъ образомъ, со своимъ спутникомъ Н. Е. Боршинскимъ, первыми сухопутными туристами по этой дорогѣ, сдѣлавъ около 1 1/2 тысячи верстъ. Пока первыми и послѣдними.
Въ жизни мнѣ пришлось много разъѣзжать, и испробовалъ я всѣ типы сѣделъ. Я отдаю предночтеніе мексиканскому. Во всехъ остальныхъ спина лошади зависитъ отъ искусства наѣздника, и только на мексиканскомъ, даже при желаніи, спина лошади застрахована отъ поврежденій. И для всадника, по удобству сидѣнія, сѣдло внѣ конкуренціи. Нѣкоторые считаютъ недостаткомъ твердость сидѣнья, но на большихъ разстояніяхъ мягкое сидѣнье вызываетъ такую остановку въ нѣкоторыхъ отправленіяхъ организма, что дѣло можетъ кончиться и роковымъ образомъ. Я говорю о разстояніяхъ со счетомъ на тысячи веретъ, конечно.
Наши мѣстныя мелкія лошадки, всѣ съ лекой иноходью, несуть такъ легко и какъ будто и сами рады вырваться изъ грязнаго, болотистаго, набитаго мухами, cъ зловонными испареніями Ляояна.
Сидя тамъ, привыкаешь, не чувствуешь всего этого и только здѣсь, по мѣрѣ удаленія и подъема въ горы, ощущаешь всю прелесть кристаллически-чистаго воздуха. День хмурится, легкій вѣтерокь обвѣваетъ лцца, и мы благословляемъ судьбу, пославшую намъ такой счастливый день. Жаль только, что, выѣзжая изъ города, мы пропылились насквозь въ тучахъ городской пыли, и теперь эта пыль хруститъ на зубахъ, мѣшаетъ смотрѣть запыленными глазами и непріятнымъ слоемъ лежитъ на лицѣ, шеѣ и рукахъ.
-- Ничего,-- утѣшаетъ Сергѣй Ивановичъ: -- пріѣдемъ и выкупаемся въ горной рѣчкѣ, чистой, какъ кристаллъ.
Широкая желтая полоса дороги вьется между засѣянными полями. Узкая ленточка ея накатана, а вся остальная полоса дороги -- сплошная спекшаяся грязь отъ бывшихъ двѣ недѣли тому назадъ дождей.
-- Вы видите какой грунть: отъ одного дождя дорога превращается въ сплошной непролазный кисель.
-- Какой же выходъ?
-- Какой?.. Нѣтъ же времени шоссировать, тѣмъ болѣе, что все это не такъ просто: нужны года времени, матеріалы, труды. За цѣлую тысячу лѣть своего существованія много ли имѣеть Россія дорогъ шоссейныіъ? А здѣсь выходь,-- въ сущности съ ничтожнымъ результатомъ,-- захватыватъ все время и новыя полосы всѣхъ этихъ посѣвовъ. Послѣ слѣдующаго дождя эта дорога будетъ еще вдвое шире, а во время ливней всѣ эти посѣвы будуть одной сплошной дорогой, или, вѣрнѣе, моремъ грязи, гдѣ будутъ тонуть транспорты, обозы, отдѣльные всадники. Положеніе японцевъ еще хуже: на-дняхъ шесть человѣкъ сдались отъ голода: пришли и сдалась. Китайцы говорятъ: "Черезъ тридцать минутъ японка назадъ въ Корею уйдетъ".-- "Почему?" -- "Гора, одна гора,-- гаолянъ нѣтъ, чумизы нѣтъ, сѣна нѣтъ, никто не живетъ, никто ничего тамъ не сѣетъ,-- дожди придуть, всѣмъ имъ помирать надо". Какая-то страшная, совершенно непонятная война. Что-то въ родѣ картинки: "Wo ist die Katze?". А дорвемся наконецъ до сраженія -- ни одного японца не видно. Одинъ раненый говоритъ: "Какъ видите, раненъ и настолько тяжело, что увезутъ въ Россію, а японца такъ и не видѣлъ: поле, горы, что-то вдругъ треснетъ, вспыхнетъ, пыль взовьется". Незавидное положеніе современныхъ баталистовъ: получается что-то въ родѣ перехода евреевъ черезъ Красное море,-- евреи ушли, а фараонъ утонулъ.
-- Ну, какъ же вы поживаете, Сергѣй Ивавовичъ?
-- Да ничего, живу... Собственно, если вдуматься, заглянуть, такъ сказать, въ сущность вещей, то можно было бы и не пріѣзжать сюда. Не надо большого воображенія, чтобъ все это представить себѣ, съ одной стороны, а съ другой стороны, то несложное, къ чему приставленъ, безъ всякаго труда и безъ тебя такъ же было бы сдѣлано или, вѣрнѣе, не сдѣлано... Ну, вотъ чинишь, засыпаешь, перевозишь грязь съ мѣста на мѣсто, а, по мѣткому выраженію многоуважаемаго Лыки, вѣдь все это, въ сущности, ни къ чему. Одинъ дождь смахнетъ, какъ пыль, всѣ эти тщетныя и бренныя усилія. Ну, Богъ съ нимъ. Какая зелень, какіе переливы яркихъ, до неправдоподобности красочныхъ тоновъ съ темными. А эти горы, все выше и выше и спять тамъ въ прозрачномъ туманѣ. Развѣ не говорятъ онѣ объ отдыхѣ, покоѣ, о вѣчномъ покоѣ. Помните: "Я умереть..." -- нѣтъ, ужъ лучше не пѣть... Обратите вниманіе на этихъ китайцевъ... ну, развѣ не изящны они въ своихъ голубытъ платьяхъ! Съ остроконечными шляпами на головѣ они прямо изящны! Напоминаютъ пасторальныя картинки 18-го столѣтія. Вотъ китаянка идетъ,-- здѣсь ноги имъ не уродуютъ,-- высокая, тонкая, гибкая, какъ трость; и сколько изящества, какая красота позы! Если отрѣшиться отъ нашихъ традицій, костюма, манеръ, если стараться проникнуть, угадать ихъ идеалъ красоты, пластики -- вы почувствуете что-то совсѣмъ другое, чѣмъ первое грубое впечатлѣніе отъ грязнаго китайца. Я уже чувствую этотъ идеалъ и, если бы былъ художникомъ, я уже смогъ бы воплотить его...
Мы ѣдемъ, слушаемъ, а Сергѣй Ивановичъ продолжаетъ расхваливать китайцевъ...
-- Въ числѣ рабочихъ моихъ масса прямо прекрасныхъ экземпляровъ... Два молодыхъ -- Тайгай и Вася -- оба безбородые, оба красавцы. Одинъ итальянецъ, другой съ строгими правильными чертами. Тайгай задумчивъ, женствененъ,-- ему снятся сны небесныхъ садовъ, и онъ бросаеть и бросаетъ пустую лопату, не замѣчая, что на ней вочти ничего нѣтъ. А Вася облокотился на такую же лопату и молча внимательно наблюдаетъ. Надо отдать справедливость: на поденщинѣ лодари порядочные. А впрочемъ, гдѣ на свѣтѣ поденщики не лодари. Нѣтъ, я люблю китайцевъ до слабости. Но вотъ что -- какъ поденщики, они лодари, а какіе сельскіе хозяева! Вы посмотрите, съ какимъ безконечнымъ трогательнымъ трудолюбіемъ возится китаецъ надъ своими посѣвами. Одинъ агрономъ говорилъ мнѣ, что китайцы единственные изъ народовъ, которые раціонально рѣшили вопросъ уничтоженія сорныхъ травъ,-- у нихъ нѣгтъ въ поляхъ сорныхъ травъ. Ихъ работа предупредительная,-- вездѣ ждуть появленія этихъ травъ и тогда же ихъ уничтожаютъ. Они не ждутъ, когда вырастетъ трава, и мотыжатъ, и, оказывается, это выгоднѣе, потому что меньше труда надо употребить, чтобы уничтожить зародыши травъ, чѣмъ самую траву, когда она уже вырастетъ. Глѣбъ Успенскій писалъ о власти земли надъ русскимъ крестьяниномъ. Что бъ онъ здѣсь написалъ! Вотъ гдѣ власть: земля захватила его всего,-- это волшебная власть, обожаніе,-- здѣсь они хоронили своихъ предковъ, здѣсь все для него, до помѣшательства: вы видите затоптанные посѣвы,-- завтра затопчутъ еще больше,-- а сегодня, вы видите, онъ все-таки исправляетъ: каждое растеніе подбиваетъ землей, сломанное уже и все-таки окучиваетъ, и сердце его, навѣрное, обливается кровью, больно ему, но зла нѣтъ. Вотъ смотрите...
Сергѣй Ивановичъ громко крикнулъ кктайцу, работавшему надъ такой помятой полосой.
Онъ крикнулъ привѣтствіе. Старикъ-китаецъ, вѣроятно, лѣтъ за шестьдесятъ, потому что уже не брилъ усовъ и бороды, и рѣдкіе сѣдые волосы торчали у него надъ губой и на подбородкѣ,-- медленно поднялся, ласково кивнулъ въ отвѣтъ головой и снисходительно крикнулъ принятый по этикету отвѣтъ.
-- Вы чувствуете въ интонаціи малѣйшее раздраженіе?
-- Раздраженія, правда, никакого, но это можетъ происходить и отъ другихъ причинъ. Китайцы славятся своимъ лицемѣріемъ: онъ видитъ, что сила не на его сторонѣ, и онъ дѣлаеть, какъ говорятъ французы, bonne mine aux mauvais jeu. Но попадитесь ему въ лапы и увидите, что они съ вами продѣлаютъ; самый жестокій народъ въ мірѣ.
-- Ну, ужъ и самый жестокій!.. Отрицать жестокость, конечно, нельзя. Но это жестокость дѣтей: они вотъ, дѣйствительно, самый жестокій народъ къ мірѣ. И если мучимый ими щенокъ имѣетъ дерзость визжать при этомъ, то они его еще больше тиранятъ. Это жестокостъ и слабыхъ. Я видѣлъ однажды въ Туркестанѣ -- туземцы мстили пьяному солдату: они его били, щипали, я и теперь не забуду ихъ звѣрскихъ лицъ: слабые, они мстили наконецъ сильному. Лишать ихъ и этого права... вѣрнѣе, не понимать этого ихъ состоянія, значитъ отказаться вообще отъ права на анализъ... Конечно, мы отказались отъ столькихъ правъ, что отказаться еще отъ одного, пріобрѣтая за это право на новое безправіе, ничего не стоитъ. Но несомнѣнно, что это не жестокость, или такая жестокость, на какую способны даже женщины.
LXIII.
1-го іюля.
Долина рѣки Тайдзы, на которой стоитъ Ляоянъ и которая впадаетъ въ Ляохе и во время дождей судоходна,-- остается назади. Предъ нами громоздятся горы, рядъ горъ, каждая съ заостренной вершинкой, которая называется сопкой. Мы теперь ѣдемъ по маленькому притоку Тайдзы, долина котораго сужается до нѣсколькихъ десятковъ саженей. И эти десятки саженей и склоны горъ всѣ заняты хлѣбами: чумиза, гаолянъ, бобы. Очевидно, здѣсь еще не сѣютъ пшеницы, овса и ячменя; всѣ эти хлѣба засѣваются пока только около желѣзныхъ дорогъ.
-- Но здѣсь уже тверже грунтъ: судя по откосамъ, что-то въ родѣ камня.
-- Это шинераръ. Отъ солнца, вѣтра и дождя онъ мгновенно превращается въ отвратительный рыхлый грунть, въ которомъ колеса вязнутъ по ось. Везти при такомъ условіи, да еще въ гору, при дождяхъ, получается нѣчто гораздо даже худшее, чѣмъ тамъ внизу...
Сергѣй Ивановичъ смотритъ, не мигая, и кончаетъ:
-- Словомъ, одна грусть, какъ говоритъ многоуважаемый Лыко.
-- А что Лыко?
-- Лыко прибавляетъ къ своему жалованью столько же своихъ и, вздыхая, все повторяетъ слова щедринскаго француза: "о, ma mère, o, ma France!". Вотъ вспомнилъ Щедрина, и самому страшно даже стало; кажется, что произносилъ его имя лѣтъ сто тому назадъ -- ухо отвыкло.
-- Н-да...
-- А вотъ и Сполиндза -- первый полуэтапъ.
Такъ уютно на возвышеніи долины расположилось нѣсколько китайскихъ построекъ. Въ нихъ устроены отдѣленія "Краснаго Креста", комендантское управленіе, помѣщеніе для проѣзжающихъ. На приступкахъ центральнаго зданія сидятъ сестры, доктора, военные и пьютъ чай. Предлагаютъ и намъ. Но мы, чтобы не смущать, уходимъ въ этапъ. Надъ особымъ зданіемъ съ китайскими воротами надпись: "Этапъ"; внутри чистаго двора съ трехъ сторонъ, подъ китайскими крышами, за китайскими съ бумагой вмѣсто стеколъ окнами и дверьми кинтайскія комнаты, всѣ въ цыновкахъ, съ узкимъ проходомъ посрединѣ и высокими нарами-лежанками по обѣимъ сторонанъ,-- это же и дымовые ходы, нагрѣвающіе зимой эти лежанки.
Желтыя цыновки придаютъ всему помѣщенію свѣжій и чистый видъ. Эта чистота вездѣ: дворъ подметенъ, и его еще и еще подметаютъ нѣсколько солдатъ.
Маленькій полуэтапъ какъ ячейка какого-нибудь большого управленія. На каждой двери надпись: канцелярія, комендантъ, помѣщеніе для гг. офицеровъ и чиновниковъ, складъ, запасъ и много другихъ названій, обычнытъ для военнаго, но трудно запоманаемыхъ статскимъ.
Четверть часа остановки, и мы ѣдемъ дальше.
Молодой комендантъ, блондинъ, съ воротникомъ на бѣломъ кителѣ, торчащемъ бахромой, любезно и смущенно провожаетъ насъ, не находя больше словъ для разговора.
-- Все благополучно, значитъ, у васъ?
-- Вчера вотъ только вотъ-то версты двѣ подальше, ближе къ Вамбатайскому перевалу, стрѣляли въ обозъ, двоихъ подстрѣлили.
-- Кто стрѣлялъ?
-- Вѣроятно, хунхузы. По ночамъ не слѣдовало бы ѣздять.
-- Я думаю, не хунхузы,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ, когда мы трогаемся,-- я думаю... Обратите вниманіе на эту сестру: какая хорошенькая! У насъ, впрочемъ, тоже есть сестры, но со своимъ штатомъ -- доктора, братья. Въ сущности, куда вы кинь, все клинъ. Возвратимся къ стрѣлявшимъ, такъ называемымъ хунхузамъ. Мнѣ представляется, что въ дѣйствительности происходитъ вотъ что. Днемъ топчутъ посѣвы, хотя не пасутъ на нихъ лошадей. Вы видите всѣ эти обгрызанные стебли,-- очевидно, это все ночью дѣлается. И вотъ китаецъ, дойдя до полнаго отчаянія, стрѣляетъ и наводитъ такимъ образомъ потихоньку на мысль, что лучше, дѣйствительно, по ночамъ не ѣздить и не кормить лошадей такимъ хорошимъ кормомъ. Ну-съ, а теперь мы начинаемъ подниматься на Вамбатайскій перевалъ, но прежде обращаю ваше просвѣщенное вниманіе на эту постройку. Проѣдемъ еще немного впередъ,-- такъ. Теперь смотрите.
Тоже на возвышеніи, у рѣчки въ тѣсной долинѣ прячется въ деревьяхъ красивый китайскій домикъ. Сельскій домикъ съ каменными ступенями, съ разрисованными воротами и калиткой. Изваянья драконовъ, каменныя фигуры мопсообразныхъ собачекъ, съ удивительнымъ вкусомъ подобранные тона красокъ и на всемъ печать глубокой старины. Здѣсь прожило много поколѣній, живутъ, можетъ-быть, и теперь. Какой-то старикъ выглянулъ изъ калитки и опять ушелъ. Какой-нибудь типъ старосвѣтскаго помѣщика, въ мирную жизнь котораго вотъ уже нѣсколько лѣтъ врывается что-то, чего не зналъ, не хотѣлъ, что-то неумолимое, роковое, разрушившее весь его покой, весь строй его жизня.
-- И не кажется ли вамъ,-- говоритъ Сергѣй Ивавовичъ,-- что здѣсь должна непремѣино быть какая-то такая удивительная красавица -- ласковая, нѣжная, мягкая, вся любовь, такая же поэтичная, какъ эти горы, эта долинка, рѣчка и домь. Я думаю, что если бы случайно она и родилась даже некрасивой, то все-таки вся эта окружающая красота пересоздала бы ее. Во всякомъ случаѣ, изъ всего этого мы видимъ,-- если захотимъ видѣть,-- что китайцы, по крайней мѣрѣ, не хуже,-- вы замѣчаете, какъ я вѣжливъ къ нимъ,-- не хуже насъ и чувствуютъ, и выражаютъ, и воспроизводятъ красоту. А скромность ихъ ужъ, во всякомъ случаѣ, выше нашей: это вѣдь помѣщики пяти десятинъ максимумъ и въ потѣ лица добываютъ себѣ свое право помѣщика. Ну-съ, вотъ и Вамбатайскій перевалъ. Перевалъ, какъ и всѣ здѣшніе: неприступный, но, какъ видите, по тѣмъ сопкамъ и за ними -- летко обходимый.
Узкій проходъ заканчивается глубокой траншеей-выемкой.
-- Здѣсь при поворотѣ изъ четырехъ паръ, везущихъ орудіе, работаетъ только первая пара,-- усиліе же трехъ передовыхъ сводится только къ тому, чтобы опрокинуть экипажъ или орудіе, и потому здѣсь ломается до 10% дышелъ, помимо того, что и въ сухую погоду полный зарѣзъ лошадямъ.
-- Значитъ, надо увеличить радіусъ.
-- Тогда необходима или насыпь пятнадцатисаженная, или туннель. И то и другое потребуетъ годъ-два работы, а главное, такихъ мѣстъ все больше и больше, пока наконецъ путь не переходитъ въ одно сплошное такое мѣсто.
LXIV.
1-го іюля.
Съ Вамбатайскаго перевала открывается видъ въ обѣ стороны, и слѣдующая долина кажется еще поэтичнѣе. Мягко разошлись зеленыя горы, и тамъ и сямъ между ними тѣнистыя рощи.
-- Вотъ обижаются на нихъ, что ни за какія деньги не хотятъ продавать этихъ рощъ.
-- Но вы ужъ, Сергѣй Ивановичъ, слишкомъ большой поклонникъ китайцевъ. Нельзя же назвать ихъ и культурнымъ народомъ,-- слишкомъ много у нихъ дефектовъ. Кромѣ агрономіи, да и то чисто-практической -- никакихъ же другихъ наукъ нѣтъ и въ общественной жизни, а у административной власти -- много же и здѣсь уродливаго.
-- Дряхла интеллигенція у нихъ, какъ, впрочемъ, и у нѣкоторыхъ другихъ народовъ, а народъ, какъ матеріалъ,-- чего вы еще хотите? Развѣ вы поставите хотя бы и нашего крестьянина рядомъ съ пятидесятиннымъ помѣщикомъ-крестьяниномъ? Вы видите -- его предки уже ощущали большую потребность къ красотѣ, чѣмъ, можетъ-быть, будутъ ощущать только потомки нашего крестьянина.
Къ закату тучи расходятся, и мы ѣдемъ въ лучахъ солнца, окруженные зелеными сопками, то ныряя въ долину, то взбираясь на перевалы.
-- А во время дождей что будетъ съ этой дорогой, которая идетъ, въ сущности, по руслу рѣки?
-- Это будетъ сплошная рѣка, а перевалы превратятся въ острова.
-- Тогда что жъ? Временные паромы? Въ Ляохе джонокъ много.
-- Не вредно было бы.
Исчезло солнце, и потянулись за нимъ тучки и застыли. Кончился день, и уже угрюмо смотритъ даль, и тонутъ въ ней, какъ недосказанныя мысли, эти уже неясныя и далекія, зазубренныя гряды.
На Ляндансань пріѣзжаемъ въ сумеркахъ.
Это первый этапъ. Въ долинѣ около деревни раскинулись палатки, коновязи съ лошадьми, парки, походные ящики транспортовъ.
-- Но мы сегодня вы одного транспорта не встрѣтили дорогой!
-- Да, сегодня какой-то исключительный день,-- кажется, тдетъ преобразованіе телѣжныхъ транспортовъ на вьючные. А теперь въ транспортѣ пошли и кули, собственно выгоднѣе и скорѣе.
Такое же этапное зданіе, помѣщеніе для пріѣзжающихъ, но отдѣльное большое зданіе,-- тоже, вѣроятно, китайское,-- для больныхъ есть ресторанъ, можно даже молока достать и всего за 40 копеекъ бутылку.
Сергѣй Ивановичъ, его помощники, два доктора тоже въ фанзѣ. Мы пьемь чай въ огородѣ, среди зелени; мы вымылись и теперь наслаждаемся чуднымъ вечеромъ въ горахъ, дышимъ чуднымъ горнымъ воздухомъ.
-- А туда дальше, въ горахъ, воздухъ еще чище, и въ этомъ отношеніи санитарное состояніе японской арміи несравненно лучше нашего,-- многіе изъ насъ въ низинахъ, разныхъ Ляоянахъ, Хайченахъ, а они всѣ въ горахъ.
Оба доктора -- изъ запаса, состоять при транспортахъ. Оба евреи. Одинъ изъ нихъ имѣлъ болшую клинику въ Петербургѣ, и практика давала ему нѣсколько десятковъ тысячъ. Теперь, какъ старшій врачъ, онъ получаетъ двѣсти съ чѣмъ-то рублей въ мѣсяцъ.
-- Да о жалованьи что говорить, но обидно, что здѣсь роль моя сведена... Я при транспортахъ провожаю больныхъ,-- въ сущности, роль студента. Вотъ въ такой ужасной двуколкѣ я ѣду, сзади транспорта до слѣдующаго этапа, сдаю больныхъ и возвращаюсь обратно: я, сестра, офицеръ -- начальникъ транспорта.
-- Практики медицинской нѣтъ?
-- Никакой! Практика моей больной печени. Въ это дѣло я такъ же гожусь, какъ какая-нибудь всякими хитростями выученная лошадка годится для упряжи въ эту двуколку.
-- Какой самый лучшій способъ транспортированія раненыхъ?
-- Конечно, на рукахъ.
-- Дорогой?
-- Наемными обходится "Красному Кресту" отъ 15--100 рублей.
-- На какомъ разстояніи?
-- Да вотъ верстъ 40--50, изъ отряда графа Келлера въ Ляоянъ.
-- Вы и желудочныхъ транспортируете?
-- Да.
-- Развѣ не скорѣе они поправились бы здѣсь, чѣмъ въ низинахъ Ляояна, Мукдена, Телина, Харбина? Сколько времени уходитъ, пока больной воротится въ часть?
-- Собственно, болѣзнь продолжается всего нѣсколько дней, но на перевозку, выписку въ общемъ, считая въ Харбинъ и обратно, уходитъ отъ 20--25 дней. Конечно, на что лучше было бы оставлять больныхъ тутъ же, не трясти ихъ, не заражать путь, вагоны, самихъ больныхъ, потому что только въ дорогѣ часто выясняется, что это не желудочный, а тифозный, напримѣръ, и, пока его довезутъ, зараза можетъ распространиться. Но все это возможно было бы, если бъ знали заранѣе, что здѣсь именно будуть стоять войска. Угадать этого нельзя, а между тѣмъ нужно столько приспособленій, питаніе, что приходится везти въ уже организованныя мѣста.
Еще посидѣли и идемъ спать.
Горятъ огоньки въ темнотѣ, слышни пѣсни, говоръ, гдѣ-то костеръ горитъ.
-- Видно, что дрова у васъ есть!
-- А вы знаете, почемъ въ Ляоянѣ дрова? Пятьдесятъ копеекъ пудъ или сто двадцать пять рублей кубическая сажень.
Мы спимъ на лежанкахъ, укрытыхъ цыновками. Бумажныя окна и двери открыты, и видно небо, темное, звѣздное. Сонъ здоровый, сильный. Въ шесть часовъ утра мы просыпаемся отъ пѣнія,-- это солдаты поютъ утреннюю молитву.
Пьемъ молоко, чай и ѣдемъ назадъ. Уже вытянулся транспорть, ночевавшій на этапѣ, а немного дальше встрѣчаемъ идущіе навстрѣчу транспорты.
Двухколесныя китайскія арбы, запряженныя тремя, четырьмя и до шести лошадей и муловъ -- тянутся нескончаемой вереницей.
Дорога сухая, и арбы нагружены до верху. Есть транспорты поденные, по 2 рубля 40 копеекъ за пудъ до перваго этапа; есть свои, организованные нашими офицерами генеральнаго штаба,
Китайцамъ-кучерамъ платятъ до 30 рублей въ мѣсяцъ.
Китайцы большіе хозяева,-- какъ хозяева они трудолюбивы и умираютъ на своемъ сельскомъ дѣлѣ, но какъ наемные очень лѣнивы и небрежны, если не заигтересованы въ дѣлѣ,-- и нельзя не любоваться ихъ запряжкой. Вотъ запряжка изъ шести муловъ. Одинъ въ корню, остальные на выносъ. Сытыя, вершковъ двухъ, съ лоснящейся темной съ подпалиной шерстью, съ коротко остриженной гривой -- красивыя, гордыя животныя, напоминающія и запряжкой и видомъ римскія колесницы.
-- А вотъ видите, присѣдая по косогору, полубѣжитъ китаецъ, съ коромысломъ на плечѣ и подвѣшенными корзинками: это кули. Онъ получаетъ то же, несетъ на себѣ три пуда и втрое скорѣе доставляетъ грузъ, чѣмъ всѣ эти транспорты.
На горизонтѣ появляется новый транспортъ -- вьюки. Двухъ лошадей ведетъ въ поводу солдатъ. Черезъ приспособленное сѣдло переброшенъ на двухъ концахъ подвѣшенный грузъ.
Впечатлѣніе болѣе легкое, чѣмъ тяжелыя арбы, но двуногій кули уже скрылся на горизонтѣ.
А общій недостатокъ всѣхъ мускульныхъ перевозокъ тотъ, что при невозможной дороговизнѣ они съѣдаютъ себя уже на шестидесяти верстахъ. Другими словами, тотъ грузъ, который они могутъ поднять, равняется вѣсу того корма, который имъ нуженъ для питанія за это время.
Мы прощаемся съ Сергѣемъ Ивановичемъ.
-- Оставайтесь еще на день. Завтра будетъ бой у Келлера.
-- Кто вамъ сказалъ?
-- Китайцы.
LXV.
Инкоу.
5-го іюля.
Мы напрасно высматриваемъ японцевъ. Ѣздили на взморье, но и тамъ ихъ нѣтъ: ни одкого судна, ни одного корабля. -- Можетъ-быть, на горизонтѣ, вонь что-то темнѣетъ?
-- Это джонка со спущенными парусами.
Вотъ проходимъ и послѣднюю землю -- берега устья Ляохе. Плоскіе, напоминающіе нашу стрѣлку на Невѣ, берега. Вотъ наши послѣднія укрѣпленія. Издали это просто бугорокъ, но вблизи -- цѣлая крѣпость. На высокихъ валахъ этой крѣпости наши солдаты, офицеры: ихъ вѣроятно, высматриваютъ.
-- Ну что жъ, назадъ поѣдемъ?
И мы ѣдемъ назадъ, въ Иккоу.
Тамъ мы обѣдаемъ въ Манчуръ-гаусѣ. Мнѣ подаютъ чуть не десять блюдъ; надъ нашими головами плавно качаются громадныя опахала; тамъ встрѣчаюсь я съ В. Н. Немировичемъ-Данчевко. Онъ поправился, отдохнулъ и завтра утромъ выѣзжаетъ на наши передовыя позиціи, чтобы такижъ образомъ проѣхать въ отрядъ графа Келлера.
-- Японцы завтра, вѣроятно, высадятся здѣсь?
-- Они въ Портъ-Артуръ ушли,-- полторы дивизіи. Дѣло въ томъ, что если вѣрны слухи, то она понесли большой урокъ -- свыше двадцати тысячъ,-- и ушли она на пополнегіе убыли, или просто рѣшили взять во что бы то ни стало Портъ-Артуръ.
-- Взять его можно?
-- Невозможнаго ничего нѣтъ; другой вопросъ, чего это будетъ стоить, и если они не остановятся передъ жертвами...
-- Ваше мнѣніе: остановятся?
-- Нѣтъ.
-- И помѣшаль нельзя?
-- Если бъ у васъ сію секунду было еще тысячъ двѣсти.
-- Къ осени будутъ.
-- Къ осени четыреста еще, если не больше, надо.
-----
Такъ мирно и пріятно на набережной маленькаго города Инкоу. Веселые китайцы продаютъ зеленые персики, прекрасные абрикосы, маленькія скороспѣлыя яблоки. Въ магазинахъ бойко распродается всякая заваль по тройнымъ цѣнамъ. Но въ отношеніи вещей и эти тройныя цѣны на продукты не кажутся дорогими. Напрямѣръ, бѣлый мужской костюмъ -- 10 рублей, а въ обыкновенное время онъ стоитъ 3 рубля 50 копеекъ. Но фунтъ ветчины стоитъ рублъ, фунтъ сахару -- 40 копеекъ. Съ нами пріѣхалъ солдатъ, который съ офицеромъ своимъ, поручикомъ Венгрженовскимъ, ѣдетъ въ Портъ-Артуръ. Оба они пріѣхали оттуда и теперь возвращаются. Выѣхали они изъ Архура 26-го. Ничего особеннаго не сообщаютъ,-- все, что уже извѣстно: "Севастополь" будетъ готовъ черезъ мѣсяцъ; было нѣсколько небольшихъ схватокъ, кромѣ одной болѣе крупной, гдѣ на сторонѣ японцевъ легло будто бы 6 тысячъ, а на нашей -- до 500 человѣкъ.
-- Ну что жъ, голодаете вы тамъ въ Артурѣ? -- спрашиваютъ солдата.
Молодой, съ георгіевскимъ крестомъ, онъ смотрить увѣренно, съ сознаніемъ своей заслуги.
-- Въ Артурѣ у насъ вотъ какъ голодаютъ: сахаръ былъ по 12 копеекъ, а сейчасъ 15 копеекъ, а у васъ 50 копеекъ. Булка хлѣба бѣлаго 7 копеекъ, а у васъ -- 20 копеекъ. У васъ надо въ день два рубля мнѣ прожить...
-- А вамъ даютъ теперь суточныя?
-- Никакихъ нѣтъ: семь рублей было -- всѣ здѣсь за три дня и прожилъ, а мясо ѣлъ разъ. Тутъ у васъ на волѣ, а много хуже, чѣмъ у насъ въ неволѣ. И дешевле, и веселѣе, и музыка играетъ.
-- А мясо почемъ?
-- Мясо дорого: двадцать копеекъ.
-- А здѣсь тридцать копеекъ.
-- Вотъ она воля!
-- А правда, что въ Ляотешанѣ два японскихъ миноносца разбили всѣ батареи?
-- Только и разбили сторожевой постъ да одного ранили.
-- А флотъ нашъ выходитъ?
-- Выходить. Только все больше легкія суда. Броненосцы тамъ стоятъ: въ нихъ что? Крѣпость она и больше ничего.
Семь часовъ вечера, и опять начинается приливъ. Къ двѣнадцати дня и двѣнадцати ночи -- отливъ. Высота прилива двѣ сажени, и тогда осадка судовъ на барѣ достигаетъ 24 футовъ. Теперь въ Инкоу стоятъ четыре парохода. Проскакиваетъ иногда и контрабанда, но и попадается. Одинъ пароходъ попался съ желѣзомъ, а другой -- тоже съ какими-то товарами,-- оба были пущены японцами ко дну. Рисквувшіе понесутъ большіе убытки: надѣялись они, что съ выходомъ нашихъ 10-го іюня блокада ослабнетъ.
Мы возвращаемся обратно.
Одинъ господинъ возмущается китайцами.
-- Такъ мы никогда не побѣдимъ. О каждомъ нашемъ шагѣ китайцы доносятъ...
-- Что же противъ этого дѣлать?
-- Что? Во-первыхъ, въ каждой деревнѣ выпороть ихняго старшину, а во-вторыхъ, объявить ему, что если на сопкахъ появится хотя одинъ китаецъ, то изъ его деревни пятьдесятъ человѣкъ и онъ самъ будутъ разстрѣляны.
Долженъ замѣтить, что какъ ни дико слушать такія разсужденія, но приходится выслушивать ихъ нерѣдко.
На этотъ разъ одинъ изъ присутствовавшихъ вступился за китайцевъ. Тогда говорившій отвѣтилъ:
-- Вы возражаете такъ потому, что не знаете китайцевъ, а я ихъ восемь лѣтъ наблюдаю.
Говоритъ это человѣкъ съ высшимъ образованіемъ. И вдругъ сибирскій казачій офицерикъ, очевидно, ни къ какимъ наукамъ непричастный, вступился въ защиту китайцевъ. Да какъ хорошо, толково, умно. Онъ тоже знаетъ восемь лѣтъ Китай. Онъ видѣлъ, что здѣсь дѣлала блаженной памяти первая пограничная бригада, какъ она кормилась даромъ за счетъ населенія; какъ она создала китайскіе безпорядки; какихъ трудовъ стоило послѣ возстанія ввести все въ законныя нормы; какъ развѣшивались по деревнямъ объявленія, что брать насильно никто не смѣетъ у населенія, что покупать можно только по вольнымъ цѣнамъ; какъ сурово приходилось наказывать пожелавшихъ денежное довольствіе класть себѣ въ карманъ, а кормиться за счетъ населенія даромъ.
-- На этихъ дняхъ еще одного такого изъ-за такихъ же казаковъ засудили на 15 лѣтъ каторжныхъ работъ. И если что и спасетъ наше дѣло, такъ именно надлежащее отношеніе къ китайцамъ: вѣжливость, справедливость, пониманіе и уваженіе ихъ культуры. Всѣ тѣ, которые такъ поступали во время катайскихъ безпорядковъ, не пострадали: если попадались въ плѣнъ -- возвращались благополучно назадъ. Замучивали только несправедливыхъ, надменныхъ, корыстныхъ, и какъ отлично китайцы знаютъ, кто чего заслуживалъ!
-- Согласитесь, странно какъ-то слышать такія рѣчи и отъ интеллигента и отъ казака. А впрочемъ, старый масштабъ, къ которому мы привыкли, приходится бросать: одни назадъ ушли, а другіе выходятъ на смѣну изъ такихъ мѣстъ, откуда и не ждалъ ихъ никто.
-- Что можетъ быть путнаго изъ Галилеи?
-- Много. Вѣрить во что-нибудь надо, и я вѣрю въ Галилею.
LXVI.
Дашичао.
5-го іюля.
Собрались мы опять всѣ только на поѣздѣ, отвозившемъ васъ обратно въ Дашичао.
Были защитники китайцевъ, нѣсколько лицъ: В. И., офицерикъ-казакъ, я.
Защитники китайцевъ разсказывали намъ объ одномъ оригиналѣ, который теперь призванъ сумасшедшимъ и который на карточкѣ своей внизу подписывалъ: "юдофилъ".
-- Какъ видите,-- закончилъ онъ свой разсказъ,-- у него всегда были странности.
И онъ показалъ нальцемъ на свой лобъ.
Мы молча слушали, потупившись, офицерика.
Надо замѣтить, что китайцефобъ, какъ человѣкъ съ высшимъ образованіемъ, да къ тому же и съ прекраснымъ общественнымъ положеніемъ, считалъ себя несомнѣнно апостоломъ высшихъ истинъ.
Теперь онъ сидѣлъ, смотря на мелькавшія въ окнахъ вагона сопки, и поздно упрекалъ себя, что, снизойдя до разговоровъ въ такомъ обществѣ, тѣмъ самъ себя поставилъ въ такое неловкое положеніе.
Еще непріятнѣе чувстаовали себя, вѣроятно, всѣ сопровождавшіе его подчиненные, по виду люди все интеллигентные. Въ Дашичао пріѣхали уже вечеромъ.
Видѣлъ А. И. Гучкова, Н. А. Демчанскаго. А, И. дѣятеленъ и видимо захваченъ дѣломъ, Н. А. умираеть отъ жажды и отъ отсутствія новостей.
Пришли свѣдѣнія о сегодняшнемъ дѣлѣ у генерала Гершельмана. Мы отступали, но по всѣмъ правиламъ, и положили около 1.000 японцевъ, тогда какъ сами потеряли съ небольшимъ сотню. Имя генерала Гершельмана произносится здѣсь всѣми съ большимъ уваженіемъ.
Одинъ офицеръ, котораго я называю барометромъ, проведшій со мной вечеръ, говоритъ:
-- Это дѣльный и умный генералъ,-- его донесенія заслуживаютъ полнаго довѣрія.
-- Ну-съ, а кто правъ, желающіе наступленія или желающіе выждать, пока соберется армія, которая дѣйствительно сможетъ наступать?
Мой дипломатъ потеръ переносицу, сдѣлалъ гримаску и заговорилъ:
-- Видите и, на этотъ вопросъ такъ сразу не отвѣтишь. Кто правъ?
-- Оба правы,-- подсказалъ я.
-- Да, чтобъ вы знали, что обѣ стороны правы. Вы, пожалуйста, не смѣйтесь, я говорилъ совершенно искренно. Вы вѣдь понимаете, что тутъ рѣшительно все равно -- чья бы сторона ни восторжествовала: и тамъ и тутъ я кусокъ хлѣба буду имѣть, и не въ этомъ, конечно, дѣло, а въ томъ дѣло, что, напр., на бой у Вафангоу 1-го и 2-го іюня въ своихъ доказательствахъ ссылаются обѣ стороны. Одна сторона говоритъ: видите, васъ побѣдили, а другая возражаетъ: и до 12 часовъ дня побѣда была въ нашихъ рукахъ. Вы видите: я говорю совершенно искренно...
-- Не только вижу, но и обоняю: пахнетъ жаренымъ.
-- Это вы говорите?
-- Я, конечно. Ну, теперь скажите, что новаго въ отрядахъ: оставляемъ ли мы Дашачао, а слѣдовательно и Инкоу? Правда ли, что Куроки началъ наступленіе по всей линіи у графа Келлера, и что это? Диверсія для отвода глазъ нашихъ отъ Портъ-Артура?
-- Видите: сегодня я читалъ въ "Манчжурскомъ Вѣстникѣ"...
-- Пожалуйста, не трудитесь передавать: я вчера еще читалъ.
-- Въ такомъ случаѣ вы знаете больше моего.
-- А китайцы больше насъ обоихъ вмѣстѣ взятыхъ?
-- Повѣрьте, что китайцы ничего не знаютъ.
-- Правда ли, что наша тактика требуетъ измѣненія?
-- Все на свѣтѣ измѣняется.
-- Это общее, а въ частности?
-- Еще болшой вопросъ.
-- Какъ ваши транспорты?
-- Bo всякомъ случаѣ, въ смыслѣ честности дѣло поставлено безукоризненно.
-- Въ этомъ я сомнѣваюсь. Но расходъ въ сравненіи съ турецкой кампаніей будетъ ли больше или меньше,-- отнесенный, конечно, къ пуду и верстѣ?
-- Чтобъ отвѣтить на этотъ вопросъ, нужно имѣть въ рукахъ результаты, а пока война не кончилась -- ихъ не можетъ же быть!
Пауза.
-- Можетъ-быть, еще желаете о чемъ-нибудь спросить?
-- Я столько уже получилъ отъ васъ интересныхъ свѣдѣній... Я спросилъ бы васъ, пожалуй, о нашей желѣзной дорогѣ, но я самъ такъ много ѣзжу по ней, и наконецъ это моя прямая спеціальность.
Мы привѣтливо жмемъ руки другъ другу и разстаемся.
-- Штабъ долго предполагаетъ оставаться въ Дашичао?
-- Ничего неизвѣстно.
Голосъ его искренній, онъ разводитъ руками и исчезаетъ въ темнотѣ. Я возвращаюсь въ вагонъ. Подходитъ како-тo воинскій поѣздъ. Предъ моимъ окномъ останавливается вагонъ. Лѣнивый разговоръ въ вагонѣ о всякихъ пустякахъ.
-- Ба! И ты пріѣхалъ? Зачѣмъ?
-- Въ Инкоу ѣду.
Дальнѣйшій разговоръ для опубликованія неудобенъ.
Я на мгновеніе заглядываю чрезъ свою занавѣску. Открытое окно вагона, горитъ свѣчка, и пламя ея волнуется на вздутомъ, волосатомъ, молодомъ и добродушно-пошломъ лицѣ и на всклоченной русой головѣ.
Я закрываю окно, тушу свѣчку, и въ головѣ проносятся послѣднія мысли и впечатлѣнія дня.
Что-то было сегодня удивительно трогательное? Да! Какъ могъ я забыть! Мнѣ передавалъ это человѣкъ, заслуживающій полнаго довѣрія.
Во время одной изъ схватокъ этихъ дней, подъ Гайчжоу, сцѣпились въ рукопашную японецъ и нашъ солдать, ихъ такъ и нашли обоихъ въ безчувственномъ состояніи рядомъ. У японца оказалась пробитой голова лопаткой, за которую, какъ за послѣднее оружіе, ухватился солдатъ, а у солдата была порѣзана рука и сквозная рана пулей въ грудь на вылетъ.
-- Я вхожу въ вагонъ,-- разсказываетъ мнѣ очевидецъ,-- и вижу такую картину. Внизу на койкѣ лежитъ безъ сознанія или тяжело спить японецъ, а съ верхней полки, наклонившись къ японцу, отмахиваетъ отъ него мухъ раненый солдатикъ. Оказывается, судьба опять свела ихъ вмѣстѣ здѣсь, въ санитарномъ вагонѣ, въ которомъ обоихъ отправляютъ въ Харбинъ. Они узнали другъ друга. Японецъ улыбнулся и теперь спитъ, а солдатъ отгоняетъ отъ него мухъ.
Я вспомнааю, что такъ и не повидалъ у Сергѣя Ивановича на перевалѣ его друга -- раненаго солдата.
-- Ахъ, голубчикъ мой, онъ трижды раненъ и мало надежды, но онъ вѣритъ. "Ну, говорить, далъ бы только Господь оправиться,-- опять въ часть вернусь; долженъ я свою обиду снять. Нѣтъ, шалишь, я его не пулей, не штыкомъ,-- дай срокъ, дорвусь, да въ морду, да въ морду его... чтобъ помнилъ и дѣтямъ своимъ не велѣлъ съ рускими солдатами связываться".
LXVII.
6-го іюля.
Шесть часовъ утра, а вагоны уже накалены, и солнце, нестерпимо яркое, жжетъ, какъ въ полдень. Толпы китайцевъ метутъ станцію между путями, собираютъ бумажки, окурки, всякій мусоръ. Поднимается пыль и свѣтящимся туманомъ стоитъ надъ станціей. Всю ночь безъ перерыва приходятъ и уходятъ поѣзда, свистятъ паровозы: рѣзко, раздраженно, точно обиженные, что можетъ здѣсь кто-нибудь спокойно спать, можетъ думать о томъ, что сегодня рожденіе его дочки, что тамъ гдѣ-то, за десять тысячъ верстъ, живутъ люди этой жизнью.
И рѣзко кричитъ паровозъ:
-- Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ! Нѣтъ этой жизни,-- нѣта!
И, громыхая, несется онъ, и дрожатъ вагоны, путь, и кажется -- вотъ ворвется и раздавитъ всѣхъ тѣхъ, кто смѣетъ думать объ иной, чѣмъ эта, жизни.
Жара и мухи одинаково на всѣхъ вліяютъ: всѣ давно на ногахъ, каждый за своимъ дѣдомъ.
Окончивъ свои дѣла, захожу къ H. А.
Онъ укладывается и ѣдетъ въ восточный отрядъ къ графу Келлеру. Ѣдуть черезъ Ляоянъ.
В. И., какъ и думалъ, уже уѣхалъ сегодня утромъ на передовыя позиціи перваго корпуса, а оттуда хочеть пробраться на передовыя позиціи графа Келлера въ его штабъ въ Холунгоу и Непотхіянъ.
Сегодня опять были энергичные слухи о наступленіи Куроки на лѣвое крыло графа Келлера -- на генерала Гершельмана у Хуангодзы.
Одинъ изъ офицеровъ генеральнаго штаба растолковалъ мнѣ положеніе вещей.
-- Я только ставлю одно вамъ условіе,-- говоратъ онъ мнѣ:-- мои свѣдѣнія не для телеграммъ. Письмомъ сколько угодно. Пока письмо придетъ -- все это будеть уже имѣть только историческій интересъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, я телеграммъ больше не посылаю. Послѣ нѣсколькихъ неудачъ, послѣ того, какъ, прочитавъ, я убѣдился, какъ ихъ перевираютъ -- я окончательно отказался отъ телеграммъ.
-- Ну, и отлично. Движеніе графа Келдера было наступательное. А наступленіе было цѣлью спрямленія нашей боевой линіи. Мы должны имѣть свой тылъ на сѣверѣ, а у насъ на лѣвомъ крылѣ -- тамъ чуть ли не къ желѣзной дорогѣ: положеніе неправильное, и надо его исправить.
-- И слѣдовательно будетъ бой?
-- Будетъ.
-- На этихъ дняхъ?
-- Черезъ недѣлю, восемь, девять дней. И по-моему, бой серьезный.
-- А у японцевь нѣтъ цѣли отвлечь наше вниманіе отъ Портъ-Артура или Инкоу?
-- Если бы и было, у насъ все равно другого выхода нѣтъ, мы должны спрямить нашу линію.
-- А если не спрямимъ?
-- Богъ дастъ, спрямимъ.
-- Это будетъ генеральное сраженіе?
-- Какъ пойдетъ дѣло,-- оттянуть мы всегда можемъ.
-- А можемъ безъ боя отступить на сѣверъ?
-- Не думаю. Врядъ ли теперь возможно уже стянуть войска: Инкоу и Янтай -- дистанція порядочная.
-- Что-то, значитъ, серьезное надвигается!.. А дожди?
-- Можетъ-быть, еще продержится погода. Ну-съ, а теперь я вамъ еще новость скажу, и можете телеграфировать о ней каждому: командующій уѣзжаетъ изъ Дашичао.
-- Когда?
-- А вотъ поѣхаль.
Мы къ это время входили на платформу, и я, вѣроятно, съ открытымъ ртомъ смотрѣлъ, какъ проходили передъ нами вагоны за вагонами изъ поѣзда командующаго. Въ одномъ изъ оконъ мелькнуло лицо командующаго. Я недѣли три не видалъ его: такой же сосредоточенный скорбный взглядъ, какъ будто прибавилось сѣдыхъ волосъ, но та же обаятельность душевной кристаллической чистоты. Она передается, и я опять вижу свѣтящіяся лица солдатъ. И я опять чувствую и переживаю историческое мгновеніе.
-- Ну-съ, а теперь прощайте и не поминайте лихомъ.
-- И вы ѣдете?
-- Да, вотъ и мой вагонъ.
И онъ смѣется и киваетъ мнѣ головой, уже стоя на площадкѣ быстро уносящагося вагона.
-- Вы когда хотите ѣхать? -- спрашиваетъ меня полковникъ, завѣдующій передвиженіемъ.
Я объясняю, что держитъ меня.
-- Такъ вѣдь и весь штабъ уѣхалъ!
-- Въ такомъ случаѣ, я могу ѣхать хоть сейчасъ.
-- Видите, черезъ часъ идетъ поѣздъ, но къ нему я не могу пристегнуть вашего вагона. Но зато дамъ вамъ вагонъ нашего же генерала, а вашъ отправлю въ 11 часовъ вечера.
-- А если я черезъ часъ поѣду, когда я буду въ Ляоянѣ?
-- На часъ позже командующаго этотъ поѣздъ придетъ.
-- То-есть четыре часа всего ѣзды? А одиннадцатичасовой поѣздъ когда придетъ?
-- Завтра, вѣроятно, къ вечеру.
-- Въ таксмь случаѣ воспользуюсь вашимъ любезнымъ приглашеніемъ. Но мой вагонъ вы не забудете отправить?
-- До сихъ поръ ничего еще не забывалъ.
Я иду въ свой вагонъ.
-- Ну, Михаилъ, переносите вещи.
-- Всѣ?
-- Главное -- письменный столикъ и постель.
Я такъ привыкъ къ своему складному столику, на которомъ пишу теперь и въ вагонѣ и въ Ляоянѣ, внѣ вагона, что, кажись, не будь его у меня -- и настроеніе пропало.
Какъ только вагонъ и поѣздъ подали къ перрону, нѣсколько человѣкъ подходятъ и просятъ захватить ихъ.
-- Лично я и вагонъ къ вашимъ услугамъ, но, мнѣ кажется, надо получить разрѣшеніе у подполковника.
Разрѣшеніе получено, и мы трогаемся.
Писать, какъ я хотѣлъ, не удалось въ дорогѣ. Мы быстро знакомимся, Михаилъ подаетъ намъ чай, купленную въ Инкоу ветчину; въ большомъ купэ усаживаемся вокругъ моего столика и незамѣтно въ интересныхъ разговорахъ о войнѣ проводямъ свое время до Ляояна.
Да и недалеко: Хайченъ, Аншаньчжуанъ и Ляоянъ,-- всего 87 версть.
LXVIII.
Ляоянъ.
26-го іюля.
Сегодня утромъ дверь отворяется, и входить мой старый знакомый, докторъ Сергѣй Александровичъ Бруштейнъ.
-- Вотъ гдѣ пришлось увидѣться!..
-- Земля кругла,-- отвѣтилъ я словами одного испанца, техника, женатаго на казачкѣ, строившаго дороги буквально во всѣхъ частяхъ свѣта.
-- Какое же общее впечатлѣніе отъ вашихъ всѣхъ скитаній -- спросилъ я этого техника. Онъ пожалъ плсчами и отвѣтилъ: "Земля кругла".
-- Какъ вы попали сюда въ доктора?
-- Я-то? Было бы странно, если бы не попалъ: я запасной.
-- Значитъ, сто сорокъ рублей въ мѣсяцъ? А расходъ...
-- Объ этомъ не стоитъ говорить за безполезностью.
-- А ваша клиника?
-- Закрылъ, конечно, все...
-- Послѣ войны опять съ начала?
-- Не знаю еще...
-- Вы гдѣ же?
-- Я здѣсь въ 13-мъ запасномъ госпаталѣ. У насъ только заразные.
-- Гдѣ жъ это?
-- Тутъ въ Ляоянѣ, за южными семафорами, гдѣ уже начинаются укрѣпленія. Хотите посмотрѣть?
-- Очень хочу. Можетъ-быть, заѣдемъ и въ "Красный Кресть"? Мнѣ надо повидать А. И. Г.
-- Это въ противоположной сторонѣ. Тогда поѣдемъ сперва въ "Красный Крестъ",-- я тамъ тоже еще не былъ,-- а потомъ ко мнѣ. Я чаемъ васъ напою.
Легко сказать: поѣдемъ. Въ Ляоянѣ только три конныхъ извозчика, остальные все -- рикши, С. А. по принципу на нихъ не ѣздитъ. Итти пѣшкомъ -- грязно.
Нашли наконецъ лошадей, и мы поѣхали.
Конечно, самый поэтичный уголокъ въ Ляоянѣ -- усадьба "Краснаго Креста". На возвышеніи еще издали видны роща, надъ ней мачта съ орлами "Краснаго Креста". Усадьба -- бывшее помѣщеніе начальника желѣзнодорожнаго отдѣленія, выстроена въ строго-китайскокъ стилѣ. Главный домъ въ саду, спрятанъ за нѣсколькими дворами. Въ каждый дворъ ведутъ высокія ворота съ прихотливыми китайскими узорами. Помѣщеніе теперь увеличено, и за этимъ жильемъ построены бараки: металлическіе, деревянные, смѣшанные изъ дерева и парусины. Всѣхъ помѣщеній пока на 500 кроватей. Тамъ дальше строятся еще новыя. Въ металлическихъ баракахъ очень жарко. Интересенъ баракъ, называемый циркомъ. Наподобіе цирка круглое зданіе изъ досокъ, съ парусинной конической крышей. Несмотря на большую скученность больныхъ -- 76 человѣкъ въ сравнительно небольшомъ зданіи,-- несмотря на жаркій день, въ баракѣ прохладно и прекрасный воздухъ, и свѣтъ свободно проникаетъ чрезъ широкія, довольно низко устроенныя окна. Отъ главноуправляющаго я слыхалъ, что зданіе это, предназначавшееся-было для цирка, пріобрѣтено случайно. Но, я думаю, ему, какъ временному бараку, принадлежитъ будущность. Благодаря неяркому свѣту, и мухъ даже почти нѣтъ, этого бича здѣшнихъ мѣстъ.
Въ числѣ раненыхъ -- одинъ японецъ и одинъ китаецъ. Они сидятъ въ одной комнатѣ; окно открыто, у окна часовой.
-- А китаецъ при чемъ?
-- Сигнальщикомъ былъ.
-- Это плохо для негь кончится?
-- Очень плохо.
Молодой японецъ смотритъ угрюмо, а китаецъ, тоже молодой, въ прекрасномъ настроеніи духа, о чемъ-то очень оживленно разговариваетъ и, вѣроятно, не предугадываетъ своей участи.
У японца -- словарь, по которому онъ разговариваетъ. При немъ же была карта и записная книжка, по которой и узнали, изъ какой онъ части.
Слишкомъ двѣсти больныхъ послѣ ночного дѣла 22-го или 21-го іюля въ отрядѣ графа Келлера, помѣщенныхъ въ усадьбѣ "Краснаго Креста", эвакуируются сегодня въ Харбинъ.
Богатъ "Красный Крестъ": запасы, склады, прекрасный бѣлый хлѣбъ, бѣлье, кровати желѣзныя. Но дворянскій отрядъ въ Харбинѣ производитъ впечатлѣніе еще болѣе богатое. А. И. въ передовыхъ отрядахъ, и мы ѣдемъ назадъ.
Въ "Красномъ Крестѣ" мы узнали объ японцѣ, получившемъ 11 штыковыхъ ранъ, и, заинтересованные, при какихъ условіяхъ онъ получилъ ихъ, поѣхали въ 14-й запасный госпиталь, тѣмъ болѣе, что онъ былъ по пути къ 13-му.
Помѣщеніями 14-й госпиталь не уступитъ, пожалуй, "Красному Кресту". Зданія, отведенныя подъ него -- бывшія казармы пограничной стражи. Громадныя, высокія комнаты въ два свѣта; больные помѣщены просторно,-- могутъ лежать, ходить, читать, писать. Но мѣсто низкое, болотистое.
Въ одной изъ палатъ мы нашли японца. Тоже молодой, изъ сѣвергыхъ провинцій, стройный, нервный, то смотритъ пытливо, иногда, подъ впечатлѣніемъ боли, откидываетъ голову и закрываетъ глаза.
Тогда сосѣдъ его, угрюмый бородачъ-солдатъ, утѣшаетъ:
-- Ну, Богъ милостивъ -- поправшсься. Еще разъ тебя, Богъ дастъ, запырнемъ...
Всѣ смѣются, японецъ вопросительно смотрить, а сосѣдъ ласково говоритъ ему:
-- Вишь, глупый, ничего не понимаешь.
На рукѣ у японца браслеткой часы и компасъ.
Какъ его ранили, разсказываютъ разно. Когда наша пѣхота бросилась на передовой постъ, онъ успѣлъ спрятаться въ кусты и сталъ стрѣлять. Тогда на него бросились и подняли на 11 штыковъ. А другіе говорятъ, что онъ не стрѣлялъ.
-- А раненыхъ прикалываютъ японцы?
-- Колятъ... Къ примѣру скажемъ такъ: два раненыхъ -- свой и чужой, а сила не беретъ,-- своего возьметь, а того что жъ бросать? Такъ же пропадетъ, такъ хотя скорый конецъ. И со мной случись такое дѣло: неужели своего бросилъ бы?
-- Видно, кому смерть, такъ смерть -- не объѣдешь.
-- А то и въ сердцахъ,-- разойдется рука, и себя не помнишь.
Весь остальной антуражъ госпиталя несравненно бѣднѣе "Краснаго Креста". Но чистота безукоризненная, и развѣ только дворянскій отрядъ въ этомъ отношеніи выше.
LXIX.
Дашичао.
28-го іюля.
Въ Дашичао жарко,-- такъ жарко, какъ бываетъ только на экваторѣ. Изъ этой тѣсаниы, окруженной горами, пышетъ, какъ изъ раскаленной нечи. Въ этой печи точно сжались подъ вліяніемъ жара всѣ эти сѣрые домики, вагоны командующаго, мрачное паровозное зданіе, узкая станція, вся забитая вагонами. Вагоны, вагоны, только вагоны, и нѣтъ людей. Точно сдѣлали эти люди, что могли, убѣдились, что больше ни одного вагона не воткнешь, и ушли.
А тамъ дальше, за станціей, по склонамъ, по всей долинѣ солнце заливаетъ палатки, лошадей, обозы, двуколки, сѣрыя точки солдатъ.
Вонъ построилась партія и отправилась куда-то въ походъ. Сверкаютъ на солнцѣ штыки, прожигаетъ солнце ихъ свернутыя шинели, ранцы, чайники, части палатокъ, которыя несутъ они на себѣ, прожигаетъ ихъ самихъ насквозь. Идутъ, и тяжело отбиваютъ тактъ ихъ пудовые сапоги. Я стараюсь проникнуть въ ощущенія шагающихъ солдатъ, на мгновеніе какъ будто я чувствую оттянутыя плечи, мучмтельное томленіе въ раскаленной груди, гдѣ ни капли воздуха, мучительную жажду свѣжаго воздуха, который проникъ бы, освѣжилъ, потушилъ этотъ огненный ножъ въ горлѣ, груди, животѣ. Нѣтъ, лучше не проникать въ ощущеніе солдатъ и поскорѣе укрыться въ тѣнь, потому что уже рябитъ въ глазахъ, кружится голова, и того и гляди хватить солнечный ударъ.
Одинъ видъ тѣнистой веранды, окруженной зеленымъ садомъ, возвращаетъ самочувствіе...
Большое общество военныхъ, инженеровъ, штатскихъ людей. Но еще больше мухъ. Миріадами онѣ носятся, жужжатъ, толкаютъ другъ друга и падаютъ въ вашъ супъ, чай, залетаютъ въ ротъ.
-- А, тьфу, тьфу!.. Будь ты проклята, опять проглотилъ! -- говоритъ толстый, въ одной рубахѣ, Д.
-- Да вы ротъ не открывайте такъ сильно.
-- Да ну, подите вы... Вамъ хорошо, когда вы и трехъ пудовъ, поди, не вытянете, а поносите въ этакое пекло 6--7 пудовъ, какъ я.
И онъ изнеможенно смотритъ въ залитую яркимъ свѣтомъ даль жаркаго дня.
Смотримъ и мы и прислушаваемся, какъ затихаютъ гдѣ-то нѣжные звуки свирѣли.
По ступенькамъ веранды поднимается съ иголочки одѣтый, невысокій, стройный гвардейскій полковникъ К. съ которымъ мы ѣхали.
Я съ удовольствіемъ смотрю на него.
-- Здравствуйте!
-- Здравствуйте, полковникъ,-- вы вѣдь въ корпусѣ генерала Штакельберга?
-- Да, и сейчасъ ѣду назадъ.
-- Получили полкъ?
-- Для этого надо, чтобы прежде кто-нибудь былъ убитъ: пускай лучше живутъ.
-- Вы участвовали въ дѣлѣ 26-го іюня подъ Ганчжоу?
-- Участвовалъ. Прекрасное дѣло!
-- А вотъ скоро дожди; дожди пойдутъ, а тамъ и конецъ ужъ нашему ожиданію. Допустимъ, мы побѣдимъ сейчасъ: побѣда безъ преслѣдованія хуже даже, чѣмъ ничего. Японцы не могутъ воспользоваться своими побѣдами, потому что у нихъ нѣтъ кавалеріи. Но у насъ есть, и мы можемъ преслѣдовать ихъ, и вдругъ дожди, и наша побѣда окажется такая же безрезультатная.
-- Господа, довольно о войнѣ: пять мѣсяцевъ никакого другого разговора.
-- Въ самомъ дѣлѣ, давайте хоть разъ перемѣнимъ разговоръ.
-- Давайте. О чемъ будемъ говорить?
Я смотрю и думаю, какая еще найдется общая тема, которая связала бы эту, въ сущности, очень разношерстную и случайную компанію.
-- А вѣдь, смотрите, обозы не на шутку отступаютъ.
Всѣ поднимаются.
-- Это еще ничего не доказываетъ: въ каждомъ сраженіи надо предвидѣть двѣ стороны, и въ восьми верстахъ отъ передовыхъ позицій обозамъ быть не полагается. Шикарно сегодня дебютировалъ новый полкъ на передовыхъ позиціяхъ: захватилъ ночью японскій разъѣздъ изъ шести нижнихъ чиновъ и одного офицера. Для начинающаго полка очень хорошее начало: духъ такъ поднимается.
-- Говорятъ, факть, что у японцевъ холера, а если такъ, то эти плѣнные завесутъ намъ ее.
-- А китайцы?
-- У китайцевъ и японцевъ холера будетъ, а у насъ не будетъ: желтая раса болѣе подвержена...
-- Что такое желтая раса? Мы вотъ загорѣли и уже всѣ желтая раса -- окраска здѣшняго солнца, а продержите китайца годъ въ Петербургѣ, и такой же будетъ.
-- Говорятъ, рѣшено желудочныхъ не увозить въ вагонахъ, чтобы не заражать вагоновъ и рути: вѣдь нечистоты волей-неволей приходится выбрасывать на путь, онѣ высыхаютъ и при здѣшихъ вѣтрахъ пылью разнесутся вездѣ.
Я видѣлъ на станціи такую сцену: больной животомъ солдатикъ стонетъ, а самъ купилъ огурецъ и ѣстъ.
-- Огурцы, зеленые абрикосы, еще какая-то дрянь -- родъ маленькихъ розовыхъ вишенъ; говорятъ, достаточно нѣсколькихъ ягодъ, чтобы такой поносъ начался.
-- У меня и безъ нихъ поносъ.
-- У меня тоже.
-- И у меня.
Изъ 11 сидящихъ только двое здоровы.
-- Ахъ, духота! Ахъ, мухи проклятыя!
-- Отъ дождя хуже будетъ: въ періодъ дождей душнѣе, какъ въ банѣ, а ужъ для всѣхъ эпидемій условія самыя благопріятныя...
-- И для самой злой эпидеміи -- наживы -- особенно благопріятныя. Послѣ послѣднихъ дождей за лошадь, которая въ мирное время стоитъ тридцать, приходится платить теперь полтораста. Я купилъ для себя китайскую запряжку, четырехъ лошадей и арбу за 775 рублей, а въ мирное время полтораста.
-- Для транспортовъ еще десять тысячъ такихъ подводъ покупаютъ.
-- Семь тысячъ,-- мнѣ говорилъ офицеръ генеральнаго штаба, завѣдующій покупкой.
-- Покупаютъ съ китайцемь?
-- Нѣтъ, теперь на арбахъ наши солдатики
-- Справляются?
-- Китайцы вѣдь замѣчательно умѣютъ ухаживать за своими лошадьми; они никогда ихъ не ударятъ,-- все время разговоръ: "оца, оца", и не торопятся, вытаскиваютъ изъ всякой лужи, хоть тихо, а тянутъ и тятуть... Кормятъ изъ рукава. Тутъ одну лошаденку бросили въ транспортѣ,-- совершенно сдыхала, а китаецъ подобралъ и теперь уже ѣздить на ней.
-- Правда, что на лошадей падежъ?
-- Нѣтъ, только на рогатый скоть.
-- А что этотъ новый способъ сохраненія мяса какого-то доктора подвергался испытаніямъ?
-- Да, далъ блестящіе резудьтаты: 16 дней мясо сохраняется совершенно свѣжимъ.
-- Вы ѣли его?
-- Нѣтъ.
-- Почему?
-- Война не время опытовъ.
-- Вся война -- всегда одинъ большой опытъ. При эпидеміи на скотъ -- это особенно вѣдь важный вопросъ...
Входитъ новый гость. Что новенькаго?
-- Говорятъ, японцы на Янтай наступаютъ.
-- Ну вотъ... Мукденъ, Янтай, Ляоянь, Ханчень, Дашичао.
-- Да, вѣдь это все линія ихъ наступленія.
-- Какая длина этой линіи?
-- 150 версть.
-- Разъѣзды ихъ были воздѣ самаго Мукдена. Вчера вечеромъ изъ Мукдена на горизонтѣ наблюдали въ сторонѣ японцевъ очень странное явленіе: отъ земли поднялся какъ бы снопъ сперва желтыхъ лучей, какъ опредѣляли видѣвшіе начало солдаты, будто мѣшокъ свѣтящійся, затѣмъ желтый цвѣтъ измѣнился въ зеленый, размѣромъ въ большое яблоко, очень яркій, сильный, съ лучами прожектора. Часа полтора онъ былъ въ воздухѣ,-- дѣлалъ движенія впередъ, назадъ, вбокъ и затѣмъ исчезъ изъ глазъ.
-- Воздушный шаръ?
-- Такъ опредѣлили и всѣ очевидцы.
-- Привязной?
-- Вѣроятно, но очень высоко поднимался. Говорятъ, дѣлалъ разные свѣтовые сигналы.
-- Дожди, что ли бы, скорѣе, чтобъ всѣмъ этимъ фокусамъ положить конецъ.
-- Дожди пойдутъ, и все это дѣйствительно превратится въ одни фокусы, потому что при всѣхъ этихъ фокусахъ, если мы ихъ запремъ въ горахъ и не пустимъ къ питательнымъ пунктамъ, сядутъ, какъ раки на мели...
-- Да... Если бы они на своихъ шарахъ войска перевозили или хотя провіантъ...
-- Насчетъ воздушныхъ дорогъ у насъ свой спеціалистъ есть...
Всѣ смотрятъ на меня и смѣются.
-- За эти три дня дождей,-- говорю я,-- у меня много сторонниковъ прибавилось и охотниковъ послушать, по крайней мѣрѣ, что это за звѣрь -- воздушная дорога.
-- А я вамъ скажу, что это единственная дорога, которая не боится ни воды, ни горъ, единственная въ мірѣ, точно для этихъ мѣстъ придунанная. Говорятъ, у японцевъ успѣхъ войны зависитъ отъ денегъ, а у русскихъ -- отъ дорогъ. Деньги всегда можно взять взаймы, и не было еще примѣра, чтобы война останавливалась изъ-за отсутствія денегъ. А вотъ дорогъ взаймы не возьмешь и время, нужное на ея постройку, не займешь...
Я очень радъ новому союзнику -- горному инженеру. Общество заинтересовывается,-- кромѣ Д., который уходитъ съ пришедшимъ къ нему знакомымъ.
-- Поѣздъ готовъ!
Мы съ В. И. прощаемся съ любезнымъ хозяиномъ и со всѣмъ обществомъ и идемъ въ вагоны.
Поѣздъ тяжело и глухо, какъ арестаить цѣпями, позвякивая и громыхая, медленно пробирается среди запруженной станціи и выбирается наконецъ на просторъ зеленыхъ полей. Не совсѣмъ уже зеленыхъ. Ячменъ убранъ, а что-то новое уже посѣяно на его мѣстѣ; золотится поспѣвшая пшеница.
Вдоль дороги, по направленію къ сѣверу, непрерыввой лентой, скрывающейся на далекомъ горизонтѣ, тянутся обозы транспортовъ по просошимъ уже дорогамъ.
На китайской арбѣ сидитъ солдатикъ и, какъ и китаецъ, управляетъ безъ вожжей, помахивая кнутикомъ и подражая голосу китайца:
-- Оца, оца...
И вдругъ прорвется:
-- Куда же чортъ тебя тянетъ, проклятую...
И вытянетъ проклятую кнутомъ такъ, какъ никогда, вѣроятно, не вытягивалъ ее прежній терпѣливый хозяимъ.
Нерѣдко попадаются двѣ арбы, соединенныя вмѣстѣ, и тогда получается русская телѣга съ лафетными колесами.
-- Изобрѣтательность русскаго человѣка: чѣмъ сиротѣвшей арбѣ даромъ валяться -- телѣга вышла...
Въ моемъ вагонѣ, кромѣ Е. В. и меня, ѣдуть командиръ восьмого казачьяго сибирскаго полка, того самаго, который подъ Вафангоу 17-го мая искрошилъ японскій эскадронъ 13-го полка; ѣдетъ мой старый знакомый, еще по Кавказу, горецъ изъ отряда Мадритова съ двумя Георгіями, извѣстный подъ кличкой Сократа. Ѣдеть еще полковой командиръ забайкальскихъ казаковъ съ желтыми лампасами, но онъ со своимъ адьютантомъ сидитъ все время въ купэ.