Иркутскъ, 9-го мая.
Сегодня провелъ день и вечеръ въ кругу людей пера -- Г. А. Фальборка, И. И. Попова и другихъ.
Г. А.-- веселый, жизнерадостный, сильный. Сперва трудно было, потомъ кое-какъ устроился. Живетъ пока въ Иркутскѣ и работаетъ надъ сочиненіемъ о Японіи.
Онъ хорошо знакомъ съ теперешнимъ министромъ народнаго просвѣщенія въ Японіи, съ которымъ былъ вмѣстѣ въ университетѣ. Тогда еще они выработали программу комитета грамотности. Теперь въ Японіи уже 49 тысячъ школъ этого комитета. Микадо пожертвовалъ на это дѣло сто милліоновъ іенъ. Теперь, когда иниціаторъ этого дѣла самъ уже министръ, дальнѣйшій успѣхъ обознеченъ, конечно, еще въ болѣе широкихъ размѣрахъ.
Я познакомилъ литераторовъ съ нѣкоторыми изъ своихъ спутниковъ, и мы ужинали вмѣстѣ. Потребовалось нѣкоторое время, чтобы опредѣлить общія точки касанія, но потомъ, когда оказалось, что ихъ больше, чѣмъ предполагалось, ужинъ наладился и прошелъ оживленно и весело. Обѣ стороны, мало знавшія другъ друга, обоюдно проявляли и большой интересъ и большую доброжелательность. Когда начались тосты, оживленіе стало еще больше. И. И. и докторъ оказались большими мастерами по части искусства говорить эти тосты. Не уступали и мои спутники.
Пили за женщинъ, за рыцарей -- и мало ли за что ни пили! Только Сергѣй Ивановичъ, противъ обыкновенія, какъ-то приникъ и настороженно слушалъ. Когда къ нему приставали, онъ отвѣчалъ:
-- Нѣтъ, сегодня у меня полный сумбуръ въ головѣ, не за сумбуръ же пить?
Кто-то крикнулъ!
-- А почему и нѣтъ?
И со смѣхомъ прошелъ и этотъ тостъ.
Кто-то прошелся насчетъ моихъ сѣдыхъ волосъ.
-- Вамъ уже недолго, господа, смѣяться,-- отвѣтть я.-- Въ Манчжуріи растетъ драгоцѣнный корень женьшень. Какъ извѣстно, онъ имѣетъ свойство обновлять организмъ: за обновленіе!
-- Господа, смотрите въ окна: заря, и какая чудная, полная чаръ нашей весны...
И новые тосты. И огни ночи сливались съ огнями зари, и мы смотрѣли въ открытыя окна на городъ, таинствеано выступавшій у нашихъ ногъ изъ нѣжнаго, какъ опалъ, тумана. И казался онъ такимъ большимъ, красивымъ: и онъ, и Ангара, и холмистая даль ея долины.
Сергѣй Ивановичъ, открывъ окно, всей грудью вдыхалъ въ себя свѣжую прохладу утра.
День дѣйствительно обѣщалъ быть хорошимъ. Солнце уже взошло; короткіе лучи его обстрѣливали городъ, таялъ послѣдній туманъ, и птицы начинали уже свои пѣсни робко, точно спрашивая: можно?
XI.
Байкалъ, 10-го мая.
Такъ и не пришлось спать эту ночь. Но всѣ бодры и веселы. Ѣдемъ въ поѣздѣ и дѣлимся послѣдними впечатлѣніями. Передъ нашими глазами все время долина Ангары и сама Ангара -- холодная, недоступная, чистая, какъ слеза. Она вся, какъ жемчужина, усыпана мелкими кусками бѣлаго льда.
А дальше за Ангарой -- туманная даль холмовъ, отроговъ и синева ихъ лѣсовъ,
Передаютъ подробности крушенія "Петропавловска".
Нѣсколько деталей, которыхъ раньше я не слыхалъ. Напримѣръ, такая. Въ моментъ взрыва великій князь стоялъ на лѣвой сторонѣ мостика. Съ нимъ стояли Макаровъ, Моласъ, Кобе. Инстинктивно великій князь бросился на правую сторону, перешагнувъ черезъ лежавшаго уже Моласа. Великій князь запомнилъ эту лежащую фигуру, спокойное лицо и кровь, которая текла съ виска. Онъ помнитъ, какъ спускался на рукахъ съ мостика, какъ на его глазахъ палуба, пока онъ еще хотѣлъ спрыгнуть на нее, уже стала погружаться, затѣмъ слѣдующій взрывъ, которымъ и обожгло и отбросило его такъ далеко въ море, что онъ очугился внѣ зоны водоворота, образовавшагося тамъ, гдѣ погрузился корабль; это и спасло его. Когда онъ выплылъ, "Петропавловска" уже не было. Онъ ухватился за какую-то деревянную крышку и сталъ кричать проходившему минокосцу. Его не узнали. Его и Яковлева подобралъ немного спустя катеръ другого миноносца. Онъ помнитъ, что первое его движеніе, когда его посадиди на катеръ -- было желаніе раздѣться. На доводы офицера онъ отвѣчалъ: "жарко". До пяти часовъ онъ былъ на ногахъ, но затѣмъ температура стала подниматься, и его уложили. Поврежденія въ общемъ незначительныя, но потрясеніе нравственное громадное.
Слѣды этого потрясенія чувствовались и въ дорогѣ: онъ точно уходить и, очевидно, опять и опять переживаетъ страшныя мгновенія.
Разсказываютъ о томъ, какой дикій ужасъ охватилъ людей, стоявшихъ въ двухстахъ саженяхъ на берегу. По словамъ одного очевидца, было ощущеніе чего-то общаго съ "Петропавловскомъ",-- всѣ пошли на дно, всѣ переживали этотъ дикій кошмаръ наяву, всѣхъ рвало на части и всѣ дико кричали отъ боли и ужаса, бѣжали и кричали. Великій князь Борисъ Владимировичъ, такъ крича, добѣжалъ до вокзала. Къ этому еще надо принять во вниманіе и всю ту взвинченную до послѣдней степени обстановку, которая создалась въ эти дни на "Петропавловскѣ". Нервная система адмирала, не спавшаго послѣднія ночи, была, говорятъ, напряжена до посдѣдней степени. Это тяжело отражалось на всѣхъ.
Говорятъ, что въ виду того, что броненосцамъ никогда на практикѣ пускать минъ не приходится, рѣшено не держать на нихъ впредь ни минъ ни такихъ взрывчатыхъ веществъ, какъ пироксилинъ, взрывающійся даже отъ детонаціи. Говорятъ, что старая система стрѣльбы изъ батарей по квадратамъ будетъ замѣнена новой системой -- сосредоточенной.
Система -- одного нашего полковника. Она заключается въ томъ, что всѣ батареи стрѣляютъ въ одну точку, съ достиженіемъ такого эффекта, чтобы всѣ снаряды прилетали въ ту же точку одновременно. Видѣвшіе опыть говорятъ, что эффектъ отъ этого града изъ ядеръ и бомбь -- непередаваемый. Корабль, на которомъ сосредоточится такой общій залпъ, обреченъ на неминуемую гибель.
Мы слушаемь всѣ эти разсказы, пока не раздается чей-то возгласъ:
-- Байкалъ!
Мы всѣ бросаемся къ окнамъ. Небо все уже свинцовое. Угрюмая даль уже потемнѣвшаго льда. Безконечная даль съ низкимъ горизонтомъ -- угрюмымъ, безмолвнымъ, холоднымъ, какъ этотъ ледъ. Вырисовывается берегъ -- острый, кряжистый, постоянно уходящій въ туманную даль.
За поворотомъ, въ какомъ-то тѣсномъ переулкѣ -- станція. Маленькая, недостроенная, съ массой валяющагося лѣса. Тутъ и пристань. Надъ бревенчатой пристанью и надъ станціей рисуется силуэтъ ледокола "Байкалъ". Онъ поднимаетъ заразъ 27 вагоновъ. Кромѣ того, у пристани "Ангара", баржа, которая тоже можетъ, но уже съ перегрузкой, перевозить чуть ли не такое же количество груза. Но высота ледокола "Байкалъ" вызываетъ во мнѣ опасеніе, что при такой высотѣ онъ можетъ и опрокинуться въ сильную боковую бурю, напримѣръ. Хотя это только впечатлѣніе, и несомнѣнно невѣрное.
На вокзалѣ оказались инженеры-строители Кругобайкальской желѣзной дороги.
-- Когда же ваша дорога будетъ готова?
-- Хотамъ къ сентябрю закончить.
Я знаю дорогу, знаю неимовѣрныя трудности постройки и говорю:
-- Если вы къ Новому году будете готовы, то и тогда вся постройка должна быть отнесена къ области чудесъ.
Мы идемъ въ гости къ моему другу К., повидать его милую семью. Насъ оставляютъ обѣдать, но, только-что мы сѣли за столъ, приносять записку отъ молодого инженера, помощника главнаго распорядителя на Байкалѣ, слѣдующаго содержанія:
"Только что узналъ, что "Байкалъ" уже ушелъ, а "Ангара" отправляется сейчасъ же".
Мы проглатываемъ уже поданный супъ, по два, по три куска второго, наскоро прощаемся и бѣжимъ. Третій свистокъ.
-- Скорѣй, скорѣй!
И послѣднія 50 саженъ мы несемся, какъ можемъ. Сергѣй Ивановичъ на ходу разсуждаетъ:
-- Идемъ ли мы шагомъ, мчимся ли со скоростью поѣзда -- вся разница въ минутѣ.
Я останавливаюсь на мгновеніе только, чтобы попрощаться и расцѣловаться съ главнымъ распорядителемъ, но и эту задержку, юркій, какъ ртуть, онъ наверстываетъ:
-- Бѣжите сюда подъ линію -- здѣсь короче!
Его помощникъ провожаетъ насъ до Танхоя. Милый и любезный, онъ взялъ на себя трудъ усадить насъ и въ вагоны.
И вотъ мы ѣдемъ по льду. Все время отъ этого движенія по льду -- шумъ, трескъ, пальба.
Несмотря на то, что "Байкадъ" еще на горизонтѣ, что ѣдемъ мы по его слѣдамъ, проходъ уже загороженъ во многихъ мѣстахъ новыми громадными льдинами. Носъ и у "Ангары" такъ устроенъ, что легко взбираться на этл льдины, и весь пароходъ за нимъ -- льдина осѣдаетъ, подается -- трескь, и мы проваливаемся опять въ воду.
На пароходѣ буфетъ, и мы кончаемъ нашъ обѣдъ.
Все та же сѣрая льдистая даль, и я сажусь за свой дневникъ.
На томъ берегу озера Сергѣй Ивановичъ меланхолично говоритъ:
-- И вотъ мы уже по ту сторону...
XII.
11-го мая.
Вчера долго провозились на станціи Танхой,-- маленькой, неотдѣланной деревянной станціи, со столовой, биткомъ набитой публикой. И какъ безошибочно можно опредѣлить, кто куда ѣдеть. Лица возбужденныя, веселыя, безпечныя -- это ѣдущіе въ Манчжурію. Лица грустныя, часто съ чѣмъ-то безнадежнымъ въ выраженіи -- это почему-либо возвращающіеся. Какъ будто говорятъ они уѣзжающимъ: подождите, возбужденіе и радость сойдутъ и съ вашихъ лицъ -- будете и вы, какъ мы, такими же неудовлетворенными. Точно знаютъ они какую-то страшную для насъ тайну, но не хотятъ пока огорчать.
-- Э, Боже мой, не все ли равно! -- говоритъ Сергѣй Ивановичсъ.-- Вѣдь мы-то назадъ не возвратимся!
Предназначенные. для насъ вагоны начальникомъ станціи любезно уступлены какимъ-то другимъ лицамъ. Мы волнуемся, а Сергѣй Ивановичъ утѣшаетъ.
Утѣшаетъ тѣмъ, что вагоны отаданы по крайней мѣрѣ такимъ же, какъ и мы, людямъ.
Мы сразу добрѣемъ. Милый молодой инженеръ, какъ говорится, разрывается на части, идетъ пѣшкомъ на главную станцію, и въ концѣ концовъ къ нашимъ услугамъ два вагона,
-- Даже стыдно съ такими удобствами ѣхать, дорогой профессоръ,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ.-- Но не падайте духомъ: насъ поставили впереди поѣзда,-- авось Богъ милостивъ, и мы сломаемъ себѣ шею, сразу избавивъ общество отъ довольно дорогихъ... ну, какъ это поделикатнѣе, мой дорогой профессоръ?..
Устроились хорошо, но общаго вагона, каталажки нѣтъ.
Чтобъ увидѣть кого-нибудь, надо искать въ двухъ вагонахъ. Сидятъ себѣ тамъ, спятъ или читаютъ. А то набьются въ одно купэ и разговариваютъ.
На станціятъ ѣды мало, и завтракали мы своей провизіей въ вагонѣ. Вѣрнѣе, въ двухъ вагонахъ. И незамѣтно общество раздѣляется. Каждый вагонъ начинаетъ жить своей жизнью, своими интересами.
Въ томъ вагонѣ, гдѣ Сергѣй Ивановичъ, весело и уютно.
Ипогда онъ. приходитъ ко мнѣ, смотритъ нѣкоторое время и съ обычнымъ юморомъ начинаетъ чтнибудь сообщать.
-- Проницательный субъектъ этотъ Адамъ Лыко, этотъ, знаете, съ краснымъ околышемъ. Ну, которому воръ предложилъ бѣжать. Спрашиваю его: "Вы что жь, оружіе какое-нибудь съ собой везете?" -- "Да, везу",-- "Револьверомъ раздобылись?" -- "Да такъ, сезонный",-- "Почему сезонный?" -- "Лѣтомъ только стрѣляетъ",-- "Лѣтомъ? А зимой?" -- "Да, говоритъ, видите, онъ несильный -- не пробиваетъ шубу".
Съ широкимъ краснымъ лицомъ, съ краснымъ околышемъ, въ штатскомъ рыжемъ пальто, большой Адамъ Лыко ходитъ такъ, какъ будто извиняется и за свой ростъ, и за шапку, и за пальто свое. Съ нимъ всегда случается что-нибудь особенное.
Когда познакомился поближе, Сергѣй Ивановичъ сталъ разспрашивать его, разговаривать съ нимъ (сперва, кромѣ "да", ,,нѣтъ" -- ничего),
-- Голубчицъ, скажите, отчего отъ васъ такъ отчаянно нахнетъ скипидаромъ?
-- Да это...-- неохотно начинаетъ Лыко разсказывать удивительную исторію. Ѣхалъ онъ до Иркутска, купэ самъ-четверть -- онъ, два доктора и еще одинъ господинъ. Сталъ этотъ господинъ недомогать, а доктора стали его лѣчить. На пятый день господинъ покрылся струпьями, метался въ жару, и даже Лыкѣ стало ясно, что это оспа. Больного сдали въ госпиталь, а купэ и Лыко дезинфицировади скипидаромъ, за неимѣніемъ другого дезинфекціоннаго средства.
-- Ну, знаете, голубчикъ мой, вамъ везетъ, какъ Дорану XIII въ "Каскоттѣ". Помните? Захотѣлъ человѣкъ выпить стаканъ молока, и единственный тараканъ его государства оказался въ этомъ стаканѣ. Чорть возьми однако, не продезинфицировать ли васъ еще разъ? А то какъ бы и вы и мы... А впрочемъ, не все ли равно, отъ чего умирать? Такъ и быть, олицетворяйте судьбу.
Не везетъ, дѣйствительно, Лыкѣ удивительно. Занялся онъ подрядомъ, и дѣло пошло довольно хорошо, но въ концѣ концовъ компаньонъ его со всѣми деньгами сбѣжалъ. Хотѣлъ онъ взять давно разрѣшенную ему ссуду изъ банка за имѣніе, но, въ виду войны, отказали. Надѣялся, наконецъ, получить какихъ-то семь тысячъ изъ министерства финансовъ, и опять, въ виду все той же войны, предложили ему полученіе разсрочить на три года.
-- И выходитъ, что до окончанія войны хоть спать ложись,-- такъ ужъ лучше посмотрѣть, по крайней мѣрѣ, что это тамъ за война.
Сергѣй Ивановичъ какъ будто перевелъ намъ Лыку на понятный намъ языкъ, и теперь мы всѣ смотримъ на него съ интересомъ. А Лыко по-прежнему прячется, а гдѣ ужъ нельзя, недовольно оглядывается, словко ищетъ, куда бы укрыться, и жалѣетъ, что не можетъ самого себя засунуть такъ же въ карманы своего пальто, какъ прячетъ туда свои большія руки.
Въ окнахъ -- все та же однообразная картина: холмистая даль, покрытая лѣсомъ. Изрѣдка мелькнетъ полянка, но пустынная, безъ жилья. Здѣсь, въ Забайкальѣ, еще лучше, чѣмъ въ Сибири. Нѣтъ даже этихъ изуродованныхъ, обгорѣлыхъ лѣсовъ: никакихъ слѣдовъ человѣка, Гдѣ-гдѣ мелькнетъ широкое монгольское лицо бурята съ косой. Стоитъ и безконечно уныло смотритъ на нашъ проносящійся мимо него поѣздъ.
-- Нашъ брать,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ. -- Вы способны, вы чувствуете въ себѣ силы из чувства брата къ этому брату? Нѣтъ, такъ, по совѣсти? Но вы, конечно, уже думаете... А впрочемь, нѣтъ: вы, конечко, ничего не думаете... т.-е. нѣтъ, ужъ позвольте мнѣ лучше замолчать.
XIII.
12-го мая.
Проснулся и смотрю въ окно: все то же. Тѣ же холмы, покрытые лѣсомъ. Съ той разницей, что вся эта безконечная цѣпь холмовъ гдѣ-то внизу, у нашихъ ногъ: мы на перевалѣ, и предь нашими глазами -- вся безпредѣльная даль одиночества, всякое отсутствіе жилья. Та сказочная сторона, гдѣ въ раздумьѣ у трехъ дорогъ стоялъ Иванъ-Царевичъ, ты мѣста, гдѣ слыхомъ не слыхать и видомъ не видать человѣка. Какія необозримыя пространства заготовлены страной для будущихъ поколѣній! Десятки дней все то же.
Снѣгъ идетъ и уныло завываеть вѣтеръ. Снѣгъ падаетъ, таетъ, такъ мокро, и такъ тосклива вся эта даль въ заплаканныхъ окнахъ вагона. А на станціяхъ обратные поѣзда съ печальными лицами оттуда, изъ Манчжуріи. Мы имъ, а они намъ жадно задаемъ вопросы: "Что новаго?" Увы, все новое тамъ, въ Петербургѣ!
Станція съ буфетомъ.
Все грязно: скатерть, салфетка, вся обстановка. Все убого: сломанный черенокъ ножа, металлическая вилка.
Докторъ,-- благо поѣздъ два часа стоитъ, въ ожиданіи заказаннаго, пользуется случаемъ и чихаетъ намъ лекцію о томъ, какъ много значитъ сервировка и вкусный видъ блюдъ. Онъ разсказываетъ объ опытѣ съ собакой, которой сдѣлали отверстіе въ желудкѣ. И когда этой собакѣ показывали и давали нюхать аппетитный кусокъ мяса, желудочный сокъ фонтаномъ билъ изъ отверстія, и этотъ же кусокъ, незамѣтно чрезъ отверстіе вложенный въ желудокъ, не вызвалъ никакого прилива желудочнаго сока.
-- Изъ этого, господа, мягко ворковалъ докторъ,-- на видите, какъ важны любимыя блюда, какъ нелѣпы тѣ родители, которые заставляютъ своихъ дѣтей во что бы то ни стало ѣсть то, чего они не любятъ.
Въ окна вагона видны и вокзалъ и городъ Чита. Чѣмъ ближе къ Читѣ, тѣмъ меньше лѣсу. Горизонтъ расширяется, и предъ нашими глазами необозримыя, нетронутыя рукой человѣка поля.
Городъ Чита небольшой, но придвинулся своими скромными постройками къ самому вокзалу.
На платформѣ встрѣчаетъ насъ масса военныхъ докторовъ. Остальныхъ военныхъ очень немного, а все больше доктора и сестры милосердія.
Накидываемся на книжный кіоскъ. Сегодняшняя газета! Читаемъ жадно, но все это уже читали въ Иркутскѣ.
-- Боже мой,-- говоритъ Сергѣй Ивановичъ, -- если бы намъ принадлежалъ весь міръ, какъ поздно узнавались бы новости!
-- Господа, одинъ изъ трехъ уцѣлѣвшихъ ротныхъ 11-го полка, въ которомъ изъ тридцати четырехъ уцѣлѣло девять офицеровъ подъ Тюренченомъ! -- указываетъ кто-то на одного офицера.
Смотримъ -- тонкій, худой армейскій офицерикъ. Поношенный мундаръ, погоны,-- все это потемнѣло, какъ потемнѣлъ и онь самъ. Тѣнь какая-то. Кажется, онъ еще не совсѣмъ увѣренъ, что все кончилось. Но онъ уже увѣренъ, что онъ-то останется такимъ же, какимъ стоитъ предъ нами. Точно съ кѣмъ-то третьимъ все это происходило или еще будетъ происходить. Весь онъ -- непередаваемая простота и скромность. Нѣтъ словъ, чтобъ передать эту простоту. Громадное сводится къ чему-то очень простому.
Ахъ, какъ это все просто было: два дня боя, а въ послѣдній день -- сраженіе семь часовъ подъ-рядъ, пока не пришелъ наконецъ, какъ прикрытіе, 10-й полкъ. Тогда они начали отступленіе, а японцы перестали стрѣлять, аплодировали и кричали "браво" своему благородномуиврагу. А потомъ они еще 60 версть шли и еще два дня ничего не ѣли...
А теперь онъ, этотъ офицеръ, пролежавъ въ Читѣ и вылѣчившись отъ ранъ, ѣдетъ назадъ, въ Ляоянъ.
-- Правда, что японскія раны легки?
-- Очень! Скажетъ солдатикъ: "Ваше благородіе, я раненъ въ ногу" -- и остается въ строю. Одинъ былъ раненъ въ плечо, и пуля черезъ легкое прошла въ бокъ, а онъ остался въ строіо.
-- Но такъ, по совѣсти, безъ пристрастія, скажите: какой солдатъ васъ больше удовлетворитъ въ смыслѣ храбрости, нашъ или японскій?
Офицеръ отвѣчаетъ не сразу.
-- Нашъ потому, что у нашего веселѣе это все какъ-то выходитъ. Японецъ не хочетъ умереть. Раненый, онъ доползаетъ до берега и бросается въ рѣку. Плѣнный колотится головой о камень. Потомъ, когда обошлись, нѣкоторые плѣнные говорили, что думали, что будутъ у нихъ ремни изъ спины вырѣзывать.
-- А наши плѣиные какъ себя тамъ чувствуютъ, не слыхали?
-- У меня одинъ солдатикъ два дня пропадалъ. Вдругъ является. "Ты откуда?" -- "Изъ Японіи".-- "Какимъ образомъ?" -- "Да не захотѣлъ оставаться. Привели меня, посадили въ сторонкѣ и сами сѣли: сами рись ѣдятъ, а мнѣ чумизу дали,-- кушайте сами! Дождался ночи и ушелъ".
-- А правда, что въ атаку японцы идутъ въ двѣ шеренги -- передняя падаетъ и работаетъ ножами снизу, въ то время, какъ вторая шеренга колетъ штыкомъ? Такъ что такимъ образомъ на каждаго нашего солдата приходится два: одинъ сверху, другой снизу?
-- Нѣтъ, ничего подобнаго! У нихъ прекрасно организованы резервы, у нихъ, какъ въ шаматахъ: самая маленькая фигурка защищена слѣдующей. Они, напримѣръ, саженей на сорокъ подойдутъ: значтъ, въ штыки. А бросишься -- они назадъ, а резервы въ это время разстрѣливаютъ. Назадъ -- не потому, что боятся, а потому, что пакетами больше переложишь народу, чѣмъ каошъ бы то ни было штыкомъ.
-- Ну, а нравственное впечатлѣніе у нашего солдата какое осталось: можно справиться съ такими врагами?
-- Несомнѣнно, что да. Вѣдь какія же исключитильно благопріятныя условія для японцевъ: численность ихъ въ нѣсколько разъ большая, затѣмъ осадная артиллерія. Вѣдь что это было! Удивляться надо, что и мы остались. Нѣтъ, не обижая японцевъ, я говорю съ полной увѣренностью, что при сколько-нибудь равныхъ условіяхъ русское войско окажется выше. Это говорю при всемъ уваженіи къ ихъ храбрости и прекрасной тактикѣ. И теперь выяснилось уже очень важное наше преимущество: наше ружье сильнѣе японскаго, но ихъ калибръ меньше; съ ружьемъ такого калибра итальянскія войска проиграли войну въ Абиссиніи.
-- Можно вамъ задать одинъ нескромный вопросъ: до войны лично вы какъ относились къ японцамъ?
Все тотъ же острый, напряженный взглядъ.
-- Считалъ ихъ макаками.
Еще одна черточка въ этомъ офицерѣ: ласковый, готовый удовлетворить всякое ваше любопытство, онъ не смѣется. Онъ ни разу не улыбнулся.
-- Онъ еще не началъ смѣяться? -- говоритъ Сергѣй Ивановичъ.
-- Пойдемъ, поблагодаримъ его,-- предлагаю я Сергѣю Ивановичу.
-- Не смѣю,-- отвѣчаетъ Сергѣй Ивановичъ и своими умными и добрыми глазами смотритъ на молодого героя.
XIV.
13-го мая.
Вчера подъ вечеръ мы остановились на одной станціи: "Кручина". Лѣсъ давно, еще не доѣзжая Читы, исчезъ. Открытая, холмистая мѣстность во всю даль.
-- Напоминаетъ Самарскую губернію.
-- Тульскую.
-- Таврическую.
-- Всѣ губерніи,-- рѣшаетъ Сергѣй Ивановичъ споръ; -- только людей нѣтъ. А названіе: "Кручина".
Солнце садится. Такъ безмолвно, такъ пусто. Тихо отходитъ поѣздъ, и въ вечернемъ туманѣ уже заволакивается далью "Кручина".
А сегодня весь день все та же безлѣсная даль. И такъ до самаго вечера, до ночи, когда останавливается поѣздъ и проводникъ говоритъ:
-- Станція "Манчжурія".
А вотъ наконецъ что-то новое. И хочется скорѣе увидѣть, почувствовать, получить первое впечатлѣніе.
Стоя у дверей вагона, мы напряженно всматриваемся въ темноту ночи. Нѣсколько тусклыхъ фонарей, какъ огарки сильно нагорѣвшихъ свѣчекъ; крошечное зданіе, родъ большой будки.
-- Вѣроятно, разъѣздъ?
-- Станція "Манчжурія".
-- Зданій нѣтъ, и Богъ съ ними! -- говоритъ меланхолично Сергѣй Ивановичъ,-- но гдѣ же, по крайней мѣрѣ, носильщики?
Намъ отвѣчаютъ изъ темноты:
-- Носильщики убѣжали: какое-то нападеніе было, стрѣляли. Говорятъ -- монголы...
Мы идемъ на станцію. Вблизи будка вырастаетъ въ казарму. Съ одной стороны казарма эта -- станція Забайкальской желѣзной дороги, а съ противоположной -- Манчжурской. Бравый комендантъ сообщаетъ намъ, что насъ ждутъ вагоны, что поѣдемъ мы завтра утромъ съ дворянскимъ поѣздомъ "Краснаго Креста", съ тѣмъ, который снарядило дворянство 49 губерній, Съ этимъ поѣздомъ ѣдетъ и M. А. Стаховичъ.
-- А буфетъ есть у васъ?
Намъ указываютъ на деревянный сарай, и мы идемъ туда. Внутренность длиннаго сарая уставлена столами и стульями. Масса народа въ буфетѣ: женщины и дѣти. Бѣдныя маленькія дѣти! Они такъ жалобно плачуть, такъ много ихъ, такъ безпомощны матери. Какая-нибудь трехлѣтняя малютка смотрить и смотритъ своими большими черными глазками. Жутко и болитъ душа. Кажется, мои это все дѣти, и безсиленъ я помочь имъ чѣмъ-нибудь.
Носильщики возвращаются. Толпа монголовъ, какъ распространяли слухи, превращается въ одного. Онъ лѣзъ въ окно -- его застрѣлили и прикололи штыкомъ. Въ дальнѣйшемъ выясняется, что это не монголъ, а русскій бурятъ. Убитый, онъ такъ и застрялъ въ окнѣ въ ожиданіи слѣдователя. Никакого оружія при немъ не оказалось. И окно-то половинчатое, въ которое развѣ только застрять можно, но пролѣзть ни въ какомъ случаѣ нельзя.
-- Просто пьяный,-- рѣшаетъ кто-то,-- А хозяинъ, конечно, съ перепугу...
Вся ночь проходитъ въ переселеньи въ другіе вагоны. На разсвѣтѣ начиваютъ появляться китайцы, черные, въ косахъ, съ темными, изможденными лицами.
Хотя я и провелъ въ прошлую свою поѣздку два мѣсяца съ китайцами, все же жадно теперь всматривался въ нихъ, стараясь угадать, что у нихъ тамъ въ душѣ, и стараясь въ этихъ косыхъ глазкахъ, тощихъ фигуркахъ и въ этихъ загадочныхъ іероглифахъ угадать, прочесть близкое, но невѣдомое намъ будущее.
Да, вотъ сколько насъ, сильныхъ, здоровыхъ, пріѣхало сюда, а раньше сколько пріѣхало, а сколько пріѣдеть еще! Сколько осталось уже на поляхъ батвы, и кому изъ насъ не суждено возвратиться назадъ?
А дѣти все плачутъ. Ихъ много въ сараѣ, еще больше на дворѣ. Ночь холодная. Повисла черная туча, и вотъ-вотъ ударитъ дождь. Всю дорогу поливалъ насъ дождь, и здѣсь, оказывается, такіе же, по нѣскольку разъ на день, дожди.
Что-то носятъ въ узелкахъ китайцы,-- грязные, черные, съ запахомъ этого ужаснаго кунжутнаго масла.
-- Что у тебя?
И я опять слышу знакомую птичью рѣчь безъ ,,р", "т".
Это папиросы,
-- Вмѣсто носа, глазъ -- какія-то черточки, запятыя,-- говорить Сергѣй Ивановичъ,-- и знаете, мнѣ кажется, что они на насъ такъ же насмѣшливо смотрять, какъ и мы на нихъ.
-- Но устраиваетъ ихъ то, что мы пріѣхали къ нимъ?
-- Вотъ этихъ, что продаютъ, можетъ-быть, и устраиваетъ, но всехъ вообще -- не думаю. А впрочемъ, можетъ-быть, это имъ и правится, и мы какъ разъ угадали ихъ вкусъ.
Въ общемъ глазъ скоро привыкаетъ, и устанавливаются добродушныя отношенія.
-- Хунхузынъ ю (есть хунхузы)?
Смѣются...
-- Me ю (нѣтъ)!
Вагоны готовы, давно пора ложиться спать, но никто не спитъ, и мы бродимъ изъ буфета во дворъ, подходдмъ то къ одной, то къ другой группѣ.
Раненый въ руку, съ раздробленной кистью, унтеръ-офицеръ съ Георгіемъ. Раненъ подъ Тювенченомь, на ногахъ дошелъ до Фынхуанчена.
-- Жарко было?
-- Жарко: ста смертямъ сразу въ глаза смотришь... Ядра, пули -- роютъ землю, обсыпаютъ, тотъ упалъ и тотъ упалъ, ротный валится... Бросишься къ нему въ штыки,-- вотъ-вотъ достанешь,-- провалился, какъ сквозь землю, а новые сзади, и начнутъ опять палить,-- такъ и крошатъ. Все бы ничего, да вотъ осадныя орудія еще: никакъ невозможно стало; изъ 108 лошадей -- двѣ уцѣлѣли.
-- Наши хорошо дрались?
-- А чьими жe тѣлами устлали гору?
-- А японцы?
-- Тоже не плохи, да вѣдь ихъ де.сять противъ одного нашего, да осадныя орудія...
-- А если бы такъ одинъ на одинъ? Ну, можно развѣ равнять?
-- Раны отъ японскихъ ружей тяжелыя?
-- Нѣтъ, равы легкія,-- особенно, если въ мякоть,-- насквозь прострѣлитъ, а черезъ недѣлю опять возвращается въ строй. Ну, попадетъ въ кость -- дробитъ... Извините, ваше вскродіе, усталъ,-- полежать пойду.
Матросъ. Былъ раненъ на "Палладѣ". Оглушенъ и отравленъ газами вспыхнувшаго бездымнаго пороха.
-- Живъ бы Макаровъ былъ,-- даль бы битву. Тамъ что было бы, а далъ: крѣпко на него надѣялись матросы. Какъ пріѣхалъ -- все дѣло сразу перемѣнилъ.
-- Ну что жъ, плохо теперь наше дѣло?
-- Ничего не плохо: такъ что, надѣюсь, не выдадутъ наши... отдышусь вотъ...
-- Я узнавалъ,-- шепчетъ докторъ,-- у него развился острый туберкулезъ: черезъ мѣсяцъ конецъ.
Я смотрю на матроса: молодое, тонкое лицо, большіе глаза, ласковые, задумчивые. Въ буфетѣ обступили новаго разсказчика:
-- ... А судьба командира "Манчжура"? Переодѣтый, удралъ отъ японцевъ въ Читу, въ китайской джонкѣ, на днѣ укрытый проѣхалъ подъ носомъ японскаго броненосца, благополучно добрался до Портъ-Артура. Является къ Макарову: "Некогда,-- говоритъ,-- послѣ сраженія поговоримъ!.. Ну, ужъ взобрались на "Петропавловскъ",-- оставайтесь пока",-- говоритъ Макаровъ. Ну, и остался.
-- Утонулъ тоже?
-- Утонулъ! Мнѣ разсказывалъ офицеръ съ "Петропавдовска". Все такъ быстро произошло, что не было возможности какой-нибудь отчетъ отдать себѣ... Вдругъ взрывъ, и темью стало. Сперва голубоватая темнота, а потомъ совсѣмъ черно. Схватился я, говоритъ, за перила мостика и держусь изо всей силы, и кажется мнѣ, что все мое спасенье въ этомъ. Вдругъ опять взрывъ,-- и отбросило меня. Я ни на мгновенье не потерялъ сознанія: вода, холодно, надо выплывать. Выплылъ, слышу, кто-то кричитъ: "спасайте князя!". И я сталъ кричать: "спасайте князя!". Мы всѣ желто-черные были, когда насъ вытащили; я на мгновенье потерялъ сознанье, а потомъ мнѣ стало больно, и я въ полусознаньи застоналъ. Но вдругъ вмѣстѣ съ моимъ стономъ я услыхалъ какой-то такой страшный стонъ, что я вскочилъ и сразу пришелъ въ себя: всѣ стонали, ей, какъ стонали! А что на борегу дѣлалось! Два офицера съ ума сошли...
День давно. Поѣздъ отправляется.
-- Ну, идемъ, а то останемся.
Горько плачетъ маленькая дѣвочка на плечѣ у китайца-няньки. Другія плакали, плакали, такъ и уснули. Бѣжитъ заплаканная, но радостная женщина:
-- Собирайтесь, ѣдемъ! Въ ноги упала: пятый день! Дѣти больныя! Сжалился: вотъ... Слава Тебѣ, Боже! Слава Тебѣ, Пресвятая! ѣдемъ же, милыя...
Это все бѣглецы въ Россію...
XV.
16-го мая.
Подъѣзжаемъ къ Харбину. Послѣдніе пригорки разгладились, и въ окна виднѣется степь, безпредѣльная степь. Она уже зеленѣетъ. Первый день теплый, весенній. Сегодня Троица. Нашъ поѣздъ украшенъ зелеными вѣтками. Одна такая вѣтка и на моемъ столѣ: подарокь Михаила.
Вотъ будка. Рядомъ съ нею землянка. Стоятъ нѣсколько человѣкъ пограничной стражи. кругомъ нѣсколько небольшихъ земляныхъ рвовъ точно высматриваютъ безпредѣльную даль. Это окопы на случай набѣга хунхузовъ.
Влизъ одной изъ станцій, которую мы проѣхали третьяго дня, такое нападеніе произошло. Убиты два казака, двое ранены. Въ погоню за хунхузами высланы войска. Трехъ плѣнныхъ хунхузовь уже привезли. Одинъ громадный, мрачный, какой-то сказочный богатырь. Они всѣ трое лежали въ темномъ вагонѣ. Его толкнули ногой подъ бокъ, чтобы онъ всталъ. Маленькій фонарь по частямъ освѣщалъ эту громадную фигуру, отчего она казалась еще больше. Сверкнули большіе черные, едва раскошенные глаза, темно-красное лицо, низкій бритый лобъ. Другой хунхузъ поменьше, съ лицомъ фанатика, который при всѣхъ обстоятельствахъ останется такимъ же фанатикомъ. Третій совсѣмъ молодой, растерянный, весь охваченный ожидающей его участью. Онъ говорить по-русски два-три слова и такъ жадно хочеть говорить.
-- Бабушка (жена) есть?
-- Еста.
-- А дѣти?
-- О, еста! Дуа.
И онъ мучительно показываеть два пальца и прижимаетъ руки къ груди и умоляюще смотритъ.
Ихъ везутъ къ ихъ начальству. Ихъ будуть судить и казнятъ.
Сегодня видѣли у самаго полотна дороги двухъ китайцевь, кѣмъ-то убитыхъ,-- лежали лицомъ къ землѣ. А кругомъ веселая мирная даль; обольетъ ее дождемъ,-- и опять свѣтитъ солнце, воздухъ нѣжный и ароматный, капли дождя сверкаютъ на солнцѣ.
А на станціяхъ оживленаая безпечная толпа нашего поѣзда: сестры милосердія, братья, доктора, военные, масса мѣстныхъ китайцевъ.
Продаютъ орѣхи, яйца, папиросы. Китайскій брадобрей со своимъ незатѣйливымъ приборомъ, нищіе китайцы, дѣти, старики. Они крестятся и получая милостыню, говорятъ: "спасиби". Bсе веселы, смѣются, охотно вступаютъ въ разговоръ.
-- Хунхузъ?
-- Ха-ха-ха!
-- Покажи рѵки. Мозолей нѣтъ? Смотри: хунхузъ.
-- Ха-ха!
Напоминаеть что-то... Игру въ жмурки! Когда на того, у кого глаза завязаны, всѣ смотрять лукаво: а ну-ка, поймай! Нѣтъ, не поймаешь.
-- Но скажите,-- спрашиваю я у офицера пограничной стражи,-- какъ по-вашему: спокойно населеніе?
-- Верстъ на 25 отъ линіи -- да, пожалуй, а туда дальше... Тамъ уже разные слухи ихъ смущаютъ. Да и не видятъ тѣ того, что эти видятъ: наши войска, устройство, вотъ подойдутъ еще новыя войска, а съ другой стороны -- хорошій заработокъ. У нихъ деньги все; платите и хунхузамъ, и хунхузы друзьями будуть. Тамъ родина, патріотизмъ -- этого ничего нѣтъ.
Подходитъ офицеръ, угрюмый, мрачный.
-- Скажите, пожалуйста, что это еще за мода завелась у васъ -- въ плѣнъ брать эту сволочь?..
-- Ну, если начать дѣйствовать, то, пожалуй, назадъ никто не воротится отсюда.
-- Э, ерунда! Именно какъ можно рѣтишельнѣе надо! Не теряя времени, расколотить японцевъ: разъ, два! А потомъ и за эту сволочь взяться. А то начнемъ такъ тянуть да отступать еще, тогда, пожалуй, дождемся, что насъ, дѣйствительно, какъ курчатъ прирѣжутъ.
-- А по-моему, вотъ совершенно наоборотъ: была бы цѣла арнія, а наступать успѣемъ. Наступать можно, когда у васъ будетъ полмилліона. Къ осени мы можемъ ихъ имѣть. Вотъ тогда наступать,-- тогда риску не будетъ, а иначе и будетъ какъ разъ рискъ.
-- Да никогда у насъ къ осени не будетъ полмилліона.
-- Ну, тогда къ веснѣ милліонъ давайте, да два милліарда на лишній годъ войны.
-- Да, но какъ и чѣмъ прокормить?
-- Здѣшнимъ урожаемъ два милліона прокормить можно.
Звонокъ, и мы спѣшимъ въ поѣздъ.
У меня въ купэ М. А. Стаховичъ, князь Долгорукій -- распорядители дворянскаго отряда.
М. А. лѣть подъ сорокъ -- сильный, сохранившійся, русый, съ вьющимися волосами и энергичнымъ лицомъ. Въ перчаткахъ, одѣтъ подорожному, изящно, хотя чувствуется, что это только привычка. Онъ все все время ѣдетъ съ поѣздомъ и разсказываетъ намъ о своихъ злоключеніяхъ.
Мы слушаемъ и смѣемся.
-- Нѣтъ, вы понимаете, сегодня 26-й день. Девяносто три сестры, женщины,-- все незнакомо имъ, все пугаетъ. Стучитъ что-то тамъ въ колесѣ. Почему стучитъ, опасно или нѣтъ? Я и самъ ничего не вонимаю. До сихъ поръ во всѣхъ своихъ дѣлахъ я чувствовалъ почву: я зналъ, почему удача, почему неудача. Здѣсь я ничего не знаю: я не хозяинъ положенія, я выбить изъ колеи, я утратиль почву. Да, стучитъ какъ будто. Надо справиться у начальства. "Какой вагонъ? Классный? Какого класса?" -- "Второго".-- "Надо осмотрѣть". Осматриваеть: "Да, выбоинка въ бандажѣ два миллиметра... да... вагонъ этотъ дальше итти не можетъ". Нашъ вагонъ отцѣпяютъ, а намъ даютъ вмѣсто него третій классъ: другого нѣтъ. Сестры въ отчаяніи. Но новый вагонъ стучитъ еще сильнѣе: такъ и кажется, что вотъ-воть разлетится въ дребезги. Иду опять къ начальству черезъ нѣсколько станцій. "Помилуйте, говоритъ, три миллиметра всего, выбоинка совершенно законная и въ мирное время, а теперь, въ военное время, когда допускается шесть миллиметровъ". Почему въ военное время полагается стали быть вдвое выносливѣе? "Но почему же мнѣ вотъ что и вотъ что сказалъ вашъ коллега?" Подмигиваетъ: "Да просто вагонъ вашъ понадобился". Теперь вотъ и возимся: на ночь дежурныхъ ставимъ. "Чуть что,-- вы за веревку предохранительную дерните". Вотъ и держимся все время за веревку. Главное -- дамы. Я ужъ самъ и сидю надъ злополучнымъ колесомъ. А что съ нами было на Яблоновомъ хребтѣ!
Новый разсказъ, какъ машинистъ порвалъ фарконели въ поѣздѣ.
-- Порвалъ и плюетъ: "Такого проклятаго поѣзда еще никогда не возилъ". Но до Манчжуріи все-таки тихо ѣхали, а тутъ нашъ отрядъ подвернулся: пришлось четыре вагона отцѣпить. Поклялись, что съ слѣдующамъ поѣздомъ отправятъ. И вотъ ѣду и мучусь: а вдругъ да не отправятъ? О, Боже мой, только бы доѣхать. И клякусь -- впередъ дальше одной станціи отрядовъ не возить.
Въ то время, какъ сестры и доктора ѣдятъ на станціяхъ, онъ, Кноррингь, Языковъ и его помощники и санитары ѣдятъ на продовольственныхъ пунктахъ,-- ѣдятъ щи и кашу. А если гдѣ ихъ плохо кормятъ, то на замѣчаніе ихъ о плохой пищѣ язвительно говорятъ имъ:
-- Бабья и тряпья довольно и безъ васъ.
Намѣченъ до сихъ поръ расходъ на "Красный Крестъ" -- сумма до 300 тыс. руб. Остальной милліонъ и будущія пожертвованія будутъ назначены къ расходу при ближайшемъ ознакомленіи съ дѣломъ.
Князь Долгорукій, пріѣхавшій только что навстрѣчу поѣзду изъ Ляояна, разсказываетъ много интереснаго, но пока для печати недоступнаго.
Слава Богу, никакихъ эпидемій въ арміи нѣтъ. Надо особенно бояться трехъ: изъ Инкоу -- чумы, изъ Харбина -- холеры и отовсюду -- сыпного тифа. Такимъ образомъ теперь существенно необходнмы всякаго рода предусмотрительныя мѣры.
И чистота тѣла -- самая первая изъ нихъ, самая важная, самая существенная между ними. Необходимы баня и прачечныя. Вѣдь безъ бани нельзя же вымыться, а пребываніе нѣсколько мѣсяцевъ безъ мытья подготовляетъ почву для всякой эпидеміи. Всѣ газеты должны поднять этотъ вопросъ, чтобы привлечь пожертвованія на это насущно-необходимое дѣло. Если бы каждый хоть разъ увидѣлъ результаты отсутствія бань и прачечныхъ, онъ никогда бы не забылъ этого ужаса.
И какъ ничтожно мало, въ сравненіи съ остальнымъ, нужно денегъ для этого! Если ваша редакція {Редакція газеты "Новости Дня", гдѣ помѣщались очерки Н. Гарина. Ред. } согласна открыть на это дѣло подписку, я предлагаю свои услуги -- передавать деньги въ тѣ части войскъ, гдѣ буду видѣть нужду въ баняхъ и прачечныхъ".
XVI.
17-го мая.
Харбинъ -- Старый и Новый. Старый въ семи верстахъ, а Новый предъ глазами.
Впечатлѣніе ошеломляющее! Три-четыре года тому назадъ здѣсь была пустыня. Теперь это -- городъ, американскій городъ, выстроенный по мановенію волшебнаго жезла, и какой городъ, какія постройки! И на всемъ отпечатокъ одной строительной руки: красныя кирпичныя зданія, свѣтлыя металлическія крыши. Это придаетъ всему городу однообразный, казенный и скучный тонх.
Говорать, въ Дальнемъ удалось избѣгнуть этого. Но тамъ размахъ еще шире. Такихъ зданій свыше тысячи.
Глядя на этотъ городъ, кто-то говорить:
-- Развѣ можно эти десятки, сотенъ милліоновъ отдать назадъ?!
Кто-то вспоминаетъ слова Лихунчанга:
-- Не мѣшайте русскимъ строить.
Вспоминаютъ о центрѣ.
-- Центръ, центръ!..-- говоритъ одинъ:-- вѣдь уже выясненъ геометрическій центръ тяжести, Томскъ, а это, право же, не такъ далеко...
-- Во всякомъ случаѣ,-- замѣчаетъ Михаилъ Александровичъ Стаховичъ,-- настолько далеко, что засѣданій о центрѣ здѣсь не устроишь. А сестры ждутъ.
Онъ уходить, и мы ѣдемъ въ городъ.
И старый городъ и новый -- грязные. Тамъ, гдѣ мостовыя, еще хуже: безъ мостовыхъ ухабы мягки, а на мостовыхъ громадные камни вывалились изъ своихъ постелей,-- и въ результатѣ проѣздъ несносный, извозчики парные: дрожки, коренникь и пристяжка. извозчики всѣ русскіе.
-- Ну что жъ, хорошо тутъ?
-- Чего хорошаго? Чужая сторона! Только и дожидайся, что какъ барана прирѣжутъ.
-- Тогда зачѣмъ живешь здѣсь?
-- Копейку достать можно. Я самъ питерскій. Тоже извозчикомъ былъ. Тамъ четыре рубля если выѣздишь, то и кричи ура. А здѣсь и семь рублей въ день не заработокъ.
-- Ячменемъ кормите?
-- Ячменемъ.
-- Почемъ?
-- Шестьдесятъ пять.
-- Ну что жъ? Совсѣмъ хорошо.
-- Хорошо, да не очень. Вотъ эта постромка въ Россіи 2--3 руб., а здѣсь 6--7 р. отдай. И все такъ. Квартира, а и квартира какая -- чуланъ,-- тридцать рублей въ мѣсяцъ.
-- А хлѣбъ по чемъ?
-- Булками покупаемъ: двѣнадцать коп., фунта два съ половиной будетъ.
-- Бѣлый?
-- Бѣлкй.
-- Ну, а съ китайцами какъ вы живете?
-- Что съ китайцами? Побѣдятъ наши,-- мы веселые; японцы,-- китайцы всселые.
Масса извозчиковъ. Ѣдутъ военные, сестры. масса штатскихъ,
-- Сколько васъ, извозчиковъ?
-- Пятьсотъ восемьдесять съ хвостикомъ.
-- Куда же это всѣ ѣдутъ?
-- Куда? На пристань, въ сады, въ театры, циркъ.
-- Весело живутъ?
-- А что не жить? Другому, можетъ, и жить-то осталось, что только здѣсь поживетъ.
Театры, цирки, кафе-шантаны, рестораны и извозчики работаютъ прекрасно. Все это низкопробное, балаганное. Но цѣны громадныя. Первый рядъ 5 р. 50 к. Театръ биткомъ набитъ. Выборъ пьесъ невозможный. Ни въ одномъ народномъ театрѣ не видѣлъ я такихъ бездарныхъ и устарѣлыхъ пьесъ патріотическаго содержанія и съ такимъ плохимъ исполненіемъ. "Рука Всевышняго отечество спасла" -- вещь недосягаемая въ сравненіи съ тѣмъ, чѣмъ угостили насъ въ Харбинѣ. Баронъ Бромбеусъ и тотъ бросилъ бы подъ столъ эту пьесу въ свое время, сказавъ обычное: "Ванька, это твоя литература". Это даже не пятидесятыхъ, а какихъ-то двадцатыхъ годовъ литература. Даже и безхитростнаго райка она не удовлетворила: актеры еще кричали "ура!" (на слова какой-то дѣвы, которая жаждетъ повторенія Севастополя и новой славы нашимъ морякамъ на морѣ и на сушѣ), а публика спѣшитъ въ такъ называемый городской садъ исполъзовать свой антрактъ -- куреньемъ, выпивкой, осмотромъ накрашенныхъ дамъ въ сомнительвыхъ по свѣжести и модѣ костюмахъ.
Слѣдующая пьеса -- "Овечки". И изъ эпохи сороковыхъ годовъ мы переносимся къ турецкой кампаніи 1877 года: Кишиневъ, Бухареста, Адріанополь, Бургасъ. Тотъ же тылъ арміи, тѣ же кафе-шантаны, женщины и разгулы, но масштабъ другой: тамъ денегъ было больше, больше блеску. Здѣсь тускло, балаганно.
"Овечки", несмотря на овечьи голоса и ужасную музыку и несмотря на невозможное исполанніе, слушаются публикой взасосъ, въ особенности въ тѣхъ сценахъ, гдѣ дѣйствіе происходитъ ночью, въ спальняхъ женскаго пансіона.
Даже та доля сатиры,-- лицемѣріе воспитателей,-- которая имѣется въ этой пьескѣ, въ такомъ исполненіи исчезаетъ. Царитъ сплошная пошлость. и всякая новая вставка въ этомъ направленіи энергично поощряется.
-- Дорогой мой,-- объясняетъ кому-то Сергѣй Ивановить,-- выпьемъ же! Выпьемъ! Я похожъ на человѣка, который двадцать пять лѣтъ спалъ, и вотъ я проснулся, и это мои первыя движенія: я потягиваюсь, я жадно вдыхаю въ себя этотъ свѣжій воздухъ... Только уйдемъ немного отъ этого окна, потому что тутъ довольно мерзко: этотъ чадъ изъ кухни... Я не люблю... дорогой мой, этотъ чадъ, но, конечно, если надо, я полюблю и его...
Мы возвращаемся на вокзалъ, и я отдаю себѣ отчетъ пережитаго дня.
Слышали новыя подробности о вчерашней стычкѣ съ хунхузами. Но это были не хунхузы, а какое-то небольшое племя, весной перекочевывающее съ семьями и скотомъ на западѣ. Толпа и ружья ввели въ заблужденіе охранную стражу. Между прочимъ, убиты двѣ женщины. Тѣ трое хунхузовъ, которыхъ мы видѣли, весьма возможно, что тоже отставшіе изъ этого же племени. Но ихъ взяли, потому что они были съ ружьями.
Слышали еще одинъ грустный эпизодъ изъ послѣднихъ преслѣдованій хунхузовъ. Тоже по ошибкѣ подстрѣлили въ степи монголку. Пуля разбила ей колѣнную чашку. Отрядъ былъ небольшой, надо было продолжать преслѣдованіе. Ей сдѣлали перевязку, положили около нея кусокъ хлѣба и ушли. Черезъ нѣсколько дней развѣдчикъ другого отряда нашей стражи, увидѣвъ выглядывавшую голову, принялъ ее за хунхузскую, выстрѣлилъ и наповалъ убилъ эту монголку. Рана уже зажила, хлѣбъ такъ и лежалъ возлѣ нея нетронутымъ.
Слуховъ и сплетенъ очень много. Два теченія рѣзко обозначаются: одно -- за наступленіе, другое -- противъ. За наступленіе немногіе, и не изъ состава войска. Но говорятъ они увѣренно и съ большимъ задоромъ.
-- Вы говорите, что надо пятьсотъ тысячъ этимъ лѣтомъ, чтобъ война была побѣдоносная? и это будетъ военное искусство? Тогда и этотъ парикмахеръ побѣдитъ.
Говорящій показываетъ на стригущаго его парикмахера. Кажется, несомнѣнный факть изъ всего слышаннаго, что японцы, оставивъ въ Фынхуанченѣ заслонъ въ 30 тысячъ, направили свои войска на Ляодунъ къ Портъ-Артуру. Эта перемѣна вызвала соотвѣтственную перемѣну въ распредѣленіи войскъ и съ нашей стороны: мы опять и еще и еще укрѣпляемъ Ляоянъ.
На распространившійся слухъ, что Кинчжоу взять, распространяется встрѣчный слухъ, что на выручку изъ Ляояна пошелъ корпусъ.
XVII.
18-го мая.
Дворянскій поѣздъ остается въ Харбинѣ, а наши вагоны прицѣпливаютъ къ воинскому артиллерійскому поѣзду. Это одинъ изъ эшелоновъ сибирскаго четвертаго корпуса.
Съ нами же ѣдетъ дальше и М. А. Стаховичъ. Мы очень рады такому спутнику и устраиваемъ его въ нашемъ вагонѣ.
Въ окнахъ виднѣется все та же спокойная и безмолвная степь.
Вспоминается что-то далекое, забытое, мирное. Дѣтство, поѣздка на долгихъ, деревни въ южныхъ степяхъ Новороссіи. Дрофа тяжело поднималась и тянулась туда, гдѣ на горизонтѣ, точго насторожившись, выглядывали далекія скирды. Тамъ, въ этихъ степяхъ, бродили мы, маленькія дѣти, смотрѣли на проносящійся поѣздъ, думали, мечтали, всей душой воспринимали радости бытія. Тѣ степи остались, но дѣти ушли, выросли и разошлись по разнымъ дорогамъ жизни.
Иныя степи, иная даль -- чуждая, невѣдомая, передо мной теперь, и напрасно пытливо ищешь въ ней отвѣтовъ на всѣ мучительные вопросы.
Отъ Харбина къ югу начинаются обработанныя поля. Обработка огородная: самая тщательная, рядовая, съ прополкой до послѣдняго корешка. Осенью послѣ уборки опять будутъ полоть, выдернутъ и злаковые корни и все снесутъ въ компостныя кучи, сперва сжигая, какъ топливо, это корни. Эти кучи -- украшеніе усадьбы -- стоятъ передъ домами, черныя, вонючія, и чѣмъ ихъ больше, тѣмъ богаче владѣлецъ.
Отъ картинъ природы въ окнахъ нельзя оторвать глазъ. Столько манящей ласки, нѣги и покоя въ этомъ весеннемъ днѣ, въ этихъ разбросанныхъ рощахъ, далекихъ деревняхъ. Садится солнце, горятъ на горизонтѣ одинокія деревья, и все новая и новая развертывается даль, и уходятъ поля и сливаются тамъ на горизонтѣ съ золотистою далью уже небесныхъ полей. И такъ безмятежнозпрекрасенъ этотъ задумчивый видъ догорающаго дня.
Станція. Сѣрое изъ дикаго камня зданіе съ китайской крышей изъ гонта, выгнутой и приподнятой къ краямъ. Постройки кругомъ. Ѣдущій съ нами пограничный офицеръ дѣлаетъ тревогу, и на выстрѣлъ въ нѣсколько минутъ собираются конный и пѣшій отряды. Пѣшій маршируетъ по платформѣ, весь поѣздъ высыпалъ и смотритъ. Красавцы-артиллеристы нашего поѣзда, гиганты, смотрятъ, какъ усердно отбиваетъ землю пѣхота изъ маленькихъ въ папахахъ солдатъ и ѣстъ глазами начальство.
Нашъ гепералъ выражаетъ одобреніе офицеру за быстроту, но вникаетъ во всю постановку обороннаго дѣла и не совсѣмъ удовлетворевъ отвѣтами. Онъ находитъ, что отрядъ разбросанъ, можетъ быть по частямъ отрѣзанъ, и нѣтъ удобнаго сборнаго пункта.
-- Вотъ эта круглая водокачка, немного увеличенная, если бы была ближе поставлена, могла бы служить прекрасной цитаделью, съ бойницами, со складомъ боевыхъ припасовъ, провіанта. Тутъ нѣсколько человѣкъ могутъ какъ угодно отсидѣться, пока придеть помощь.
На каждомъ шагу по дорогѣ слѣды обороны: часовые, будки, обнесенныя кирпичной стѣной, съ башенками по угламъ, съ прорѣзями въ нихъ и стѣнахъ для стрѣльбы. На мостахъ побольше -- отряды въ пять-шесть человѣкъ. Столбы, обмотанные соломой; на случай нападенія, такой столбъ зажигается, за нимъ слѣдующій -- и такимъ образомъ вѣсть доходить до станціи.
-- Но вѣдь ночью къ часовому легко и подкрасться, прирѣзать.
-- На-дняхъ, до луны, такъ и было. Подкрались, и часовой получилъ четыре ружейныхъ раны, но они не замѣтили подчасового,-- тотъ выстрѣлиль,-- конный разъѣздь былъ всего въ полуверстѣ: прискакали, но ужъ никого не нашли.
-- Хунхузы?
-- Конечно.
-- Много ихъ?
-- Сколько угодно.
-- А населеніе?
-- Тоже готовится. И войска и полиція увеличиваются постоянно. Вонъ видна деревня: въ ней 27 запасныхъ, имъ указанъ начальникъ, складъ, гдѣ оружіе лежитъ.
-- Гдѣ?
-- Если бы зналъ,-- взялъ. Да это все равно: всѣхъ же складовъ не заберешь. Тутъ недалеко городокъ: не имѣетъ права держать ни одного ружья, ни одного солдата. А держатъ: офиціально 60 человѣкъ, а я знаю, что у нихъ больше четырехсотъ.
-- А у васъ сколько?
-- У меня всѣхъ сейчасъ 53, но на-дняхъ 14 уйдутъ. Хунхузовъ сколько хотите; верстъ 10--15 выѣзжайте: конные отряды съ ружьями. Встрѣтятъ насъ въ большомъ количествѣ -- умчатся, а то отстрѣливаться начнутъ.
-- Ну что стоитъ ихъ стрѣльба? Я помню, въ китайскую кампанію...
-- Это уже и народъ другой и ружья другія: трехлинейныя, четырехлинейныя, маузера, Винчестера. Стрѣляютъ залпами, стойко, отступаютъ стройно.
-- Можетъ быть такой случай, что въ одну прекрасную ночь по данному сигналу всѣ эти шайки надвинутся, и дороги не станетъ?
-- Можетъ. Хуже всего, что у нихъ и пушки. Въ этомъ городкѣ нѣтъ пушекъ.
-- Отчего вы ихъ не отберете?
-- Надо знать, гдѣ именно онѣ. Надо имѣть средства наконецъ для этого. Ужъ отбирать -- Богъ съ ними; знать бы, по крайней мѣрѣ. Въ моемъ распоряженіи есть восемнадцать рублей въ мѣсяцъ на шпіоновъ, но... плохому переводчику платиться десятъ. Зааемъ, что много ихъ, знаемъ чрезъ одного князька монгольскаго, что проходятъ всѣ къ западу, къ Нингутѣ, но это только оданъ князекъ, а остальные -- не наша сторонники.
-- Правда, что японскіе офицеры руководятъ ими?
-- Во всякомъ случаѣ, я вамъ говорю, что строй у нихъ измѣпился: это уже отряды, а не сбродъ.
-- Но вѣдь съ виду китайцы такъ же мирные, ласковые?
-- Тотъ, который у васъ въ рукахъ. Тотъ будетъ и ласковый и дураками своихъ обзывать; а попадитесь вы къ нему въ руки,-- онъ васъ замучить такини муками, о которыхъ и говорить не хочется. Или ядъ, или послѣднюю пулю въ револьверѣ надо держать для себя на случай плѣна.
И офицеръ называетъ нѣсколькихъ такъ замученныхъ.
Солнце сѣло. Мягкія сумерки охватываютъ темной паутиной. Далекій западъ, какъ просвѣтъ, какъ выходъ, еще горитъ въ этомъ прозрачномъ мракѣ. Уже играетъ походъ высокій статный артиллеристь, высоко вверхъ поднята его труба, и тревожные мелодичные звуки будятъ тишину вечера,-- ароматичнаго весенняго вечера.
Мы медленно идемъ къ вагонамъ.
-- Но если таково положеніе дѣлъ, то не могутъ же не знать его тѣ, которые говорятъ, что войска достаточно? Какая же цѣль?..
-- Ахъ, дорогой мой!-- мягко обнимаетъ, нагоняя сзади, Сергѣй Ивановичъ.-- Поѣдемъ дальше и дальше, въ Ляоянъ, и выбросимъ изъ головы всѣ проклятые вопросы: почему, зачѣмъ? Не все ли равно теперь намъ? Уподобимся матери нашей, природѣ, этому вечеру, этой нѣгѣ, этому звенящему кузнечику...
Можетъ, озадачитъ,
Можетъ, не обидитъ:
Вѣдь кузнечикъ скачетъ,
А куда -- не видитъ.
И Сергѣй Ивановичъ смѣется, а за нимъ и всѣ, потому что нельзя не смѣяться, когда смѣется онъ своимъ подмывающимъ, веселымъ и безпечнымъ смѣхомъ.
-- О чемъ въ самомъ дѣлѣ безпокоиться;-- продолжаетъ онъ.-- Что будетъ Варѳоломеевская ночь, что прирѣжутъ насъ? Чѣмъ мы лучше другихъ и что убиваться?.. Ха-ха-ха! Вы, кажется, огорчены, дорогой профессоръ? Но что жъ я могу тутъ сдѣлать? Если бъ я могъ дажк крикнуть такъ, чтобы весь міръ услыхалъ меня: "Господа, соединимся въ одно предъ этой страшной опасностью, будемъ гражданами, не будемъ топить одпить другого, потому что всѣ потонемъ...",-- то вѣдь и тогда, зная всю подлость человѣческаго естества, ничего изъ этого не вышло бы. А если къ тому же я и не могу... Кажется, поѣздъ уже идетъ, а мы еще на платформѣ! Прыгайте же скорѣе, мой дорогой профессоръ, чтобъ не случилось худшаго. И будь, что будеть!
XVIII.
10-го мая.
Мы подъѣзжаемъ къ Мукдену. Сегодня опять новый видъ. Далекія горы охватили со всѣхъ сторонъ горизонть. Иногда эти горы приближаютя и потомъ опять уходятъ. Высота ихъ -- высота горь средняго Урала, но отдѣльныя вершины ихъ острѣе, и издали онѣ кажутся сплошь иззубренными. Точно острый хребетъ съ массой бугорковъ какого-то невѣдомаго звѣря, остановленнаго навѣки въ тотъ моментъ, когда онъ весь былъ въ движеніи.
А близко къ дорогѣ все тѣ же прекрасно обработанныя поля, отдѣльныя рощицы и деревни, мирныя картины сельской жизни. Вотъ убѣгаетъ дорожка и прихотливо вьется среди полей молодой зелени. Ѣдетъ по ней двухколесная арба, и въ синей кофтѣ, широкихъ панталонахъ, въ туфляхъ, подбитыхъ толстымъ войлокомъ, съ длинной черной косой, ѣдетъ китаецъ и поеть свою пѣсню, какую-то, всю на диссонансахъ построенную, дикую мелодію. Въ запряжкѣ у него и лошадь, и быкъ, и мулъ, и оселъ, и корова.
Китайцевъ много, но женщинъ китайскихъ мы еще не видали. Онѣ и къ званымъ гостямъ не выходять, а къ незванымъ и подавно. Онѣ только спрашиваютъ своихъ возлюбленныхъ богатырей:
-- Ты все еще не прогналъ ихъ, этихъ гостей, чтобы могли мы, какъ прежде, ходить и ѣздить по роднымъ полямъ?
И онъ поеть ей пѣсню о терпѣнія, о темной ночи и о кровавомъ пирѣ съ непрошенными гостями, и послѣ этого пира онъ пріѣдетъ за ней на парѣ быковъ, украшенныхъ лентами, и въ праздничныхъ одеждахъ они подутъ опять по роднымъ полямъ, къ милымъ могиламъ предковъ, и онъ покажетъ ей одну большую, на тысячи верстъ могилу, куда уложили они, богатыри, спать своихъ непрошенныхъ гостей послѣ кроваваго похмелья.
На каждомъ шагу эти могилы. Всѣ эти рощицы, деревья и бугорки возлѣ нихъ -- могилы.
Сергѣй Ивановичь вошель на минуту.
-- Ну, что можетъ быть прелестнѣе этихъ чудныхъ мирныхъ ландшафтовъ! -- воскликнулъ онъ.
-- Да, но это чужое...
-- Черезъ нѣсколько вѣковъ это будетъ свое.
-- Что?
-- Но общее братство народовъ грядетъ же когда-нибудь? Спросите этого пахаря, хочетъ онъ воевать? Нѣтъ, онъ не хочетъ воезать. А чего онъ хочеть? Онъ хочетъ сохранить то, что имѣетъ, и еще на пятьдесятъ рублей больше доходу въ этомъ году. А войны онъ не хочетъ, потому что война отниметъ у него жизнь его близкихъ, разоритъ его, уменьшить доходъ. Нѣть, онъ не хочетъ войны,-- это мы съ вами только, дорогой мой, хотямъ ея, и да падетъ она на нашу голову... А теперь я пошелъ дальше дѣлиться впечатлѣніями съ менѣе занятыми людьми, потому что моя душа полна ими: и незанятыми людьми и впечатлѣніями.
Онъ еще останавливается въ дверяхъ и смѣется.
-- Неужели уже конецъ нашей поѣздкѣ? Вы развѣ можете на нее пожаловаться? Нѣтъ, серьезно? Она прошла, какъ одинъ день, и если бы впереди предстояла еще одна такая поѣздка, если бы вся война состояла изъ одной сплошной такой поѣздки!.. А наша каталажка? Какое далекое, но милое воспоминаніе! Какъ незамѣтно перешла она во что-то другое. Мы такъ же ѣли, пили, спали, любили другъ друга, рѣже, но все-таки и о проклятыхъ вопросахъ говорили иногда, но все ужь это было но то. Потому что тогда мы были еще молоды, теперь мы старѣемъ. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ старѣемъ, старѣемъ и сохнемъ, какъ рѣпы Рѣпосчета, и уже знаемъ, что мы эти рѣпы. О, какъ это печально, мой дорогой! И если комедія человѣческой жизни или исторія ея не была еще написана, то я, можетъ-быть... а впрочемъ, нѣтъ: я лучше... Прощайте же, пишите, въ случаѣ надобности телеграфируйте -- ключи на комодѣ...
Онъ стоитъ еще мгновеніе, смѣется, какъ смѣются дѣти, какъ бы извиняясь, и уходитъ. Остановка, я бросаю перо и выхожу на станцію.
Сергѣй Ивановичъ уже держитъ на рукахъ какого-то грязнаго китайскаго ребенка, цѣлуетъ его и кричитъ мнѣ:
-- Голубчикъ, смотрите, какая прелесть! Ну, чего стоимъ мы, пресыщенные жизнью, изолгавшіеся и растлѣнные, предъ этой малюткой, которая, смотрите, какъ радостго смотритъ этный блестящими раскошенными глазками! Смотрите, какая вѣра въ этихъ глазкахъ: она вѣритъ! Вѣритъ, что такъ и надо, чтобы она была такой грязной, что ее еще будутъ за это любить, что весь этотъ міръ созданъ для любви, только для любви, что звуками ея только и наполненъ онъ, что мы -- цикады, умирающія отъ избытка и блаженства этой любви... О, какъ прелестна жизнь, прелестна во всей ея мерзости!
Все та же боевая обстановка, какъ и на каждой станціи. Такъ непривычно сидѣть въ столовой, среди мѣшковъ, набитыхъ землей. Это на случай нападенія придется закрывать окна этими мѣшками.
-- Вы ждете? -- спрашиваемъ мы молодого пограничнаго офицора.
-- Я третій день всего здѣсь присланъ на смѣну убитаго.
-- Убитаго въ стычкѣ?
-- Да, преслѣдовали хунхузовъ.
-- Много ихъ?
-- Говорятъ, что всѣ здѣсь хунхузы.
Мы ждемъ встрѣчнаго поѣзда. Онъ приходитъ, и на узнаёмъ новыя подробности взятія Цзинчжоу. У японцевъ легло отъ 5 до 15 тысячъ, у насъ-- отъ 800 до 3.000. Мы оставили японцамъ отъ 40 до 70 пушекъ, по пушки эти и снаряды для нихъ -- китайскіе.
-- Ну, а правда, что въ обходъ высланному на Портъ-Артуръ отряду японцы двинулись на Хайченъ?
-- Говорятъ...
Звонокъ и сборный сигналъ. Изъ оконъ вагона мы смотрямъ на эту станцію Телинъ. Горы цѣпью холмовъ подошли совсѣмъ близко, и кругомъ говоратъ объ этомѣ Телинѣ, какъ объ удобной позиціи на случай отступленія.
-- Но какое-же теперь отступленіе? Volens nolens, sed alea jacta es!..
Это говоритъ гвардейскій ротмистръ. Онъ съ другимъ молодымъ офицеромъ везутъ подарки въ армію и оставляютъ насъ въ Мукденѣ. Оба -- строго выдержанные, корректные иолодые люди. Они и съ шуткахъ серьезны и насторожены. То, что съ перваго взгляда можно было бы принять за желаніе обособиться, при болѣе близкомъ знакомствѣ было просто опасеніе натолкнуться на враждебное отношеніе. Чѣмъ больше мы знакомимся съ ними, тѣмъ больше симпатій они завоевываютъ.
Но армія въ общемъ къ гвардейцамъ относится враждебно.
Особенно враждебны казаки къ гвардейцамъ.
Но здѣсь особыя причины. Гвардейскіе офицеры не признаютъ ихъ хозяйственнаго строя. Гвардейскаго офицера можно упрекнуть въ желаніи отличиться, показать себя, но хозяйственная сторона его, конечно, не интересуетъ. Эта сторона у казаковъ иначе поставлена, и, можетъ-быть, съ ихъ точки зрѣнія гвардеецъ и плохой хозякнъ.
-- Я слыхалъ,-- говоритъ кто-то,-- и другія претензіи. Гвардейцы вносятъ разгулъ, жизнь не по средствамъ, за ними невольво тянется мѣстное офицерство: патріархальный бытъ нарушается, это раздражаетъ стариковъ. Я слыхалъ такія жалобы. Онъ, говорятъ, пришелъ, война кончилась -- ушелъ, а ты оставайся. Ну, наконецъ жалоба, что на шею садятся люди съ протекціей нахватываютъ отличія.
-- Но даже, если бы и протекція дѣйствовала, чему я не вѣрю, то вѣдь и съ протекціей нельзя же ни съ того ни съ сего награждать: надо дѣло, а тогда эта протекція и для всѣхъ.
Гвардейскій полковникъ съ Владимиромъ съ мечами, ѣдущій принимать полкъ, говоритъ:
-- Все зависитъ отъ личности, отъ такта и умѣнія себя поставить; хорошій товарищъ, не мелочникъ, молодецъ въ дѣлѣ всегда получитъ надлежащую оцѣнку. А совать тамъ носъ въ ихъ хозяйственные распорядки калифу на часъ...
-- Конечно.
-- Порядки, на смѣну которымъ уже выработаны новые, и вопросъ только времени.
-----
Въ Мукденѣ -- цѣлый ворохъ ошеломляющихъ новостей. И самая главная, что армія выступаетъ изъ Ляояна на выручку Портъ-Артура.
Насколько это вѣрно?
Подъ Ляояномъ оставляютъ заслономъ корпусъ.
Подъ Ляояномъ въ двадцати верстахъ видѣли разъѣзды японцевъ.
Подъ Цзинчжоу нашихъ убито 800 солдатъ и 30 офицеровъ. Еще до атаки тамъ же нашей артиллеріей уничтожено пять японскихъ батальоновъ,-- гдѣ-то въ оврагѣ или въ канавѣ, скрытой батареей. Пушки свои мы сами взорвали. Это бывшія китайскія пушки -- безъ снарядовъ. Околько японцовъ погибло при самой атакѣ -- неизвѣстно.
-- Господа! Кто отправляется въ Ляоянъ,-- поѣздъ отходить.
-- Какъ отходитъ? Мы только-что пріѣхали, мы еще ничего не ѣли!
-- Ничего не знаю: второй звонокъ.
-- Можетъ-быть, это и вѣрное распоряженіе,-- замѣчаетъ кто-то,-- чтобы поменьше сплетенъ разносилось.
Противъ нашихъ вагоновъ стоитъ встрѣчный поѣздъ.
-- Что? Что такое?
Толпа окружаетъ казака.
-- Вотъ онъ подтверждаетъ, что дѣйствительно въ двадцати верстахъ отъ Ляояна видѣли конный японскій разъѣздъ,-- говоритъ офицеръ, указывая на казака.
-- Такъ точно, -- говоритъ казакъ,-- якъ наскакали, тамъ затупотило...
-- А куда вы ѣдете?
-- Коней раненыхъ веземъ..
-- Господа! Поѣздъ трогается!..
-- А войска выступаютъ изъ Ляояна?
-- Такъ точно, что выступаютъ, увсі,-- кричитъ онъ уже вдогонку нашему поѣзду.
Правда или ложь все это? Скоро узнаемъ.
Исчезаетъ маленькая станція Мукдена, и мы уже полнымъ ходомъ несемся въ темную, ночью охваченную даль.
-----
20-го мая.
-- Ляоянъ!
Подъ этотъ возгласъ я просыпаюсь. Ко мнѣ врывается нѣсколько человѣкъ:
-- Представьте себѣ, не наврали! Одинъ корпусъ двинулся къ югу, но все остальное на мѣстѣ, и въ Ляоянѣ такъ спокойно, какъ будто и воины никакой нѣть.
Настроеніе великолѣпное! Неудачи никого не смущаютъ, и ихъ даже слушать не хотятъ.
Одинъ началъ-было разсказывать, ему закричали: "Замолчите, довольно!".
-- Да вѣдь и понятно совершенно,-- говоритъ Сергѣй Иваповичъ.-- Не пришли же люди наводить на самихъ себя уныніе. Люди твердо рѣшились побѣдить или умереть и безпредѣльно вѣрятъ въ успѣхъ дѣла. Нѣтъ, прекрасное настроеніе: армія, какъ одинъ человѣкъ.
-- Такъ что побѣдимъ?
-- Никакого сомнѣнья.
XIX.
Ляоянъ, 22-го мая.
Я выбился изъ колеи. Вагонная жизнь кончилась, а жизнь въ Ляоянѣ еще не наладилась, и не могу похвалиться, чтобы я почувствовалъ уже ее. Такъ надъ воронкой водоворота долго еще кружитъ на поверхности былинка, пока и ее, въ свою очередь, не захватитъ и не утянетъ въ свои бездны этотъ водоворотъ. А пока -- низенькое станціонное зданіе, съ грязнымъ буфетомъ, съ массой въ немъ всякаго года военныхъ. И какъ ни мало это зданіе, оно закрываетъ весь остальной плоскій видъ. Только на горизонтѣ, на востокѣ вырисовываются зубцы невысокихъ горъ, да ближе къ вокзалу выглядываетъ какая-то многогранная башня, въ верхней своей половинѣ кончающаяся высокими шпицами, вся покрытая рядами горизонтальныхъ карнизовъ, а въ нижней -- съ барельефами на гладккъ стѣнахъ, съ глухими отверстіями для оконъ. Но оконъ нѣтъ, нѣтъ дверей, внутри башня пустая. Говорятъ, выстроена она 500 лѣтъ тому назадъ корейцами въ знакъ побѣды и завоеванія Манчжуріи. Знакъ остался, а сами побѣдители уже и у себя дома и даже безъ боя -- побѣжденные и этотъ неразрушенный знакъ свидѣтельствуетъ теперь только о вящшемъ презрѣніи китайцевъ къ ихъ побѣдителямъ,-- они даже не разрушили этой башни, совершегно пустой внутри,-- эмблемы пустоты, тщеславія.
Но башня оригинальна, и печать вѣковъ придаетъ ей свою манящую прелесть. А между башней и вокзалами,-- разстояніе около полуверсты,-- такой же новый городъ, какъ я уже видѣлъ въ Харбинѣ. Только здѣсь дома изъ темно-сѣраго кирпича, съ такого же цвѣта крышами. Рядъ домовъ однообразнаго твпа, съ площадью, съ церковью на ней, такою же темною, и съ архитектурою въ стилѣ домовъ. Дома же примыкаютъ другъ къ другу, и каждый обнесенъ деревяннымъ, только еще загрунтованнымъ палисадникомъ. Это все будущіе цвѣтники, сады, дворы, но теперь пока пустырь, на которомъ коновязи, лошади, солдаты со штыками. На крылечкахъ домовъ сидятъ китайцы разнаго рода прислуга, повара, прачки, бои (что по-англійски, значить мальчикъ). Такіе же китайцы -- рикши везутъ рысью маленькія двухколесныя колясочки по улицамъ. Одинъ спереди, другой сзади, а въ колясочкѣ въ полулежачемъ положеніи, весьма неловкомъ на взглядъ, ѣдутъ военные, держа въ рукахъ свои шашки.
Къ востоку отъ вокзала за этимъ новымъ городомъ, за этой башней -- старый китайскій городъ, не видный съ вокзала, весь кругомъ обнесенный массивной казенной стѣной, сажени въ двѣ толщиной и сажени четыре высотой. Нѣсколько высокихъ съ арками воротъ ведутъ въ этотъ городъ, нѣсколько проломовъ; это нами сдѣланные проломы на случай сопротивленія города и болѣе свободнаго прохода войскъ черезъ городъ.
Эти проломы обнажили интимную часть города: теперь вы черезъ этотъ проломъ въѣзжаете и ѣдете вдоль внутренней стѣны, тамъ, гдѣ никогда эта ѣзда не предполагалась. И вы видите то, что скрыто отъ глазъ, когда вы въѣзжаете черезъ обычныя ворота въ пыльный, съ узкими улицами, городъ. Здѣсь предъ вами сады, виноградники, прихотливые домики, всѣ въ зелени.
Среди нихъ и дача англичанина-доктора, который уже двадцать лѣтъ здѣсь живетъ и лѣчитъ. Во время возстанія въ Манчжуріи онъ оставался въ Ляоянѣ, и никто его не тронулъ, тогда какъ на 200 человѣкъ служащихъ на желѣзной дорогѣ было сдѣлано нападеніе толпой до пяти тысячъ человѣкъ.
-- Но, господа, чѣмъ же это объяснить?
-- Вполнѣ понятно. Будь желѣзная дорога только коммерческимъ предпріятіемъ, безъ пограничной стражи, васъ никогда бы не тронули. Стражи еще не было, хунхузы грабили сосѣднія села, но не трогали желѣзной дороги. Не трогали потому, что дорога явилась источникомъ, снабжавшимъ деньгами жителей, а хунхузы эти деньги отнимали у этихъ жителей. Имъ расчета не было убивать ту курицу, которая несла имъ яйца. Пограничная же стража придавала всему дѣлу политическій характеръ, это задѣло самолюбіе, и дѣло испортилось... Въ семьѣ, конечно, не безъ урода, но и одна раршивая овца можетъ все стадо испортить: хунхузы и получили почву, пріобрѣли симпатіи населенія. Въ крайнемъ случаѣ, лучше держатъ войска и всю эту стражу на границѣ: надо -- вызвать, а не надо -- они и будуть тамъ садѣть, не создавая лишнихъ поводовъ для недоразумѣній.
-- И вы не боитесь, что васъ перерѣзали бы?
-- Да вотъ не рѣжутъ же англичанина и другихъ, которые живутъ въ городѣ, имѣютъ магазины, рестораны.
Мы ѣдемъ по узкимъ оживленнымъ улицамъ. Двухколесныя арбы, вьючные мулы, ослы; крики погонщиковъ, рѣзкіе, гортанные; дѣти, полуобнаженная груда смуглыхъ темно-бронзовыхъ тѣлъ, черныя косы; запахъ этого ужаснаго кунжутнаго масла; тутъ же на улицѣ, подъ навѣсами -- лавки, а иногда и внутри дома за этами рѣшетчатыми безъ стеколъ окнами. Корзины и лотки съ китайскими сластями и фруктами (яблоки, твердыя, со вкусомъ рѣпы, груши, апельсины), огородной зеленью (лукомъ, салатомъ, редиской, а иногда и огурцами изъ Чифу).
А вотъ и Русско-Китайскій банкъ, такой же, какъ и остальныя фанзы, съ бумажными окнами вмѣсто стеколъ, только побольше немного. Тамъ, гдѣ эти немощеныя улицы поливаются водой, видна ихъ даль, очень живописная, вся въ вывѣскахъ и движеніи. Гдѣ же нѣтъ поливки, тамъ невозможная пыль, роть и глаза забиты; чтобы уберечься отъ пыли, носятъ спеціальныя глухія очки съ простыми стеклами.
Проходятъ китайскія женщины въ короткихъ юбкахъ, съ причудливой прической.
-- Вотъ эта бездѣтная,-- видите, у нея главная головная шпилька вдоль головы? Она молода, очень красива, съ нѣжной кожей, съ едва скошенными глазами.
-- Да, совершенно особенный складъ жизни. Самъ по себѣ народъ деликатный въ высшей степени, чувствуетъ глубоко обиду, дорожитъ вѣжливымъ обращеніемъ и понимаетъ толкъ въ этомъ, неспособенъ по натурѣ и мухи обидѣть. Вы замѣтили, когда одѣлялъ ребятишекъ сластями Сергѣй Ивановичъ, съ какимъ удовольствіемъ и радостью смотрела толпа, какъ ѣдятъ эти дѣти. Обратите вниманіе, напримѣръ, на ихъ равенство съ рожденія? Экзамегами можно всего достигнуть для себя, можно получить дворянство, возвести весь свой родъ въ это дворянство,-- отца, дѣда, весь умершій остальной родъ, но не сына: сынъ самъ долженъ опять добиваться. А ихъ честность? Даже лишая себя жизни, они прежде разсчитываются со всѣми своими кредиторами. Во время послѣднихъ безпорядковъ считали, что розданные задатки погибли, но кончились безпорядки,-- и всѣ, кромѣ убитыхъ, явились и отработали все, что взяли. Они долго не хотѣли вѣрить, что ихъ могутъ обманывать русскіе,-- они, у которыгь не существовало никакихъ векселей, расписокъ. Теперь завелись. А ихъ полевая, огородная, садовая культуры? Вѣдь это все послѣднее слово нашей науки. И вотъ рядомъ съ этимъ непостижимая жестокость: за воровство -- пытка, казнь. При мнѣ въ деревнѣ вотъ какой случай произошелъ. Братъ увлекся женой брата. Жена пожаловалась мужу. Тогда мужъ взялъ разрѣшеніе у старшины, и судъ родственниковъ приговорилъ виновнаго къ смерти. Его вывели за деревню, связали у вырытой могилы и послѣ истязанія, которое произвела оскорбленная жена собственноручно, его толкнули въ могилу и живого зарыли.
И мой спутникъ приводитъ новые примѣры жестоких казней съ истязаніями за прелюбодѣяніе, воровство и другія преступленія...