Месяц прошел быстро. Петру Ивановичу едва хватило времени найти подходящую квартиру, обзавестись канцелярией и войти с головой в новую службу. Квартиру он нашел именно такую, о какой и мечтал: в особняке на тихой улице, вблизи центра, с садиком, террасой и даже готовым огородом... Мебель можно было купить и в рассрочку, но у Орлицкого было около трех тысяч сбережений за пять лет петроградской службы, и он купил все скромно, на наличные, истратив на обстановку не более пятисот рублей.
За этот месяц весна уже выявилась; снегу и в помине не было, и Петр Иванович, в ясные и теплые полдни, одетый в белую вязаную шерстяную рубаху, в мягких кавказских сапогах, возился с лопатой на огороде. Работал таким образом до обеда, который подавался в три часа дня, и с аппетитом ел вкусные домашние блюда, приготовленные старухой-кухаркой...
И не было у Петра Ивановича желания выйти куда-нибудь на сторону, к чужим людям, так хорошо чувствовалось здесь, в своем гнездышке -- как он мысленно называл свой домик, среди начинающей пробуждаться природы, или в маленькой квартирке, с уютной обстановкой, с канарейкой на окне кабинета. Завязались новые знакомства, но больше деловые, по податным сборам; звали Петра Ивановича в гости, но он уклонялся, отговариваясь делами...
Паршина он видел раза два, и то мельком, заходя, по службе, в казенную палату. Генерал был с ним по-прежнему очень любезен, приглашал опять к себе...
Один раз заезжал Петр Иванович к Штейну, на минуту, посоветоваться относительно мебели. Один раз и доктор был у него, на новой квартире. Но ничего еще не было устроено, и Штейн, просидев несколько минуть, уехал, обещая зайти через несколько дней...
Как-то, в воскресенье, день выдался особенно хороший. Петр Иванович с утра забрался в огород и углубился в работу, рассаживая цветную капусту. Было не только тепло, но даже жарко, и Орлицкий не побоялся выйти в сад не в шерстяной рубахе, а в суконной косоворотке и длинных кожаных сапогах, без калош. Изредка он оставлял работу, выпрямлялся, вдыхал полной грудью теплый весенний воздух и с блаженным лицом смотрел наверх в синюю даль, по которой бежали клочки разорванных облаков. Было так хорошо, так тихо на душе и такой шел пряный запах от распустившихся почек на деревьях, что Петр Иванович с досадой думал о том, что через несколько часов придется прервать работу, для обеда...
И вдруг услышал за спиной шаги. Оглянулся. С террасы спускался доктор Штейн.
-- Ну, вот и я! -- крикнул он издали. -- Здравствуй, огородник лихой!
Крепко пожал руку приятеля и пытливо на него посмотрел:
-- Ничего, ничего... выглядишь очень хорошо! Но только утомляйся не особенно, а то работа будет не в пользу... Начнешь терять в весе, а для тебя это не хорошо!
Петр Иванович улыбнулся.
-- Да нет! я совершенно не утомляюсь! Работаю, пока работается, пока есть желание! А чуть замечу, что поднадоело, -- бросаю!..
-- То-то же! А хорошо у тебя здесь..., -- оглядел Штейн садик. -- Живешь совсем, как эсквайр! Недостает только панамы и револьвера за поясом!
-- Да... здесь хорошо!
-- А мы-то, несчастные, должны задыхаться в запахе карболки, в разных йодоформах и тому подобных пакостях! Что же ты не заходишь? -- вдруг вспомнил доктор. -- Живешь в одном городе и за целый месяц был один раз, да и то на пять минуть!
-- Да все... как-то... знаешь... того... -- Орлицкий замялся. -- Не хочется выползать никуда...
Он виновато улыбнулся. Штейн покачал головой.
-- Так... так... Да я сам, брат, почти никуда не выхожу! Целый день в больнице... по вечерам дома!
Орлицкому вспомнился ресторан, к которому Штейн подъехал с Лизой-колбасницей... Хотелось об этом спросить Штейна, но лицо доктора было так спокойно и светло, что Петр Иванович еще раз усомнился в том, что когда-то видел...
-- А, ведь, меня послала к тебе Настасья Фёдоровна! -- хлопнул Орлицкого по плечу доктор, и улыбнулся.
-- Настасья Федоровна? Да неужели?
-- Да! Говорит, чтобы я вытащил тебя сегодня в театр! Тут у меня, видишь ли, пациент-антрепренер... Ну, вот... прислал ложу... Так вот в нее-то Настасья Федоровна тебя и приглашает!..
Доктор видел по лицу Орлицкого, что тот сейчас откажется, и поспешил добавить:
-- Нет, уж ты, пожалуйста, не отказывайся! Во-первых, обидишь этим и Настасью Федоровну, и меня, а во-вторых, необходимо, брат, тебе выползать! Ведь, этак ты совсем закиснешь!
Пришлось согласиться. Штейн пробыл еще полчаса, попил чаю и ушел, взяв слово с Петра Ивановича, что тот, к восьми часам, придёт непременно в ложу.
Зимний сезон еще не окончился, и драматическая труппа играла в каменном театре. Вечером Орлицкий пошел, предварительно зайдя в парикмахерскую. Здание театра находилось на площади и, когда Петр Иванович подходил, шумно подъезжали извозчики, шли группами люди. Был чей-то бенефис.
Орлицкий разыскал ложу Штейна и вошел. Доктор был уже там с Настасьей Федоровной и, кроме них, в ложе сидела их знакомая, в модных локонах, с лорнетом. Она оказалась подругой Настасьи Федоровны, тоже фельдшерицей.
Пьеса оказалась скучной, собеседники тоже, и податной инспектор в душе раскаивался, что согласился покинуть свою уютную квартиру. В первом же антракте он вышел покурить в коридор, и, между фойе и буфетом, увидел Лизу-колбасницу. Она стояла совершенно одна, в скромном шерстяном платье и задумчиво смотрела на толпу.
Петр Иванович хотел было пройти незамеченным, но Елизавета Афанасьевна узнала его и смотрела, ожидая поклона. Пришлось поклониться.
Лиза улыбнулась и протянула руку.
-- А, ведь, я вас сразу узнала! Что это вас нигде не видно?
-- Да вот... все устраивался!
-- Ну, и что же: устроились?
-- О, да... великолепно!
-- Поздравляю! А вас как-то видел полковник... Помните, у нас в магазине вы познакомились?
-- Как же, как же!
-- Ну, так вот, он вас видел на прошлой неделе... Вы шли по улице -- он ехал на извозчике... Говорит: кланяюсь ему, кланяюсь, а он и не видит!
-- Я никогда почти никого не вижу на улице, особенно на ходу... И многие думают, что я нарочно не замечаю!
-- Вы близоруки?
-- Нет! А так как-то: идешь и всегда о чем-нибудь думаешь! Ну, а у вас как: по-прежнему заходят ваши поклонники?
Лиза слегка сдвинула брови. Будто напомнили ей о неприятном.
-- И не говорите! Так надоели... так надоели, -- представить себе не можете!
-- Так зачем же вы с ними... кокетничаете? -- не без укоризны спросил Орлицкий.
Девушка вздрогнула. Глаза с грустью посмотрели на Петра Ивановича.
-- Вот вы говорите: зачем!.. А хозяин требует!.. Говорит: "надо покупателя привлекать"!.. А чем его привлечешь, как не улыбкой?!.. Вы думаете, мне это приятно?.. Да мне, иной раз, плакать хочется, сердце разрывается от какого-нибудь горя... А приходится улыбаться... выслушивать глупости, другой раз и двусмысленность! А не хочешь, -- уходи... сотни на твое место найдутся!..
Она отвернулась, и Орлицкому показалось, что на глазах Лизы блеснули слезы, и податному инспектору до боли стало жаль девушку. Хотелось успокоить ее чем-нибудь, сказать ей искреннее, ласковое слово... Но как-то не приходили на ум иные фразы, кроме банальных, и Петр Иванович смущенно молчал, не зная, чем заполнить паузу.
Лиза повернула опять лицо к Орлицкому.
-- Вы... одни здесь?
-- Нет, я со знакомыми... А что?
-- Нет, я так... Думала, что вы, как и я, одни здесь! Ну, идите к ним! -- протянула она руку. -- А то вас хватятся...
-- Да ничего!
-- Нет, все-таки неудобно! Заходите как-нибудь в магазин!
-- Обязательно!
-- Заходите! Вы как-то не похожи на тех... остальных!
Она кивнула податному инспектору головой, мило улыбнулась и слилась с толпой, входившей в зрительный зал.
Петр Иванович просидел в театре до конца, каждый антракт выходил "покурить", но Лизы уже не встречал. Уехала ли она из театра, или просто не выходила из зрительного зала -- Орлицкий так и не узнал...
Дня через два, после обеда, Петр Иванович пошел прогуляться и решил непременно зайти к Лизе в магазин. Кстати, нужно было купить кое-что из закусок. В магазине опять было много народу. В числе посетителей -- неизменный полковник, гимназист и еще несколько человек, незнакомых Орлицкому. Лиза весело смеялась, говоря с каким-то господином, стоявшим к Петру Ивановичу спиной. И вдруг, что-то оборвалось внутри Орлицкого: в господине этом он узнал генерала Паршина.
Решил уйти, но было поздно: Паршин обернулся и воскликнул:
-- Ба! И вы... здесь?!.
А Лиза расцветилась улыбкой и протянула руку Петру Ивановичу:
-- Здравствуйте! Ну, как поживаете?
Паршин удивился.
-- Разве вы уже знакомы? А я и не знал!
-- Я с Петром Ивановичем давно уж знакома! -- кокетливо улыбнулась девушка. -- С первого дня его приезда!
Орлицкий смущенно хлопал глазами, как маленький гимназист, которого поймали на шалости. Чувствовал опять, что выходит все ужасно глупо, что нужно что-нибудь говорить, но язык прилип к гортани и во рту было сухо.
Генерал погрозил шутливо пальцем...
-- Ну, и хитрец же! Строит из себя сироту казанскую, а на самом деле... Так вы, значит, когда у меня обедали, были уже знакомы с Елизаветой Афанасьевной?
Орлицкого передернуло. На каком основании этот старый селадон допрашивает? И он пристально посмотрел на Паршина, улыбаясь краями губ...
-- Да, ваше превосходительство... был знаком!
-- И мне... ни слова?! -- продолжал генерал, но уже тоном, в котором звучало недовольство. -- А мы-то ему за обедом про вас рассказываем... -- обратился он к Лизе, -- а он-то... слушает и... ест!
Паршин засмеялся коротким, злым смехом. И сейчас же сделал лицо официальное, не допускающее никакой фамильярности.
-- Однако... меня ждет жена с покупками! Всего хорошего!
Кивнул головой Лизе и, не смотря на Орлицкого и не подав руки, вышел из магазина.
Вскоре ушли и полковник, смеявшийся сегодня как-то принужденно, и незнакомые покупатели, и даже гимназист, бросивший на Орлицкого уничтожающий взгляд. Остался лишь податной инспектор и, пока Лиза отпускала ему покупки, говорил с нею о пьесе, которую оба, на этих днях, видели...
И ушел из магазина, дав слово заходить почаще...