Собственно, Иконников начал раскаиваться, что принял предложение Филатова идти вместе. Он имел намерение пройти в церковь, где отпевают несчастную девушку, в смерти которой, хоть косвенно, студент был виноват. Взять же с собой Филатова, значило посвятить его во всю эту драму, чего Иконникову вовсе не хотелось. И потому он ужасно обрадовался, когда Филатов, выйдя с ним из номеров, начал прощаться.
-- Куда же ты?
-- В Петровско-Разумовское. Там у одного студента на квартире сходка. Я нарочно вышел с тобой, чтобы Рудзевич не догадался, куда я иду.
-- А что тебе Рудзевич: нянька, что ли?
-- Не нянька, но он взял с меня слово на нелегальных сходках не участвовать. Выйди я один -- он начал бы допытываться: куда?.. зачем? Врать я не умею, и пришлось бы сказать.
-- Смотри: не влопайся в какую-нибудь историю!
-- Не влопаюсь! Ведь это почти в лесу. Там полицию -- кричи -- не докричишься.
Студенты расстались: Филатов пошел по Тверскому бульвару, а Иконников свернул в переулок. И только теперь, по дороге в церковь, он понемногу начал взвешивать происшедшее и ужаснулся. Так неужели умерла эта девушка? Не может быть! Почему? Ведь это был пустяк, обыкновенная шалость. Разве нужно было искупать ее смертью!
В конце переулка он увидел на пригорке церковь, а перед ней -- белый катафалк с четырьмя лошадьми в попонах. Когда же подошел к паперти, -- на ступеньках ее сидело человек шесть, одетых в белые, не первой свежести, ливреи, в таких же цилиндрах. Они о чем-то спорили и переругивались. Иконников прошел мимо них с отвращением: до того отталкивающие лица были у всех шестерых. У самого входа была прислонена к стене белая гробовая крышка, такая маленькая, что можно было подумать, что хоронят подростка.
Литургия уже окончилась, и в церкви почти не было народа. И только вдали, у главного амвона, где стоял гроб, толпилась кучка провожающих покойницу.
Иконников подошел к гробу и заглянул... Да, это была она... та милая, веселая девушка, которую он в ясный солнечный день перенес через улицу! И та же улыбка, которую он видел тогда около своего лица, казалось, застыла сейчас на ее маленьком, восковом лице.
И лежала она, глубоко уйдя головой в подушку, с бумажным венчиком на челе, усыпанная живыми цветами... Лежала, не подозревая, что около нее стоит тот, кто волею непонятного рока встретился на ее жизненном пути, -- встретился неведомый, непрошеный и привел ее к ранней могиле.
Иконников отошел от гроба и начал рассматривать провожающих. Впереди стоял небольшого роста, пожилой, полный человек с большой лысиной. Одет он был, как одевается большинство людей среднего достатка: в темную пиджачную пару, и на жилете носил толстую золотую цепь с брелоками. Полное лицо его было печально, он поминутно вздыхал, нервно щипал небольшую козлиную бородку и размашисто крестился. Иногда он бросал взгляды на покойницу. И тогда нос его краснел, и глаза делались влажными...
Позади его, на стуле, сидела пожилая женщина в черном. Сидела нагнувшись, словно переломившись надвое, беспомощно вытянув на коленях бледные руки, зажавшие мокрый платок... Она не плакала, но, смотря на нее, студенту хотелось плакать: такого безысходного горя он никогда не видел на человеческом лице. Будто умерла и она тоже, и если и смотрят еще ее выплаканные глаза, то точно по какому-то недоразумению.
Изредка к ней наклонялась молодая, плачущая женщина и что-то ей шептала, прикладывая к глазам платок. Но сидевшая на стуле не оборачивалась, вяло качала головой и еще ниже пригибалась.
Были тут и женщины, и мужчины, старые и молодые, с печальными и безразличными лицами. И в этой толпе Иконников старался угадать жениха, но ни на ком не мог остановиться. И вдруг у левого придела он увидел молодого человека с форменной фуражкой в руке. Тот стоял, прислонившись к колонне, и по его бледному лицу текли слезы.
"Жених!.. -- мелькнуло у Иконникова. -- Да, да... -- продолжал догадываться он, вглядываясь в фуражку. -- учитель!"
Из алтаря вышло духовенство в облачениях и началось отпевание. Иконников вышел в церковную ограду. На душе было страшно тяжело. Напрасно он старался себя успокоить тем, что в данном случае судьба выбрала его только слепым орудием, -- какой-то внутренний голос кричал ему, что единственным виновником всей этой истории является все-таки он, Иконников. Особенно волновала его мысль о том, что несчастная девушка сошла в могилу, быть может, опороченная в глазах своих родителей и жениха. Студент был уверен, что на этой почве и разыгралась драма.
Расхаживая около церкви, Иконников все более и более убеждался, что ему необходимо переговорить с женихом. Пусть хоть у того рассеется всякое подозрение, и память покойницы не будет в его глазах ничем омрачена.
Отпевание кончилось. Родственники вынесли заколоченный гроб, и шестеро пропойц в белых ливреях установили его на катафалк. Процессия тронулась: за гробом вели под руки пригибающуюся к земле громко рыдавшую женщину, сидевшую в церкви на стуле, а потом шли провожающие. Пошел вдали и Иконников, не теряя из виду учителя. Когда процессия вышла из переулка, студент прибавил шагу, догнал учителя и шел несколько секунд с ним рядом.
И, наконец, обратился к нему:
-- Простите. Но вы были, кажется, женихом покойницы?
Учитель поднял голову и сначала бессмысленно посмотрел на студента. А потом подозрительно вгляделся в его лицо и ответил резко и озлобленно:
-- А вам-то какое дело... господин студент?
Иконников почувствовал, что краска заливает ему лицо. Он не ожидал грубого тона. Хотел было ответить тоже резкостью и отойти. Но подумал, и остался.
-- Я не хочу касаться вашей раны... -- сказал Афанасий Петрович почти нежно. -- Но вы... узнали меня?
Учитель вздрогнул и выпрямился. Впился глазами в лицо студента и вдруг опять как-то съежился и поник головой.
-- Так это вы?.. -- сказал он, не глядя. -- Впрочем, я вас тогда не видал... я видел только ее!.. Что же вам нужно? -- тихо спросил он после паузы. -- Зачем вы пришли?
Афанасий Петрович взял его за рукав.
-- Клянусь Богом, что я видел ее тогда в первый раз в жизни! -- горячо воскликнул студент. -- Я даже и сейчас не знаю ни ее имени, ни фамилии. Это была шалость... обыкновенная ребяческая шалость двух случайно встретившихся людей.
Учитель искоса глядел на студента и о чем-то думал.
-- Пойдем медленнее, -- вдруг сказал он.
Они пошли тише. Иконников начал было рассказывать про случай у Никитских ворот, по учитель его перебил:
-- Одну минуту! Раньше я вам задам два вопроса. Позволите?
-- Пожалуйста!
-- Вот вы говорите, что не знаете даже и сейчас да имени, ни фамилии покойницы? Но откуда же вы узнали, например, что она умерла, что ее хоронят сегодня и даже где хоронят? Погодите, -- остановил он хотевшего ответить студента. -- Откуда вы узнали, что я ее жених, да и вообще, откуда вам все известно?
Иконников обстоятельно ответил, и учитель, очевидно, успокоился. По крайней мере, он уже менее подозрительным тоном сказал:
-- Ну, теперь расскажите. Как это вышло?
Афанасий Петрович рассказал, и они шли некоторое время молча.
-- Кто мог подумать, -- покачал учитель грустно головой. -- Знай я все это раньше, я поступил бы совершенно иначе! Но, войдите и в мое положение: почти накануне свадьбы я вижу, что мою будущую жену кто-то несет по улице на руках! Вскипел, признаться. Приехал и рассказал ее родителям.
-- Но почему же вы не переговорили прежде всего с нею? -- воскликнул Афанасий Петрович.
-- Судьба! Когда я приехал к ним, она была, кажется, у портнихи. Мне бы подождать ее, да расспросить... Но у меня так клокотало все внутри, так клокотало!.. Я и брякнул! Обидно мне было тогда, -- продолжал он, помолчав. -- Считал, что издевается она надо мной... обманывает! На беду ехал тогда я не один, а со своим будущим шафером. Он, собственно, и указал мне на вас, когда вы ее переносили.
Учитель замолчал и задумался.
-- Почему же она покончила с собой? -- спросил Иконников. -- Разве нельзя было все это уладить? Или, может быть, родители ее... чем-нибудь обидели?
Ответа он не получил. Прошли молча шагов двести.
-- Вы пойдете на кладбище? -- спросил учитель.
-- Нет, зачем же! Моя миссия, собственно, закончена.
-- Да, да... конечно! Ну, спасибо вам! -- вдруг протянул он студенту руку. -- Вы сняли с моей души большой камень! Ведь я бы всю жизнь думал, что она мне изменяла.
Он остановился и взял студента за пуговицу.
-- Вот что. Вы позволите к вам как-нибудь зайти? Вы скажете мне свой адрес?
-- Пожалуйста! Буду очень рад!
Иконников подал ему свою визитную карточку. Учитель прочел ее и спрятал в карман.
-- Спасибо! Я Даже, может быт, сегодня зайду! Вы будете вечером дома?
-- Буду!
-- Вот и зайду! Простите! -- спохватился он. -- У меня с собой карточки нет. Но все равно: учитель Гиацинтов!
Лицо у него прояснилось. Он пожал крепко руку Иконникову и побежал догонять процессию.
Иконников отправился в нормальную столовую, пообедал и пошел бродить по улицам. Весна постепенно и заметно вступала в свои права. Улицы очистились от снега, бурных потоков нигде уже не было, и навстречу попадались люди в весенних костюмах. Мимо Охотного ряда прогнали целую толпу студентов, окруженную плотным кольцом городовых... Городовые шагали с нахмуренными лицами, с сознанием важности того долга, который они выполняют. А студенты шли, вплетая в шум улицы гул молодых голосов и звонкого, безмятежного смеха. На тротуарах останавливались прохожие, и почти все сочувственно смотрели им вслед. И только один, с мясистым, как у бульдога, лицом, смахивающий на купца, плюнул и крикнул, грозя сучковатой палкой:
-- Смеетесь?.. Шарлатаны!.. Сволочь!..
До Иконникова долетела эта ругань, и у него явилось желание подойти и дать этому хулигану по физиономии. Но одумался и пошел дальше. Вернулся он домой к вечеру, просидел с самоваром до десяти часов, поджидая учителя. И решил, наконец, что тот сегодня не придет. И только хотел идти за перегородку ложиться, -- как в дверь раздался довольно сильный стук.
-- Войдите! -- крикнул Афанасий Петрович.
Дверь отворилась, и на пороге появился Гиацинтов. Он был пьян так, что еле держался на ногах, но все-таки прошел в номер и спросил:
-- Можно у вас... посидеть пять минут?
Иконников пододвинул ему кресло.
-- Пожалуйста... раздевайтесь!
Учитель долго балансировал, снимая пальто. Наконец, при помощи студента, снял его и даже повесил на вешалку. А потом плюхнулся в кресло и посмотрел мутными глазами на стол.
-- Само-овар?.. А во... водки... не-ет?..
-- Я не пью, -- сказал спокойно Иконников. -- Да и вам, кажется, сегодня не следовало бы!
Учитель пьяно улыбнулся.
-- Мда!..Конечно!.. Я сегодня... как говорится, пьян!.. Пьян! -- взвизгнул он плаксиво. -- Похоронил ее... голубку Зиночку!..
Иконников молчал, а Гиацинтов продолжал, раскачиваясь в кресле:
-- Закоо...пали в сырую землю!.. Навсегда!.. Чистую голубку... мученицу!..
Оп наклонился к Иконникову, обдавая его запахом водки:
-- А ведь я тогда... утаил!.. Помните: про родителей?.. Ведь отец-то... этот... полный, с лысиной... Бил ее!.. Ей-Богу!.. Всегда бил!.. Еще до этого случая...
-- Да неужели? -- ужаснулся Иконников.
-- Говорю: ей-Богу, значит, верно!.. А в тот вечер... при мне избил! На моих глазах!..
-- И вы... не заступились?
Учитель бессмысленно на него посмотрел...
-- Почему же вы не заступились? -- переспросил негодующий Иконников. -- Ведь при вас же били женщину?..
-- Не заступился, потому что... я... я... скот!..
Он вдруг начал бить себя кулаком в грудь.
-- Мерзавец я!.. Подлец, хотя и... интеллигент!.. Сукин сын!.. Я тебе больше скажу, -- вдруг перешел он на "ты". -- Я радовался, когда он ее бил!.. Понимаешь: радовался, как последняя дрянь!.. Думал, что изменяет мне... Так на же, мол, тебе: тебя бьют, а я... я... ин... ин-теллигент, радуюсь!..
Он начал плакать мелкими, пьяными слезами... Говорил о своей любви к покойнице, о том, как мечтал вырвать ее из этой атмосферы. Клялся, что он -- передовой, что стоит за равноправие женщины.
Заснул он в этом же кресле, уронив голову на руки, брошенные на стол.
И храпел до самого утра, мешая спать Иконникову.