Приятный сон
Когда меня втащили в лодку, то, заметив пани Энгельмюллер, я пытался вновь броситься в воду. "Держите его, не пускайте!" -- кричала пани Энгельмюллер и крепко схватила меня, мокрого, в объятия. Силы меня оставили, и я снова упал в лодку. Что было потом, я не помню, так как потерял сознание.
Когда я очнулся, то по запаху лизола и карболки догадался, что я в больнице.
Под мышкой у меня торчал градусник, голова была тяжелая, а в груди я чувствовал покалывание. Постепенно я припомнил все, что случилось, и радовался, что меня оставили в покое.
Сиделки в белых халатах ходили от одной постели к другой и справлялись о самочувствии больных. Затем пришел доктор с ассистентом и нашел мое состояние хорошим. Я ужасно хотел есть, и все надо мной посмеивались, говоря, что это хороший признак, но что я в течение недели ничего не получу, кроме супа и молока. Завтра придет ко мне пан Краус, который очень часто справляется о моем здоровье.
Никогда никакого Крауса я не знал, никогда в жизни ни с каким Краусом не говорил. Что такое? Я находился в полном недоумении.
Я спросил, когда я начну ходить.
Доктор опять улыбнулся и сказал:
-- Тогда, когда заживут переломанные ноги.
И действительно, только теперь я заметил, что ноги у меня забинтованы, и к ним привешен какой-то груз, который тянул их вверх через блок.
-- Что я наделал? Как же это случилось? Что делает пани Энгельмюллер?--спрашивал я.
Все опять улыбнулись и сказали, что она лежит на Ольшанском кладбище, в седьмом отделении.
Я почувствовал прилив блаженства: но как я ни старался, никак не мог вспомнить, почему она оказалась на кладбище, когда я ее видел живой в лодке, и почему у меня переломаны ноги.
Затем я впал в апатию и, выпив бульон, спокойно уснул и проспал до другого дня.
В десять часов открылись двери зала, и сиделка привела к моей постели несколько солидных людей.
-- Это судебная комиссия,-- сказал лежащий возле меня молодой человек.
-- Какая комиссия?-- спросил я с удивлением.-- Зачем здесь судебная комиссия, и почему она идет прямо ко мне?
Их было пять человек. Сиделки расставили стулья вокруг моей постели, они уселись и вытащили из карманов какие-то записки. Самый старший из них, с прекрасной белой бородой и приятной улыбкой на красном от пьянства лице, сказал:
-- Я старший следователь Краус. А теперь, господа, я думаю, мы можем начать. Находитесь ли вы в полном сознании?
Я думал, что он спрашивает своих соседей, и молчал.
-- Послушайте, пан Гонзличек,-- обратился ко мне следователь,-- я вас спрашиваю, находитесь ли вы в полном сознании?
-- Пока что -- да.
-- Так скажите нам, что вас побудило так поступить?
-- Как поступить? Я ничего не знаю.
-- Но, пан Гонзличек, не скрывайте, пожалуйста. Коллега, прочтите обвинительный акт.
Молодой человек в пенсне улыбнулся и начал читать:
-- "В ночь на вторник сорокалетний чиновник земского комитета Иосиф Гонзличек пытался из-за семейных неурядиц, прыгнув в Влтаву, покончить жизнь самоубийством. После того, как он был вытащен матерью своей любовницы, Иозефиной Энгельмюллер, вдовой инспектора железных дорог, проживающей на Шумавской улице, No 21, у которой он квартировал в течение пятнадцати лет и в течение которых поддерживал интимную связь с тридцатилетней Анной Энгельмюллер,-- его отвезли на извозчике в бесчувственном состоянии на квартиру, где он очнулся и где его уложили в постель. Около часа ночи между ним, его любовницей и квартирной хозяйкой произошла ссора, во время которой Иосиф Гонзличек выбросил после жестокой борьбы в открытое окно со второго этажа на улицу сперва госпожу Энгельмюллер, а затем свою любовницу Анну Энгельмюллер, и наконец выпрыгнул сам с криком: "Они еще шевелятся!" Обе женщины умерли при перевозке в больницу, а Иосиф Гонзличек сломал себе обе ноги и был отправлен в тяжелом состоянии в городскую больницу".
-- Это неправда!-- вскричал я и вдруг неожиданно увидел зеленый свет висящей лампы.
"Езус-Мария, да ведь я лежу на постели у Энгельмюллер",-- подумал я, а пани Энгельмюллер кричит:
-- Ну как, Ося, вам уже лучше?
Я осматриваюсь. Ноги у меня здоровы,-- значит, мне приснилось все это. Ноги у меня целы, и никого я не убил. И от сожаления я расплакался.
-- Ну, так видите, Осик,-- услышал я скрип ее голоса,-- вы, наверное, раскаиваетесь, что обманули наше доверие?
-- Оставь меня в покое, старая карга,-- воскликнул я со слезами на глазах,-- а то я выброшу тебя из окна!
Она мне закатила такой подзатыльник, что я съежился под периной, а потом грозно сказала:
-- Утром я вам покажу плод вашей грешной любви, и мы увидим, за кем останется победа. У меня есть ваши письма.
В самом деле, у нее есть мои письма,-- я посылал их во время своих разъездов и писал, что мне надоели до тошноты венские котлеты, что я соскучился по гуляшу, который так хорошо умеет приготовить Анна, а в конце посылал низкий поклон.