Дѣтство Молли Гибсонъ.
Шестнадцать лѣтъ тому назадъ, весь Голлингфордъ былъ взволнованъ вѣстью, что мистеръ Галь, искусный докторъ, къ которому въ теченіе столькихъ лѣтъ всѣ привыкли обращаться за совѣтами въ своихъ недугахъ, собирается взять себѣ партнера. Напрасно мистеръ Броунингъ (викаріи), мистеръ Шипшенксъ (управляющій лорда Комнора) и самъ мистеръ Галь, какъ наиблагоразумнѣйшіе члены маленькаго общества, старались успокоить взволновавшееся народонаселеніе. Видя, что попытки ихъ не достигаютъ цѣли, они, наконецъ, рѣшились предоставить все времени. А между тѣмъ мистеръ Галь объявилъ своимъ паціентамъ, что глазамъ его, даже и вооруженнымъ сильными стеклами, нельзя безусловно вѣрить. Сами паціенты тоже начинали замѣчать, что ему измѣняетъ слухъ, хотя въ этомъ докторъ съ ними и не соглашался, а только въ свою очередь нападалъ на больныхъ за то, что они говорятъ слишкомъ тихо и даютъ ему о себѣ неточныя свѣдѣнія. "Они говорятъ", упрекалъ онъ ихъ, "точно пишутъ на промокающей бумагѣ: у нихъ всѣ слова сливаются." Кромѣ того, съ нимъ уже не разъ случались припадки подозрительнаго свойства. Онъ ихъ, хотя и называлъ "ревматическими", но прописывалъ себѣ отъ нихъ лекарство, какъ отъ подагры. Въ такихъ случаяхъ ему иногда приходилось откладывать свои посѣщенія даже и къ такимъ больнымъ, которые требовали немедленной помощи. Но, какъ бы то ни было, глухой, слѣпой, подверженный ревматизму мистеръ Галь все-таки былъ ихъ докторомъ; онъ ихъ вылечивалъ, исключая, впрочемъ, тѣхъ случаевъ, когда они умирали; слѣдовательно, онъ не имѣлъ права ни говорить, что старѣется, ни обзаводиться партнеромъ. И дѣйствительно, онъ продолжалъ работать не меньше прежняго: голлингфордскія старыя дѣвы успокоились, думая, что успѣли убѣдить своего современника въ томъ, будто онъ и молодъ и свѣжъ, какъ вдругъ онъ изумилъ ихъ самымъ непріятнымъ образомъ. Въ одинъ прекрасный день онъ представилъ имъ своего партнера въ лицѣ мистера Гибсона и началъ "самымъ хитрымъ образомъ" передавать ему свою практику.-- "Но кто этотъ мистеръ Гибсонъ?" спрашивали онѣ -- вопросъ, на который могло отвѣчать развѣ только одно эхо. Никому и впослѣдствіи не удалось ничего узнать о его предъидущей жизни, исключая того, что сдѣлалось ясно само собой, съ перваго же дня его прибытія въ Голлингфордъ. Онъ былъ высокій, серьёзный, довольно красивый мужчина. Его стройная, нѣсколько худощавая фигура придавала ему "аристократическій видъ"; а это весьма нравилось въ то время, когда сильно развитые мускулы еще не вошли въ моду. Онъ говорилъ съ шотландскимъ акцентомъ; разговоръ же его отличался легкимъ саркастическимъ оттѣнкомъ. Что касается его происхожденія, родства и воспитанія, то за неимѣніемъ положительныхъ свѣдѣніи, голлингфордское общество пустилось въ догадки. Наиболѣе распространенное предположеніе заключалось въ томъ, что мистеръ Гибсонъ незаконный сынъ одного шотландскаго герцога и какой-то француженки. Эти толки основывались на слѣдующихъ данныхъ: онъ говоритъ съ шотландскимъ акцентомъ; слѣдовательно, онъ шотландецъ. У него изящная наружность, благородная осанка и онъ любитъ, говорили его недоброжелатели -- задавать тонъ; слѣдовательно, его отецъ непремѣнно долженъ быть человѣкъ знатный. Отсюда начинали перебирать всѣ степени перства: баронетъ, баронъ, виконтъ, графъ, маркизъ, герцогъ -- далѣе никто не осмѣливался идти. Впрочемъ, одна старая дама, изучавшая англійскую исторію, однажды робко замѣтила, что "нѣкоторые изъ Стюартовъ -- кхе, кхе, не всегда отличались, кхе, кхе, безупречной нравственностью и это кхе, кхе, осталось наслѣдственнымъ въ семействѣ". Но въ общемъ мнѣніи отецъ мистера Гибсона продолжалъ оставаться только герцогомъ.
Мать же его, въ томъ нѣтъ сомнѣнія, была француженка: не даромъ у него черные волосы и такой смуглый цвѣтъ лица; къ тому же онъ бывалъ и въ Парижѣ. Все это могло быть и не быть правдой, но никому не удалось ничего болѣе разузнать, и всѣмъ пришлось удовлетвориться свѣдѣніями, доставленными о новомъ докторѣ мистеромъ Галемъ. Между прочимъ, онъ ручался за его искуство и нравственность, и называлъ его человѣкомъ далеко не дюжиннымъ. Популярность и слава, какъ извѣстно, вещи весьма непрочныя; мистеру Галю суждено было въ томъ убѣдиться на опытѣ еще до истеченія перваго года послѣ того, какъ онъ обзавелся партнеромъ. Теперь онъ болѣе не могъ жаловаться на недостатокъ времени и на свободѣ ухаживалъ за своей подагрой и за глазами. Младшій докторъ рѣшительно отодвинулъ его на задній планъ: почти всѣ обыватели Голлингфорда обращались за медицинскимъ пособіемъ къ мистеру Гибсону. Даже и въ знатныхъ домахъ, не исключая и Тоуэрса, куда мистеръ Галь ввелъ своего партнера со страхомъ и трепетомъ, безпокоясь о томъ, какое онъ произведетъ впечатлѣніе на милорда графа и на миледи графиню, даже и въ Тоуэрсѣ принимали мистера Гибсона съ такимъ же точно уваженіемъ, какое въ былое время оказывалось его почтенному предшественнику. Болѣе того -- и это уже превзошло всякую мѣру въ глазахъ добродушнаго старика -- мистера Гибсона однажды пригласили въ Тоуэрсъ отобѣдать вмѣстѣ съ знаменитымъ сэромъ Астлеемъ, звѣздой первой величины въ медицинскомъ мірѣ. Конечно, мистеръ Галь былъ тоже приглашенъ; но, какъ нарочно случившійся съ нимъ въ то время припадокъ подагры (съ тѣхъ поръ, какъ онъ обзавелся партнеромъ, ревматизмъ его развился въ сильной степени) уложилъ его въ постель, и онъ принужденъ былъ остаться дома. Бѣдный мистеръ Галь никакъ не могъ позабыть этой неудачи, и отнынѣ позволилъ своимъ глазамъ не видѣть, ушамъ не слышать, и впродолженіе двухъ послѣднихъ лѣтъ своей жизни почти никуда не показывался. Онъ пригласилъ къ себѣ жить сиротку родственницу съ тѣмъ, чтобы она за нимъ ухаживала. Такимъ образомъ, старый холостякъ, брюзга, ненавистникъ женщинъ, долженъ былъ считать себя весьма счастливымъ, имѣя при себѣ хорошенькую, веселую Мери Пирсонъ, которая была кротка и добра къ нему, но ничего болѣе. Она подружилась съ дочерьми викарія, мистера Броунинга, а мистеръ Гибсонъ вскорѣ сошелся съ ними со всѣми тремя. Голлингфордцы много толковали о томъ, которой изъ молодыхъ дѣвушекъ суждено сдѣлаться мистрисъ Гибсонъ и нѣсколько разочаровались, когда красивый докторъ положилъ конецъ толкамъ и сплетнямъ, женясь на племянницѣ своего предшественника. Ни одна изъ мисъ Броунингъ, какъ зорко за ними ни наблюдали, не выказала при этомъ расположенія къ чахоткѣ. Напротивъ, онѣ даже немного черезчуръ шумно веселились на свадьбѣ. За то бѣдная мистрисъ Гибсонъ умерла отъ этой болѣзни черезъ четыре или пять лѣтъ послѣ своего замужества и три года спустя послѣ смерти своего дяди; Молли тогда пошелъ четвертый годъ.
Мистеръ Гибсонъ мало говорилъ о посѣтившемъ его горѣ; но всѣ подозрѣвали, что оно глубоко и сильно потрясло его. Онъ избѣгалъ изъявленій участія, и когда мисъ Фёбе Броунингъ, свидясь съ нимъ въ первый разъ послѣ того, залилась слезами, угрожавшими превратиться въ истерическій припадокъ, онъ быстро вышелъ изъ комнаты. Мисъ Броунингъ нашла этотъ поступокъ жестокимъ, что не помѣшало ей недѣли двѣ спустя придти въ сильное негодованіе отъ того, что старая мистрисъ Гуденофъ осмѣлилась усомниться въ глубинѣ чувствъ мистера Гибсона. Добрая старушка соразмѣряла его печаль съ шириною крепа на шляпѣ, который вмѣсто того, чтобы обтягивать ее всю, оставлялъ почти три дюйма ея непокрытыми. Итакъ, вопреки всему, мисъ Броунингъ продолжали считать себя лучшими друзьями мистера Гибсона въ силу привязанности, какую питали къ его покойной женѣ. Онѣ весьма охотно взялись бы за воспитаніе Молли и, безъ сомнѣнія, окружили бы ее почти материнскими попеченіями, еслибъ дѣвочку не охранялъ бдительный драконъ въ лицѣ ея няньки, Бетти, ревниво смотрѣвшей на всякое постороннее вмѣшательство въ дѣла ея питомицы. Она съ особеннымъ недоброжелательствомъ смотрѣла на тѣхъ дамъ, которыя, по своему положенію, по лѣтамъ или по характеру, были способны "дѣлать глазки" ея господину.
Положеніе мистера Гибсона, какъ доктора и какъ члена общества, вполнѣ опредѣлилось уже за нѣсколько лѣтъ до начала нашего разсказа. Онъ былъ вдовецъ и, повидимому, намѣревался остаться таковымъ до конца жизни. Вся его любовь сосредоточивалась на Молли; но даже и съ ней, въ минуты наиболѣе нѣжнаго настроенія духа, онъ рѣдко и мало высказывался. Самымъ его ласковымъ для нея названіемъ было -- гусенокъ; онъ очень любилъ съ нею шутить и надъ нею подтрунивать. Къ людямъ, дающимъ слишкомъ много воли своимъ чувствамъ, онъ питалъ нѣкотораго рода презрѣніе, вѣроятно основанное на чисто медицинскомъ взглядѣ на вредныя для здоровья послѣдствія всякаго необузданнаго движенія души. Имѣя привычку говорить о предметахъ только умственныхъ, не касаясь сердечной стороны своей жизни, онъ думалъ о самомъ себѣ, что постоянно и во всемъ слушается только голоса разсудка; но въ этомъ онъ жестоко ошибался. Молли, какъ-то инстинктивно, умѣла разгадать его. Пусть папа надъ нею насмѣхался и подшучивалъ, пусть онъ ее мучилъ "самымъ жестокимъ образомъ," какъ говаривали другъ другу наединѣ миссъ Броунингъ -- Молли тѣмъ не менѣе повѣряла ему на ушко всѣ свои радости и печали, и даже охотнѣе, нежели дѣлилась ими съ Бетти, этой ворчливой, но добрѣйшей изъ женщинъ. Дѣвочка, мало по малу, научилась вполнѣ понимать отца. Ихъ взаимныя отошенія были самаго пріятнаго свойства: полушутливыя, полусерьёзныя, они имѣли характеръ довѣрчивой дружбы. Мистеръ Гибсонъ держалъ трехъ служанокъ: Бетти, кухарку и молоденькую дѣвушку, которая носила названіе горничной, но въ сущности находилась подъ командой двухъ первыхъ: можно себѣ представить, каково ей жилось! Трехъ служанокъ было бы слишкомъ много для мистера Гибсона, еслибъ онъ не имѣлъ обыкновенія, по примѣру своего предшественника, содержать двухъ "учениковъ", которые, внеся ему значительную сумму денегъ, жили у него по контракту и учились его профессіи. Они занимали въ домѣ какое-то неловкое, двусмысленное положеніе: "точь въ точь амфибіи", не безъ основанія, говорила мисъ Броунингъ. Они обѣдали вмѣстѣ съ мистеромъ Гибсономъ и съ Молли, причемъ служили имъ только помѣхой. Мистеръ Гибсонъ не умѣлъ и не любилъ поддерживать легкій пустой разговоръ, и усилія, какія онъ для этого дѣлалъ, были ему ненавистны. Но когда, ежедневно, по снятіи со стола скатерти, два неуклюжіе мальчугана съ радостной поспѣшностью вскакивали со своихъ стульевъ, отвѣшивали ему по поклону и, толкая другъ друга, быстро исчезали изъ столовой -- имъ овладѣвало чувство недовольства, какъ послѣ дурно выполненной обязанности. Онъ могъ слышать ихъ топотъ, когда они бѣжали по коридору, задыхаясь отъ сдержаннаго смѣху. Но это недовольство только еще болѣе ожесточало его и заставляло еще нетерпѣливѣе смотрѣть на неловкость и нелѣпыя выходки его питомцевъ.
За исключеніемъ чисто научныхъ занятій съ ними, мистеръ Гибсонъ рѣшительно не зналъ, что ему дѣлать съ этими мальчиками, которые постоянно смѣнялись одни другими. Ихъ взаимныя отношенія, повидимому, заключались въ томъ, чтобы какъ можно болѣе досаждать другъ другу: онъ -- сознательно, они -- безсознательно. Разъ или два мистеръ Гибсонъ заявлялъ о своемъ намѣреніи не принимать болѣе новыхъ учениковъ и назначалъ для пріема ихъ непомѣрныя цѣны, надѣясь этимъ способомъ избавиться отъ тяжкаго для него бремени. Но его репутація, какъ искуснаго доктора, приняла такіе размѣры, что всякій охотно вносилъ требуемую сумму, лишь бы доставить своему сыну возможность начать карьеру подъ руководствомъ Гибсона изъ Голлингфорда. Когда Молли минуло восемь лѣтъ, ея отецъ замѣтилъ, что дѣвочку ея возраста весьма неловко оставлять одну завтракать и обѣдать съ двумя мальчиками: ему самому занятія невсегда позволяли при этомъ присутствовать. Не столько для воспитанія Молли, сколько для устраненія этого неудобства, онъ пригласилъ къ себѣ въ домъ пожилую дѣвицу, дочь одного недавно умершаго лавочника, оставившаго свою семью въ весьма стѣсненныхъ обстоятельствахъ. Эта дѣвица приходила къ Молли каждое утро передъ завтракомъ, и оставалась съ нею до возвращенія ея отца, или, если его что нибудь долго задерживало, до той минуты, какъ она ложилась въ постель.
-- Ну, миссъ Эйръ, говорилъ докторъ наставницѣ наканунѣ дня, когда ей надлежало вступить въ отправленіе ея новыхъ обязанностей: -- вы должны дѣлать хорошій чай и присматривать за обѣдомъ, за молодыми людьми. Вамъ вѣдь тридцать-пять лѣтъ, не правда ли? Постарайтесь же заставить ихъ говорить -- если не разумно, что, кажется, свыше человѣческихъ силъ, то, по крайней мѣрѣ, безъ заиканій и хихиканій. Не учите Молли слишкомъ многому: пусть она шьетъ, читаетъ, пишетъ и считаетъ; я хочу, чтобъ она какъ можно долѣе оставалась ребенкомъ. Если же я замѣчу, что ее учатъ болѣе, чѣмъ я того желаю, то я самъ примусь за ея воспитаніе. Я даже не увѣренъ, нужно ли чтеніе и письмо. Многія весьма добрыя и хорошія женщины выходятъ замужъ, не умѣя написать своего имени и замѣняя его крестомъ. Но намъ слѣдуетъ сдѣлать маленькую уступку общественнымъ предразсудкамъ, и потому, мисъ Эйръ, вы можете учить ее читать.
Мисъ Эйръ слушала съ изумленіемъ и въ глубокомъ молчаніи, но въ то же время съ твердою рѣшимостью повиноваться доктору, который былъ такъ добръ къ ея семейству. И такъ она заваривала крѣпкій чай; за обѣдомъ, какъ въ присутствіи такъ и въ отсутствіи хозяина, она надѣляла мальчугановъ большими порціями кушаньевъ и даже съумѣла развязать имъ языки, что особенно ей удавалось, когда мистера Гибсона не бывало дома. Она учила Молли читать и писать, а затѣмъ, честно выполняя свое обѣщаніе, старалась оставлять ее въ полномъ невѣдѣніи на счетъ другихъ наукъ. Только послѣ продолжительной и упорной борьбы удалось Молли выпросить себѣ у отца уроки французскаго языка и рисованія. Онъ все боялся, чтобъ она не научилась слишкомъ многому, хотя ему рѣшительно нечего было этого бояться: учителя, сорокъ лѣтъ тому назадъ посѣщавшіе маленькіе городки, въ родѣ Голлингфорда, не отличались сами большими познаніями въ преподаваемыхъ ими предметахъ. Разъ въ недѣлю Молли посѣщала танцовальный классъ въ залѣ главной гостинницы подъ вывѣской: "Комморскій гербъ". Останавливаемая отцомъ въ каждой новой попыткѣ пріобрѣсти какое либо познаніе, она читала всякую попадавшуюся ей въ руки книгу украдкой и съ наслажденіемъ, какое чувствуется при вкушеніи запретнаго плода. Для своего положенія въ свѣтѣ мистеръ Гибсонъ имѣлъ весьма хорошую библіотеку. Медицинскія книги хранились въ кабинетѣ отца, и потому были недоступны Молли; но всѣ другія книги она или прочла или пробовала прочесть. Лѣтомъ она любила заниматься, сидя въ дуплѣ вишневаго дерева, гдѣ и пачкала платья зелеными пятнами, которыя отравляли жизнь Бетти. Но несмотря на этого "червя, сокрытаго въ цвѣткѣ", Бетти отличалась крѣпкимъ здоровьемъ, проворствомъ и въ полномъ смыслѣ слова процвѣтала. Она была единственнымъ темнымъ пятномъ въ жизни мисъ Эйръ, которая во всѣхъ другихъ отношеніяхъ чувствовала себя вполнѣ счастливой. Она очень радовалась тому, что нашла себѣ приличное занятіе и хорошее вознагражденіе въ то время, какъ наиболѣе въ томъ нуждалась. Но Бетти, въ теоріи совершенно согласная съ мнѣніемъ мистера Гибсона на счетъ необходимости взять для Молли гувернантку, на практикѣ страшно возставала противъ всякого раздѣленія власти во всемъ, что касалось дѣвочки, которая со дня смерти мистрисъ Гибсонъ была ея питомицей, мучительницей и любимицей. Она съ самаго начала стала въ позицію строгаго судьи всѣхъ словъ и поступковъ мисъ Эйръ, и никогда не скрывала своего неодобренія. Впрочемъ, она не могла не чувствовать уваженія къ терпѣнію и добросовѣстности доброй леди -- мисъ Эйръ была въ полномъ и наилучшемъ значеніи слова, настоящая "леди", хотя и занимала въ Голлингфордѣ скромное мѣсто дочери лавочника. Однако, это не мѣшало Бетти жужжать около нея съ неотвязчивостью комара и быть всегда на готовѣ, если не кусаться, то, по крайней-мѣрѣ, колоть изъявленіемъ своего неудовольствія. Мисъ Эйръ совершенно неожиданно нашла себѣ защитницу въ Молли, и это было тѣмъ удивительнѣе, что Бетти, обыкновенно, начиная свои нападки, какъ-бы имѣла въ виду оградить дѣвочку отъ какихъ-то мнимыхъ притѣсненій. Но Молли, возмущенная несправедливостью подобнаго образа дѣйствій, день ото дня все болѣе и болѣе привязывалась къ мисъ Эйръ и уважала ее за исполненное достоинства терпѣніе, съ какимъ она переносила оскорбленія, доставлявшія ей гораздо болѣе печали, нежели даже думала Бетти. Мистеръ Гибсонъ помогъ ея семейству въ нуждѣ, и она не хотѣла тревожить его своими жалобами, боясь доставить ему хотя бы минутное неудовольствіе. И она была за то вполнѣ вознаграждена. Бетти искушала Молли разнаго рода болѣе или менѣе соблазнительными внушеніями, но дѣвочка мужественно сопротивлялась и вопреки всему продолжала прилежно заниматься шитьемъ или трудиться надъ ариѳметической задачей. Бетти отпускала на счетъ мисъ Эйръ грубыя шутки, Молли оставалась невозмутимо серьёзной, какъ-бы ожидая объясненія непонятныхъ для нея словъ, а, какъ извѣстно, для шутниковъ нѣтъ ничего непріятнѣе необходимости переводить свои остроты на удобопонятный языкъ и указывать, гдѣ въ нихъ скрывается жало. Иногда Бетти случалось совершенно забываться и говорить дерзости мисъ Эйръ въ глаза. Но, когда это дѣлалось подъ мнимымъ предлогомъ защиты Молли, дѣвочка приходила въ неописанное негодованіе, и съ такой силой вступалась за свою гувернантку, что сама Бетти смущалась. Въ такихъ случаяхъ, она всегда обращала гнѣвъ Молли въ шутку и старалась къ тому склонить мисъ Эпръ
-- Господи благослови и помилуй ребёнка! говорила она: -- можно подумать, что я злая калѣка, а она воробушекъ съ растопыренными крылушками, сверкающими глазками и носикомъ, готовымъ заклевать меня за то, что я осмѣлилась заглянуть въ его гнѣздышко. Полно, дитя! Если тебѣ пріятнѣе сидѣть въ душной комнатѣ и твердить уроки, чѣмъ ѣздить на возу съ сѣномъ или кататься съ Джобомъ Донкинымъ -- то это твое дѣло, а не мое. Она маленькая злючка, не правдали? и въ заключеніе Бетти улыбалась и подмигивала мисъ Эйръ. Но бѣдной гувернанткѣ было не до смѣху, и сравненіе Молли съ воробушкомъ пропало для нея даромъ. Она была добра и въ высшей степени совѣстлива, но зная изъ опыта своей семейной жизни, какіе горькіе плоды приноситъ неумѣнье владѣть собою, спѣшила сдѣлать Молли выговоръ. Дѣвочка печалилась, находя весьма жестокимъ, что ее порицаютъ за то, что въ ея глазахъ было справедливымъ негодованіемъ, вызваннымъ дурнымъ поступкомъ Бетти. Но это были только маленькія горести весьма счастливаго дѣтства.