(Снова въ помѣстьи короля вблизи Аахена; покой внутри дома съ колоннами подъ куполомъ; стѣны и куполъ украшены византійской мозаикой; полъ изъ цвѣтного мрамора; открытыя и закрытыя двери ведутъ во внутрь дома; одна дверь ведетъ въ садъ, магистръ Алькуинъ и графъ Рорико поднимаются по нѣсколькимъ ступенькамъ на колоннаду изъ покоя, расположеннаго ниже. Maгистръ Алькуинъ, высокій старикъ съ благородной осанкой, у него видъ ученаго и въ то же время поэта и свѣтскаго человѣка; онъ въ длинной священнической одеждѣ)
РОРИКО. До сюда -- и не дальше могу я довести тебя. По знаку жъ первому, который дастъ привратникъ, я долженъ буду, господинъ магистръ, удалить тебя изъ дома и изъ сада -- хотя бы даже короля и не успѣлъ ты повидать.
АЛЬКУИНЪ. Какъ? Даже если призванъ я посланіемъ собственноручнымъ короля?
РОРИКО. Ты призванъ королемъ?
АЛЬКУИНЪ. Конечно, графъ. Не то сидѣлъ бы мирно я за книгами моими и, чуждый любопытства, не сталъ бы слухамъ я внимать, повѣрь -- какъ не внималъ и до сихъ поръ. (Слегка насмѣшливо) Что тутъ у васъ за тайны? Зачѣмъ могучій Карлъ въ засадѣ спрятался? Опасенъ путь сюда по узенькимъ дорожкамъ, черезъ трясины, кольцомъ замкнувшія вашъ островокъ и этотъ домъ. Говорятъ, усилился разбой на всѣхъ дорогахъ, и потому нашъ Геркулесъ бѣдѣ помочь бы долженъ былъ и шкуру львиную надѣть на плечи, а не сидѣть у прялки... Не знаю для чего.
РОРИКО. Тутъ, въ подземельи замка, горячій бьетъ источникъ -- ключъ юности, какъ называетъ его король. Для пользованія водами пріѣхалъ Карлъ.
АЛЬКУИНЪ. Ключъ юности? Что этимъ словомъ называетъ онъ?
РОРИКО. Какъ что? источники горячіе.
АЛЬКУИНЪ. Ну да, конечно. Я понялъ, милый графъ,-- и знаю хорошо я патріарха нашего. Къ тому же, видѣлъ я, какъ пастухи -- не пастыри народа, а пастухи ягнятъ -- свои отъ старости похолодѣвшія и коченѣющія ноги купали, чтобъ согрѣть, во внутренностяхъ молодыхъ ягнятъ. И Зевсъ, верховный пастырь и всѣхъ боговъ и всѣхъ людей, отъ холода порой дрожалъ, хоть вѣчной молодостью одаренъ былъ. Боялся онъ состариться и -- какъ ни странно -- почувствовалъ себя опять онъ юнымъ въ образѣ быка. И я въ спинѣ сталъ холодъ ощущать. Ключъ юности!.. Но если въ прокъ идетъ лѣченье первѣйшему изъ всѣхъ людей... Пусть выберетъ онъ, нашъ Зевсъ земной, любую изъ своихъ овечекъ... Хотѣлъ сказать я, пусть купается въ какихъ желаетъ водахъ.
РОРИКО. Тебя призвалъ король -- и потому садись, почтеннѣйшій магистръ. Призвалъ онъ также для доклада и Эркамбальда, канцлера. Я вижу въ этомъ знакъ хорошій. Иначе... врача не достаетъ, чтобъ правильно вести лѣченье. Я не смѣю ничего сказать -- и не могу, и не хочу. Не въ силахъ я понять его могучій духъ и направлять его. При взглядѣ на него, я только -- повинуюсь. Но не помолодѣлъ на видъ онъ отъ купаній. Самъ посмотри. Я слышу на террасѣ шаги его.
(Онъ быстро отходитъ вглубь. Алькуинъ еще разъ оглядываетъ свою одежду и становится направо; чернокожій слуга открываетъ извнѣ садовую дверь и пропускаетъ мимо себя Карла. Король нѣсколько блѣднѣе чѣмъ прежде, взглядъ его менѣе спокойный и твердый. Онъ выступаетъ изъ полосы дневного свѣта, которыя бросаетъ длинную тѣнь, замѣчаетъ Алькуина и вглядывается въ него, держа руку видъ глазами)
КАРЛЪ. Не могу еще я различить, кто ты.
АЛЬКУИНЪ. А я сейчасъ призналъ того, кого не могъ бы мы признать -- Давида.
КАРЛЪ. Флаккъ -- это ты!
АЛЬКУИНЪ. Да, я слабый Флаккъ, который въ руки попался воиновъ твоихъ суровыхъ. Они, въ лѣсу разсыпавшись, стоятъ на стражѣ Цезаря, какъ будто въ станѣ вражескомъ живетъ онъ. Къ счастью, пощадили они меня.
КАРЛЪ. Для человѣка и для всѣхъ людей то мѣсто -- станъ враговъ, гдѣ человѣкъ живетъ и люди! (Хлопаетъ въ ладоши) Садись! По знаку калифа Гаруна-аль-Рашида изъ ничего блаженство рая возникаетъ. Я жъ магіи не знаю. Я грубый франкъ и предложить могу я только вино любимое твое; къ вину жъ варенаго и жаренаго. Вотъ все, чѣмъ послѣ труднаго пути ты можешь подкрѣпиться въ жилищѣ бѣдномъ поселянина.
АЛЬКУИНЪ (смѣясь). Я скроменъ -- большаго не требую.
(Двое сарацинскихъ слугъ въ пестрыхъ тюрбанахъ появляются и съ низкимъ поклономъ Карлу цѣлуютъ землю)
АЛЬКУИНЪ (взглянувъ на слугъ, шутливо). И съ бѣдностью Давида я мирюсь.
КАРЛЪ. Гасанъ, хотимъ мы ѣсть какъ боги.
(Слуги, которые поднялись, снова падаютъ ницъ, цѣлуютъ землю, потомъ встаютъ и уходятъ)
АЛЬКУИНЪ. А все жъ ты магъ -- какъ вижу!
КАРЛЪ. Увы -- не магъ я! Отъ калифа Гаруна-аль-Рашида четырехъ я получилъ еще другихъ рабовъ въ подарокъ -- совсѣмъ такихъ какъ эти; а также -- какъ знаешь ты и долженъ знать, невольницъ темнокожихъ такое же число. Совсѣмъ забывъ о нихъ вначалѣ, теперь сюда я вздумалъ ихъ призвать -- и лишь тогда подарокъ оцѣнилъ калифа. Они купанье такъ приготовляютъ, такъ въ простыни укутываютъ, такъ тѣло разомнутъ, не дожидаясь приказаній, что ими нахвалиться я не могу. Ты думаешь изнѣжить могутъ рабы угодливые? Нѣтъ: изнѣженный, такимъ уже родился. У меня нѣтъ этого въ крови -- не сдѣлаюсь изнѣженнымъ я никогда, мой Флаккъ. Теперь узнай, зачѣмъ тебя призвалъ я. Ты родился въ Нортумбріи, и ты саксонской крови?
АЛЬКУИНЪ. Да, король Давидъ.
КАРЛЪ. Такъ скоро ты услышишь и увидишь въ моемъ домѣ нѣчто тебѣ сродни. Объ этомъ, впрочемъ, потомъ поговоримъ. Теперь мнѣ нуженъ не саксонецъ -- а братъ по разуму и по значенью мнѣ равный. Ты, Флаккъ, таковъ. Владѣешь ты мечомъ духовнымъ, что на землѣ Господь оставилъ. Его ты поднялъ -- какъ поднялъ я мечъ свѣтскій. Ты Петръ для меня -- гораздо болѣе чѣмъ римскій Петръ -- меча хранитель и ключей. Въ божественномъ Господь тобой руководитъ, и въ человѣческомъ не менѣе того отъ Бога и только отъ Него твои сужденья. Вотъ почему я человѣка въ тебѣ привѣтствую, который понимаетъ, а не судитъ, который хочетъ жизнь прославить, а не умертвить. Когда бъ отбросить я хотѣлъ то, что душою овладѣло, какъ дядя мой Пиппинъ, ушедшій въ монастырь, то мнѣ нужна была бы только пустая келья -- я не искалъ бы друга. Ты мой другъ и преданъ мнѣ, мой Флаккъ. Послушай: приключилось со мною чудо. Люди говорятъ, быть можетъ... Не знаю, что люди говорятъ, но чувствую, какъ будто изъ земли въ меня вливаются по тысячѣ каналамъ, какъ въ молодое дерево, живые соки. Смѣшно это, быть можетъ, и странной кажется насмѣшкой надъ собственнымъ моимъ разсудкомъ деревенскимъ и надъ законами календаря крестьянскаго. Давно ужъ высохшій, годами отмѣченный стволъ, отдавшій соки растеньямъ чужеяднымъ, на немъ живущимъ, опорой имъ служащій, чтобы по-прежнему тянуться прямо къ солнцу они могли, хотя онъ самъ ужъ мертвый... Вотъ этотъ старый стволъ вдругъ ожилъ! Въ листочкахъ шумъ поднялся: Какъ! Старый Карлъ, масличное дерево засохшее, вновь жить задумалъ! -- и не для насъ... шипятъ... а для себя! Ну да. Быть можетъ, стыдиться слѣдуетъ предъ вами Карлу, лишнему на свѣтѣ старику, въ томъ, что онъ живъ еще. Но хочетъ жить онъ -- это правда.
АЛЬКУИНЪ. Государь! Давидъ великій въ братствѣ вашемъ рыцарскомъ! Оно, семью дарами пламенѣя святаго духа и высясь надо всѣмъ земнымъ, тебя собою окружаетъ какъ драгоцѣнный камень оправа золотая... Что мы безъ тебя? Ты плугомъ владѣешь такъ же какъ мечемъ и такъ же хорошо писать умѣешь. На свѣтъ ты вызываешь живущее въ землѣ, а мирно на ней живущихъ питаешь ты и охраняешь. Чтя небо, ты сѣятель Христовой жатвы. Дитя лепечетъ имя Карла, еще не зная имени отца. Карлъ -- не простое слово, а силы великой знакъ. Повздорятъ ли между собой сосѣди -- произнеси лишь слово Карлъ -- и распря кончена. Воюютъ ли народы -- Карлъ! скажи -- и возстановленъ миръ. Царитъ ли миръ -- раздастся слово Карлъ! и потемнѣетъ небо, задрожитъ земля, и слово Карлъ! звучитъ угрозой тишинѣ, войну обозначая. Вотъ въ Византіи императоръ -- кумиръ народа; произнеси лишь слово Карлъ! -- и любовь къ нему развѣется какъ прахъ по вѣтру. Кто жъ дерзнулъ бы наставникомъ стать Карла и возвеличиться надъ нимъ?
КАРЛЪ. Власти ничьей я надъ собою не боюсь. Я слишкомъ грубый франкъ -- чтобъ справиться со мною. Когда я здѣсь стою, въ кольчугѣ и щитомъ вооруженный, едва ль копье чье либо въ тѣло мнѣ проникнетъ -- едва ли даже кожу мнѣ задѣнетъ. Но иногда я обнажаю душу, довѣрчиво покровы снявъ... и уязвимъ тогда суровый Карлъ въ томъ, что онъ нѣжнаго въ душѣ таитъ. (Сарацинскіе слуги вносятъ накрытый столъ и устанавливаютъ его; другіе держатъ золотые тазы и кувшины для омовенія) Я былъ здѣсь одинокъ. Садись къ столу! (Онъ и Алькуинъ садятся у стола; имъ льютъ воду на руки) Мнѣ мило и желанно одиночество, но все жъ не доставало мнѣ друга одного. (Онъ поднимаетъ кубокъ и пьетъ, чокаясь съ Алькуиномъ; наступаетъ короткая пауза, затѣмъ Карлъ снова говорить) Желаешь? Я могу пріятное составить за трапезой намъ общество.
АЛЬКУИНЪ (съ изысканной любезностью). Когда Горація зоветь къ себѣ Анакреонъ, то жду я многихъ наслажденій: вина и пѣсенъ и -- сверхъ того, красотку.
КАРЛЪ. Хвалю, язычникъ старый! Но постарайся рѣшеткой плотной сердце оградить.
(Онъ ударяетъ о металлическую доску, которую держитъ въ рукахъ одинъ изъ слугъ; едва затихаетъ звукъ, какъ прибѣгаетъ Герзуинда и подходитъ къ сидящимъ за столомъ; она въ легкомъ фантастическомъ одѣяніи, волосы распущены)
ГЕРЗУИНДА (удивленно смотритъ на сидящихъ за столомъ). Ѣдите вы? Зачѣмъ?
КАРЛЪ. Зачѣмъ? Не долженъ развѣ человѣкъ питаться?
ГЕРЗУИНДА. Противно мнѣ глядѣть, какъ люди пищу принимаютъ!
КАРЛЪ. Люди? Какіе же мы люди?
ГЕРЗУИНДА. А развѣ вы большее чѣмъ всѣ?
АЛЬКУИНЪ. Про одного изъ насъ (указывая на Карла) невѣрно судишь ты.
КАРЛЪ. Всѣ для нея мужчины только люди -- и къ сожалѣнью, всѣ люди для вся мужчины.
ГЕРЗУИНДА. Что жъ большее они? Я не люблю людей.
АЛЬКУИНЪ. За исключеніемъ, надѣюсь, короля? За исключеніемъ, надѣюсь, Карла, любимаго и чтимаго всѣмъ міромъ.
КАРЛЪ. Нѣтъ исключеній для нея, клянусь! Будь птицей я, умѣй красиво пѣть, тогда другое дѣло... или котенкомъ еще слѣпымъ мяукалъ бы, тогда, быть можетъ, на любовь надѣяться я могъ и на вниманье нѣжное!
ГЕРЗУИНДА (оглядывая столъ съ желаньемъ полакомиться). А для меня нѣтъ ничего у васъ?
КАРЛЪ (предлагая ей кубокъ). Вотъ вино.
ГЕРЗУИНДА. Нѣтъ. Противно!
(Отталкиваетъ кубокъ)
КАРЛЪ. Водой она питается, на апельсинныхъ настоенной цвѣтахъ, и -- самое большое -- настоемъ лепестковъ отъ розы, замороженнымъ въ снѣгу. Напитокъ этотъ ей готовятъ темнокожіе. Мы для нея откармливаемъ также ангорскихъ козъ. Пьетъ какъ младенецъ козье молоко она.
АЛЬКУИНЪ. Амброзіей и нектаромъ питаешь ты юность чистую свою? Богамъ Олимпа хочешь быть подобной. И, точно, ты какъ будто не земная.
КАРЛЪ. Нѣтъ, плоть ея земная.
ГЕРЗУИНДА. Конечно. Почитайте меня за что хотите -- только не за святую. Мнѣ все милѣй, чѣмъ святость. Я пью и ѣмъ и дѣлаю все то, чего хочу сама, а не другіе. За то пусть и другіе, какъ и я, свои желанья исполняютъ, а не чужія.
КАРЛЪ. А если захотятъ другіе отъ тебя... того, что справедливо и хорошо?
ГЕРЗУИНДА. То я, конечно, не покорюсь.
КАРЛЪ. Мой мудрый Флаккъ, попробуй, поможетъ ли твой долгій опытъ и знанье, прилежно скопленное, и мудрость, обрѣтенная тобою, ненасытнымъ въ работѣ и въ исканьи свѣта... Попробуй, помогутъ ли свободныхъ семь искусствъ, которыми владѣешь ты, хотя бъ настолько, чтобы не быть безпомощнымъ какъ школьникъ передъ ребенкомъ Герзуиндой? Мнѣ безпомощность мою она давно ужъ показала.
АЛЬКУИНЪ. Что можетъ сдѣлать Флаккъ, когда самъ Августъ, хотя онъ лаврами увѣнчанъ Геркулеса, себя безсильнымъ почитаетъ. Но все же готовъ я попытаться.
КАРЛЪ. Поговори съ ней. Пусть скажетъ, напримѣръ, тебѣ: что называетъ она грѣхомъ?
ГЕРЗУИНДА. Грѣха нѣтъ!
КАРЛЪ. Ну, а стыдливость? Спроси ее объ этомъ.
АЛЬКУИНЪ. Скажи мнѣ, дѣва, что стыдливостью ты называешь?
ГЕРЗУИНДА (смѣется про себя, потомъ смѣло). Я не веду свой родъ отъ вашей Евы и вашего Адама. Прапрародители мои съ запретной яблони плодовъ не ѣли -- и я не знаю, въ чемъ добро, въ чемъ зло.
АЛЬКУИНЪ. Такъ, значитъ, не богоподобна ты въ познаніи добра и зла!.. и все же изъ рая изгнана. Какъ же туда вернешься ты?
ГЕРЗУИНДА. Заботься только о себѣ, старикъ! На что нужна стыдливость? По вашему стыдиться тѣла я должна -- и потому гордиться только одеждою, руками сшитой. Ужели шерсть, ткань шелковичнаго червя, волокна льна прекраснѣе меня, прекраснѣй того, чѣмъ я дышу, чѣмъ вижу, слышу и ощущаю вкусъ? Когда тяжелой поступью проходятъ дочери твои, подобно башнямъ изъ золота, изъ драгоцѣнныхъ камней -- я драгоцѣнныхъ украшеній не люблю -- то неужели сами онѣ не лучше, чѣмъ ихъ золото и камни? Не создалъ развѣ Богъ нагимъ мнѣ тѣло? Но вамъ дороже платье? Скажите, я готова снять его и вамъ оставить взамѣнъ себя!
КАРЛЪ. Стой! Стой! Она способна, другъ мой, это сдѣлать.
(Герзуинда уже собиралась скинуть одежду)
Что скажешь ты, магистръ?
АЛЬКУИНЪ. Я пораженъ и словъ не нахожу.
ГЕРЗУИНДА (сбросивъ длинное прозрачное покрывало, въ которое она задрапировалась). Не спросите ль еще мой легкій плащъ? Быть можетъ, его отвѣтъ вамъ будетъ больше по душѣ, чѣмъ мой. (Бросаетъ плащъ на полъ и со смѣхомъ убѣгаетъ)
КАРЛЪ. Герзуинда!
(Она исчезла и не возвращается на зовъ)
Убѣжала! Скажи, пріятенъ смѣхъ ея тебѣ?
АЛЬКУИНЪ. Однажды я подсмотрѣлъ въ Ютландіи, какъ приносили жертвы они богамъ своимъ. То было въ страшную глухую ночь. Какъ легіоны демоновъ изъ преисподней, шипѣлъ костеръ въ лѣсу. Привели они лисицу съ длинной гривой, двухлѣтнюю -- не болѣе. На закланье ее вели, и шла она, хвостъ волоча. Вблизи засады, изъ которой мы глядѣли, стоялъ недвижно голый жрецъ, держа на привязи лисицу обреченную. Разгорѣлся жертвенный костеръ; когда жъ ея коснулось пламя, лисица ноздри подняла и зарычала. Не могу я передать тотъ звукъ. Въ немъ слышался и дикій смѣхъ, и точно плачъ.
КАРЛЪ. Ты вѣрно понялъ, Флаккъ. Смѣхъ Герзуинды къ печали ближе, чѣмъ къ радости; онъ скрытымъ ужасомъ объятъ... Но что же ты не ѣшь, не пьешь, мой Алькуинъ?
АЛЬКУИНЪ. Благодарю! Ужъ болѣе шестидесяти лѣтъ я ѣмъ и пью, увѣренный, что этимъ зла не совершаю никакого. Теперь впервые одолѣло сомнѣніе меня. Я думаю, не лучше ль было бы поститься? И многое другое въ моихъ мысляхъ словами вызвала она своими и существомъ своимъ.
КАРЛЪ. Вотъ видишь! Этого я и хотѣлъ, мой Флаккъ. Не мало переловилъ звѣрей я разныхъ, и лукомъ и силками, какъ ты знаешь -- но никогда такой не попадался мнѣ. Вотъ почему о немъ забочусь и дорожу имъ. Конечно, не звѣрь она, и потому моя задача не укротителя. Мой долгъ почти отцовскій. Отцомъ благочестивымъ я о душѣ ея пекусь. Мнѣ радостно -- я это не скрываю -- на этотъ разъ единою душою управлять, а не народомъ цѣлымъ, какъ всегда, и такъ же, какъ я иногда пустыни въ земли превращалъ цвѣтущія, такъ сѣмена добра хотѣлъ бы я посѣять здѣсь и возрастить.
АЛЬКУИНЪ. Ну, а она свое не сѣетъ?
КАРЛЪ. Конечно, сѣетъ. Борьба за душу опаснѣй многимъ, чѣмъ бой съ мечемъ въ рукахъ. Не дремлетъ врагъ добра, врагъ Господа, тотъ, кто пустыни сушитъ и посылаетъ всепожирающее пламя даже въ рай. Я это знаю, и все жъ мнѣ бой съ нимъ радостенъ; хочу я одолѣть врага. Къ тому же, самъ виновенъ я...
АЛЬКУИНЪ. Ты, государь, разбилъ и покорилъ саксонцевъ, гунновъ, лангобардовъ, аваровъ и баварцевъ... Разбилъ норманновъ, басковъ. Кто бъ ни противился тебѣ, тобой былъ побѣжденъ. Но всякая побѣда легка въ сравненьи съ той, которую теперь ты хочешь одержать державной волей.
КАРЛЪ. Не довѣряешь моей силѣ?
АЛЬКУИНЪ. Не подобаетъ мнѣ сомнѣваться. Но все же Карлъ останется самимъ собой, когда бъ онъ даже на этотъ разъ разбитъ былъ.
КАРЛЪ (поднимается, съ мрачнымъ видомъ). Ты полагаешь, что изъ одной лохани я стану ѣсть съ собаками паршивыми?
АЛЬКУИНЪ (испуганно). Срази меня небесный громъ, когда такая мысль могла бъ мнѣ бъ голову прійти?
КАРЛЪ. Ну, хорошо. Оставь!
(Карлъ ходитъ нѣсколько разъ по комнатѣ взадъ и впередъ, вспышка гнѣва улеглась, снова входитъ Рорико),
Что, Рорико?
РОРИКО. Тутъ канцлеръ Эркамбальдъ.
КАРЛЪ. Не спѣшно это. Можетъ подождать старикъ безмозглый!
РОРИКО. Онъ слѣдуетъ за мной.
КАРЛЪ (Алькуину). Ну, такъ тебя я попрошу -- такъ какъ прервали нашу трапезу -- избавь себя отъ встрѣчи съ ворчуномъ.
(Онъ снимаетъ кольцо съ пальца и даетъ его Алькуину)
Позабавь пока свой умъ. Вотъ тебѣ кольцо -- игрушка, не болѣе того. Распадается оно на семь колечекъ. Изъ семи составь опять одно. И вотъ что помни, когда ты засмѣешься: то, изъ-за чего смѣешься, такая же игрушка для меня, какъ эта. Такая же -- не меньше, правда, но и не больше.
(Входитъ Эркамбадьдъ. Послѣднія слова произнесены при немъ. Алькуинъ кланяется Карлу и уходитъ въ садъ. Рорико тоже уходитъ. Карлъ медленно шагаетъ взадъ и впередъ по комнатѣ, потомъ останавливается и смотритъ вопросительно на Эркамбальда)
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Пришелъ я, повинуясь приказу твоему.
КАРЛЪ. Пришелъ ты... по чьему приказу?.. почему пришелъ?
ЭРКАМБАЛЬДЪ (очень блѣдный). Я говорю, что призванъ я тобой.
КАРЛЪ. Ахъ, да. Что съ тѣмъ саксовцемъ-Беннитомъ -- такъ, кажется, зовутъ его? Вернули, наконецъ, ему несправедливо отнятыя земли?
ЭРКАМБАЛЬДЪ (мрачно). Нѣтъ!
КАРЛЪ. Почему?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вторичное дознанье подтвердило его и Ассига вину. Вотъ протоколъ дознанья -- а вотъ рѣшеніе суда. Печати только не достаетъ.
КАРЛЪ. Покажи!
(Беретъ бумагу и разрываетъ ее)
Вотъ такъ! Вы вздумали наперекоръ мнѣ поступать?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Что, жъ ты приказываешь?
КАРЛЪ. Ничего.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Прости. Вотъ это и печалитъ всѣхъ вѣрныхъ подданныхъ твоихъ.
КАРЛЪ. Печалитъ васъ, что не даю я приказаній? А сами дѣлать вы не можете, что должно. Творите правое безъ приказаній. Ужель я долженъ неустанно, пока языкъ не онѣмѣетъ, приказы отдавать? Попробуйте, раскрывъ широко рты лѣнивые, кричать безъ передышки: вотъ это сдѣлать такъ, вотъ это этакъ! И вотъ еще! И это! Покричите такъ не жизнь цѣлую, а только годъ -- тогда поймете, что могъ устать и я. Что жъ приказать я долженъ? Говори!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Безчисленныя письма ждутъ отвѣта.
КАРЛЪ. Отъ кого? Сначала скажи о самыхъ важныхъ. Назови мнѣ имена.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ письмо отъ сына твоего держаннаго, Людовика, изъ Аквитаніи, вотъ отъ Петра изъ Пизы. Вотъ отъ Штурма, аббата фульдскаго письмо, вотъ письма епископовъ, изъ Кельна, Майнца, Реймса, изъ Страсбурга. Отъ Гильдигерна изъ Базеля. Изъ Безансона отъ Рихвина и множество другихъ. Изъ Рима также письма важныя пришли.
КАРЛЪ. Почему наплывъ такой вдругъ писемъ?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Прочти и самъ поймешь.
КАРЛЪ. Передай что пишутъ.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Остановилась жизнь въ государствѣ, и застой въ дѣлахъ важнѣйшихъ къ послѣдствіямъ привелъ тяжелымъ, государь. Къ тому же странный, очень странный слухъ распространился по всей странѣ, проникнувъ и къ врагамъ, къ Альфонсу галиційскому и къ нашему союзнику въ Астурію. Онъ хотя ему не вѣритъ, но въ письмѣ своемъ упоминаетъ о томъ, что слышалъ.
КАРЛЪ. Ну, такъ оставь. Что дальше?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ это, государь, письмо случайно въ руки мнѣ попало. Оно отъ сына твоего, Пиппина, и вызвано тѣмъ слухомъ темнымъ. Объ этомъ сынъ твой пишетъ герцогу Гельмеру, котораго ты милостями осыпалъ.
КАРЛЪ. Покажи!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Раскрываетъ письмо коварный заговоръ и, къ сожалѣнью, видно, что принцъ не отстранился отъ него -- хотя и странно это.
КАРЛЪ (прочтя письмо). Сынъ потаскушки! Шутъ презрѣнный! Безмозглый негодяй! Ты пишешь о грязной твари, которая забрала въ руки хромого, разслабленнаго короля, и за носъ его водитъ. И это говоришь ты, Пиппинъ, котораго я прижилъ отъ служанки, ко мнѣ въ палатку прибѣжавшей, котораго, когда родился онъ, изъ яслей я вынулъ какъ Спасителя, а не втопталъ, какъ нужно было, въ грязь. и вотъ теперь горбатый хочетъ хромого на земь повалить! Изъ-за такого вздора напрасно ты трудился пріѣзжать. (Послѣ короткаго молчанія, спокойно) Пусть гдѣ угодно соръ подметаютъ эти господа -- усердствуя, пока метлы не обломаютъ... гдѣ угодно, но не здѣсь, не у моихъ дверей! Не то я самъ метлою замахнусь на нихъ, а сила у меня такая же, какъ прежде. Герзуинда благородной крови, и я рѣшилъ ей дать супруга. Быть можетъ, выберу я молодого Фридугиса, назначивъ его ландграфомъ куда-нибудь въ Саксонію. Онъ юноша способный.
ЭРКАМБАЛЬДЪ (невольно вскрикнувъ). Помилуй Богъ! Не дѣлай этого!
КАРЛЪ. Чего?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. На Герзуиндѣ не предлагай ему жениться.
КАРЛЪ. Почему?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да потому, что онъ убьетъ себя, когда узнаетъ о томъ, что ты задумалъ.
КАРЛЪ. Убьетъ себя?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да, государь.
КАРЛЪ. Отъ милостей моихъ онъ въ бѣгство обратится? И предпочтетъ онъ душу дьяволу предать?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да, государь.
КАРЛЪ. Отвѣтъ короткій дополняешь ты видомъ хмурымъ. Ужель нѣтъ ни одной графини, иль маркграфини, которая въ слѣпомъ угарѣ юности не совершила бъ ничего столь грѣшнаго и даже худшаго, чѣмъ Герзуинда? Къ тому жъ теперь, навѣтамъ пищи не давая, живетъ уединенно и цѣломудренно она.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. "Уединенно, цѣломудренно"! Нѣтъ, не могу молчать! Но какъ начать? Маркграфиня, хотя бы наиболѣе изъ всѣхъ въ дни юности грѣшившая -- такіе случаи бывали,-- нѣтъ въ этомъ столь неслыханнаго, какъ то, въ чемъ согрѣшила Герзуинда -- и страшенъ долгъ мой въ этотъ часъ! Я часто былъ судьей, но не былъ ни разу палачемъ. Мнѣ страшно. Я отъ ужаса дрожу.
КАРЛЪ. Но силенъ я -- и не дрожу. Скорѣй! Есть у тебя, что нужно придушить? -- схвати сейчасъ за горло!
ЭРКАМБАЛЬДЪ (плача, почти крича). Прикажи молчать мнѣ, король Карлъ!
КАРЛЪ. Теперь, когда я жду отвѣта, ты словъ связать не можешь!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да истребитъ Господь всѣхъ, кто тебя обманетъ!
КАРЛЪ. Нѣтъ, милосерденъ Богъ и этого не сдѣлаетъ. Онъ съ Ноемъ заключилъ союзъ и обѣщалъ, чтобъ не было вторичнаго потопа.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Потопъ ужъ близокъ... близокъ! Дрожатъ колѣни, государь... Вели молчать.
КАРЛЪ. То, отъ чего дрожитъ мой канцлеръ, меня не свалитъ съ ногъ!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Горе! Позоръ! Развратъ и преступленье!
КАРЛЪ. Конечно, есть все это и всегда бывало.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Но никогда такъ близко отъ твоего престола.
КАРЛЪ. Ясно говори!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Никогда такъ пурпуръ королевскій не пятнало...
КАРЛЪ. Еще яснѣе говори!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Никто, отъ женщины рожденный, тебя позоромъ такимъ не окружалъ.
КАРЛЪ. Какъ кто?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Какъ Герзуинда, заложница саксонская.
КАРЛЪ. Докажи!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не радъ доказывать я, вѣрь мнѣ. Господь свидѣтель...
КАРЛЪ. Какъ, только Онъ?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Вотъ что произошло вчерашней ночью... вотъ что случилось въ грязномъ кабакѣ, тамъ, у рѣки... Я, Эркамбальдъ, твой канцлеръ, тайкомъ туда пробрался, въ одеждѣ грубой, въ виду того, что слухи разлились потопомъ и къ мятежу народъ нашъ возбуждали. Надѣялся я ничего не видѣть -- и слишкомъ много увидалъ. Трусливой и беззубой была молва. Герзуинда... Она стояла тамъ, стояла нагая предо мной... Лишь волосы потокомъ огненнымъ струились съ плечъ и покрывали ее густымъ плащомъ. Лился потокъ и разступался; тихо напѣвая, она приплясывала въ тактъ, и тѣло обнаженное то открывалось взорамъ, то исчезало подъ волнами волосъ. Вокругъ сидѣли за стаканами простые рыбаки, мастеровые изъ Санктъ-Маріи, каменьщики, рабочіе, которые сюда везли тотъ памятникъ Теодориха изъ Равенны, который ты все не желаешь осмотрѣть. Всѣ они неистово ревѣли и громко называли ее любовницею короля. Она же подымала въ пляскѣ по очереди каждое колѣно нѣжное. И вдругъ, призывомъ порожденный блѣдныхъ устъ ея поднялся дикій, бѣсовскій вихрь -- и я съ трудомъ противиться потоку страсти могъ. Передохнуть дозволь!
КАРЛЪ. Дыши!
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да. Правда то, что я сказалъ. Ты -- король Карлъ. Тотъ, кто предъ тобою -- Эркамбальдъ. Я не безуменъ. Я правду говорю. Вотъ что случилось: дай припомнить. Словомъ: вдругъ, среди насъ царь преисподней очутился. Закружилась голова и у меня. Ее, вакханку бѣшеную, стащили со стола; схватилъ ее одинъ, потомъ другой, потомъ всѣ вмѣстѣ бросились... Раздался дикій топотъ, дыханіе прерывистое. Проклятья сотрясали воздухъ. Герзуинду вдругъ на полъ повалили, и пряди рыжія волосъ вокругъ мужицкихъ обвертѣлись кулаковъ. Они ее толкали... Потушенъ былъ огонь, и я не видѣлъ, что съ нею дѣлали они, пока она не очутилась, наконецъ, въ углу безжизненная, съ неузнаваемымъ лицомъ.
КАРЛЪ. Ты утверждаешь не шутя, что все это случилось... съ кѣмъ? не съ плѣнницею вѣдь, которая живетъ здѣсь, въ моемъ домѣ?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Да, случилось это съ той, что въ домѣ у тебя живетъ.
КАРЛЪ. А ты... смотрѣлъ на все и не вмѣшался?
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Я былъ оглушенъ... Я не вмѣшался -- да и не могъ я сдѣлать ничего. Когда могила вдругъ разверзлась -- я среди тьмы и тишины былъ какъ въ могилѣ; когда очнулся я -- она лежала и казалась холоднымъ неподвижнымъ трупомъ.
КАРЛЪ. Ну, а теперь она жива, спокойно дышитъ, не мертва и, значитъ, въ разсказѣ не достаетъ твоемъ чего-то. Довольно вздоръ болтать! Говори мнѣ лучше о дѣлахъ! О корабельныхъ мастерахъ, въ которыхъ я нуждаюсь, обо всемъ, за что ты хлѣбъ и плату получаешь и носишь канцлерское платье, а не о томъ, о чемъ болтаютъ кумушки въ палатинатѣ. Эй, Рорико! Ты жъ уходи. Рорико! (Рорико появляется. Эркамбальдъ отходитъ) Эй, стража! Гдѣ вы, негодяи? Нѣтъ, что ли, стражи у меня. Собаки! Спите, что ли? Одно и знаете, что спать иль объѣдаться. Собаки негодныя! Есть стража у меня иль нѣтъ? Иль спите вы, на стражѣ стоя? Конечно, лжетъ онъ. Привести сюда саксонскую заложницу!
РОРИКО. Она заснула, государь!
КАРЛЪ. Заснула?
РОРИКО. Такъ говоритъ служанка. Она хотѣла сама нарѣзать виноградъ въ саду; но едва лишь за работу принялась, какъ тотчасъ же заснула.
КАРЛЬ. Заснула въ виноградникѣ? И что же? Тамъ осталась спать?
РОРИКО. Нѣтъ. Въ опочивальню ее перенесли, и спитъ она въ постели.
КАРЛЪ. Такъ вытащить ее изъ-подъ перинъ и привести сюда! (Рорико уходитъ. Карлъ, оставшись одинъ, говоритъ, почти обезумѣвъ) Камни! Щитъ подать! Затмился воздухъ! Мракъ вокругъ! На голову мнѣ камни градомъ сыплются! Ахъ, негодяи! Сколько жъ рукъ у васъ? Попалъ и этотъ камень! И этотъ! Забросать меня каменьями хотите? (Онъ держится, чтобы не упасть. Входитъ Гернуинда, испуганная, но сохраняя самообладаніе. Она умно и зорко глядитъ на короля, который, съ желѣзнымъ упорствомъ держась на ногахъ, смотритъ Гернуиндѣ въ глаза. Наконецъ съ его устъ срывается) Онъ лжетъ!
ГЕРЗУИВДА. Конечно. Кто на меня клевещетъ -- лжетъ.
КАРЛЪ. Распутница! Ты говоришь? Кто говорить тебѣ велѣлъ и этими словами и звукомъ голоса себя же выдать безпощадно?
ГЕРЗУИНДА. Я выдала себя?
КАРЛЪ (къ Рорико). Входную залу запри на ключъ! (Рорико удаляется, чтобы исполнить приказаніе) Ну, а теперь оправдывайся.
ГЕРЗУИНДА. Въ чемъ? Я развѣ худшее что либо совершила, чѣмъ то, въ чемъ часто сознавалась?
КАРЛЪ. Да, говорятъ. И если ты не сможешь отъ гнусныхъ всѣхъ очиститься навѣтовъ, не сможешь себя омыть отъ грязи, съ собою вмѣстѣ и меня очистивъ -- то я самъ сотру тебя съ лица земли, какъ мерзкое пятно!
ГЕРЗУИНДА (легкомысленно и капризно). Зачѣмъ? Я исповѣдоваться не люблю.
КАРЛЪ. Стража!
ГЕРЗУИНДА (съ отчаяньемъ озирается, какъ травленный звѣрь, ища помощи. Она не видитъ возможности спастись, и ею овладѣваетъ смертельный ужасъ. Она бросается къ Карлу и горячо цѣлуетъ ему руки, плечо и платье). Оставь мнѣ жизнь, король Карлъ! Сжалься! Я жить хочу!
КАРЛЪ (отталкивая ее). Тварь презрѣнная!
ГЕРНУИНДА (съ мольбой). Оставь мнѣ жизнь! Оставь мнѣ жизнь! Въ цѣпи закуй меня желѣзныя. Пускай никто отнынѣ -- кромѣ тебя -- меня не видитъ! Никто какъ ты отнынѣ меня пусть не коснется. Никто какъ ты, отецъ прекрасный, наложишь цѣпи на меня! И только ты ихъ снимешь, мощный херувимъ! Никто какъ ты! Никто какъ ты! Ты мой богъ!
КАРЛЪ. Нѣтъ, все это сдѣлаетъ другой, не я...
ГЕРНУИНДА. Кто?
КАРЛЪ. Другой -- вотъ все. Но прежде чѣмъ его я позову -- а онъ всегда готовъ... зови его отцомъ и херувимомъ, и богомъ -- какъ захочешь. Онъ все это болѣе чѣмъ я. Но прежде чѣмъ позову его,-- того, который оковы разбиваетъ, а также новыя куетъ, сознайся, въ чемъ ты провинилась.
ГЕРЗУИНДА. Ты отдашь приказъ меня убить?
КАРЛЪ (твердо). Да.
ГЕРЗУИНДА (другимъ тономъ. Дерзко). За что, скажи, я умереть должна?
КАРЛЪ. Теперь ты, наконецъ, рѣшилась отрицать? Теперь? Нѣтъ, слишкомъ поздно! Сначала отрицать, потомъ признаться -- такъ бываетъ. Но нельзя съ признанья начинать, распутница, и отрицать потомъ! Какъ сторожей ты обманула?
ГЕРЗУИНДА. Кто говоритъ, что сторожей я обманула?
КАРЛЪ. Я.
ГЕРЗУИНДА. Зачѣмъ мнѣ было сторожей обманывать? Слугъ позови. Пускай придутъ. Спроси ихъ.
КАРЛЪ. Такъ ты негодною своей монетой подкупила ихъ, презрѣнная?
ГЕРЗУИНДА (въ бѣшенствѣ). Зачѣмъ презрѣнную къ себѣ ты взялъ? Зачѣмъ меня, презрѣнную, ты не оставилъ тамъ, гдѣ я лежала, а поднялъ? Я не просила. Не жаловалась я и не кричала. Тебя я не звала... Не падала къ твоимъ ногамъ и не молила меня поднять изъ праха. А ты схватилъ меня и отъ себя не отпускалъ. Зачѣмъ, когда меня ты ни во что считаешь и надо мной смѣешься? когда меня ты не желаешь никогда? Я не хочу сносить насмѣшекъ. Мнѣ нестерпимъ твой взоръ, всегда съ укоромъ, съ обвиненьемъ глядящій на меня -- и съ ужасомъ, едва прикрытымъ. Не хочу твоей я клѣтки, твоей темницы! Не хочу быть въ ней отрѣзанной отъ жизни, отъ бога -- отъ моей святыни, отъ страсти жгучей. Я пламенѣть должна, иль я остыну навѣки!
КАРЛЪ (угрюмо). А у меня ты коченѣешь... и теперь умрешь. Нетерпѣлива ты!
ГЕРЗУИНДА. Да, кто медлитъ и лишь словами мнѣ отвѣчаетъ, тогъ меня не любитъ. Кто медлитъ -- тотъ жаждою меня томитъ. А тотъ, кто голодомъ меня терзаетъ, тотъ муку тягчайшую готовитъ мнѣ: одинокой и нелюбимой дѣлаетъ меня, чужой и страхомъ одержимой! Меня кошмаромъ давитъ боязнь, что меня покинутъ. Кто медлитъ меня къ груди прижать -- тотъ подпускаетъ все отнимающую смерть ко мнѣ!
КАРЛЪ (смотритъ нѣсколько времени молча, на тяжело дышащую Герзуинду, потомъ медленно говоритъ:) Ты убѣдила и гнѣвъ разсѣяла мой, Герзуинда! Довольно той смерти, которой умерла ты въ домѣ Карла. Второй не нужно мнѣ, чтобы съ тобой покончить. Безъ зова смерть придетъ, какъ ты сама сказала -- когда захочетъ. Ну, а теперь иди! (Герзуинда не двигается съ мѣста) Тебя вернутъ въ твою отчизну, къ богу твоему -- къ чудовищамъ, что за боговъ ты почитаешь. Валяйся тамъ въ грязи -- и обо мнѣ забудь навѣки! (Онъ отвернулся отъ нея, она по-прежнему стоитъ неподвижно) Ты все еще стоишь? Такъ хлыстъ...
ГЕРЗУИНДА. Ударь меня!
КАРЛЪ. Я не палачъ. (Кричитъ въ садъ) Флаккъ, иди сюда! (Онъ хлопаетъ въ ладоши. Являются чернокожіе слуги) Уберите скорѣе со стола. И выметите домъ, чтобъ было всюду чисто! Принесите намъ лучшаго вина и яства лучшія. (Алькуинъ выходитъ изъ сада) Флаккъ, другъ мой, теперь съ двойною радостью привѣтствую тебя! Инымъ сталъ воздухъ, грудь свободно дышетъ. Нѣтъ больше подлѣ насъ нечистыхъ духовъ. Дыханье тлѣна не будетъ портитъ чистый ароматъ вина. Скорѣе, Рико! Коней и кречетовъ! Но раньше мы попируемъ и наполнимъ здоровой пищей, какъ косари, желудки франковъ. Затѣмъ мы, съ Божьей помощью, поѣдемъ на охоту.
АЛЬКУИНЪ. Вотъ твое кольцо, король Давидъ: не могъ я части въ цѣлое сложить.
КАРЛЪ (взявъ кольцо). Тебѣ игрушка надоѣла? (Презрительно бросаетъ кольцо, которое подкатывается къ ногамъ Герзуинды) Мнѣ тоже!
ГЕРЗУИНДА (быстро поднимаетъ кольцо и прячетъ его) Пока жива, я не отдамъ его! (Быстро убѣгаетъ)
Занавѣсъ.