(Помѣстье короля Карла въ окрестностяхъ Аахена. Открытая колоннада съ дверью въ домъ изъ сада. Широкія ступени спускаются въ садъ; старыя деревья покрыты осенней пожелтѣвшей листвой. На заднемъ планѣ освѣщенный солнцемъ скатъ, обросшій виноградомъ. Ясное осеннее утро нѣсколько дней послѣ перваго дѣйствія)
(Канцлеръ Эркамбальдъ ходитъ между колоннами, сильно возбужденный. Графъ Рорико выходитъ изъ дома)
ЭРКАМБАЛЬДЪ (взволнованно). Ну что, графъ Рорико?
РОРИКО. Напрасны всѣ старанья, благородный канцлеръ.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Не хочетъ меня принять? Опять не хочетъ? Дѣлъ скопилась цѣлая гора, а онъ меня къ себѣ не допускаетъ. Я милости его лишился? Хорошо. Нѣтъ,-- плохо, я хотѣлъ сказать. Но это измѣнить нельзя. Его довѣрія не обманулъ я, и на другія плечи съ спокойной совѣстью могу взвалить я бремя. Кто-нибудь вѣдь долженъ его нести -- не то весь міръ въ смятеніе придетъ. Что тутъ происходитъ? Скажи мнѣ правду безъ утайки.
РОРИКО. Я ничего другого не могу сказать, какъ то, что нечего сказать мнѣ. Король сюда почти бѣжалъ; онъ никого не хочетъ видѣть, не хочетъ говорить ни съ кѣмъ и самъ почти ни слова не произноситъ. Ища уединенья, собакъ онъ гладитъ, приноситъ свѣжую траву оленямъ молодымъ и ловитъ ящерицъ. Когда ему недавно говорилъ я, что міръ съ узды сорвался, какъ лошадь дикая -- онъ мнѣ отвѣтилъ: пусть убѣжитъ. Что за бѣда!
ЭРКАМВАЛЬДЪ. Нѣтъ, графъ, мнѣ мало того, чѣмъ ты считаешь нужнымъ мою тревогу успокоить... Не могу я этимъ удовольствоваться. Если ты мнѣ другъ и доказать желаешь дружбу, то скажи открыто: когда, въ какую несчастную минуту, въ бесѣдѣ съ королемъ разгнѣвалъ я его?
РОРИКО. Быть можетъ-тогда, когда заложницу...
ЭРКАМБАЛЬДЪ. А, вотъ что! Заложница, ты говоришь? Заложница!.. Такъ помоги мнѣ.
РОРИКО. Пустое это, благородный канцлеръ, совсѣмъ пустое. Тотъ, кто великихъ замысловъ исполненъ на малое не долженъ вниманья обращать. Но все же сказать тебѣ я долженъ: въ душѣ великаго вождя и повелителя, въ главѣ, гдѣ большее таится за челомъ высокимъ, чѣмъ -- прости! -- у всѣхъ насъ здѣсь... въ главѣ державной Карла внѣдрилось это глубоко, и все застлало какъ сорная трава.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Объясни точнѣе -- ты развѣ думаешь..?
РОРИКО. О Герзуиндѣ вспомни!
ЭРКАМБАЛЬДЪ (внезапно догадываясь). Я такъ и думалъ; накажи меня Господь! Но вотъ минута, когда ты можешь просвѣтить меня, графъ Рорико... Назвалъ ты имя Герзуинды. Что жъ дальше?
РОРИКО. Да только то, что мысли короля всецѣло ею заняты.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Въ какомъ же смыслѣ мысли короля всецѣло ею заняты?
РОРИКО. Объ этомъ ты спроси другого -- кто мудрѣй меня. Спроси британскаго магистра -- онъ въ каждомъ смыслѣ дастъ тебѣ отвѣтъ.
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Ты yклониться хочешь отъ отвѣта, графъ? Но вотъ что ты навѣрное знать долженъ: скажи мнѣ, почему заложницѣ саксонской, съ которой такъ милостиво говорилъ король, собрать велѣли вещи и съ узелкомъ уйти? Почему не допустилъ король къ себѣ монахинь, приходившихъ за нее просить? Почему король, съ жестокостью, къ которой я непричастенъ, прогналъ ребенка беззащитнаго въ глухую ночь?
РОРИКО. Властитель міра порой бываетъ милостивъ. И если отсюда онъ ее изгналъ, отдавъ на растерзанье дикимъ звѣрямъ, то этимъ лишь ея исполнилъ волю. Но слышу я его шаги. Прости...
ЭРКАМБАЛЬДЪ. Тотъ, кто на первомъ мѣстѣ послѣ короля стоитъ, съ душой обремененной заботами страны и короля -- какъ воръ накрытый принужденъ бѣжать!
(Онъ поспѣшно уходить. Вскорѣ послѣ того входитъ изъ тѣнистой аллеи сада король Карлъ, въ деревенской одеждѣ, съ садовымъ ножемъ въ рукѣ. Онъ ходитъ выпрямившись, съ гордой властной осанкой. У него видъ укрывающагося благороднаго звѣря. Узнавъ Рорико, онъ медленно приближается, не глядя на него. Рорико стоитъ въ выжидательной позѣ)
КАРЛЪ (подходя вплотную къ Рорико и протягивая ему листья каштановаго дерева). Ты любишь горькій запахъ пожелтѣлыхъ листьевъ?
РОРИКО. Люблю -- но не тогда, когда первинки желтыя въ поляхъ растутъ.
КАРЛЪ. Желторотый птенецъ!
РОРИКО. Ты мнѣ даруешь этотъ титулъ, король Карлъ?
КАРЛЪ. Да, къ другимъ въ прибавку: повѣса ты и вѣтрогонъ!
РОРИКО. И эти титулы, хотя не заслужилъ я ихъ,-- какъ и другіе -- охотно принимаю. Но болѣе всего подходитъ первый мнѣ за то, что я въ лицо глядѣть дерзаю господину міра.
КАРЛЪ. Почтительность не повредила бы тебѣ, мой сынъ -- да и мнѣ тоже. Но только не хочу чрезмѣрнаго благоговѣнья. Не то меня вы прикуете къ трону, къ коронѣ голову мнѣ припаявъ. Не нужно меня молитвами упитывать, какъ идоловъ восточныхъ. Не Богъ я! Я созданъ Бога почитать, какъ всякій изъ подданныхъ моихъ. Какъ всякій среди нихъ, я устаю, бываю голоденъ, и пить хочу, когда приходитъ время. И грѣшенъ я, совсѣмъ какъ ты. Вотъ отгадай загадку! Что это такое: глаза откроешь -- при тебѣ оно и вмѣстѣ съ тѣмъ не при тебѣ. Прогонишь -- оно бѣжитъ, тебя же за собою увлекая. Поймать захочешь -- въ руки не дается. Хочешь отряхнуть -- оно все глубже въ душу проникаетъ. Сжигаешь -- тѣмъ сильнѣе жжетъ тебя оно. Въ морѣ ледовитомъ захочешь утопитъ -- но, глядь, и море закипаетъ. Ледъ шестидесяти зимъ трещитъ и таетъ, испаряется отъ зноя. Нѣтъ, не загадка это, а болѣзнь, мой другъ.
РОРИКО (послѣ долгаго молчанья). Отъ франковъ, столь много бѣдствій пережившихъ, да отвратитъ Господь такое горе, тягчайшее изъ всѣхъ! Да сохранитъ Онъ твой духъ и плоть твою на радость намъ. Но долгъ повелѣваетъ мнѣ призвать врача, хотя бъ и легкимъ было недомоганіе твое. Вели, и Винтера, врача придворнаго, я позову...
КАРЛЪ. Чтобъ о недугѣ говорить, ужели нужно больнымъ быть самому? И даже будь я боленъ,-- не тому, чье имя зиму означаетъ, отъ этого недуга исцѣлить меня. Снѣгъ, опушившій голову мою, свидѣтель, что не зимѣ уврачевать мою горячку. Довольно говорить загадками. Что новаго тамъ, въ Аахенѣ?
РОРИКО. Не достаетъ главы, и члены тѣла стали безголовы.
КАРЛЪ. Пускай попрыгаютъ, давъ отдыхъ головѣ.
РОРИКО. Ждутъ посланные, говорятъ они. Приходятъ вѣсти грозныя изъ Даніи, отъ короля. Забывъ о пораженьи при Блейденфледѣ, опять онъ нападаетъ -- такъ говорятъ -- на насъ съ огромнымъ флотомъ. Канцлеръ умоляетъ принять его съ докладомъ.
КАРЛЪ. Пускай хвастливый грозитъ датчанинъ -- снимать тѣмъ временемъ я буду виноградъ поспѣвшій, ни мало не тревожась. Грозилъ вѣдь также вождь аваровъ, что чрезъ меня перешагнетъ въ доспѣхахъ. И многіе другіе грозили вмѣстѣ съ нимъ -- и проползали межъ ногъ моихъ потомъ, когда я разставлялъ ихъ широко. Только стать на ноги мнѣ нужно было, чтобъ черезъ нихъ перешагнуть... Не радостно царить -- не радость и побѣда! Не стоитъ и противъ слабыхъ воевать и слабыхъ защищать.. Тебя прошу -- о томъ заботься лишь, чтобы никто сквозь стражу не пробрался. А теперь скажи -- потомъ тебя я отпущу; хочу одинъ остаться -- скажи, не помнишь ли, что сталось съ той заложницей -- ты знаешь -- которую къ себѣ я призывалъ дней пять иль шесть тому назадъ. Дочь она была строптиваго саксонца. Она вернулась въ монастырь?
РОРИКО (послѣ короткаго колебанія). Нѣтъ, государь.
КАРЛЪ. Не вернулась?
РОРИКО. Нѣтъ.
КАРЛЪ. Она пропала?
РОРИКО. Въ монастырь она не возвращалась.
КАРЛЪ. Все было сдѣлано, какъ я велѣлъ?
РОРИКО. Твой приказъ былъ въ точности исполненъ. Ей дали узелокъ, вложивъ туда вина и хлѣба, а также золота, и много разъ ей повторили, что ждутъ ее обратно, и потому не запираютъ воротъ монастыря.
КАРЛЪ. Такъ значитъ, уходя -- вотъ главное -- она навѣрно знала, что въ каждый часъ и дня и ночи ея приходу будутъ рады чрезвычайно?
РОРИКО. Знала.
КАРЛЪ. И не вернулась?
РОРИКО. Нѣтъ.
КАРЛЪ. Прощай, безумная, миръ праху твоему!.. Ахъ да, чтобъ не забыть! Вели мнѣ принести копье. Мы будемъ въ цѣль метать. Мнѣ тѣсенъ мой камзолъ и давитъ грудь. Ей нуженъ панцырь. Ты видишь, Рорико: рука моя тверда и силу прежнюю не потеряла. Есть на лицѣ морщины, правда, но взоръ не потускнѣлъ. (По знаку Рорико изъ кустовъ выходятъ охотники съ копьями. Карлъ, взявши у одного изъ нихъ копье, продолжаетъ) Дай мнѣ копье, и въ самую средину я попаду. Въ этомъ тебѣ не уступлю я... Вотъ только то, что льнутъ къ тебѣ красотки юныя -- меня же навѣщаетъ лишь призракъ старости. Онъ ходитъ рядомъ и кашляетъ по-стариковски. Ночью приползаетъ ко мнѣ въ постель, и холодно его прикосновенье. Насмѣшливо грозитъ онъ въ камень превратить меня, съ ногъ начиная и все выше и выше. Ты слышишь, Рорико? Живого въ камень превратить... Ну да что тамъ! Не сможетъ призракъ Карла устрашить. Окаменѣла, правда, лѣвая нога -- но живо сердце, и правая рука жива. Умри, распутная старуха! (Съ большой силой бросаетъ копье) Вотъ лозунгъ мой.
РОРИКО (стоя у мишени, которую тѣмъ временемъ поставили, и въ центрѣ которой торчитъ копье Карла). Мастерски метнулъ. Въ самую средину копье вонзилось и славитъ, трепеща, искуснаго стрѣлка..
КАРЛЪ (быстро). Она не умерла?
РОРИКО. Кто?
КАРЛЪ. Я знать хочу, не умерла ль святая?
РОРИКО. Святая?
КАРЛЪ. Та, о которой я говорю. Погубить ее внушилъ мнѣ дьяволъ -- затѣмъ, что разрушать великое блаженство.
РОРИКО. Жива она, мой повелитель.
КАРЛЪ. Она жива?
РОРИКО. Да. Но, увы, святой назвать ее нельзя.
КАРЛЪ. Мой Рорико, тутъ мѣсто, какъ будто созданное для школьниковъ, какъ мы, сбѣжавшихъ, чтобъ на свободѣ позабавиться. Скажи, разсказывай: жива она? гдѣ, какъ она живетъ? Пришла въ лохмотьяхъ, растрепавшись? Пала духомъ?
РОРИКО. Едва ли.
КАРЛЪ. Повытряхни суму. Дай все, что есть. Вѣдь я твой гость, не заставляй меня просить. И спрашивать не заставляй. Легкимъ и свѣтлымъ облачкомъ окутала мнѣ душу радость. Теплый, благодатный дождь мнѣ сердце освѣжилъ, и отъ него текутъ ручьи и нивы зеленѣютъ; въ кустахъ дрозды ликуютъ молодые. Она жива! Значенье, правда, небольшое такая жизнь имѣетъ. Изъ года въ годъ серпы моихъ жнецовъ срѣзаютъ жатвы многимъ покрупнѣй. Но въ душѣ упрямой разверзлось небо отъ радости, что бьется сердце бѣднаго ребенка и что ее не погубила моя жестокость.
РОРИКО. Позволь открыто говорить. Я вижу, что милость небывалую мой государь на небывало недостойную пролилъ... И потому открыть я долженъ правду. Герзуинда, заложница саксовская, которую безумной, правда, вѣтренной, но все жъ невинной ты считаешь -- она безумна, легкомысленна, конечно, но болѣе того -- преступна! Правда, никогда обмана власть подобную я не видалъ, а также столь лживаго подобья чистоты. Подумать можно, что если хлѣбъ причастья ей въ чистыя вложить уста, то расцвѣтетъ онъ и сохранится въ святилищѣ нетлѣвнымъ тысячи годовъ. Съ чела ея какъ будто струи очищенія текутъ -- и все жъ ея дыханье ядъ, погибель, ужасъ, государь!
КАРЛЪ. Подожди. Не сразу все, а постепенно, каждое отдѣльно разскажи. Слишкомъ новымъ, тернистымъ ты идешь путемъ. Замедли шаги твои. Если грѣшница она и бѣсомъ одержима, какъ убѣждалъ насъ канцлеръ, то чѣмъ, скажи, грѣшна она?.. Чтобъ въ этомъ ее мы покарали! Въ чемъ наибольшій грѣхъ ея?
РОРИКО. Въ чемъ? Возьми ты чистоту, настолько присущую ея годамъ, что за нее ребенка нельзя хвалить. И тотъ порокъ возьми, что на могилѣ невинности живетъ, безстыдно его утучняясь; ихъ сравни -- и будешь знать.
КАРЛЪ. Хорошо... Но ты откуда это знаешь?
РОРИКО. Почти во всемъ она сама призналась мнѣ.
КАРЛЪ. Ай, ай, графъ Рорико! Прошу прощенья...
РОРИКО. Пристыдить меня ты чѣмъ-то хочешь? Что долженъ я простить? Во многомъ изъ года въ годъ я былъ виновенъ предъ королемъ, и онъ прощалъ мнѣ въ милости великой. Но въ этотъ разъ я за собой вины не знаю. Она за мною побѣжала -- говорю открыто -- и ухватилась за меня, хотя сурово и оттолкнулъ ее. Она не отставала, а мною овладѣло -- хотя я не святой -- къ ней омерзенье... большее, чѣмъ страхъ. Все въ ней мнѣ было непонятно, всѣ чары казались порожденьемъ чуждой силы. Отвращенье наполнило мнѣ душу -- и не взялъ я того, что въ руки мнѣ давалось.
КАРЛЪ (блѣднѣя). Взгляни мнѣ, Рорико, въ глаза!
РОРИКО (безстрашно и открыто глядя ему въ глаха). Что, король Карлъ?
КАРЛЪ. Продолжай.
РОРИКО. Я признаю, что странно такъ поступать, какъ я, и все-жъ... Приступомъ я бралъ и менѣе прекрасныхъ дѣвъ. Я не святой, а также не трусливъ. Однако, хотя щадить тутъ было нечего и завоевывать лишь собственную шею приходилось, ее изъ рукъ сплетенныхъ дѣвушки освобождая, я оказался -- что вовсе не почетно въ подобныхъ случаяхъ -- героемъ стойкимъ.
КАРЛЪ. Что дальше?
РОРИКО. Вотъ что случилось съ нею не дальше чѣмъ вчера. Ночью, ты знаешь, выпалъ иней, и утро все лежалъ, пока на солнцѣ не растаялъ... Ну, словомъ, вечеромъ вчера ее я снова подобралъ -- или, вѣрнѣе, она меня подстерегла, окликнула и побѣжала за много вслѣдъ до самой калитки сада, гдѣ съ лошади сошелъ я.
КАРЛЪ. За лошадью твоей она бѣжала?
РОРИКО. Да. Три мили пробѣжала. она за мной. Я пустилъ галопомъ лошадь, и она летѣла вслѣдъ.
КАРЛЪ. Окрылены, что-ль, ноги у нея?
РОРИКО. Быстрѣй она бѣжитъ, чѣмъ звѣрь лѣсной, спасаясь отъ собакъ: ловка на рѣдкость и легка какъ пухъ. Я сжалился надъ нею, наконецъ, и крикнулъ:-- За кѣмъ ты мчишься? Отвѣтъ былъ:-- За тобой! Опять ей крикнулъ я:-- За дьяволомъ, а не за мною! -- нѣтъ, за тобой! -- За падалью ты, какъ собака, гонишься, ей крикнулъ я, сильнѣй пришпоривъ лошадь.-- Остановись, ты упадешь, опять сказалъ я.-- Сердце не выдержитъ и разорвется. Передохни, не то умрешь ты, не покаявшись въ грѣхахъ.
КАРЛЪ. А что жъ она въ отвѣтъ?
РОРИКО. Пронзительно и дико захохотала.-- Убирайся въ свой монастырь! я крикнулъ въ бѣшенствѣ -- иль уползи обратно въ аахенскій притонъ, куда меня домчалъ мой конь, отъ страха ноздри раздувая, и гдѣ, на горе мнѣ, тебя я подобралъ!
КАРЛЪ. Не благородно съ нею ты поступилъ.
РОРИКО. Не благородно, знаю -- не только съ нею, но и съ собой. Все жъ не хотѣлъ ее ударить и не рѣшался оставить въ полѣ. Все бѣшенство свое изливъ, я вспомнилъ притчу о добромъ самарянинѣ, и, завернувъ ее въ мой плащъ, повезъ къ себѣ домой. Старикъ привратникъ перекрестился, увидѣвъ насъ: меня за повода держащимъ лошадь, ее закутанной въ сѣдлѣ.
КАРЛЪ. Куда же вы пріѣхали?
РОРИКО. Сюда.
КАРЛЪ. Гдѣ остановились?
РОРИКО. У сенешаля стараго, близъ входа въ садъ.
КАРЛЪ. Такъ, значитъ, Герзуинда...
РОРИКО. Здѣсь, къ сожалѣнью: пока она на попеченьи сторожа, приставленнаго къ виноградникамъ, и въ домикѣ живетъ его.
КАРЛЪ (поднимается, долго смотритъ въ лицо Pорико и затѣмъ разражается нѣсколько искусственнымъ смѣхомъ). Такъ вотъ какимъ разсказомъ, Рорико, прикрыть ты захотѣлъ на рѣдкость смѣлую, безумную продѣлку? Зачѣмъ такъ много словъ? Ты мастеръ сѣти разставлять. И неужели я для того на волю птичку отпустилъ, чтобы стрѣла твоя попала ей въ нѣжный пухъ? Боюсь, не хватитъ, безумный графъ, на этотъ разъ, терпѣнья моего и дочери моей Ротрауты. Она, ты знаешь, слѣдитъ за благонравьемъ при дворѣ.
РОРИКО. Мнѣ больно, что ты дурно судишь о своемъ слугѣ.
КАРЛЪ. А мнѣ, что соблазнилъ ты дѣвочку, и дерзко на нее жъ клевещешь. Довольно! Въ томъ, что случилось, я виновенъ. Но для того, чтобы не умножать вины, рѣшилъ я зову внять Господню; орудіемъ тебя избралъ Онъ, чтобъ снова ко мнѣ приблизить Герзуинду. Хочу я снова повидать ее и снова попытаться, не сможетъ ли совѣтъ разумный, соединенный съ властью, исправить то, что злого сотворила чрезмѣрная поспѣшность. Ты вздрогнулъ? Не знаешь развѣ, что милость короля не долговѣчна... Вотъ мой приказъ: пусть, ничего не говоря ей, Герзуинду приведутъ сюда, чтобъ погулять среди кустовъ и грядъ. Затѣмъ, пусть всѣ ее оставятъ, и я ее какъ бы случайно встрѣчу.
(Рорико удаляется съ поклономъ. Карлъ стоитъ задумавшись. Потомъ онъ оглядывается, чтобъ убѣдиться, что онъ одинъ, и замѣчаетъ двухъ ратниковъ, которые, стоя въ отдаленіи, ждутъ его приказаній)
КАРЛЪ. Унесите копья. (Они вынимаютъ копье Карла изъ мишени и уносятъ самую мишень) Скажи, охотникъ, кто тамъ надъ бузиной склонился у домика, въ которомъ живетъ садовникъ?
1-ЫЙ ОХОТНИКЪ. Дѣвочка какая-то.
КАРЛЪ. Не внучка ли садовника?
1-ЫЙ ОХОТНИКЪ. Быть можетъ и она. Но нѣтъ; волосы черны какъ смоль у той -- у этой золотые.
КАРЛЪ. Узнай, кто эта дѣвушка. Иль нѣтъ -- уйдите.
(Охотники удаляются, слышенъ громкій смѣхъ Герзуинды. Король блѣднѣетъ, стоитъ не двигаясь и пристально смотритъ въ направленіи, откуда появляется, наконецъ, Герзуинда; она, запыхавшись, гонттся за бабочкой и подходитъ совсѣмъ близко къ Карлу, не замѣчая его)
КАРЛЪ. Куда бѣжишь?
ГЕРЗУИНДА (слегка вскрикнувъ). Я бабочекъ ловлю.
КАРЛЪ. А знаешь ты, на чьей землѣ?
ГЕРЗУИНДА. Хозяинъ здѣсь графъ мэнскій, Рорико.
КАРЛЪ. Ты думаешь, что здѣсь помѣстье графа Рорико?
ГЕРЗУИНДА. Не знаю право. Быть можетъ, Ротраутѣ принадлежитъ оно. Мнѣ все равно, она ль, дочь короля, или возлюбленный ея здѣсь грядки полетъ и овощи роститъ. Наврядъ ли бабочкамъ капустнымъ счетъ они ведутъ, иль мертвымъ головамъ. Никого не опечалитъ пропажа ящерицы маленькой.
(Она въ эту минуту словила ящерицу и видимо всецѣло ею поглощена)
КАРЛЪ. Плохо пришлось тебѣ бы, Герзуинда, когда бы думалъ я какъ ты. Но обрати свой взглядъ и на меня: сегодня въ третій разъ меня ты видишь. Подумай, вспомни! Я тотъ старикъ со взоромъ утопающаго, который тебѣ свободу далъ. Ты видишь: дышитъ онъ, не утонулъ и снова на твоемъ пути стоитъ. Быть можетъ, взглядъ его сегодня не будетъ тягостенъ тебѣ; быть можетъ, сильная рука теперь тебѣ нужнѣе, чѣмъ тогда -- теперь, когда узнала ты свободу?
ГЕРЗУИНДА. Помолчи! Ты видишь, какую ящерицу я прелестную поймала!
КАРЛЪ. Вижу. Но слушай, Герзуинда: не привыкъ стоящій предъ тобою съ глухими говорить, и не совѣтую тебѣ глухою притворяться. Я предъ тобой виновенъ. Прихоти послушный толкнулъ тебя я въ пропасть, хотя и зналъ, что гибель и позоръ грозятъ тебѣ на днѣ, что копошатся гады тамъ. Я тебя толкнулъ, и собственной рукою спасу тебя изъ глубины паденія и горя. Ты поняла меня?
ГЕРЗУИНДА (со смѣхомъ). Колонной Ирмина клянусь, что нѣтъ.
КАРЛЪ. Какая дерзость! Языческое племя, къ которому принадлежишь и ты съ твоимъ безумьемъ, хотя обречено на мракъ, все жъ, чистоту блюдя, одно лишь знаетъ для тебя и всѣхъ тебѣ подобныхъ: веревку! Когда себя не соблюдаетъ дѣва, даютъ ей выборъ: иль самое себя веревкой задушить, или чтобъ женщины кнутами гнали ее по городу изъ дома въ домъ, пока, не вынеся позора, не умретъ она.
ГЕРЗУИНДА. (съ некрасивой рѣзкостью). А сами тоже самое съ мужьями дѣлаютъ, за что казнятъ другихъ, волчицы злыя! Имъ слаще кровь проливать, чѣмъ страстью любовной упиваться!
КАРЛЪ. Чьи слова ты повторяешь, Герзуинда?
ГЕРЗУИНДА (удивленно). На твоемъ вѣдь языкѣ я говорю.
КАРЛЪ. Но мысли чьи?
ГЕРЗУИНДА. Кто мнѣ сказалъ, что женщины собаки, и что онѣ безмозглы? Это знаетъ и самый глупый изъ мужчинъ.
КАРЛЪ. Кто ты, Герзуинда? Глаза мои ушамъ не вѣрятъ, а уши глазамъ не могутъ довѣрять. Глаза мнѣ говорятъ, что ты ребенокъ и рада будешь куклѣ. Но уши думаютъ иное: женщина она, мнѣ говорятъ они,-- и тяжесть женской доли извѣдала она до дна. Скажи, повѣрить ли ушамъ, иль взору?
ГЕРЗУИНДА (смѣясь). Подари мнѣ куколку! Пожалуйста. Но все жъ не думай, что молодыхъ пятнадцать лѣтъ подобны днямъ пятнадцати слѣпыхъ котятъ.
КАРЛЪ. Что жъ предпринять? Я вижу, правда, что поступаешь ты не слѣпо и не вѣтренно; ты смѣло и съ рѣшимостью упорной идешь на зло. Правъ, быть можетъ, Эркамбалъдъ. Быть можетъ, правда, что въ тебя вселился демонъ, и живетъ въ дворцѣ, слоновой костью изукрашенномъ и золотомъ, въ дворцѣ, что Герзуиндою зовется, изгнавъ оттуда Бога. Но, слушая тебя, не понимаю, почему въ столь чистомъ и красивомъ домѣ не живетъ прекрасная душа, почему въ немъ зло и ужасы таятся?
ГЕРЗУИНДА. Странно. Вы всѣ, мужчины, таковы. Всякій, кто бралъ меня, мнѣ тоже говорилъ, что ты,-- и обвинялъ меня за то, что я ему давала. (Внезапно обвивая ему шею руками) Не будь строптивъ, старикъ.
КАРЛЪ (не двигаясь). Будь я Рорико, графъ Мэнскій, я бъ оттолкнулъ тебя; но я король, я Карлъ -- и слѣдовать его примѣру не могу.
ГЕРЗУИНДА (стоя на подножьи статуи и все еще не снимая рукъ съ шеи Карла). Вы всѣ напрасно тратите такъ много словъ! Молчите, и съ благодарностью, безъ словъ, берите то, что вамъ даютъ.
КАРЛЪ. Молчи, дитя грѣха, прижитое святой, во снѣ сатиромъ оскверненной! Уйди. Уйди изъ жалости! Стынетъ разумъ, блѣднѣетъ власти сила передъ тобой, передъ улыбкой тонкихъ устъ. Что мнѣ мѣшаетъ пальцами, вотъ такъ, нажать на шею бѣлую -- чтобы не стало твоей недоброй силы, саламандра, и чтобъ въ моихъ рукахъ осталась чистая и благостная плоть, не искаженная душой бѣсовской?
(Въ страстной борьбѣ съ самимъ собой отталкиваетъ въ изнеможеніи Герауинду)
ГЕРЗУИНДА. Ай, ай! мнѣ больно!
(Отвернувъ отъ нея лицо, Карлъ тяжело переводитъ дыханіе, стараясь успокоиться. Герзуинда отходитъ отъ него, слѣдитъ за нимъ исподлобья и третъ руки. Вскорѣ Карлъ снова начинаетъ)
КАРЛЪ. Когда безплодны наставленья, приходится прибѣгнуть къ власти,-- отеческой, но непреклонной. Не постигнетъ кара тебя,-- тебѣ я волю словомъ королевскимъ далъ все, хотя бъ и самое безстыдное, свершать. Но не было согласья моего зло надъ тобой творить другимъ: будетъ теперь работа сыщикамъ моимъ, и будетъ палачамъ кого на воздухъ вздернуть! Скорѣе назови мнѣ имена. Скорѣй! Вотъ грифель; вотъ дощечки изъ воска свѣжаго. Напиши скорѣе имена гулякъ распутныхъ, дерзнувшихъ подъ сѣнью моихъ соборовъ палатинскихъ безстыдно согрѣшить съ тобой. Скажи мнѣ, Герзуинда, имена, и я ихъ твердою рукою въ воскъ впишу, и къ каждому прибавлю: смерть, смерть, смерть!
ГЕРЗУИНДА (внѣ себя, но твердо, несмотря на свой ужасъ). Нѣтъ, не сдѣлаешь ты этого. Нѣтъ! Не сдѣлаешь. Не назову тебѣ я никого, кто исполнялъ мою лишь волю.
КАРЛЪ. Такъ имя Рорико впишу я, графа Мэнскаго.
ГЕРЗУИНДА (спокойно). Впиши его. Жалѣть не стану, когда слѣпой ударъ сразитъ слѣпого.
КАРЛЪ. Ну, хорошо. Когда спущу я свору, сама она сумѣетъ дичь выслѣдить. Если не хочешь всѣхъ назвать, то назови мнѣ одного, кто былъ тебѣ дороже всѣхъ.
ГЕРЗУИНДА. Зачѣмъ? Чтобъ на крестѣ его ты распялъ?
КАРЛЪ. Съ тобою повѣнчать -- ужель такое наказанье?
ГЕРЗУИНДА (быстро, испуганно). Нѣтъ, не хочу я вмѣсто всѣхъ лишь одного!
КАРЛЪ (съ облегченіемъ). Ну, значитъ, ты не знаешь, Герзуинда, ни многихъ, ни даже одного. Теперь впервые на мѣстѣ кажется мнѣ легкій пушокъ твой на вискахъ. Наконецъ разсѣялись слегка туманы злые съ бѣдной твоей души, (все болѣе величественно и отечески). Не проникъ еще ко мнѣ твой взоръ изъ глубины. Еще душа твоя едва проснулась, и въ полусвѣтѣ ты ощупью идешь. Пусть возсіяетъ свободно лучъ грядущей юности твоей во всей красѣ и ясности; тогда, въ прозрачномъ сіяньи утреннемъ, весна твоя распустится. Имѣй терпѣнье, Герзуинда. Кто ждать не хочетъ, пока на виноградной лозѣ нальются грозди, тотъ кислое вино лишь вкуситъ. Повѣрь мнѣ, ты сама не знаешь кто ты -- кто я: я жъ знаю и тебя и самого себя. Знаю, и все-жъ -- подумай только! -- все-жъ руку помощи не отвращаю отъ тебя. Ты спросишь, почему? Магистръ Алькуинъ считаетъ муравьевъ достойными раздумья долгаго и бережно несетъ ихъ на соломинкѣ издалека домой. Вотъ такъ и я. Страшусь я, что ли? Страшны мнѣ муравьи? Ногой ступалъ я на цѣлыя селенья муравьевъ. Всѣхъ родичей твоихъ, весь твой народъ осилилъ я. Такъ не спасаться жъ бѣгствомъ мнѣ отъ тебя. Послушай, Герзуинда: считай своимъ помѣстье это. Здѣсь, въ саду, ты, отъ земли оторванная, снова корни пустишь. Здѣсь медленно расти ты будешь, здѣсь расцвѣтешь, созрѣешь на попеченьи у садовниковъ искусныхъ. Здѣсь, подъ защитой стѣнъ твоихъ, живи привольно. Будь госпожей; прислужницы тебя въ убранства пышныя одѣнутъ, носить ты будешь золото. И всякое веселье по твоему приказу здѣсь устроятъ. Одно лишь...
ГЕРЗУИНДА (поспѣшно). Должна я какъ цвѣтокъ любимый короля въ грядѣ стоять недвижно?
КАРЛЪ. Ты знаешь развѣ цвѣтокъ любимый короля?
ГЕРЗУИНДА. Конечно. Ребенкомъ лѣтъ семи сама сажала я съ благоговѣньемъ мальвы короля.
КАРЛЪ (всѣ болѣе благороднымъ, чисто отеческимъ тономъ). Теперь благоговѣнье чуждо твоей душѣ. Не будь оно такъ чуждо, ты почитала бы съ благоговѣньемъ -- самую себя, согнала бы позоръ съ царицы неба, отраженной въ тебѣ какъ въ зеркалѣ. И трепетно бъ хранила чистый ликъ небесной матери отъ грѣшныхъ рукъ и отъ прикосновенья нечестивыхъ. Въ этомъ домѣ, Герзуинда, кипятъ горячіе источники; изъ плоти грѣшной извлекаютъ они отраву и очищаютъ кровь. И здѣсь, въ груди моей, горячій родился источникъ. Струи любви отцовской текутъ во мнѣ неудержимо. Торопись. Очисти душу отъ грѣховъ, омой всѣ пятна, Хотя покрыта ты была бъ теперь грѣхами, все жъ будетъ день, когда тебѣ скажу я -- покорствуй только чистой волѣ моей, скажу:-- пойди и покажись священникамъ. Въ тотъ день предстанешь свѣтлой ты предъ міромъ, подобно безгрѣшному небесному цвѣтку, подобно лиліи въ рукахъ Маріи.
(Онъ кладетъ правую руку на голову Герзуинды; она цѣлуетъ его опущенную лѣвую руку)
Занавѣсъ.