Ярко свѣтило на слѣдующее утро солнце въ маленькія сводчатыя окна одной изъ комнатъ замка, въ которыхъ шилъ Феликсъ Лауренцано. Въ синевѣ утренняго тумана возвышались передъ нимъ постройки Отто Гейнриха, а за ними нѣжныя очертанія Кбнигсбрука. Въ открытыя окна врывался ароматъ цвѣтовъ дворцоваго парка, а громкое пѣніе птицъ такъ и тянуло на свѣжій воздухъ. Весело одѣлся молодой художникъ, причемъ взоръ его не отрывался отъ фасада замка, который долженъ составить его будущую славу. Сегодня, однако, онъ, прежде всего, долженъ идти разыскивать своего брата, котораго давно не видалъ и который жилъ въ монастырѣ Нейбурга. Назначенію молодаго іезуита въ теперешній евангелическій монастырь предшествовала цѣлая исторія. Женскій монастырь, расположенный въ получасовомъ разстояніи отъ Гейдельберга, былъ такъ богатъ имѣніями и лежалъ такъ близко отъ герцогскаго замка, что не могъ долго противустоять "реформаціи". Уже Фридрихъ II посягалъ на него, а Оттейнрихъ добился уничтоженія процессій и отмѣнилъ затворничество, разрѣшивъ выходъ монахинямъ изъ монастыря. Надъ оставшимися назначили инспекторомъ герцогскако совѣтника, который конфисковалъ монастырскія имѣнія въ пользу герцогской казны, а дамамъ назначилъ умѣренную ренту.
До сихъ поръ реформація не встрѣтила никакихъ затрудненій; но теперь, когда инспекторъ вздумалъ преобразовать монастырскую жизнь, то встрѣтилъ со стороны старыхъ, упрямыхъ монахинь сильное сопротивленіе. Какъ вездѣ, такъ и здѣсь монахини гораздо крѣпче держались за старое, чѣмъ монахи и священники. Ихъ мало занимали догматическіе споры; но реформація лишила ихъ всего, къ чему онѣ такъ давно привыкли: ихъ одѣянія, обычнаго строя жизни, любимыхъ картинъ и главнаго утѣшенія ихъ одинокой жизни -- пѣснопѣнія. Потревоженныя въ своемъ созерцательномъ покоѣ, беззащитныя женщины разразились горькими жалобами на тиранію, которая запрещала имъ употребленіе св. соли, воска, свѣчей, ладона, всего того, что относится къ прославленію ихъ св. отца, и, въ особенности, на запрещеніе пѣть: "Regina coeli" или "Maria mater gratine".
Старыя монахини были твердо убѣждены, что самъ сатана руководитъ поступками злаго Лютера и коварнаго Кальвина, и онѣ неустанно просили своихъ и иностранныхъ покровителей помочь ихъ несчастію. Новый церковный совѣтникъ, присланный изъ Гейдельберга, предложилъ настоятельницѣ и монахинямъ изложить ихъ жалобы. Онѣ или упорно молчали, или всѣ хоромъ такъ кричали, что совѣтникъ принужденъ былъ сообщить въ Гейдельбергъ, что монахини требуютъ возстановленія старыхъ порядковъ и противупоставляютъ божественнымъ словамъ истинно дьявольское упрямство. Тогда Оттейнрихъ назначилъ имъ самъ проповѣдника, который долженъ былъ направить ихъ на истинный путь. Но ему пришлось проповѣдывать передъ пустыми скамейками.
Оттейнрихъ смотрѣлъ на упорство монахинь съ веселымъ смѣхомъ, и когда узнавалъ о какомъ-нибудь новомъ несчастій своего инспектора, то хохоталъ такъ, что дрожали стѣны его новаго дворца. Ему наслѣдовалъ Фридрихъ Ш, который отнесся серьезнѣе къ тому, что считалъ идолопоклонствомъ. Онъ приказалъ удалить главнѣйшихъ зачинщицъ и отослать ихъ въ больницу въ Дильсбергѣ, гдѣ онѣ должны были ухаживать за больными солдатами. У старой игуменьи Бригитты отняли ея посохъ. На ея мѣсто была назначена настоятельницей Сабина, любимая тетка курфюрста. Реформа церкви и монастыря производилась безъ милосердія. Монахини покорились силѣ, и монастырь снаружи принялъ евангелическій характеръ; службы прекратились, умолкли пѣсни, прославляющія Матерь Божью и Его святыхъ, начались евангелическія проповѣди; увеличилось число учащихся дѣтей, съ которыми монахини должны были заниматься работами, чтеніемъ и письмомъ. Къ исполненію всего этого принудила ихъ игуменья; но въ душѣ старыя монахини остались католичками и надѣялись въ тайнѣ на лучшія времена. Новая игуменья настояла въ церковномъ совѣтѣ, чтобы старый пьяница, какъ она называла назначеннаго герцогомъ проповѣдника, былъ уволенъ на покой. Чтобы избѣжать новыхъ споровъ, снисходительный герцогъ разрѣшилъ монахинямъ избрать себѣ проповѣдника изъ городскихъ священниковъ, по собственному усмотрѣнію. Долго онѣ совѣтовались и колебались; наконецъ, рѣшили выбрать магистра Лауренцано изъ Сапіенцъ-коллегіи, который могъ взять на себя занятія иностранными языками съ дѣвочками, воспитанницами монастыря.
-- Благочестивая тетушка выбрала самаго красиваго и самаго молодаго,-- шутилъ герцогъ, но исполнилъ ея желаніе.-- Такимъ образомъ онѣ скорѣе примирятся съ новымъ ученіемъ,-- думалъ онъ; на этотъ разъ онъ не угадалъ, въ чемъ настоящая суть дѣла.
Феликсъ до сихъ поръ не зналъ о переходѣ Паоло въ кальвинизмъ, и роль брата-проповѣдника показалась ему еще тяжелѣе послѣ того, какъ онъ изъ словъ Пигаветты понялъ, что его новая вѣра притворна, изъ повиновенія еретикамъ. Въ его любви къ младшему брату примѣшивалось теперь чувство жалости и состраданія, которое побуждало его къ мягкости и снисходительности къ молодому ученому. Связанъ ли Паоло какими-либо обѣтами, Феликсъ зналъ такъ же мало, какъ и то, въ чемъ состоятъ обязанности кальвинистскаго проповѣдника.
"Poveretto,-- подумалъ онъ, вздохнувъ.-- Я никогда не понималъ этого скрытнаго мальчика, но тонъ, которымъ Эрастъ говорилъ о немъ, ясно показалъ мнѣ, что его надо утѣшить, что надо помочь ему. Бѣдный Паоло! "
Съ этими словами Феликсъ накинулъ плащъ, надѣлъ шапочку и отправился, напѣвая свою любимую пѣсенку; но веселый мотивъ оборвался, какъ только художникъ переступилъ мрачныя ворота Вирттурма.
-- Точно пасть морскаго чудовища, что проглотила пророка Іону, -- сказалъ онъ съ неудовольствіемъ.-- Авось, Богъ дастъ, что эта челюсть никогда не закроется за мной.
Выйдя, наконецъ, за городъ, молодой человѣкъ вдохнулъ здоровый запахъ только что вспаханной земли и ароматъ цвѣтущихъ полей, доносимый къ нему вѣтромъ. На поворотѣ дороги онъ задумался о томъ, достигнетъ ли онъ этимъ путемъ цѣли, и остановился, поджидая идущаго за нимъ стараго мужика, который стоялъ у моста черезъ Некаръ въ то время, когда онъ говорилъ свое имя сторожу.
-- А вы, должно быть, мало знакомы съ Гейдельбергомъ,-- сказалъ старикъ, -- если не знаете, гдѣ монастырь Нейбургъ. Пойдемте вмѣстѣ; вѣдь, вы идете въ гости къ вашему брату, итальянскому проповѣднику?
-- А вы почему знаете, что магистръ Лауренцино мой братъ?
-- Да онъ какъ двѣ капли воды похожъ на васъ, только худѣе и блѣднѣе. Онъ великій ораторъ; онъ такъ же хорошъ на каѳедрѣ, какъ акробатъ на канатѣ.
-- Вы, значитъ, слышали его?-- спросилъ Феликсъ, немного озадаченный сравненіемъ.
-- Еще бы!-- отвѣчалъ старикъ.-- Когда я въ первый разъ пришелъ въ придворную церковь, то увидалъ на каѳедрѣ молодаго человѣка шести футовъ ростомъ; онъ нылъ, кричалъ, размахивалъ руками, бросался изъ стороны въ сторону, такъ что мнѣ даже страшно стало. "О, какая глубокая развращенность человѣческаго сердца", -- кричалъ онъ на всю церковь. Побили его, что ли, думалъ я, или окна вышибли, или сады порубили?... А онъ вопитъ свое: "возлюбленные братья, вотъ каково было безсердечіе дѣтей Израиля относительно Моисея!" Ну, подумалъ я, если дѣло идетъ только о Моисеѣ, такъ это давнымъ-давно было.
Феликсъ пристально посмотрѣлъ на своего собесѣдника:
-- Вы не крестьянинъ?
-- Я мельникъ.
-- Это монастырь?
-- Нѣтъ, прежде здѣсь стригли волосы послушницамъ, поступающимъ въ монастырь; теперь... теперь чуть ли не шкурятня...
-- Вы, кажется, не долюбливаете католиковъ?
-- Я также былъ когда-то католикомъ, когда всѣ были католиками
-- А потомъ сдѣлались лютераниномъ?
-- А теперь кальвинистъ, такъ какъ мы не посмѣли остаться цвинглистами.
-- Охотно вы мѣняли вашу вѣру?
-- Приказано было.
-- А когда пфальцграфъ Людовикъ будетъ курфюрстомъ, чѣмъ вы будете тогда?
-- Нужно брать то, что достается,-- сказалъ старикъ, хитро улыбаясь.-- За Людовикомъ опять будетъ Фридрихъ. Вы знаете, что герцогъ сказалъ: чего не сдѣлаетъ Луцъ, то Фрицъ сдѣлаетъ. Надо только умѣть ждать.
Феликсъ не совсѣмъ повѣрилъ этому смиренію суроваго старика, такъ какъ въ глазахъ его свѣтилась хитрость и вся его фигура далеко не выражала тупой покорности.
-- У насъ дома,-- продолжалъ рѣчь молодой художникъ,-- говорятъ, что въ Германіи летаетъ майскій жукъ между тремя церквами, а мнѣ кажется, что ему совсѣмъ бы не зачѣмъ перелетать. У васъ, вѣдь, религія мѣняется, какъ погода.
-- Поэтому-то и происходятъ постоянныя волненія,-- засмѣялся старикъ.-- Когда я жилъ еще въ городѣ, то каждый проповѣдникъ училъ по своему и каждый изъ моихъ восьми дѣтей слѣдовалъ ученію своего проповѣдника.
-- А совершеніе таинствъ,-- спросилъ Феликсъ, перебивая его,-- было такъ же разнообразно, какъ и ученія?
-- О, да,-- отвѣчалъ старикъ,-- веселое было время, когда совѣтники покойнаго герцога еще не были удалены, а новые уже назначены. Въ каждой церкви тогда были свои обряды. Каждый священникъ совершалъ святыя таинства, какъ ему вздумается, кто по старому, кто по новому, а иной и совсѣмъ по своему.
Итальянецъ перекрестился.
-- Хорошъ бы былъ миръ церкви, если бы каждый священникъ выдумывалъ свои обряды,-- сказалъ онъ.
-- Да и не было никакого мира. Разъ въ алтарѣ церкви св. Духа Гесгузенъ хотѣлъ вырвать чашу изъ рукъ дьякона и оба такъ между собою побранились, что торговки изъ Цигельхауза и Берггейма могли бы поучиться нѣкоторымъ новымъ словечкамъ. Въ слѣдующее воскресенье на каѳедру взошелъ генералъ-суперинтендентъ, приговорилъ діакона къ отлученію отъ церкви и запретилъ прихожанамъ всякія сношенія съ нимъ. Никто не смѣлъ ѣсть и пить съ этимъ отверженникомъ и начальство исключило его изъ службы. Если бы вы видѣли, въ какое отчаяніе пришли тогда гейдельбергцы!
-- И такъ, вы сами видите,-- сказалъ Феликсъ,-- что выходитъ, когда уничтожаютъ тысячелѣтніе обряды и каждый хочетъ дѣлать то, что ему взбредетъ въ голову.
-- Турецкая вѣра существуетъ тоже тысячу лѣтъ и, все-таки, она басурманская.
-- Но какая же ваша вѣра, если вы не католикъ, не лютеранинъ, не цвинглистъ и не кальвинистъ?-- съ досадою спросилъ Феликсъ.
Старикъ подозрительно посмотрѣлъ на него и, понизивъ голосъ, отвѣчалъ:
-- Она заключается въ душѣ, а не въ таинствахъ. Въ Гейдельбергѣ много библій, но всѣ только снаружи смотрятъ на нее, а не внутрь, не въ смыслъ. Отъ этого и заблужденія.
-- Такъ вы, значитъ, не принадлежите ни къ одной изъ гейдельбергскихъ церквей?
-- У васъ нѣтъ истины,-- отвѣчалъ старикъ.-- Вы крестите дѣтей, когда они еще не знаютъ, что добро, что зло, что да, что нѣтъ, и потомъ говорите, что вы отказались за нихъ отъ дурнаго. Такимъ образомъ, у васъ все начинается ложью.
-- Но для этого ихъ причащаютъ, когда они достигаютъ зрѣлости.
-- Хороша зрѣлость! Посмотрите когда-нибудь въ школу, какимъ веселымъ голосомъ твердятъ мальчишки: "Если мы живемъ, то живемъ отъ Бога, если умираемъ, то умираемъ отъ Бога". Или еще веселѣе кричатъ: "Я червь, а не человѣкъ!" Вы должны бы были стыдиться, что пріучаете дѣтей болтать безсознательно и дѣлаете глупцами. Болтовня, въ которой ребенокъ ни о чемъ не думаетъ, есть начало лжи. У намазанныхъ ремней учится собака ѣсть кожу. Въ 13 или 14 лѣтъ вы конфирмируете ихъ, но не потому, что они утвердились духомъ, а потому, что такъ заведено. Священникъ проповѣдуетъ не потому, что того требуетъ его душа, а потому, что ему платятъ за это. Какъ фигляръ, говоритъ онъ въ воскресенье то, что наканунѣ щучитъ. Когда въ субботу вечеромъ я прохожу мимо дома священника и вижу освѣщенныя окна въ кабинетахъ, гдѣ два священника и два діакона учатъ свои проповѣди, я всегда думаю: какъ это имъ не стыдно вѣчно лгать? Да они и не понимаютъ, что лгутъ, когда читаютъ съ каѳедры вызубренный наканунѣ урокъ...
-- Вы, стало быть, хотите,-- съ досадой сказалъ Феликсъ,-- чтобы церковь была безъ священниковъ? Какая же тогда будетъ служба въ воскресенье, если ни одинъ проповѣдникъ не будетъ готовиться къ проповѣди?
-- Приходите къ намъ, тогда я покажу вамъ, какъ это дѣлается
-- Но кто же вы?
-- Когда вы придете въ Цигельхаузенъ, спросите мельника Вернера изъ Крейцгрунда, и вамъ покажутъ. Вы католикъ?
-- Да.
-- А братъ вашъ въ душѣ тоже еще католикъ?
-- Кто сказалъ это?
-- Когда вы придете къ нему, то передайте ему поклонъ отъ баптиста Вернера, и скажете вашему брату, что если бы онъ хорошо подумалъ о значеніи человѣческой рѣчи, то не сталъ бы говорить о вещахъ, чуждыхъ его сердцу... Нѣтъ, онъ недолго выдержитъ... Такъ говоритъ баптистъ, и говоритъ потому, что твердо знаетъ и вѣритъ! Никто не можетъ отступить отъ истины, не погубивши души своей... Скажите ему, если онъ хочетъ такъ же сладко ѣсть, какъ ѣлъ до сихъ поръ, то пусть и остается тамъ, гдѣ онъ теперь. Если же ему дорогъ миръ души его, то пусть идетъ къ баптисту Вернеру... и тотъ дастъ ему тотъ камень, на которомъ самъ Господь начерталъ Свое имя, никому невѣдомое, кромѣ дающаго и получающаго...
Старикъ выпрямился, его глаза блестѣли; странно шутящій передъ этимъ крестьянинъ исчезъ, а передъ молодымъ итальянцемъ стоялъ пророкъ въ тиковомъ балахонѣ.
-- Будьте здоровы,-- сказалъ онъ сухо.
-- Благодарю васъ, отецъ.
-- Не стоитъ. Вотъ ваша дорога. Но идите не черезъ главныя ворота, а вдоль стѣны; въ угольной башнѣ есть дверь, въ которой прилегаетъ квартира капеллана. Онъ не можетъ жить внутри съ барышнями, а еще лучше было бы, если бы онъ совсѣмъ не жилъ тутъ. Нельзя такъ близко другъ въ другу класть огонь и сѣру. У васъ все такъ извращено, какъ будто-бы самъ чортъ былъ вашимъ суперинтендентомъ.
Съ этими словами старикъ быстро удалился. Феликсъ долго смотрѣлъ ему вслѣдъ.
-- Здѣсь дѣла идутъ хуже, чѣмъ я воображалъ, -- сказалъ онъ.-- Я бѣжалъ изъ Венеціи, такъ какъ не въ силахъ былъ видѣть неистовства святой инквизиціи. До сихъ поръ не могу я забыть, какъ двухъ несчастныхъ, измученныхъ пыткой, привели къ Лидо и заставили стать на доску между двумя гондолами. Потомъ выѣхали въ лагуны, одинъ гребецъ началъ правитъ влѣво, другой вправо, доска упала и несчастные исчезли въ мутныхъ водахъ. Ужасно! Но, все-таки, во что бы ни стало надо спасти мою милую Италію отъ тѣхъ безобразій, которыя дѣлаются здѣсь!... Святыя церкви осквернены, неоцѣнимыя сокровища искусствъ уничтожены варварскими руками, алтари разрушены, куполы испорчены и оржны разбиты. Ни месса Палестрины, ни Miserere недоступны этимъ несчастнымъ людямъ, ни одно произведеніе великихъ художниковъ не трогаетъ ихъ черствыхъ сердецъ! За то ихъ богословы ссорятся и спорятъ о томъ, какъ должно понять сокрытое отъ насъ въ таинствѣ, какъ будто таинство не заключается именно въ томъ, что сущность его недоступна нашему пониманію. Я могу все вынести: фальшивую музыку, плохія картины, статуи Бадинелли, но когда я слышу болтовню этихъ еретиковъ, мнѣ приходитъ въ голову, что нужно бы выстроить больницу такой же величины, какъ вавилонская башня, всѣхъ ихъ запрятать туда и держать до тѣхъ поръ, пока они отъ отвращенія другъ въ другу не выздоровѣютъ.
Предаваясь такимъ думамъ, молодой человѣкъ шелъ по указанной дорогѣ. Около калитки угольной башни монастырской стѣны веселые крики свѣжихъ дѣтскихъ голосовъ заставили его очнуться.