Солнце клонилось уже къ западу, а Феликсъ все еще стоялъ на верхней площадкѣ лѣсовъ новой постройки, осматривая карнизы, крыши и трещины въ стѣнахъ, требующихъ ремонта" За обѣдомъ онъ слышалъ, что возвратилась домой дочка Эраста, и, кто знаетъ, можетъ быть, именно это извѣстіе и напомнило ему о самой опасной части его работы. По крайней мѣрѣ, во время осмотра пилястровъ, консолей и статуй, на этой высотѣ ему не разъ приходила въ голову бѣлокурая лѣсная фея, встрѣтившаяся съ нимъ у монастырскаго пруда. Стоя на узкихъ доскахъ, на высотѣ тысячи футовъ надъ землей, онъ задумался, устремивъ взглядъ на лицо Сераписа, потомъ провелъ рукой по глазамъ, вспомнивъ, что здѣсь не мѣсто мечтать, и, недовольно покачивая головой, сказалъ себѣ: "Если я сдѣлаю сегодня невѣрный шагъ и кончу подобно Фаэтону, то виною этому будетъ бѣлокурая Клитія... Кто разъ видѣлъ нѣжную улыбку этой дѣвушки, того будетъ преслѣдовать воспоминаніе о ямкахъ на ея щечкахъ и здѣсь, у языческихъ божествъ. Старые боги, вѣдь, тоже кое-что понимали въ этомъ!" Въ ту минуту, какъ онъ хотѣлъ спускаться, онъ увидѣлъ передъ собой у сосѣдняго окна бѣлокурую дѣвушку, о которой онъ только что мечталъ.
Лидія дѣйствительно возвратилась изъ монастыря къ отцу и сдѣлала недовольную гримаску, увидавъ передъ окнами лѣса и въ комнатахъ пыль. Къ тяжелому воспоминанію о вчерашнемъ, днѣ примѣшивалось чувство одиночества дома. Разлука съ доброй старой игуменьей была тяжелѣе, чѣмъ она предполагала, и даже изъ ея добраго дѣтскаго сердца исчезло раздраженіе противъ подругъ, послѣ того какъ она разсталась съ ними, провожаемая шутками и поцѣлуями. Она сидѣла на окнѣ и сквозь лѣса постройки Рупрехта задумчиво смотрѣла на рейнскую долину. Вдали серебрился Некаръ межъ полей, готовыхъ для жатвы, за нимъ высились голубыя горы Гарца; цвѣтущія акаціи, растущія по склону Іеттенбюля, распространяли благоуханіе и бѣлые цвѣты каштановъ, словно инеемъ, покрыли темно-зеленыя деревья на вершинахъ Хейлигенберга и Гайсберга. Та же милая картина, которою и прежде она такъ часто любовалась, теперь казалось уже иною. Любящее сердце дѣвушки осталось въ монастырѣ, и она задумчиво устремила взоръ на монастырскую башню, не зная, придетъ оттуда ея счастіе или нѣтъ. Сѣвши съ работой въ оконную нишу, она почувствовала, чего ей не достаетъ. "Коли бы мама была жива!" -- подумала она и слезы блеснули на ея длинныхъ рѣсницахъ. Не можетъ же она, несмотря на сильную любовь, довѣрить своему строгому отцу то, что ее огорчало. Она низко обманута. Человѣкъ, котораго она считала лучшимъ изъ людей, поступилъ съ ней какъ злой ангелъ въ одеждѣ пастыря, и униженіе, нанесенное имъ, оскорбляло ея женскую гордость. При воспоминаніи о роковой минутѣ во время вчерашнихъ экзерцицій, кровь прилила ей къ лицу и она низко наклонилась надъ шитьемъ, чтобы скрыть волновавшія ее чувства негодованія и стыда. Чья-то тѣнь, проходившая по лѣсамъ мимо самаго ея окна, заставила ее оглянуться. Она такъ привыкла сознавать себя здѣсь наверху въ совершенномъ одиночествѣ, что испуганно вскочила. Мужчинѣ при такомъ появленіи пришло бы въ голову, какъ предохранить домъ отъ нежданныхъ посѣщеній; женщина испугалась бы того, что молодой человѣкъ хочетъ броситься внизъ съ узкихъ подмостокъ. Лидія была для этого слишкомъ ребенокъ. Какъ только прошелъ первый страхъ, на смѣну ему явилось любопытство взглянуть, какая голова принадлежитъ этимъ стройнымъ ногамъ. Вдругъ Лидія припомнила, будто когда-то видѣла эти ноги ступающими по зеленому монастырскому лугу и давящими сорванные голубые цвѣты. Она быстро вскочила, чтобы запереть окно. Въ это именно мгновенье и замѣтилъ ее художникъ Феликсъ.
-- А! вы уже возвратились, милая барышня?-- спросилъ онъ дружелюбно.-- Привѣтъ мой вамъ на этой воздушной высотѣ!
-- Вы упадете,-- отвѣчала Лидія испуганно.-- Пожалуйста, кончайте скорѣе вашу работу; у меня голова кружится.
-- Мнѣ такъ же хорошо здѣсь, какъ синицѣ, качающейся на вѣткѣ. Что за воздухъ! Позвольте мнѣ сѣсть.
И онъ покойно усѣлся, прислонившись спиной къ балкѣ, руками охвативъ одну ногу, а другою весело раскачивая надъ пропастью.
-- Вамъ долго придется работать на этомъ опасномъ мѣстѣ?-- спросила Лидія, отъ страха почти готовая попросить его войти въ окно.
-- Очень долго, барышня!-- отвѣчалъ архитекторъ, смѣясь.-- Господину Серапису надо починить сапоги, орелъ Юпитера лишится хвоста, если я не прилѣплю его замазкой, амуръ рискуетъ потерять голову, чему, конечно, вы виною... Сампсону необходима новая ослиная челюсть. Вы видите, что безъ меня не могутъ обойтись въ замкѣ.
-- Какъ можете вы шутить при такой опасности?
-- Клянусь Мадонной, я не шучу. Развѣ вы хотите, чтобы амуръ былъ безъ головы или орелъ безъ хвоста?
-- Ни до того, ни до другаго мнѣ нѣтъ дѣла,-- сказала Клитія,-- но, чтобы я не задерживала васъ на этомъ головоломномъ мѣстѣ, позвольте мнѣ закрыть окно.
-- Я не позволяю, разъ вы спрашиваете у меня разрѣшенія. Лучше проститесь со мной любезно и скажите, въ которомъ часу начинается вечерня въ дворцовой капеллѣ? Мнѣ бы хотѣлось послушать, какъ проповѣдуетъ мой братъ, такъ какъ онъ сталъ у васъ очень неразговорчивымъ.
-- Магистръ Лауренцано проповѣдуетъ?-- испуганно спросила Клитія, и кровь прилила ей къ сердцу.
-- Да,-- отвѣчалъ Феликсъ, улыбаясь.-- Не знаете ли вы, въ которомъ часу?
-- Въ шесть часовъ начинается вечерня,-- отвѣчала Лидія холодно?-- Желаю благополучно сойти,-- и дрожащими руками она быстро захлопнула окно.
Феликсъ удивленно посмотрѣлъ ей вслѣдъ, потомъ, покачивая головой, разсѣянно началъ спускаться. Клитія побѣжала въ самую дальнюю комнату, какъ бы ища спасенья отъ своихъ собственныхъ мыслей. Она прибирала въ комнатахъ, забывая, куда прятала вещи и снова ища ихъ. Взволнованная и грустная, она опять сѣла за работу. Въ маленькой комнаткѣ стало душно отъ жаркихъ лучей заходящаго солнца. Молодая дѣвушка еще разъ открыла окно. На дворѣ было тихо и Феликсъ приказалъ принять лѣстницы, такъ что она могла быть вполнѣ безопасна отъ непрошеннаго посѣщенія. Съ сильно бьющимся сердцемъ принялась она за работу. Никогда бы не желала она видѣть человѣка, который, будучи связанъ вѣчными обѣтами, все-таки, домогался ея любви. Въ это время изъ дверей замка показались первые богомольцы, направляющіеся къ дворцовой капеллѣ. Зазвонили колокола. Это была единственная церковная музыка, которую допускалъ курфюрстъ съ тѣхъ поръ, какъ даже оргинъ былъ принесенъ въ жертву церковной реформѣ. Съ грустью слушала Клитія гулъ колоколовъ- ей казалось, будто хоронили кого-то,-- ее ли, его ли, она не знала. Когда умолкли колокола и все стихло на огромномъ дворцовомъ дворѣ, ее охватилъ внезапный ужасъ, дыханіе стѣснилось въ юной груди; дѣвушка задыхалась. Вотъ донеслось до нея пѣніе. Точно во снѣ, надѣла она шапочку и накидку, взяла молитвенникъ, и какая-то невидимая сила противъ воли потянула ее въ храмъ Божій, гдѣ проповѣдывалъ недостойный, отвергнутый священникъ. Она стала у двери, въ задніе ряды, надѣясь, что тамъ онъ не замѣтитъ ее своимъ демонскимъ взглядомъ. Чарующіе ли звуки колоколовъ привлекли ее сюда, или псалмы имѣли такую силу, что привели ее къ тому, отъ чьихъ глазъ она скрывается теперь за колонной?... Священникъ взошелъ на каѳедру и прочелъ молитву. Когда Феликсъ черезъ минуту взглянулъ на Клитію, она подвинулась немного съ своего мѣста, чтобы видѣть магистра Паоло прямо передъ собой. Феликсъ разсѣянно и мрачно разсматривалъ высокую капеллу. Неужели это та замѣчательная церковь гейдельбергскаго замка, самая богатая во всѣхъ прирейнскихъ странахъ? Высокіе, готическіе своды покрыты бѣлою краской, картины безжалостно замазаны, но привычному глазу художника онѣ все еще видны и сквозь краску.
Вмѣсто прежнихъ росписныхъ оконъ, вставлены простыя стекла, сквозь которыя раздраженный Феликсъ смотрѣлъ на голубое небо, думая, куда дѣлись тѣ замѣчательныя произведенія живописи на стеклѣ, на которыя старательный художникъ положилъ часть своей жизни? Погибла также и старая гейдельбергская школа пѣнія, имѣвшая прежде собственное помѣщеніе у подошвы Шлосберга. Народъ поетъ хоромъ, безъ толку и нестройно. Окончилось пѣніе, молодой священникъ щрочелъ тихимъ мелодичнымъ голосомъ коротенькій текстъ и граціознымъ движеніемъ отложилъ книгу въ сторону. Ботъ онъ провелъ узкою, бѣлою рукой по блѣднымъ губамъ и началъ проповѣдь. Его мелодичный, серебристый голосъ раздавался въ храмѣ то какъ однообразное, тихое журчаніе ручейка, то какъ грозные раскаты грома, и послѣ самыхъ сильныхъ порывовъ риторическаго урагана рѣчь его принимала тихое, ласкающее выраженіе, трогающее сердца. Этотъ богословскій громъ не производилъ впечатлѣнія на Феликса. Онъ осматривалъ расположеніе зданія, думая, что, вѣроятно, оно совсѣмъ иначе выглядѣло, когда отъ пестрыхъ оконъ разливался матовый свѣтъ и мягкими полутонами падалъ въ глубокія ниши. Только мало-по-малу овладѣлъ онъ собой настолько, чтобы сосредоточить вниманіе на словахъ проповѣдника, говорившаго съ увѣренностью опытнаго оратора и граціей природнаго итальянца.
-- О, какъ грязна земля, когда я взгляну на небо,-- говорилъ онъ словами св. Игнатія.
Яркими красками изобразилъ онъ опасности жизни и безпомощность беззащитнаго сердца, глубокая безнадежность слышалась въ его вкрадчивомъ голосѣ.
-- Нигдѣ нѣтъ поддержки и утѣшенія, даже у насъ, потому что сердце коварно, ожесточенно и невѣрно:, ни у другихъ, потому что они такіе же, какъ и мы, и нигдѣ на свѣтѣ, потому что онъ принадлежитъ не добрымъ, а злымъ людямъ. Такъ гдѣ же убѣжище, гдѣ спасеніе, гдѣ твердая почва, на которой мы можемъ удержаться?-- послѣдовала пауза, возбудившая нетерпѣніе и давшая время каждому понять тоску своего собственнаго измученнаго сердца.
Потомъ ораторъ сдѣлалъ выразительный жестъ рукой, показывающій, что благо такъ близко: "Посмотри: вотъ церковь, она твоя мать, наставница, защита и утѣшеніе во всѣхъ житейскихъ бѣдахъ".
Феликсъ тоскливо посмотрѣлъ кругомъ.
"Все это давно извѣстныя, старыя штуки",-- подумалъ онъ и посмотрѣлъ на присутствующихъ.
Немногіе мужчины стояли разсѣянно, дѣти неспокойно, за то женщины не спускали глазъ съ молодаго оратора. когда Феликсъ снова прислушался, тотъ уже рисовалъ муки того свѣта.
-- Будутъ мучиться они отъ вѣка и до вѣка, говоритъ св. писаніе. Что такое вѣчность?-- спросилъ онъ, пристально смотря на своихъ слушателей, какъ будто требуя отъ нихъ отвѣта.-- Представьте себѣ, если бы эта высокая, громадная гора, лежащая тамъ на востокѣ, была бы изъ твердой стали и если бы въ продолженіе нѣсколькихъ тысячъ лѣтъ къ ней прилетала бы птичка, ударяла бы своимъ маленькимъ клювомъ въ стальную гору и улетала бы дальше. Сколько бы тысячъ лѣтъ прошло раньше, чѣмъ она исклевала бы всю гору? Или вообразите себѣ, если бы отъ этихъ холмовъ и до Гарца было огромное озеро, и каждую тысячу лѣтъ къ нему прилеталъ бы комаръ, и пилъ своимъ крошечнымъ хоботомъ сколько ему нужно для утоленія жажды,-- сколько, по вашему мнѣнію, надо тысячъ лѣтъ, чтобы это крошечное насѣкомое выпило все озеро? Если бы птичка и исклевала даже гору, и комаръ выпилъ озеро, то не прошло бы еще и милліонной части вѣчности, а писаніе говоритъ: будутъ мучиться отъ вѣка и до вѣка".
-- Шарлатанство!-- проворчалъ Феликсъ, и въ первый разъ онъ почувствовалъ ненависть къ брату, котораго такъ сильно любилъ прежде.
Непріязненно смотрѣлъ онъ на высокую фигуру юноши, то склоненную и почти исчезавшую за каѳедрой, то снова появляющуюся, простирающую руки и откидывающуюся назадъ, будто пораженная смертельнымъ ударомъ въ сердце, съ поднятою вверхъ рукой и повторяющую точно припѣвъ: "только церковь, только проповѣдь, только слово!"
Когда, наконецъ, проповѣдникъ произнесъ послѣднія, возвышенныя слова, Феликсъ уже съ нетерпѣніемъ ожидалъ его "аминь"; онъ вынесъ такое холодное и непріятное впечатлѣніе, съ какимъ еще никогда не выходилъ изъ церкви.
Когда онъ вышелъ изъ дверей капеллы во дворъ, освѣщенный заходящими лучами солнца, взглядъ его тотчасъ же упалъ на высокую фигуру совѣтника Эраста, ожидавшаго здѣсь свою дочь. Вѣжливо поклонившись, онъ хотѣлъ пройти мимо, но Эрастъ остановилъ его, спросивши дружескимъ тономъ, какъ понравилась паписту ихъ очищенное богослуженіе.
-- Монотонныя мелодіи плохо пропѣты,-- вѣжливо отвѣчалъ итальянецъ.
Онъ не чувствовалъ въ себѣ ни малѣйшаго желанія вступать въ споръ съ еретикомъ. Но церковный совѣтникъ былъ сегодня въ духѣ.
-- А, да!-- сказалъ онъ,-- вы не знаете нашего музыкальнаго канона. Мы держимся постановленія Кальвина въ этомъ отношеніи. "Надо, -- говоритъ женевскій учитель,-- внимательно слѣдить за тѣмъ, чтобы ухо обращало не больше вниманія на мелодію, чѣмъ умъ на смыслъ словъ. Напѣвы, производящіе только пріятное впечатлѣніе, не идутъ къ величію церкви и не могутъ быть угодны Богу".
-- Напротивъ,-- отвѣтилъ итальянецъ сухо,-- если нашъ Господь Богъ обладаетъ хотя малѣйшимъ музыкальнымъ слухомъ, то онъ исключитъ изъ небесныхъ хоровъ всѣхъ этихъ людей за ихъ негармоничное ораніе. Такое пѣніе годится только для преисподней.
Эрастъ засмѣялся.
-- А проповѣдь г. магистра? Она тоже не стяжала вашего одобренія?
-- Если бы храмъ оставался такимъ, какимъ его построили предки,-- сказалъ Феликсъ убѣжденнымъ тономъ,-- то теперь не понадобилось бы длиннаго ораторства, чтобы обратить души къ Богу.
-- Мы теперь привыкли поучаться словомъ, а не картинами,-- отвѣчалъ Эрастъ, смѣясь.
-- Словомъ?-- воскликнулъ Феликсъ съ досадой.-- Такъ вы думаете, что пропѣтое слово не есть слово Божіе? Еще вопросъ, кто глубже откроетъ мнѣ смыслъ слова и сильнѣе запечатлѣетъ: магистръ Палестрина или проповѣдники Нейзеръ, Сутеръ или какъ тамъ зовутъ всѣхъ: кого я видѣлъ въ "Оленѣ" за круглымъ столомъ. Можетъ быть, вы видѣли во Флоренціи, въ церкви св. Марка, картину Фра-Анжелико: два апостола просятъ странствующаго Спасителя зайти къ нимъ, такъ какъ уже наступаетъ ночь. Вы должны выслушать много проповѣдей вашихъ знаменитыхъ церковныхъ совѣтниковъ, раньше чѣмъ составите себѣ представленіе о текстѣ, который такъ ясно изобразилъ Фіесоле. Это видѣлъ взглядъ Спасителя, тотъ не забудетъ его всю жизнь, также какъ и библейское изреченіе.
-- Я также провелъ на вашей родинѣ, въ вашихъ церквахъ много пріятныхъ часовъ. Но я видѣлъ и то, какъ часто хорошія картины, впрочемъ, также какъ и дурныя, почитаются народомъ, какъ идолы, и отнимаютъ поклоненіе у единаго истиннаго Бога. Картину въ монастырѣ св. Марка я хорошо запомнилъ и, дѣйствительно, какъ вы говорите, разъ видѣвшій ее не забудетъ пріятныя черты Спасителя и учениковъ. Но я видѣлъ и другія картины, которыя я еще меньше забуду, напримѣръ, Себастіана, Роха и Марка въ венеціанскомъ госпиталѣ. Вы сами знаете, какъ они замѣняли идоловъ; имъ то поклонялись, то бранили ихъ и плевали на нихъ. Вотъ послѣдствія того, что смѣшиваютъ религію съ искусствомъ. Поэтому я ни слова не сказалъ, когда уничтожили здѣсь всѣ картины, хотя мнѣ и жаль было нѣкоторыхъ произведеній искусства.
Итальянецъ почувствовалъ долю правды въ его словахъ, но тотчасъ же испугался еретическаго соблазна, какъ будто сатана схватилъ его своими острыми когтями. Онъ быстро перекрестился и, замѣтивъ насмѣшливую улыбку Эраста, снова горячо продолжалъ.
-- Чернь всегда останется чернью, -- сказалъ онъ рѣзко.-- Съ тѣхъ поръ, какъ народъ не находитъ помощи у картинъ, онъ обратился къ колдуньямъ и ворожеямъ, отчего уже, конечно, не выигрываетъ религія. Вы хорошо знаете, что Кальвинъ сжегъ въ маленькой Женевѣ больше колдуній и чародѣевъ, чѣмъ въ то же время, было сожжено въ цѣлой Италіи. Такъ лучше, чтобы люди обращались къ изображеніямъ Мадонны, чѣмъ къ діаволу. Уничтоживши стройныя хоры, вы не можете сказать, чтобы пѣніе и органъ служили къ распространенію суевѣрія.
-- Мы идемъ въ церковь не для того, чтобы слушать музыку, а чтобы думать о страданіяхъ Спасителя.
-- Г. совѣтникъ!-- сказалъ Феликсъ и голосъ его дрожалъ отъ внутренняго волненія.-- Передъ Пасхой, во дни страданій Спасителя я былъ въ Римѣ, въ капеллѣ папы. Въ капеллѣ было темно, у алтаря только горѣли свѣчи, по числу лѣтъ Спасителя... Я слышалъ чудный хоръ пѣвчихъ. То было даже не пѣніе, а будто земля и небо наполнились великою скорбью за весь стыдъ и преступленіе земли, и мы всѣ плакали. Зажженныя свѣчи не развлекали насъ; одна за другой онѣ тухли; послѣднюю отнесли за алтарь. Въ церкви было темно и только высокія фигуры страшнаго суда Микель-Анджело грозно мелькали въ углубленіи. Постепенное угасаніе свѣчей трогало насъ глубже какой бы то ни было проповѣди. Я дрожалъ, нервно протягивалъ руки, чтобы спасти послѣднюю искру жизни Спасителя и, когда исчезъ послѣдній свѣтъ, мы поняли слова писанія: "И свѣтъ во тьмѣ свѣтитъ и тьма не объяла его". Чистая, прекрасная жизнь Спасителя угасла передъ нашими глазами. Вѣрьте мнѣ, я тогда глубже понялъ страданія Христа, чѣмъ если бы я былъ въ вашей преобразованной церкви, гдѣ на каѳедрѣ стоитъ человѣкъ съ краснымъ носомъ и говоритъ своимъ хриплымъ, пьянымъ голосомъ о страданіяхъ, которыхъ онъ не понимаетъ.
-- Если проповѣдникъ невѣрующій, то это вездѣ дурно, -- сказалъ Эрастъ.
-- Если, если!-- горячо вскричалъ Феликсъ.-- Истинная вѣра всегда была на землѣ рѣдкостью... Вашъ же церковный совѣтникъ Урсинъ сказалъ, что онъ знаетъ едва шесть христіанскихъ проповѣдниковъ въ Пфальцѣ.
-- Что знаетъ Урсинъ, который выдумываетъ глупости за своимъ письменнымъ столомъ и уже нѣсколько лѣтъ не видитъ ничего на свѣтѣ, кромѣ дороги изъ Сапіенцъ-коллегіи въ библіотеку проповѣдниковъ?
-- Но что я видѣлъ, не доказываетъ, чтобы эти господа проповѣдники способны были замѣнить Микель-Анджело, Рафаэля и Палестрину.
-- Исключивъ этихъ художниковъ, мы обогнали васъ въ истинной культурѣ,-- сказалъ Эрастъ спокойно.
-- Въ истинной культурѣ!-- воскликнулъ Феликсъ съ досадой.-- Посмотрите на эту постройку. По этому пути черезъ нашихъ художниковъ распространилась культура въ вашъ народъ; но пришелъ великій еретикъ изъ Виттенберга, страшный злой духъ, присланный дьяволомъ, чтобы совратить васъ съ пути истиннаго, и что сдѣлали вы съ тѣхъ поръ? Катехизисъ, исповѣди, письменныя препирательства, книги обо всемъ, чего знать нельзя, и вся ваша жизнь проходитъ въ ссорахъ и. спорахъ и безполезной болтовнѣ. Продолжайте идти тѣмъ же путемъ и вы не увидите тогда зданій, подобныхъ постройкѣ покойнаго Оттейнриха; за то будутъ всеобщее кровопролитіе, ненависть и ссоры безъ конца.
-- Молодой человѣкъ, -- отвѣчалъ Эрастъ, -- вы всего нѣсколько мѣсяцевъ въ Германіи, а хотите сказать послѣднее слово нашему народу. Загляните только въ наши школы, посмотрите, какъ молодежь, растущая съ катехизисомъ въ рукахъ, твердо знаетъ св. писаніе. Загляните также въ дома нашихъ бюргеровъ. Послѣ того, какъ мы довели ихъ до того, что каждый имѣетъ св. писаніе въ переводѣ Мартина Лютера, такъ что ежечасно можетъ воспользоваться словомъ Божіимъ, то онъ не нуждается въ вашихъ, дѣйствующихъ на чувства, средствахъ... Можетъ быть, вамъ покажется это слишкомъ суровымъ?
Спокойный Эрастъ началъ было волноваться, когда, къ счастью, подошла Лидія. Лицо ея разгорѣлось и глаза лихорадочно блестѣли. Она молча шла, смотря болѣе на художника, чѣмъ слушая разговоръ.
"Какъ онъ похожъ на него",-- думала она.
-- А что скажете объ этомъ вы, барышня?-- вѣжливо спросилъ Феликсъ.
-- Одно не исключаетъ другаго. Слово Божіе остается вѣчно и когда люди утвердятся въ немъ, то, можетъ быть, увидятъ опять картины, услышатъ хорошее пѣніе и органы.
-- Настоящій судъ женщины,-- засмѣялся Феликсъ,-- или, лучше сказать, Соломоновъ судъ.
-- Нѣтъ, г. художникъ. Мудрый Соломонъ былъ мужчина и потому присудилъ разрѣзать ребенка. Королева же Савская сказала бы: "вы обѣ должны вмѣстѣ заботиться о ребенкѣ", и для свѣта это было бы много лучше.
-- Посмотрите, какъ умны дѣвушки въ Пфальцѣ,-- сказалъ Эрастъ, смѣясь, и протянулъ Феликсу руку.
Клитія была въ восторгѣ, что ей удалось такъ хорошо отвѣтить и, весело напѣвая, она побѣжала по лѣстницѣ къ главному входу въ замокъ.