Художникъ удалился, глубоко оскорбленный въ своихъ братскихъ чувствахъ и разочарованный въ ожиданіяхъ, возлагавшихся имъ на свиданіе съ Паоло. Священникъ проводилъ брата грустнымъ взоромъ, сѣлъ на одинъ изъ камней въ концѣ улицы и заглядѣлся на темную воду рѣки, въ которой отражались ели Кенигштулла. Тихое журчаніе рѣки напомнило ему мрачныя волны канала, много лѣтъ сряду докучавшія его взору въ Венеціи; вспомнилось ему то печальное утро, когда изъ вѣчно зеленыхъ садовъ Кіайи и изъ цвѣтущихъ апельсинныхъ рощъ Неаполя онъ вдругъ очутился въ мрачныхъ и сырыхъ переходахъ іезуитской коллегіи. Вмѣсто вида на Неаполитанскій заливъ, сверкавшій всѣми переливами опала и смарагда, онъ съ отвращеніемъ видѣлъ передъ собой темную пѣну лагуны. Глазъ, привыкшій любоваться широкимъ просторомъ моря, зубчатыми скалами острова Капри и отдыхать на величавыхъ очертаніяхъ Везувія, упирался тутъ въ голую сплошную стѣну, по ту сторону грязнаго рва. Тамъ на родинѣ онъ въ часы отдыха игралъ! въ саду съ сестрой подъ любящими взорами матери, тутъ его, окружала полсотня мальчиковъ, такихъ же запуганныхъ и блѣдныхъ, какъ и онъ; во время рекреацій ихъ высылали гулять: въ длинный мрачный корридоръ, а вечеромъ водили на Лидо подъ присмотромъ учителя, причемъ онъ долженъ былъ идти въ концѣ длиннаго ряда товарищей, не смѣя глазъ поднять на развертывавшіяся передъ нимъ красоты величественнаго города. Онъ плавалъ цѣлыя ночи напролетъ, а дни проводилъ въ безплодной тоскѣ по родинѣ.
Лишь въ молитвѣ находилъ онъ отраду, такъ какъ ему сказали, что молитвою онъ можетъ освободить души матери и сестры отъ вѣчной муки. Скоро онъ сообразилъ, однако, что во время уроковъ скорѣе другихъ понимаетъ учителя, а выученное отвѣчаетъ яснѣе и тверже товарищей. Сами учителя безпрерывно повторяли, что Паоло Лауренцано лучшій ученикъ. Сначала это примирило его немного съ новою жизнью. Какъ горчичное сѣмя въ Евангеліи, запалъ зародышъ самолюбія въ сердце ребенка, и маленькое зернышко вырасло въ большое дерево, въ которомъ гнѣздились опасныя страсти. Оторванный отъ всего, что было дорого его дѣтскому сердцу, онъ не зналъ иного счастія, какъ ученье и похвалу учителя. Всѣ его стремленія, всѣ мысли сосредоточивались на урокахъ. Въ то время, какъ другія дѣти играли въ мячъ на дворѣ коллегіи или на билліардѣ, въ любимую игру святаго Игнатія, или же въ домино, причемъ обычною ставкой было прочтеніе "Отче нашъ" и Ave Maria проигравшимъ за выигравшаго,-- въ это время онъ безъ разгиба сидѣлъ надъ своими книгами и тетрадями. Имъ руководило только желаніе превзойти другихъ и между лучшими учениками быть лучшимъ. Оспаривающій у него первенство становился его заклятымъ врагомъ. Еще дома онъ отличался ораторскими способностями, а занятія въ іезуитской школѣ были, главнымъ образомъ, направлены къ развитію краснорѣчія и діалектики. Здѣсь обучали тому, чѣмъ можно блеснуть и поразить въ необразованной средѣ: латинской декламаціи, діалектикѣ, поэтикѣ, классической драмѣ, философіи софистовъ и напыщенной риторикѣ. Во всемъ этомъ Паоло не имѣлъ соперниковъ. Когда въ публичныхъ состязаніяхъ, часто устраиваемыхъ въ интересахъ коллегіи, Паоло въ своей латинской рѣчи съ увлеченіемъ истаго неаполитанца нападалъ на слабѣйшаго противника, когда онъ декламировалъ своимъ мягкимъ звучнымъ голосомъ тирады изъ Виргилія и Лукана, когда онъ съ каѳедры произносилъ высокопарныя рѣчи, обращаясь въ знатному обществу, которое съ живостью, свойственною каждому итальянскому собранію, шумно выражало одобреніе всякому остроумному сопоставленію, апплодировало всякому ѣдкому заключенію, бурно восхищалось всякою мальчишескою галиматьей,-- тогда Паоло казалось, что онъ необыкновенный человѣкъ, и его гордой походкѣ могъ бы позавидовать любой римскій тріумфаторъ. Такимъ образомъ, воспитаніе святыхъ отцовъ развило въ богато одаренномъ мальчикѣ непомѣрное честолюбіе, которое бушевало въ немъ и не давало ему ни минуты покоя. Онъ стремился постоянно пріобрѣтать все новыя и новыя познанія и превзойти всѣхъ; только тогда онъ былъ счастливъ, когда сознавалъ, что съ каждымъ днемъ увеличивается пр о пасть между нимъ и его товарищами, когда не оставалось мѣста даже для отдаленнаго сравненія между нимъ и его сверстниками. Главною цѣлью ордена было воспитаніе честолюбивыхъ юношей и направленіе къ преобладанію надъ сонливою посредственностью воспитанниковъ другихъ школъ, и эта цѣль была блистательно достигнута въ лицѣ Паоло. Его можно было назвать примѣрнымъ воспитанникомъ заведенія. Съ одной стороны, доведенное до безумія самолюбіе талантливаго юноши, съ другой -- рабское подчиненіе его воли,-- таковы были плоды іезуитскаго воспитанія. Отцы ордена основали воспитаніе учениковъ на психологически вѣрномъ соображеніи, что ничто не подчиняетъ такъ безусловно человѣка, какъ сознаніе, что начальство знаетъ все его прошлое, всѣ проступки, сокровенныя влеченія и пороки и насквозь видитъ всѣ его помыслы и слабости. По заведенному обычаю, отъ Паоло, при поступленіи въ коллегію, потребовали откровенной исповѣди, въ которой онъ долженъ былъ выставить и свои недостатки, и достоинства. Дѣтскою рукой вписалъ онъ свои пороки и при своей пылкой южной фантазіи и нравственномъ возбужденіи послѣ смерти сестры и любимой матери задумчивый мальчикъ изобразилъ себя настоящимъ чудовищемъ. Ректоръ похвалилъ его правдивость и строгость къ самому себѣ и назначилъ* ему духовника и нравственнаго руководителя между учителями заведенія. Отъ своихъ товарищей Паоло узналъ, что соблюдается тайна исповѣди не въ стѣнахъ коллегіи и на.основаніи ея положеній духовникъ обязанъ передавать свои свѣдѣнія ректору. Несмотря на это, онъ вынужденъ былъ давать ежедневный отчетъ въ своихъ поступкахъ, мысляхъ и расположеніи духа, такъ какъ надъ воспитанниками былъ организованъ постоянный присмотръ, не скрываютъ ли они чего-нибудь. Къ каждому изъ нихъ былъ приставленъ особый шпіонъ, который долженъ былъ наблюдать, исправлять и доносить о немъ. Въ отношеніяхъ мальчиковъ между собою эта система была тѣмъ пагубнѣе, что обвиненный товарищъ всегда могъ избѣжать наказанія, уличивъ своего обвинителя въ подобномъ же преступленіи, а въ противномъ случаѣ, онъ получалъ наказаніе отъ болѣе сильнаго товарища, "брата исправителя". Подъ такимъ неусыпнымъ надзоромъ выросъ Паоло Лауренцано и привыкъ самъ подсматривать за другими. Разговаривая, онъ, въ то же время, не переставалъ слушать, что говоритъ сосѣдъ, и ни подъ какимъ видомъ не смѣлъ умолчать о томъ, что узнавалъ. Начальство достигло такого шпіонства между воспитанниками, что большаго нельзя было и желать. Однимъ ухомъ выслушивая исповѣди и самообвиненія учениковъ, другимъ доносы и наушничанья ихъ товарищей, оно видѣло насквозь характеръ каждаго.
Дома Паоло отличался открытымъ, честнымъ характеромъ, но въ пылу честолюбія, которое посѣяли въ немъ учителя, заглохли въ немъ добрые начатки. Онъ усердно подглядывалъ, подслушивалъ, доносилъ и, если ему удавалось ловкими доносами посадить соперника на злополучную скамью или въ позорный уголъ, онъ испытывалъ величайшее удовольствіе. Товарищи заискивали въ немъ, и данное ему прозвище Accusativus доказываетъ, съ какою смѣсью страха и недоброжелательства смотрѣли на него въ коллегіи. Только впослѣдствіи понялъ молодой человѣкъ, что каждымъ самообвиненіемъ онъ налагалъ на себя новыя цѣпи, приковывавшія его въ обществу іезуитовъ. На основаніи этихъ самообвиненій ректоръ доставлялъ свѣдѣнія провинціалу ордена, и съ этими постоянно дополняемыми свѣдѣніями воспитанникъ не разставался уже во всю жизнь. Куда бы онъ ни направился, въ Старомъ ли, Новомъ ли Свѣтѣ, онъ не могъ скрыть своего прошлаго. Всюду за нимъ слѣдилъ взоръ ордена, всюду сопровождали его исповѣди, въ которыхъ написаны были всѣ темныя дѣла его, и всюду, безъ перерыва, велась записная книга его поступковъ. Если бы у одного изъ запутанныхъ въ этихъ сѣтяхъ явилось желаніе освободиться, онъ отлично зналъ, что орденъ каждую минуту въ состояніи уничтожить его нравственно. Но Паоло не сразу соображалъ это. Онъ сознавалъ величіе ордена и зналъ, что въ союзѣ съ могущественнымъ обществомъ ему вездѣ открытъ путь къ блистательной дѣятельности. Послѣ полученнаго имъ воспитанія онъ былъ глубоко убѣжденъ въ своемъ превосходствѣ надъ простодушною и ребячески довѣрчивою толпой. Въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ привыкши наблюдать за окружающими и постоянно сознавать, что за нимъ подсматриваютъ, онъ выработалъ въ себѣ самообладаніе, которое защищало его отъ всякихъ нападеній, подобно непроницаемой бронѣ. У него въ привычку обратилось, его второю натурой стало никогда не говорить ни одного слова, могущаго ему повредить, и не пропускать ни одного слова, могущаго выдать ему головой другаго.
Добрые побужденія и интересы были чужды ему. Подъ вліяніемъ всепоглощающаго честолюбія умерли въ его сердцѣ вынесенныя изъ родительскаго дома любовь въ семейству и къ отечеству и дружба къ брату. Свѣжимъ, увлекающимся, добрымъ и хорошенькимъ мальчикомъ поступилъ онъ въ коллегію, а вышелъ оттуда блѣднымъ, честолюбивымъ, раздражительнымъ и до совершенства вышколеннымъ защитникомъ церкви. Ему шелъ двадцатый годъ, когда ректоръ коллегіи объявилъ его воспитаніе оконченнымъ и школа осыпала его всѣми наградами, которыя она могла дать. Понятно, что внутренняго довольства, которымъ обыкновенно сопровождается достиженіе цѣли, этотъ блестяще окончившій курсъ молодой человѣкъ не испытывалъ. Цѣлью жизни его до сихъ поръ было быть primus omnium, и благо было бы ему, если бы та же цѣль осталась навсегда задачей его жизни.
У него не было семьи, которая нуждалась бы въ его способностяхъ. Лишенный родины, онъ выразилъ желаніе сдѣлаться монахомъ и былъ причисленъ въ разрядъ "индифферентныхъ", для которыхъ еще не рѣшено, останутся ли они въ мірѣ, или будутъ посвящены служенію церкви. Занятія въ коллегіи теологіей и философіей продолжались, прерываясь занятіями въ госпиталѣ Венеціи, паломничествами всею коллегіей въ ближайшимъ святымъ мѣстамъ и прошеніями милостыни по городу, противъ чего постоянно возмущалось честолюбіе Паоло и его презрѣніе къ людямъ и жизни. Ректоръ сказалъ ему по прошествіи перваго года испытанія, что онъ можетъ избрать, для своей дѣятельности округъ внѣ коллегіи и что прибывшій изъ Рима генералъ укажетъ ему подходящій.
Тотчасъ же послѣ этого сообщенія Паоло привели въ ораторію коллегіи, гдѣ было собрано все училище; правильными рядами сидѣли воспитанники передъ тою -каѳедрой, съ которой Паоло такъ часто говорилъ юношескими устами старческія рѣчи. Блестящее общество Венеціи тѣснилось на назначенныхъ для публики скамьяхъ, а у стѣнъ стояли мѣщане, дворяне и даже многіе члены высшаго городскаго управленія. У каѳедры многочисленное собраніе высшихъ покровителей и почетныхъ членовъ коллегіи почтительно привѣтствовало прибывшаго изъ Рима генерала, выслушивавшаго съ суровымъ достоинствомъ представителей сената. За ними выступилъ ученикъ и въ звучной латинской одѣ славилъ добродѣтели и доблести генерала. По программѣ за этой рѣчью должна была слѣдовать другая, но всѣ эти формальности быстро прискучили брюзгливому старику: повелительнымъ жестомъ онъ прервалъ рѣчь и самъ взошелъ на каѳедру.
Гордый князь римской церкви, высокій, худой, съ строгими чертами и горящимъ взоромъ, жесткимъ сильнымъ голосомъ началъ проповѣдь на тему: "жатва велика, а жнецовъ мало". Онъ начертилъ картину задачъ церкви въ странѣ вѣрующихъ и еретиковъ, въ Старомъ и Новомъ Свѣтѣ, у турокъ и идолопоклонниковъ. Переходя къ частностямъ, онъ объяснялъ, что посольство въ Малабаръ вслѣдствіе народнаго возстанія потеряло половину недавно посланныхъ миссіонеровъ. Того, кто пожелаетъ замѣнить недостающихъ, ожидаетъ мученическій вѣнецъ и жизнь вѣчная. Потомъ вызвалъ по имени десять воспитанниковъ и спросилъ:
-- Хотите ли вы отправиться въ страну язычниковъ, проповѣдывать Христа, наставлять и умереть?
Десять юношей встали и въ одинъ голосъ отвѣтили:
-- Мы готовы, генералъ!
Въ благоговѣйномъ ужасѣ дрогнуло собраніе передъ величіемъ этой сцены и на глазахъ женщинъ выступили слезы.
Старикъ продолжалъ:
-- Въ Вѣра-Круцѣ желтая лихорадка истребила три четверти нашей миссіи. Коллегія пуста. Болѣзнь прекратилась, но весною возвратится съ удвоенною силой. Для замѣщенія вакантныхъ мѣстъ ректоръ назначаетъ слѣдующихъ послушниковъ,-- и снова суровымъ голосомъ прочелъ старикъ нѣсколько именъ.-- Готовы ли вы ѣхать, распространять слово Божіе и умереть, если на то воля Божія?
Юноши поднялись и сказали:
-- Готовы, генералъ!
-- Яростнѣе язычниковъ и чумы, -- продолжалъ старый монахъ,-- свирѣпствуетъ идолопоклонничество у дикихъ германцевъ по ту сторону Альпъ. Тѣ, которыхъ мы посылаемъ туда, должны быть вооружены всѣми силами души, можетъ быть, вамъ придется даже на время снять одежду св. Игнатія, и каждаго изъ васъ ожидаютъ особенныя опасности.
Нѣсколько именъ были названы для этого назначенія, и между ними имя Паоло Лауренцано.
И эти юноши на вопросъ, готовы ли они, отвѣчали въ одинъ голосъ:
-- Готовы, генералъ!
-- Вы поклялись, возлюбленныя дѣти, -- продолжалъ старикъ, -- умереть за нашу св. церковь. Но это еще не самое трудное. Напротивъ, это -- самая легкая часть вашей задачи. Неизмѣримо труднѣе жизнь для блага церкви, которая съ этой минуты начинается для васъ. Вамъ предстоитъ жить, навсегда отказавшись отъ личной жизни. Вы знаете обѣты, исполненію которыхъ вы подчинялись во дни пройденнаго вами искуса. Теперь же, вмѣсто бѣдности, нѣкоторымъ изъ васъ придется жить во дворцахъ, въ богатыхъ аббатствахъ, вамъ можетъ быть приказано на нѣкоторое время раздѣлять эту роскошь. Среди видимой роскоши вы должны остаться вѣрными вашему обѣту бѣдности. По слову блаженнаго отца нашего Игнатія, будьте подобны статуѣ, позволяющей одѣвать себя и раздѣвать, украшать себя тряпьемъ и драгоцѣнными каменьями, не замѣчая этого и какъ бы не зная, ничего не желая и не требуя. Тогда за обильными столами, въ пурпурѣ и шелкѣ, вы, все-таки, будете исполнять вашъ обѣтъ бѣдности. Другіе, напротивъ, въ плетеныхъ хижинахъ индѣйцевъ или кибиткахъ монголовъ едва будутъ имѣть чѣмъ прикрыть свою наготу и утолить голодъ. Можетъ случиться, что камень при дорогѣ будетъ служить подушкой и горсть моха пищей. Если они въ этой тяжелой жизни будутъ стараться чѣмъ-либо скрасить эту бѣдность, если они днемъ и ночью не будутъ думать о своей задачѣ и сердце ихъ будетъ все еще живо къ какимъ-либо земнымъ привязанностямъ, то они нарушатъ обѣты бѣдности, хотя они и бѣдны. Надо забыть желанія, не знать собственности, вотъ чего требуютъ обѣты. Во-вторыхъ, великій основатель нашего ордена завѣщалъ ученикамъ своимъ обѣтъ послушанія. Но подъ этимъ разумѣется не только наружное и безусловное исполненіе приказаній. Такъ повинуется и собака своему господину; въ томъ не велика заслуга. Для того, чтобы послушаніе обратилось въ добродѣтель, подчиненный долженъ считать желанія начальника своими собственными, долженъ принести въ жертву свою волю и намѣренія, не долженъ смѣть хотѣть и даже думать долженъ такъ, какъ того требуетъ начальникъ, долженъ все, что тотъ приказываетъ и думаетъ, считать истиннымъ и правильнымъ. Въ простодушіи вашего слѣпаго повиновенія заключается вся ваша сила. "Неполное послушаніе,-- говоритъ св. Игнатій, -- къ своему собственному вреду имѣетъ два глаза, полное послушаніе слѣпо, но въ этомъ именно заключаются его мудрость и совершенство". Вы должны быть исполнены слѣпымъ стремленіемъ къ повиновенію, какъ Авраамъ готовъ былъ заколоть своего сына, потому что имъ руководило свободное желаніе повиноваться. Это-то повиновеніе и сдѣлало его праведникомъ, такъ какъ онъ исполнилъ то, что казалось ему злымъ; но повиновался повелѣнію Божію, ибо зналъ, что добро не само по себѣ добро, но потому, что Богъ приказалъ въ своемъ законѣ. Кто противупоставляетъ свой маленькій внутренній свѣтъ свѣту ордена, тотъ безумецъ, ищущій ночью солнца... Если ты въ повиновеніи не подчинишь свой умъ, также какъ и свою волю, то твое послушаніе не будетъ совершенною жертвой, потому что лучшую часть себя, свой умъ, ты не принесъ въ жертву Богу, а жертва, въ которой лучшую часть ты удерживаешь, Богу неугодна.
Тотчасъ же за этимъ напутствіемъ Паоло покинулъ домъ ордена и въ сопровожденіи старшаго посланника ордена, доктора Антоніо, отправился черезъ Альпы въ резиденцію епископа Шпейера. Все представлялось ему точно во снѣ; неожиданное освобожденіе испугало его. Молодой монахъ не видалъ даже, какъ промелькнули передъ нимъ роскошные города Италіи и веселыя равнины Вероны.
Онъ углубился въ себя и въ назначенныя ему задачи. Чувства неудовлетворенности и страха за будущее въ первый разъ закрались въ душу юноши. Чтобы ободрить его, веселый спутникъ, съ хитрымъ, оживленнымъ лицомъ, разсказывалъ о важныхъ привилегіяхъ, которыми будетъ онъ пользоваться какъ членъ ордена іезуитовъ, объ особенномъ покровительствѣ, съ самаго начала оказанномъ Пресвятою Дѣвой ученикамъ блаженнаго Игнатія Лойолы, и о чудныхъ видѣніяхъ, въ которыхъ Она являлась основателю ордена и достойнѣйшимъ изъ его членовъ.
Докторъ Антоніо почти выбился изъ силъ, прославляя св. Дѣву Марію и не зная, чему приписать замкнутую молчаливость своего товарища. Только миновавъ Альпы, за Инспрукомъ, спутники вступили въ оживленный споръ. Нѣсколько дней провели они въ городѣ, гдѣ у брата Антоніо были дѣла. Его дорожная касса, какъ онъ говорилъ, опустѣла. Однажды раннимъ утромъ Антоніо разбудилъ молодаго человѣка и сталъ уговаривать бѣжать, не расплатившись съ хозяиномъ гостиницы. Монахъ промолчалъ, но какъ только его руководитель вышелъ за дверь, положилъ на столъ для уплаты хозяину одинъ изъ золотыхъ, данныхъ ему въ Венеціи на непредвидѣнные расходы. Вѣроятно, отецъ Антоніо предчувствовалъ что-нибудь въ этомъ родѣ. Онъ воротился въ комнату, будто что-то позабылъ, и когда они вышли на улицу, онъ спокойно развязалъ свой платокъ и прибавилъ деньги Паоло къ своимъ тремъ золотымъ. Разсерженный Паоло настаивалъ вернуться и отдать хозяину слѣдовавшую ему плату. Антоніо на это сказалъ;
-- Такъ по вашему лучше замедлить нашу миссію, рискуя, что тысячи душъ отправятся въ адъ, чѣмъ лишить этого трактирщика одного гульдена? Обманывая негодяя, мы выбираемъ меньшее зло и, конечно, совершаемъ дѣло, вдвойнѣ угодное Богу.
-- А если этотъ человѣкъ догонитъ насъ и подастъ жалобу?-- съ сердцемъ спросилъ Паоло.
-- Тогда мы поклянемся, что оставили на столѣ червонецъ.
-- Но, вѣдь, вы солжете... вы спрятали его?
-- Если мнѣ придется поклясться, то къ слову "спряталъ" я прибавлю "въ кошелекъ", а, вѣдь, вы же видѣли, что я завернулъ его въ платокъ.
-- Всѣмъ давно извѣстны эти доминиканскія хитрости, и потому отъ васъ потребуютъ клятву безъ увертокъ и добавленій.
-- А въ такомъ случаѣ я могу поклясться неправильныхъ оговорокъ, п отому что я совершенно правъ, дѣйствуя такъ на пользу св. церкви.
-- И такими низкими хитростями вы думаете снова обратить къ Богу еретиковъ?-- мрачно спросилъ Паоло.
-- Нѣтъ, мой сынъ, я не такъ глупъ; мы будемъ обращать германцевъ, распространивши по Германіи такой пожаръ, отъ котораго ангелы подожмутъ ноги и звѣзды на небѣ расплавятся.
-- У васъ довольно своеобразный способъ заботиться о благѣ Германіи.
Старикъ засмѣялся.
-- Такъ вы воображаете, что я пустился въ эту дичь и глушь за тѣмъ только, чтобы осчастливить кимвровъ и тевтоновъ? Я хочу просто возстановить тамъ господство, предоставленное папамъ императоромъ Константиномъ, чтобы достойно встрѣтить Христа, когда онъ придетъ во славѣ подобно Цезарю, какъ изобразилъ его Микель-Анджело въ своемъ страшномъ судѣ, и не быть поставленнымъ въ необходимость привѣтствовать его словами: Salve semper Auguste, обѣ Германіи мы потеряли. Если вы хотите хлопотать о счастьи населенія, то отправляйтесь къ вальденцамъ.
Паоло молчалъ. Онъ не могъ относиться серьезно къ словамъ своего собесѣдника, но сердце его разрывалось отъ сознанія, что такія рѣчи говоритъ человѣкъ, носящій одежду его ордена. Когда въ ближайшей деревнѣ они сидѣли за завтракомъ, за дверью шинка послышался шумъ. Путники узнали голосъ разыскивавшаго ихъ инспрукскаго трактирщика.
-- Дайте мнѣ вашъ кошелекъ, -- совершенно спокойно сказалъ братъ Антоніо,-- я заплачу ему.
Паоло бросилъ ему кошелекъ и Антоніо исчезъ. Немного спустя, явился старшина съ хозяиномъ и потребовалъ уплаты долга. Тутъ только замѣтилъ Паоло, что товарищъ обманулъ его и скрылся съ его деньгами; спокойно досталъ онъ изъ дорожнаго плаща спрятанныя тамъ оставшіяся деньги и расплатился, очень довольный тѣмъ, что счастливо отдѣлался отъ ареста и тѣлеснаго наказанія. Онъ, конечно, не подумалъ догонять убѣжавшаго товарища и, вмѣсто того, чтобы отправиться на сѣверъ черезъ Мюнхенъ, какъ предполагалъ его спутникъ, направился къ западу черезъ Форарльбергъ, къ Рейну, и до назначеннаго срока явился въ коллегію въ Шпейеръ. Ректоръ холодно выслушалъ его разсказъ.
-- Ты плохо выдержалъ испытаніе, братъ Паоло, -- сказалъ онъ,-- и вдвойнѣ нарушилъ правила: ты знаешь, что братья нашего ордена обязательно путешествуютъ по двое, подобно тому, какъ Господь посылалъ своихъ учениковъ по двое. Кромѣ того, ты нарушилъ обѣтъ послушанія. Ты осмѣлился противупоставить твою совѣсть, разумъ и волю желанію твоего старшаго. Но св. отецъ Игнатій не безъ основанія говоритъ: "Если Богъ поставитъ надъ тобой безсловесное животное, то не отказывайся слѣдовать за нимъ, какъ за руководителемъ и учителемъ, потому что Богъ приказалъ тебѣ это". Онъ также пишетъ: "Если католическая церковь считаетъ бѣлымъ то, что тебѣ кажется чернымъ, то ты не долженъ вѣрить своимъ глазамъ, но глазамъ св. церкви". Вмѣсто этого, ты, какъ еретикъ, противупоставилъ свой внутренній свѣтъ боговдохновенной заповѣди блаженнаго отца нашего. Теперь мы знаемъ, чего ждать отъ тебя и какъ поступать съ тобой.
Паоло началъ свое пребываніе въ Шпейерѣ подъ тяжелою дисциплинарною карой, наказывающей его за то, что казалось совершенно естественнымъ и понятнымъ всякому здравомыслящему человѣку. Однако, ректоръ зналъ, что не слѣдуетъ слишкомъ сильно на'легать на молодаго человѣка, и ему былъ назначенъ руководителемъ и духовникомъ всѣми любимый отецъ Алоизъ, мягкость и снисходительность котораго быстро снискали ему довѣріе юноши. О непріятномъ происшествіи во время дороги Паоло больше ничего не говорилъ. Онъ зналъ, что монахъ обязанъ безъ ропота сносить обиды и несправедливости. Его не то мучило, онъ ли правъ или братъ Антоніо. Наконецъ, онъ собрался съ силами и открылъ на исповѣди доброму отцу Алоизу, что съ нимъ дѣлается; онъ жаловался на удручающее его чувство пустоты и неудовлетворенности, на совершенное отсутствіе дружбы и охватившую его безнадежность. Духовникъ кротко выслушалъ его и дружески сказалъ:
-- Утѣшься, сынъ мой! Печальныя мысли, будто впереди ожидаетъ необыкновенно тяжелое и грустное, мучили уже многихъ юношей, стоящихъ въ началѣ ихъ блестящей жизни; вѣрь мнѣ, для насъ это предразсвѣтный туманъ, мракъ котораго разгонитъ лучъ денницы...
Эти ободряющія слова успокоительно подѣйствовали на измученное монашествомъ сердце и никогда еще онъ не получалъ такого утѣшенія отъ исповѣди, какъ въ этотъ разъ. Къ тому же, отецъ Алоизъ собой лично подалъ блестящій примѣръ строгаго исполненія обязанностей. Паоло искренно желалъ бы походить на этого слабаго старца, каждую минуту своей жизни посвящающаго ближнимъ и проводящаго ее въ заботахъ о своихъ духовныхъ дѣтяхъ, больныхъ и бѣдныхъ. Простосердечно высказалъ онъ эти завѣтныя мысли въ слѣдующей бесѣдѣ съ духовникомъ. Послѣдствіемъ этой исповѣди было переселеніе Паоло въ Гейдельбергъ. Настоятель нашелъ, что молодой братъ Паоло, не имѣя опредѣленной задачи въ жизни, предается безполезнымъ разсужденіямъ; молодое вино надо наливать въ новыя бочки, если не хотятъ, чтобы оно испортилось, также миролюбивыя свойства отца Алоиза не должны служить образцомъ для юношей въ это время борьбы. Поэтому Паоло получилъ приказаніе принять только что полученное приглашеніе на службу въ Гейдельбергъ.
-- У тебя будетъ тамъ почти свѣтскій начальникъ, -- сказалъ на прощаніе отецъ Алоизъ,-- докторъ Пигаветта, какъ его называютъ въ міру, и я сильно опасаюсь, что такими же мірскими стали желанія и что сердцемъ онъ привязался къ свѣту, но онъ живѣе меня и, можетъ быть, его бодрость будетъ тебѣ полезнѣе, чѣмъ однообразныя бесѣды со иной, старикомъ, который, можетъ быть, и теперь уже надоѣлъ тебѣ. Но если тебѣ когда либо понадобится духовное утѣшеніе, ты всегда будешь радостно принятъ отцомъ Алоизомъ.
Отправляясь въ Гейдельбергъ, Паоло твердо рѣшилъ, согласно обѣтамъ, слѣпо повиноваться своему новому начальнику. Осторожно постучалъ онъ у двери дома. Съ перваго же шага его рѣшимость подверглась тяжелому испытанію: когда отворилась дверь, передъ нимъ стоялъ его бывшій спутникъ, докторъ Антоніо. Онъ былъ въ той же бархатной шапочкѣ и темномъ плащѣ, какъ и во время путешествія, и съ видимымъ удовольствіемъ наслаждался смущеніемъ молодаго монаха. Паоло оправился и сухо спросилъ доктора Пигаветту.
-- Идите наверхъ, онъ тамъ, -- холодно отвѣчалъ отецъ Антоніо.
По витой лѣстницѣ Паоло взошелъ на верхній этажъ башни и увидалъ на двери надпись: "Пигаветта". "Войдите",-- крикнулъ на его стукъ знакомый звонкій голосъ, и передъ юношей былъ опять тотъ же Антоніо, но уже въ широкомъ домашнемъ костюмѣ. Онъ сидѣлъ за столомъ и казался углубленнымъ въ книги и бумаги.
Молодой человѣкъ былъ окончательно сбитъ съ толку. Который же изъ двухъ настоящій Антоніо? Паоло опустилъ голову и покорно стоялъ, пока странный незнакомецъ не заговорилъ съ нимъ.
-- Ваши удостовѣренія!-- холодно спросилъ начальникъ.
Паоло дрожащими руками подалъ шифрованную бумагу. Прочитавъ ее, онъ насмѣшливо сказалъ:
-- Я думаю, fratello, что наше первое знакомство облегчитъ вамъ на будущее время повиновеніе вашему новому начальнику. Вы можете быть увѣрены, что если я даю удивляющія приказанія, то имѣю на то достаточныя основанія. Надѣюсь, вы отнынѣ будете осторожнѣе относиться къ собственной, весьма умѣренной житейской мудрости. Вы догадались бы, что такой человѣкъ, какъ я, не изъ-за двухъ грошей хлопоталъ въ Инспрукѣ, если бы вы не были жалкимъ книжнымъ червемъ. Разобравши этотъ поучительный опытъ въ собственномъ умѣ, быть можетъ, вы не станете уже забывать о данномъ вами обѣтѣ послушанія. Во всякомъ случаѣ, мы теперь достаточно знакомы, чтобы довѣриться другъ другу.
Пигаветта замолчалъ и саркастическая улыбка скользнула на его губахъ. И такъ, Пигаветта и докторъ Антоніо, съ которымъ онъ путешествовалъ, одно и то же лицо и ему-то во власть онъ отданъ теперь. Въ душѣ Паоло кипѣлъ страшный гнѣвъ, но молодой человѣкъ не хотѣлъ дать своему начальнику новаго повода упрекать его въ неповиновеніи. Онъ остался въ той же почтительной позѣ, приличествующей послушнику передъ старшимъ. Но въ начальникѣ быстро сказался шутникъ по природѣ. Весело похлопалъ онъ молодаго человѣка по плечу и сказалъ:
-- Веселѣе, веселѣе, fratello. Веселые люди вдвое лучше грустныхъ, говоритъ св. Игнатій. И вашъ обѣтъ ордену не требуетъ, чтобы вы опускали голову. Добро пожаловать въ Гейдельбергъ! И первымъ дѣломъ вы обязаны отдавать мнѣ отчетъ [ во всемъ.
Съ этими словами онъ взялъ графинъ съ водой, вылилъ въ сосудъ, вдѣланный въ стѣну, и открылъ кранъ, изъ котораго! потекло красное вино.
-- Выпейте нашего утѣшенія!-- сказалъ онъ, какъ будто въ этомъ не было ничего особеннаго.
Паоло пилъ маленькими глотками, но вино было слишкомъ крѣпко и ароматично; онъ выпилъ до половины стакана, поставилъ его на столъ и сказалъ:
-- Простите, уважаемый отецъ, я не могу пить вина.
-- Какъ хотите,-- отвѣчалъ докторъ.
Онъ взялъ стаканъ и вылилъ обратно въ сосудъ, открылъ тотъ же кранъ, изъ котораго только что текло вино, наполнилъ стаканъ чистою водой, вымылъ его и поставилъ въ сторонѣ. Паоло чувствовалъ, что у него голова идетъ кругомъ отъ всего только что перечувствованнаго. Онъ опустился на стоящій передъ нимъ стулъ; тотъ заигралъ и запѣлъ.
-- Вамъ дурно,-- сказалъ докторъ Пигаветта,-- выйдите на воздухъ, а вечеркомъ приходите въ коллегію; я познакомлю васъ съ учителями.
Паоло не зналъ, что подумать обо всѣхъ этихъ шуткахъ. Когда онъ, точно во снѣ, спустился на подъѣздъ, передъ нимъ опять стоялъ докторъ Антоніо въ своемъ дорожномъ платьѣ, дѣлая видъ, будто возвращается съ прогулки.
-- Хорошо, что я васъ встрѣтилъ, -- спокойно проговорилъ онъ, -- вотъ вамъ золотые, которые я занялъ у васъ въ Инспрукѣ,-- и спокойно повернулъ назадъ.
Съ тяжелымъ чувствомъ, точно дурманомъ опоенный, стоялъ Паоло передъ дверями загадочнаго дома. Безъ привычки выпитое вино опьянило его. Онъ подошелъ направо къ колодцу и освѣжилъ голову. Обсудивши все спокойно, онъ не#отъ сомнѣваться въ томъ, что докторъ Антоніо его просто дурачитъ. Фокусъ обращенія воды въ вино и вина обратно, играющій стулъ,-- все это были слишкомъ дѣтскія штучки, чтобы задумываться надъ ними. Всего подозрительнѣе показался ему разсчетъ за выманенный у него обманомъ кошелекъ. Такъ какъ Антоніо не заплатилъ хозяину въ Инспрукѣ, то онъ долженъ былъ ему два золотыхъ и нѣсколько мелкихъ монетъ, а не одинъ. Предположеніе, что.отданный ему могъ быть волшебнымъ, неразмѣннымъ червонцемъ, не подкрѣплялось только что видѣнными опытами чародѣйства доктора Антоніо, показавшимися монаху очень сомнительными. Двойное его появленіе въ прихожей и на подъѣздѣ Паоло объяснялъ себѣ устройствомъ, часто видѣннымъ имъ въ постройкахъ брата. Очевидно, въ башнѣ былъ подъемъ, по которому Пигаветта могъ спускаться и подниматься скорѣе, чѣмъ его посѣтители, идущіе по витой лѣстницѣ. Когда успокоился суевѣрный страхъ молодаго человѣка, то еще больше увеличилась непріятность,-- въ чужомъ городѣ быть подъ властью человѣка, который носитъ два имени, обсчитываетъ и притворяется, или на самомъ дѣлѣ имѣетъ способность являться двойникомъ.
Новая должность, въ которую вступилъ Паоло, хотя на нѣкоторое время разсѣяла его тоску. Нѣсколько мѣсяцевъ все шло хорошо, но по прошествіи первой зимы, когда изъ Италіи пахнуло опять тепломъ, къ одинокому юношѣ снова, вернулась и его прежняя тоска. Печальныя мысли, разсѣянныя бесѣдами съ добрымъ отцомъ Алоизомъ, овладѣли имъ съ удвоенною силой. Онъ блуждалъ въ глубокомъ отчаяніи, надрывавшемъ его лучшія силы и способности. Въ такомъ состояніи засталъ его Феликсъ, когда, наконецъ, они свидѣлись послѣ долгой разлуки.
Феликсъ вмѣстѣ съ Паоло былъ въ Венеціи, но на него коллегія произвела совершенно иное впечатлѣніе. Здѣсь архитекторъ изучилъ теорію своего искусства, математику, геометрію, механику, безъ которыхъ онъ не могъ бы сдѣлаться архитекторомъ, а остался бы простымъ рабочимъ. Онъ увлекался риторикой и; поэзіей, а когда могъ отбросить рѣзецъ и рабочій фартукъ, то отдыхалъ и наслаждался, слушая ясныя, поучительныя рѣчи о философіи, о литературѣ и поэзіи, разбираемыя какъ разъ съ его точки зрѣнія. Въ немъ не было ни тѣни честолюбивыхъ стремленій, не дававшихъ покоя его брату.
Послѣднее время пребыванія въ коллегіи казалось особенно мучительнымъ Паоло. Его, привыкшаго къ успѣху, уже не удовлетворяли даже высшія похвалы, доступныя послушнику. Ясность изложенія наукъ, такъ восхищающая его брата, казалась ему уже неудовлетворительной; общество, не разъ посѣщаемое братомъ, тяготило его, и онъ, въ душѣ гораздо менѣе брата преданный ордену, всѣми силами стремился служить ему, ради того только, что утомительнымъ внѣшнимъ дѣломъ онъ надѣялся заглушить чувство недовольства и зарождающуюся въ немъ жажду счастія. Поэтому въ Гейдельбергѣ, не заботясь о Пигаветтѣ, онъ съ особеннымъ рвеніемъ взялся за назначенную ему дѣятельность. Наконецъ то, послѣ столькихъ лѣтъ приготовленія ему предстояла задача, казавшаяся ему такою серьезной. Для свѣта подвластный членъ богословской школы, самому себѣ онъ казался историческимъ рычагомъ, которому суждено обратить цѣлое населеніе на иной религіозный путь. Довольно фантастична была мысль, что филологъ-репетиторъ на своемъ незначительномъ мѣстѣ можетъ низвергнуть церковь, поддерживаемую курфюрстомъ; но Паоло вѣрилъ словамъ основателя ордена: "если Богъ посылаетъ тебя за море, то поѣзжай на кораблѣ, или на доскѣ, если нѣтъ корабля". Уже въ Шпейерѣ онъ получилъ приказаніе пріобрѣсти при университетѣ курфюрста званіе магистра и эту задачу онъ исполнилъ шутя. Пигаветта приказалъ ему разыграть роль преданнаго кальвиниста, для чего достаточно было дурно отзываться о лютеранахъ. И это онъ сдѣлалъ очень охотно. Наконецъ, его начальникъ передалъ ему шифрованный неожиданный приказъ провинціала -- выдержать при реформаторскомъ церковномъ совѣтѣ экзаменъ pro ministerio и поступить проповѣдникомъ въ Гейдельбергѣ. Въ первый разъ онъ возмутился душою. Честный человѣкъ возставалъ въ немъ противъ этой подневольной лжи. Онъ согласился на время разыграть роль кальвиниста, но этой комедіей наполнить всю свою жизнь не позволяла ему врожденная гордость. Приказаніе сдѣлаться реформаторскимъ священникомъ, чтобы проповѣдывать католическіе догматы, пробудило въ немъ чувство, которое онъ испытывалъ, только теоретически раздѣляя мнѣнія своихъ учителей, что цѣль оправдываетъ всякое средство, служащее истинному благу -- пользѣ св. церкви. Цѣлыя ночи, не смыкая глазъ, метался онъ на своей кровати, сознавая, что вступаетъ на скользкій путь. Ораторскій талантъ, жажда аудиторіи, каѳедры и рукоплесканій въ самой его душѣ были могущественными союзниками тѣхъ, кто сдѣлалъ ему столь возмутившее его предложеніе.
Ему уже давно надоѣло объяснять латинскихъ авторовъ сонливымъ ученикамъ Сапіенцъ-коллегіи, безсмысленно дремавшимъ подъ звуки его увлекательныхъ лекцій. Какъ разъ въ это время получился неожиданный приказъ провинціала ордена перенести дѣятельность на церковную каѳедру. Досада на неудачу у тупой молодежи и жажда похвалы въ равной мѣрѣ повліяли на его рѣшеніе принять двусмысленную роль, навязанную ему орденомъ. Даже сомнѣнія смолкли въ его душѣ, когда онъ испыталъ успѣхъ своего краснорѣчія. Звучный голосъ итальянца, его изящество, прелесть иностраннаго произношенія трогали сердца, и Паоло казалось, что начинаютъ сбываться его мечты о противуреформаціи, когда онъ видѣлъ, что съ каждымъ воскресеньемъ все тѣснѣе и тѣснѣе становились ряды его слушателей. Опьянѣніе успѣхомъ заглушало въ немъ предостерегающій голосъ сердца, говорившій, что онъ занимается двусмысленнымъ дѣломъ, и потому его нисколько не обрадовало, когда пфальцграфиня обратила на него свое милостивое вниманіе и лишила его виднаго поприща. Сначала ему казалось, что обращеніе какого-то монастыря слишкомъ ничтожная задача для его способностей, и ему почти противно было снова выучивать почти забытую литургію, совершать тайное богослуженіе, за которое, вслѣдствіе ненависти курфюрста къ "проклятому идолопоклонству", онъ могъ, все-таки, дорого поплатиться. Не привлекательными казались ему и исповѣди старыхъ монахинь, однообразныя исторіи ихъ печальнаго настроенія духа, душевныхъ тревогъ и искушеній. Онъ самъ былъ молодъ и его тянуло къ молодежи. Преподаваніе молодымъ дѣвушкамъ въ монастырской школѣ пришлось ему болѣе по душѣ, чѣмъ занятія въ Сапіенцъ-коллегіи. Свѣжія и красивыя, какъ только что развернувшіеся цвѣты, сидѣли передъ нимъ внимательныя дѣти и дѣвушки, не сводя глазъ съ его устъ и какъ будто чутьемъ угадывая его желанія. Здѣсь какъ бы вѣяло любовью и воодушевленіемъ, и ему казалось, что его застывшее сердце снова начинаетъ биться, и въ немъ снова пробуждались чувства, забытыя съ тѣхъ поръ, какъ онъ лишился матери, которая лелѣяла его дѣтство и юность. Насколько въ Сапіенцъ-коллегіи онъ радъ былъ поскорѣе отдѣлаться отъ своихъ учениковъ, настолько же охотно становился онъ теперь во главѣ дѣтей и гулялъ съ ними но монастырскому лугу. Сидя подъ высокимъ букомъ у фонтана, онъ училъ дѣтей строить маленькіе алтари и связывать кресты. Онъ разсказывалъ имъ, какъ ангелы невидимо присутствуютъ при ихъ играхъ и молитвахъ, или въ видѣ облака спускаются съ неба, и отъ каждаго ребенка возносилъ молитву къ Божіей Матери. Иногда онъ отправлялся съ дѣтьми на богомолье и устраивалъ процессіи, заставляя ихъ пѣть незамысловатыя пѣсни на забытый католическій напѣвъ.
Однажды монастырская мельничиха испугалась, что ея дочка вытравила у себя на рукѣ имя Пресвятой Маріи и ея Рейнгарть вырѣзалъ его на яблонѣ. Но игуменья успокоила ее, увѣривши, что это предохраняетъ отъ лихорадки и удвоиваетъ плодовитость яблони.
Съ старшими воспитанницами магистръ велъ также нравственныя бесѣды и проходилъ уроки закона Божія, и молодыя дѣвушки были въ восторгѣ отъ ангельски добраго магистра, умѣвшаго ихъ утѣшить и ободрить. Но въ то же время какъ-то такъ случилось, что Лидія Эрастъ стала задумываться; ей съ нѣкоторыхъ поръ во время игръ стали выпадать на долю самыя непріятныя роли, и это устраивали Клара и Берта, бывшія прежде ея лучшими подругами.
Случилось еще и то, что прежде всегда задумчивый и серьезный магистръ часто выходилъ теперь изъ класса съ такою счастливою улыбкой, какой никто не видалъ на его лицѣ въ Сапіенцъ-коллегіи, ему душно становилось въ кельи, и онъ уходилъ къ старымъ букамъ за монастыремъ, гдѣ, вмѣсто молитвъ, декламировалъ оды Анакреона. Какъ это случилось, онъ и самъ не зналъ. Сначала глаза его лишь невзначай останавливались на бѣлокурой головкѣ... потомъ, устремленные на него съ трогательнымъ благоговѣніемъ, голубые глазки стали притягивать къ себѣ, и скоро онъ долженъ былъ сознаться, что только для этого милаго ребенка-дѣвушки даетъ онъ уроки, что для нея одной заботится о своемъ костюмѣ, на нее смотритъ, о ней думаетъ и слышитъ только ея отвѣты... Его охватило непонятное желаніе ее одну только видѣть передъ собой во время уроковъ. Такъ начались страданія, не дававшія ему покоя днемъ и сна ночью и доведшія его до того болѣзненнаго и мрачнаго расположенія духа, въ которомъ засталъ его братъ.
Глава VII.
Когда касаются тайны, которую человѣкъ хотѣлъ бы скрыть отъ самого себя, то результатъ получается сходный съ тѣмъ, что происходитъ отъ произнесенія магическаго слова сказки, уничтожающаго заколдованный сонъ спящей царевны. Это магическое слово, пробудившее Паоло, раздавшееся въ рѣзкомъ утреннемъ воздухѣ и при яркомъ свѣтѣ дня, въ этотъ злополучный день два раза достигло слуха молодаго священника. Еще больше, чѣмъ подобающее монахамъ равнодушіе къ родственникамъ, это было причиной, почему Паоло Лауренцано принялъ такъ холодно брата. Феликсу не было надобности передавать ему насмѣшки относительно его и прекрасной Лидіи. Какъ ученикъ коллегіи, пріученный держать на сторожѣ* слухъ и зрѣніе, Паоло слышалъ названіе "придорожникъ", когда утромъ направлялся домой; и такъ какъ онъ на самомъ дѣлѣ часто встрѣчалъ на дорогѣ бѣлокурую дѣвушку и обмѣнивался съ нею; ласковыми словами, то онъ тотчасъ же сообразилъ, въ чемъ дѣло, и отправился обратно лѣсомъ на деревенскую дорогу, не заходя на этотъ разъ домой. Напрасно старался онъ забыть ненавистное слово "придорожникъ". Ясно, что всѣ дѣти монастыря знаютъ, что произошло между нимъ и Лидіей и въ чемъ самъ онъ боялся сознаться. Братъ неосторожно въ первую же минуту коснулся тщательно скрываемой, имъ тайны; онъ холодно оттолкнулъ его руку, можетъ быть, потому, что она была единственная, имѣвшая право сдернуть покрывало. Одиноко стоялъ онъ на улицѣ, съ выраженіемъ унынія и горечи, и печально! смотрѣлъ на рѣку. Если бы онъ могъ ясно выразить свои мысли, то приблизительно онъ сказалъ бы себѣ нѣчто подобное:
-- Любезный магистръ Лауренцано, благочестивые отцы въ коллегіи учили тебя, что притворство есть орудіе, которымъ одинъ умный человѣкъ побѣждаетъ тысячу дураковъ. Но это орудіе обоюдоострое и часто ранитъ носящихъ его тайно при себѣ. Если бы ты открыто явился тѣмъ, что ты есть, священникомъ своей церкви, никогда бы это бѣлокурое дитя Германіи не взглянуло на тебя такимъ взоромъ и не похитило бы твоего сердца. Или если бы ты былъ тѣмъ, нѣмъ ты кажешься, проповѣдникомъ кальвинистовъ, завтра же ты могъ бы явиться къ ея отцу просить руки его дочери и не получилъ бы отказа. Бому же повредилъ ты больше всѣхъ своимъ притворствомъ? Себѣ, только себѣ. Но отчего же ты не положишь конца этимъ недомолвкамъ и неясностямъ?
Если бы онъ потрудился дать себѣ на это отвѣтъ, то онъ сказалъ бы:
-- Я, Паоло Лауренцано, primus omnium въ Венеціанской коллегіи, слишкомъ хорошъ для этихъ людей. Неужели для того трудился я день и ночь, отказывался отъ всѣхъ радостей молодости, чтобы пожертвовать всею своею будущностью этой хорошенькой дѣвочкѣ? Всякій священникъ послѣ посвященія получаетъ ореолъ святыхъ. О генеральствѣ, тіарѣ и мученическомъ вѣнцѣ твердили мнѣ... Такъ неужели я долженъ оставаться учителемъ этихъ неотесанныхъ медвѣжатъ въ ненавистномъ нѣмецкомъ городишкѣ? Даже тоска по голубомъ небѣ Италіи удержитъ меня отъ принятія вѣры, уничтожающей возможность вернуться на родину.
Такія мысли пробудили его изъ задумчивости, а свѣжій восточный вѣтеръ, дувшій ему на встрѣчу, придалъ бодрости.
-- Славнымъ побѣдителемъ я долженъ возвратиться въ Италію, а не погибнуть въ мрачномъ Оденвальдѣ. Что, если бы удалось мнѣ произвести здѣсь великій переворотъ? Если бы, подобно благородному архіепископу Борромео въ Белтлинѣ, удалось мнѣ обратить еретиковъ, и въ особенности женщинъ?
Эта мысль придала ему бодрости.
-- Ты долженъ дѣйствовать, а не мечтать! Долженъ приступомъ брать, а не выжидать. Прогонятъ они тебя, убьютъ,-- тѣмъ лучше. И чего бы стоила эта жизнь, если бы не было въ ней борьбы за счастье?
Онъ представлялъ себѣ, въ какую ярость придетъ неуклюжій нѣмецкій герцогъ, когда узнаетъ, что всѣ дочери его дворянъ обратились къ католической церкви. Онъ быстро соображалъ, какими средствами лучше всего достигнуть цѣли. Слѣдуетъ ввести въ монастырѣ "Exercitia" Лойолы; молитвами, созерцаніемъ и ясновидѣніемъ можно достигнуть болѣе блестящихъ результатовъ, чѣмъ нескончаемыми проповѣдями и зубреніемъ катехизиса. "Католическая вѣра должна распространяться католическими средствами, а не скучнѣйшими еретическими. Живѣе надо вести дѣло. Только штурмомъ можно взять крѣпость". Но съ кого начать? Съ старыхъ монахинь? Онѣ слишкомъ неприступны. Молодыя, одаренныя богатою фантазіей и воспріимчивостью, скорѣе увлекутся чистою Мадонной со св. Младенцемъ, а ихъ примѣръ увлечетъ остальныхъ. Быстро направился онъ къ монастырю, захвативъ въ своей комнатѣ маленькую книжечку, и приказалъ привратницѣ доложить настоятельницѣ. Пфальцграфиня, пожилая дама съ пріятными, нѣжными чертами, приняла его съ спокойнымъ радушіемъ, вошедшимъ у нея въ привычку, и спросила, что ему угодно. Привлекательное лицо ея носило отпечатокъ строгой монашеской жизни и хотя она принуждена была снять бѣлое монашеское покрывало, она держала голову все такъ же прямо, какъ будто тяжелыя бѣлыя складки ниспадали на ея плечи. Ея; холодныя манеры еще больше возбудили взволнованнаго молодаго человѣка. Горячій неаполитанецъ съ страстью высказалъ ей всѣ муки бездѣятельности. Тишь на морѣ опаснѣе шторма, говоритъ св. Игнатій. Не имѣть враговъ -- страшнѣе, чѣмъ имѣть ихъ много. Паоло не затѣмъ пришелъ сюда, чтобы совершать тайныя богослуженія въ полу-заброшенномъ монастырѣ и учить дѣтей греческимъ склоненіямъ. Онъ долженъ видѣть результаты или совсѣмъ оставитъ это мѣсто. "Уже нѣсколько недѣль,-- закончилъ онъ свою горячую рѣчь,-- какъ я излагаю католическіе догматы, проповѣдую монашество и превозношу безбрачіе. При каждомъ удобномъ случаѣ, какъ мнѣ предписано въ инструкціяхъ, я проповѣдую благодать св. мощей, почитаніе и поклоненіе святымъ, gилигримство къ св. мѣстамъ, воздержаніе, посты, отпущеніе грѣховъ, возжиганіе свѣчей, и толкую о другихъ предметахъ нашего благочестія и богопочитанія. Но что же вышло изъ этого? Ничего; все то же, что и прежде. Если вы не рѣшитесь принять болѣе дѣятельныхъ мѣръ, то я отказываюсь отъ борьбы. Этимъ путемъ мы не достигнетъ никакой цѣли". Пфальцграфиня спокойно и пристально смотрѣла на молодаго оратора, перебирая четки. Если бы юношеское возбужденіе и яркій румянецъ, разлившійся по блѣдному лицу Паоло, не шли такъ къ его прекраснымъ, словно выточеннымъ чертамъ, старая графиня холодно успокоила бы возбужденнаго оратора, потому что она была врагъ всякихъ волненій. Но къ этому красивому молодому человѣку она чувствовала материнскую симпатію, а изъ собственнаго опыта она знала, что если положиться на ожиданія, то можно прождать всю жизнь. На ея вопросъ, что собственно подразумѣваетъ онъ подъ болѣе дѣятельными мѣрами, магистръ положилъ передъ ней маленькую книжечку съ простымъ заглавіемъ: "Exercitia Spiritualia".
-- Католическую вѣру нельзя вводить протестантскими средствами, для этого необходимы и средства католическія, и вотъ испытанная на практикѣ дисциплина, которою нашъ славный генералъ, св. Игнатій, думаетъ скорѣе возвратить души св. церкви, чѣмъ проповѣдями и преподаваніемъ.
Настоятельница перелистовала книгу и недовѣрчиво спросила:
-- Чѣмъ отличаются эти "Exercitia" отъ другихъ священныхъ книгъ?
-- Молитвенники еретиковъ,-- отвѣтилъ Паоло,-- учатъ познавать Бога, потому что протестанты хотятъ судить и разумѣть Его. Св. Игнатій, напротивъ, указываетъ въ этой книжкѣ путь, которымъ можно чувствовать Бога духомъ, воспринимать Его благодать. Не знаніемъ, говоритъ онъ, удовлетворится стремленіе души къ Богу, а собственнымъ внутреннимъ опытомъ; достиженіе внутренняго познанія -- цѣль "Exercitia Spiritualia". Эти духовныя упражненія дѣйствительная молитва; напряженіемъ ума, стояніемъ на колѣнахъ, простираніемъ рукъ мы приближаемся къ Богу. Св. отецъ указываетъ здѣсь въ краткихъ чертахъ на факты, требующіе особеннаго вниманія человѣка и признаваемые также и еретиками, а именно: паденіе ангела, искупленіе, воплощеніе слова, лишеніе созерцанія Божія и вѣчныя муки ада. Но вы поймите, уважаемая мать игуменья! Лютеранинъ вѣритъ этому, думаетъ и старается понять. Только слушаніе и чтеніе этого не приближаетъ насъ къ божественному. Необходимо видѣть это душою, понять умомъ всю истину и возвыситься до яснаго представленія. Эта книжка заключаетъ въ себѣ наставленія,
Ј какъ проникнуть въ невидимое, какъ сознавать, чувствовать всѣми силами души вѣчное блаженство. Совершенно противуположно кальвинистской воздержности, эта книжка хочетъ дать бѣднымъ закоснѣлымъ душамъ вкусить всю сладость прежней вѣры. Только тотъ, кто видѣлъ Матерь Божію и святыхъ, какъ видѣли св. Францискъ и св. Катерина, принадлежитъ намъ. Вотъ божественное ученіе о "приложеніи ума", составленное св. Игнатіемъ. Такъ позвольте мнѣ, уважаемая пфальцграфиня, приложить этотъ единственно плодотворный методъ къ. вашимъ воспитанницамъ.
Игуменья Сабина молчала и недовѣрчиво вертѣла въ рукѣ книжку.
-- И въ этомъ только заключается вся ваша дисциплина?-- спросила она магистра, думая, въ то же время, о слышанныхъ ею различныхъ соблазнахъ въ подобныхъ экзерциціяхъ.
-- Бичеванія, покаянныя процессіи, даже посты мы не можемъ ввести опять,-- отвѣчалъ Лауренцано,-- по крайней мѣрѣ, теперь. Но благочестивыя дѣвушки своими молитвами у ногъ распятія, поцѣлуями орудій мученій, слезами и вздохами могутъ искупить оскорбленіе, нанесенное древу жизни на Голгоѳѣ и распятому Царю царей. Въ женскихъ слезахъ источникъ благодати, и потому дѣвушка, плакавшая о страданіяхъ Божіей Матери, избавлена отъ проклятія еретиковъ. Если я что-нибудь прибавлю, то все это невинные предметы: картины, мощи, цвѣты, нѣкоторыя напоминанія о жизни и смерти. Вы знаете, что послащенный въ элевзинскія тайны достигалъ истины черезъ внѣшніе и ясные символы. Нѣкоторыя пособія въ этомъ родѣ дозвольте также и мнѣ. Символъ есть языкъ нашей церкви; только еретикъ довольствуется голымъ словомъ.
-- Кого изъ ученицъ назначаете вы для этихъ занятій?-- съ любопытствомъ спросила игуменья.
-- Мы можемъ выбрать по старшинству.
-- Но старшинству первая фонъ-Эппингенъ, вторая фонъ-Штейнахъ и третья Либлеръ.
Паоло равнодушно кивнулъ головой.
-- Я боюсь только,-- сказала настоятельница, машинально ища рукою четки, забывъ, что она ихъ сняла,-- я боюсь, что вы вовлечете молодыя души въ фанатизмъ, вредный sanitudo eorporis. Мнѣ поручили этихъ дѣвочекъ не для того, чтобы я сдѣлала изъ нихъ энтузіастокъ и ясновидящихъ.
-- Если игуменья этого монастыря замѣтитъ вредныя послѣдствія,-- сказалъ Паоло покорнымъ тономъ,-- то во всякое время можетъ прекратить эти "Exercitia". Но я убѣжденъ, что когда вы проникнитесь благодатью, заключающеюся въ этой книжкѣ, та вы сами и ваши монахини займетесь этими экзерциціями.
-- Ну, такъ начинайте съ Божіею помощью. Какимъ образомъ хотите вы устроить дѣло?
-- По предписанію самого св. Игнатія, человѣкъ долженъ каждый день утромъ и вечеромъ прочитывать по одному изъ указанныхъ здѣсь отрывковъ. Окна и двери должны быть заперты, огонь потушенъ. Стоя на колѣнахъ, молящійся долженъ сосредоточить всѣ силы своей души на событіи, разсказанномъ здѣсь въ краткихъ чертахъ. Я буду читать дѣвушкамъ эти отрывки и попрошу ихъ оставаться до тѣхъ поръ въ молитвенномъ настроеніи, пока ихъ не посѣтитъ благодать.
-- Въ комнатахъ неудобно заниматься этимъ, лучше въ церкви.
-- Но, въ такомъ случаѣ,-- отвѣчалъ Паоло,-- церковь должна быть заперта и огонь потушенъ. Всѣ предметы, отвлекающіе помыслы, должны быть удалены, иначе невозможно какъ слѣдуетъ сосредоточиться.
-- Наружную дверь я запру,-- возразила настоятельница,-- но дверь, ведущая въ мое помѣщеніе, останется отворенной, чтобы я могла свободно входить и выходить. Мѣшать я не буду.
Паоло поклонился.
-- Когда думаете вы начать?
-- Съ заходомъ солнца.
Доброй игуменьѣ, правда, пришло въ голову, что черный неаполитанецъ выбралъ орудіями церкви именно самыхъ бѣлокурыхъ дѣвушекъ Оденвальда; но она поборола въ себѣ недовѣріе,
I позвала ихъ къ себѣ и объявила, что магистръ хочетъ заниматься съ ними по вечерамъ молитвами для ихъ душевнаго совершенствованія. Если онѣ согласны, то пусть останутся въ церкви сегодня послѣ вечерни. Всѣ три дѣвочки покраснѣли, но ни одна не отказалась.
Въ продолженіе дня магистръ нѣсколько разъ заходилъ въ церковь, тайно пронося туда различные предметы, частію изъ своей комнаты, частію изъ привезенныхъ изъ города въ монастырскую капеллу. Въ обычное время была вечерня. Едва умолкли послѣдніе звуки органа, Паоло вышелъ изъ алтаря и приблизился къ переднему ряду скамей, гдѣ, склоненныя на колѣна, стояли три взволнованныхъ дѣвушки. Таинственный полумракъ разливался по церкви, и безъ того довольно мрачной. Молодой священникъ прочелъ молитву и затѣмъ обратился къ своимъ тремъ ученицамъ съ коротенькою рѣчью приблизительно уже извѣстнаго намъ содержанія изъ разговора его съ матерью Сабиной. Онъ говорилъ, что необходимо не только думать о Высшемъ Свѣтѣ, но чувствовать, понимать и сознавать его присутствіе. Что для этого одинъ св. мужъ изобрѣлъ средство, и онъ теперь же хочетъ заняться этимъ съ ними. Ихъ души должны въ этотъ часъ говорить съ Іисусомъ Христомъ о ихъ вѣрѣ, какъ другъ бесѣдуетъ съ другомъ, какъ слуга съ господиномъ. Онъ поможетъ имъ въ этомъ.
Старшую дѣвушку поставилъ онъ на колѣна въ тѣни за алтаремъ, заднюю стѣну котораго украшала картина, рѣзкими и яркими красками изображающая св. семейство въ Виѳлеемѣ. Затѣмъ взялъ дрожащую отъ волненія фонъ-Штейнахъ за руку и повелъ въ мрачную боковую капеллу. Передъ алтаремъ, гдѣ онъ приказалъ ей стать на колѣна, стояла большая корзина съ розами.
-- Молись здѣсь, милая моя,-- сказалъ онъ,-- и послѣ того, какъ ты прочтешь наизустъ Pater uoster, Ave Maria, Salve Regina, Gloria и Magnificat, вынь отсюда цвѣты весны и подумай о томъ, что скрывается за розами жизни.
Оставивъ ее здѣсь, онъ повелъ Лидію по лѣстницѣ, слегка поддерживая ее за руку, на хоры, гдѣ въ темномъ углу стоялъ закрытый занавѣсомъ великолѣпный ящикъ съ круглымъ зеркаломъ. Надъ нимъ была латинская надпись: "зеркало напоминанія брату Паоло о его истинномъ положеніи".
-- Когда вы помолитесь,-- сказалъ магистръ, ставя ее на колѣна ласковымъ прикосновеніемъ къ ея нѣжнымъ плечамъ, -- смотрите въ это зеркало* оно покажетъ вамъ, что васъ -ожидаетъ.
Самъ онъ взошелъ на каѳедру и прочелъ медленно и съ перерывами изъ своей книжки разсужденія, написанныя въ грубыхъ, фантастическихъ чертахъ и экзальтированно-сбивчивымъ языкомъ, дѣйствующимъ на фантазію молящихся.
-- Я вижу,-- читалъ онъ таинственнымъ, пониженнымъ голодомъ,-- какъ три лица божества осматриваютъ землю, наполненную людьми, которыхъ ожидаютъ муки ада. Я вижу,-- продолжалъ онъ, немного помолчавъ,-- какъ св. Троица рѣшаетъ, что второе лицо для спасенія несчастныхъ грѣшниковъ должно принять человѣческое естество. Я вижу,-- читалъ онъ послѣ нѣсколькихъ мигутъ паузы,-- всю окружность земли, и вотъ въ одномъ углу пещера Маріи. Св. родители стоятъ у яслей въ Виѳлеемѣ. Лучъ свѣта падаетъ на божественнаго младенца и я слышу хвалу силъ небесныхъ, поющихъ: "Слава въ вышнихъ Богу и на землѣ миръ, въ человѣцѣхъ благоволеніе"
Въ церкви настала тишина, заходящее солнце бросало къ окна свои догорающіе золотистые лучи; изъ алтаря распространялся по церкви одуряющій запахъ ладона, Вдругъ сверху раздались тихіе, жалобные звуки органа, играющаго мотивы ихъ Miserere и Tenebra. Въ нихъ каждую минуту повторялся одинъ мотивъ, тяжелымъ свинцомъ ложившійся на сердца молодыхъ слушательницъ, парализуя ихъ души. Аккорды крѣпли и разливались въ сумракѣ съ стихійною силой. Голоса раздѣлялись и снова сливались. Глубокое отчаяніе грѣшника и сокрушенное смиреніе слышались въ рыданіяхъ одного голоса, другой громко прославлялъ величіе Божіе. Затѣмъ все снова сливалось въ хаотической борьбѣ, точно земля отверзла уста для горькихъ жалобъ и небо вторитъ ей.
Клара фонъ-Эппингень, бѣлокурая, полная швабка, стоя на колѣняхъ за алтаремъ, хорошо запомнила лица св. семейства. Съ какою любовью склоняется Мадонна ко Христу-младенцу, обнимающему ее своими пухлыми рученками! Съ какою отеческою гордостью стоитъ рядомъ св. Іосифъ, а св. Анна, заботясь о Матери и Младенцѣ, любуется группой. Ласково и весело смотрятъ святые на толстую Клару. Рѣзкія черты и яркія краски картины отъ пристальнаго смотрѣнія ясно запечатлѣлись въ душѣ уносящейся въ блаженныхъ мечтахъ дѣвушки. Здоровая, крѣпкая дѣвушка отлично бы чувствовала себя, если бы не пугали изрѣдка ревъ и визжаніе органа и не послышались ей одинъ разъ крикъ ужаса изъ капеллы и крики о помощи съ хоръ.
. Въ капеллѣ слабенькая и нервная Берта фонъ-Штейнахъ склонила свою кудрявую головку на душистыя розы и читала молитвы. Окончивъ, она, по приказанію магистра, вынула изъ корзины всѣ цвѣты и рука ея прикоснулась къ чему-то круглому, холодному. Испуганная, она схватила и въ рукахъ ея оказался человѣческій черепъ, смотрящій на нее своими впалыми глазами и насмѣшливо ухмыляющійся оскаленными зубами. Дрожа, хотѣла она положить его обратно; вдругъ по рукѣ ея скользнуло что-то живое. Это былъ ужъ, положенный магистромъ въ корзину; быстро скользя, онъ исчезъ за алтаремъ. Взволнованная дѣвушка испустила крикъ ужаса, который услышала ея подруга Клара. Придя въ себя, она увидѣла на днѣ корзины окровавленные гвозди, иглы съ висящими клоками шерсти, бичи съ маленькими узлами и свинцовыми пулями на концахъ, острые зубья и другія орудія умерщвленія плоти. Такъ вотъ что, по словамъ магистра, скрывалось за цвѣтами жизни. Въ глубокомъ отчаянія лежала она передъ корзиной, откуда насмѣшливо свалилъ на нее зубы черепъ, и невольно поддавалась вліянію чарующихъ звуковъ органа.
Не болѣе посчастливилось и Лидіи съ задачей магистра. Стоя на колѣнахъ передъ "зеркаломъ напоминанія", она съ трудомъ старалась сосредоточить мысли для молитвы. Темное круглое стекло страшно смотрѣло на нее и ей казалось, что если она взглянетъ только, то увидитъ въ немъ всѣхъ убитыхъ женъ Синей Бороды. Звуки органа успокоили ее и она рѣшилась послѣдовать приказанію магистра. Страшный кривъ вырвался изъ ея груди, едва она взглянула въ зеркало. Какъ разъ передъ собой она увидала монаха въ рясѣ и въ капюшонѣ; она узнала собственное лицо, блѣдное, испуганное, съ страшными глазами. Съ нею сдѣлалась лихорадочная дрожь. Долго пролежала она на полу, прежде чѣмъ собралась съ духомъ еще разъ взглянуть на видѣніе. Та же картина: монахъ сидитъ строго непокойно, а изъ капюшона смотритъ ея блѣдное лицо. Снова вскрикнула она; двойникъ ея въ капюшонѣ тоже открылъ ротъ. Стекло затуманилось и она должна была протереть его платкомъ. Тутъ она увидала, что въ капюшонѣ отражается ея рука съ платкомъ. Тогда ей стало ясно, что она видитъ собственное отраженіе въ зеркалѣ. Разсерженная этою ужасною шуткой, она отдернула занавѣсъ, чтобы съ дѣвичьимъ любопытствомъ изслѣдовать дѣло до основанія. За занавѣсомъ она увидала нарисованнаго монаха, а въ его капюшонѣ вставленное зеркало, такъ что, кто смотритъ въ круглое стекло, находящееся какъ разъ напротивъ зеркала, тотъ видитъ въ капюшонѣ отраженіе своего лица, обрамленное монашескимъ капюшономъ. Удостовѣрившись въ этомъ, она опустила занавѣсъ. Впечатлѣнія, ожидаемаго магистромъ, это не произвело на нее. Гораздо больше ее безпокоила латинская надпись, противъ ожиданій магистра понятая ею, потому что монашеская одежда указывала на истинное положеніе брата Паоло. Самыя странныя мысли проносились въ ея отуманенной головкѣ. Вдругъ она вскочила; звуки органа оборвались такъ внезапно и рѣзко, точно смерть схватила играющаго своими острыми когтями. Другихъ молящихся дѣвушекъ это также испугало и прервало ихъ молитвенное настроеніе. Почти тотчасъ же раздался въ мрачной церкви мелодичный голосъ итальянца.
-- Я вижу всю окружность земли и въ одномъ углу пещеру Маріи...
Дочитавъ до конца, онъ тихо подошелъ въ первой дѣвушкѣ, стоявшей у алтаря; обративъ картину лицомъ въ стѣнѣ, онъ нѣжно прикоснулся рукой къ глазамъ дѣвушки и спросилъ:
-- Ясно ли представляешь ты въ своемъ умѣ святыхъ?
-- Кажется, ясно,-- прошептала толстая дѣвушка.
-- Представь себѣ пещеру святыхъ, ихъ лица и одежду. Ты должна припомнить, какія лица освѣщены, какія въ тѣни, какого цвѣта ихъ.платья. Ты должна видѣть ихъ слѣды, слышать шелестъ ихъ платья, чувствовать дыханіе ихъ на своемъ лицѣ. Раньше этого ты не можешь встать. Если же ты достигъ до этого, то скажи "аминь" и съ знаменіемъ креста выйди отсюда, пока душа не ослабѣла.
Онъ наклонился къ хорошенькой дѣвушкѣ и запечатлѣлъ на лбу ея отеческій поцѣлуй. Потомъ онъ подошелъ къ другой молящейся, къ красивой, нервной Бертѣ фонъ-Штейнахъ; лихорадочно вздрагивая, лежала она, распростертая на холодномъ полу передъ черепомъ и орудіями умерщвленія плоти. Съ удоволь! ствіемъ смотрѣлъ онъ на впечатлѣніе, произведенное его экзерциціями; видя, что душа ея похожа теперь на мягкій воскъ въ рукѣ, онъ обратился къ ней:
-- Знаешь ли, гдѣ блуждаетъ теперь душа, смотрѣвшая когда-то изъ этихъ пустыхъ глазныхъ впадинъ?-- спросилъ онъ.
Дѣвушка покачала головой, не вставая съ колѣнъ.
-- Она находится въ мѣстѣ мученій и мечется въ неугасаемомъ огнѣ ада. Закрой глаза и представь себѣ обширную преисподнюю, гдѣ царствуетъ вѣчное пламя. Слышишь ли ты мольбы о помощи осужденныхъ душъ, ихъ жалобы и вопли, крики и богохульства? Чувствуешь ли ты сѣрный чадъ, запахъ гніенія, тины и сырости, несущійся снизу? Чувствуешь ли ты на языкѣ соляную горечь слезъ, проливаемыхъ въ аду? Осязаешь ли ты пальцами пламя, сожигающее души осужденныхъ?
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- простонала испуганная дѣвушка.
Тогда рядомъ съ ней склонилась на колѣна мрачная фигура. Она чувствовала его дыханіе на своей щекѣ, видѣла его конвульсивныя вздрагиванія и слышала, какъ въ фанатическомъ экстазѣ онъ шепталъ:
-- Милліоны людей вижу я; вотъ они кружатся и корчатся въ вѣчномъ пламени. Глаза ихъ выворачиваются отъ невыразимаго ужаса, изувѣченные члены содрогаются отъ страшныхъ мученій. О, какъ страшно корчатся ихъ тѣла и раздаются отчаянные криви ужаса, но небеса холодно сіяютъ надъ ихъ головами. Только эхо ихъ собственныхъ криковъ отдается вверху. Вотъ тутъ, и тутъ и тамъ, въ углу скалятъ зубы черти съ птичьими лицами, туловищемъ лягушекъ и орлиными когтями. Подобно летучимъ мышамъ кружатся они надъ осужденными и радуются ихъ мукамъ. Вонъ подхватили они толпу грѣшниковъ и опустили въ ящикъ съ кипящею смолой. Видишь ли ты, вонъ, взвилось синее пламя? Если несчастные стараются вылѣзти, то черти толкаютъ ихъ обратно бичами изъ гадовъ. Видишь ли ты, какъ онъ змѣей обвился вокругъ женщины, какъ жабы впились, въ ея тѣло и чортъ цѣлуетъ ее своею мышиною мордой? Вонъ, черти снова слетѣлись; какъ скрежещутъ ихъ зубы и раздается насмѣшливый хохотъ. Новыя мученія, страшнѣйшія пытки придумываютъ они. Смотри, вонъ вливаютъ они черную смолу, поднимается огненный столбъ. Дымъ и чадъ скрываютъ красное пламя, крики ужаса усиливаются. Смотри, они обращаютъ къ намъ умоляющіе взоры, простираютъ руки; мы должны помочь, имъ, должны молиться за нихъ...
-- О, я не могу больше,-- стонала дѣвушка,-- какъ пахнетъ смолой! Мнѣ дурно! Пустите меня!...
-- Такъ иди, дочь моя, но запечатлѣй въ своемъ сердцѣ то, что ты видѣла.
Клара и Лидія Эрастъ все еще лежали въ своихъ углахъ. Молодой священникъ сѣлъ къ органу и заигралъ нѣжныя, трогательныя мелодіи, успокоительно дѣйствующія на души молящихся. Вотъ раздались тихіе шаги и вторая дѣвушка вышла изъ церкви. Только одна Лидія еще безмолвно лежала. Къ ней также приблизилась высокая фигура.
Неизвѣстно, на кого больше походила она, на архангела Господня, или на ангела, отпавшаго отъ Бога въ гордомъ высокомѣріи, когда медленно приближалась во мракѣ къ молящейся. Никогда не былъ Паоло красивѣе. Его черные глаза еще блестѣли огнемъ экстаза, а обыкновенно блѣдное лицо горѣло яркимъ румянцемъ.
-- Понимаешь ли ты сладость божественной любви?-- шепталъ онъ.-- Лидія, видишь ли улыбающіяся, нѣжныя губы Спасителя?
Колѣнопреклоненная Лидія чувствуетъ, какъ онъ склоняетъ свое лицо въ ей головѣ, дыханіе ея усиливается и щеки покрываются яркимъ румянцемъ. Какъ будто въ увлеченіи молитвой онъ беретъ ея руки и дѣвушка чувствуетъ, какъ дрожатъ его руки.
-- Неужели ты ничего не видишь?-- шепталъ онъ.
-- Ахъ, куда я ни взгляну, вездѣ вижу устремленные на меня черные глаза.
Смущенная и взволнованная, она поднялась. Тутъ исчезло и его самообладаніе. Страстно привлекъ онъ ее къ себѣ и его горящія, лихорадочныя губы прижались въ ея устамъ. Безсильно лежала она въ его объятіяхъ. Минуты блаженства проходили, какъ секунды. Вдругъ раздался холодный, строгій голосъ.
-- Такъ вотъ каковы ваши экзерциціи, магистръ Лауренцано?-- холодно спросила игуменья, подходя къ нимъ.-- Иди въ свою комнату, Лидія,-- обратилась она къ дрожащей дѣвочкѣ.
Оставшись наединѣ съ магистромъ, она отдернула занавѣсъ съ окна, чтобы угасающій дневной свѣтъ освѣтилъ темный уголъ. Молодой священникъ, погруженный въ думы, сидѣлъ на ближайшей скамьѣ, опустивъ голову на налой. Онъ ни слова не возразилъ игуменьѣ, когда она, разсерженная, обратилась къ нему со словами:
-- Такъ вотъ зачѣмъ вкладываете вы въ душу невинныхъ дѣтей эти мистическія, чувственныя картины и возбуждаете въ нихъ низкую страсть, чтобы довести ихъ до паденія? Стыдно, тысячу разъ повторяю: стыдно. Лучше бы вы употребили силу для достиженія вашихъ низкихъ замысловъ, чѣмъ развращать такимъ образомъ невинныя души.
Стонъ, похожій на стенанія раненаго стрѣлой оленя, коснулся слуха разгнѣванной игуменьи. Она увидала лицо молода то" священника, искаженное судорожными страданіями. Въ сердцѣ ея проснулась жалость къ несчастному молодому человѣку.
-- Я вѣрю, магистръ Паоло,-- сказала она ласковѣе,-- что" вы не имѣли намѣренія сдѣлать то, за чѣмъ я васъ застала, и благодарю святыхъ за то, что они привели меня сюда раньше, чѣмъ случилось большее несчастіе. Вы видите, что выходитъ изъ скоморошества, которое изобрѣлъ самъ врагъ... Пусть садовникъ завтра же унесетъ отсюда картины и вещи обратно въ вашу комнату. Если подобныя экзерциціи должны быть, то я допущу ихъ только въ такомъ видѣ, какъ то позволяютъ правила всякаго порядочнаго монастыря. Вы же возвращайтесь въ Гейдельбергъ, если это возможно безъ вреда вамъ и намъ. Я дорожу доброю славой монастыря во всѣхъ отношеніяхъ и не хочу, чтобы на насъ клеветала Fama publica.
Затѣмъ добрая игуменья простилась съ нимъ и оставила его одного въ церкви; только часъ спустя, Паоло вышелъ оттуда, шатаясь, какъ больной, и держась за стѣну....
Мать Сабина отправилась къ Лидіи; она нашла ее менѣе разстроенной, чѣмъ ожидала. Скорѣе лучъ радости свѣтился въ добрыхъ глазахъ дѣвушки.
-- Что сказать мнѣ вамъ,-- начала игуменья строгимъ тономъ,-- относительно вашего поведенія? Относительно того, вы позволяете цѣловать себя священнику?...
-- Ахъ!-- Дѣвушка вздохнула и покраснѣла.-- Простите меня, добрая матушка игуменья. Увѣряю васъ, это въ первый разъ. Магистръ имѣетъ честныя намѣренія и отецъ ничего не будетъ имѣть противъ того, чтобы мы обвѣнчались.
Старая монахиня сухо засмѣялась.
-- Глупая дѣвочка, развѣ ты не знаешь, что Лауренцано католическій священникъ и не можетъ жениться?
Едва она произнесла эти слова, какъ раскаялась въ никъ. Кровь отхлынула отъ лица дѣвушки, глаза неестественно расширились, и въ упоръ смотрѣли въ лицо игуменьи. Наконецъ, Лидія разразилась истерическимъ рыданіемъ.
-- Это неправда! Неправда, матушка! Вѣдь, неправда?
Старуха ласково прижала ее къ своему сердцу. Душу надрывающія жалобы молодой дѣвушки возбуждали ея жалость.
-- Успокойся, дитя, успокойся. Несчастіе не такъ велико, какъ ты себѣ представляешь. Вѣдь, ты же совсѣмъ не знаешь этого священника, забывшаго свой долгъ. Ты любишь чернаго мужчину, говорящаго съ каѳедры; истиннаго Лауренцано ты никогда не видала. Ты любишь фантастическій образъ, созданный твоимъ воображеніемъ. Ты должна стереть въ душѣ этотъ глупый образъ. Вотъ и все. Изъ этого ничего не можетъ выйти. Лауренцано пришелъ, чтобы обратить насъ въ католичество... Вѣдь, его осмѣютъ, если его побѣдятъ твои голубые глаза.
-- Я хочу назадъ, къ отцу,-- просила бѣдная дѣвушка, рыдая.-- Я не хочу здѣсь оставаться.
-- Ты должна прежде успокоиться, дитя мое. Въ такомъ видѣ я не могу отпустить тебя къ отцу. Онъ никогда не долженъ знать о томъ, что здѣсь случилось. Курфюрстъ изгналъ бы Лауренцано изъ страны.
Со страхомъ взглянула дѣвушка на пфальцграфиню; та поцѣловала ее и помогла раздѣться и лечь.
Долго еще просидѣла она у постели больной, разсказывая о своей молодости, о надеждахъ выйти замужъ. Доброта всегда строгой монахини благодѣтельно подѣйствовала на бѣдную Лидію. Когда игуменья отворила дверь, чтобы уйти, она увидала, какъ быстро удалялись по корридору двѣ старыя монахини, очевидно, подслушивавшія; въ сосѣднихъ кельяхъ также слышались тихіе шаги. Поэтому мать Сабина созвала собраніе, чтобы заставить молчать старыхъ монахинь. Когда утѣшительница ушла изъ комнаты, Лидія сказала:
-- Такъ вотъ зачѣмъ зеркало напоминанія, данное его тиранами! Затѣмъ, чтобы онъ никогда не забывалъ, что онъ монахъ.
Она представляла себѣ, каковъ онъ въ капюшонѣ, въ которомъ сегодня она видѣла свое испуганное лицо. Но впечатлѣнія были слишкомъ сильны; глаза слипались и скоро она погрузилась въ глубокій сонъ. Въ сосѣдней комнатѣ Клара фонъ-Штейнахъ видѣла страшные сны: адъ, мученія грѣшниковъ. Нѣсколько разъ она вскрикивала во снѣ, что горитъ, говорила, что слышитъ запахъ сѣры.
-- Примите отсюда черепъ,-- кричала она,-- посмотрите, какъ черви ползутъ изъ глазъ!
Магистръ Лауренцано, своими экзерциціями причинившій столько бѣдъ, сидѣлъ въ своей комнатѣ, облокотившись на открытое окно. Онъ и не пробовалъ ложиться спать. Когда разсвѣло, онъ взялъ книжку св. Игнатія и прочелъ на послѣдней страницѣ: "Возьми, о, Господи, мою свободу, память, волю и разумъ..." Напрасно, онъ не могъ молиться. Разстроенный, съ безумнымъ взглядомъ побѣжалъ онъ въ горы.