На слѣдующій день, въ воскресенье, Николай Александровичъ сдѣлалъ Любимовымъ визитъ. Его хорошо приняли, оставили пить кофе и просили бывать запросто. Онъ сталъ бывать не слишкомъ часто, но и не рѣдко, а именно столько, сколько слѣдовало, чтобы не дать повода говорить о себѣ въ городѣ и чтобы получить удовольствіе. Пробывши въ городѣ три недѣли и установивши съ Соней дружественныя, какъ онъ говорилъ, отношенія, а на самомъ дѣлѣ влюбившись въ нее, Николай Александровичъ уѣхалъ. Передъ отъѣздомъ наканунѣ, онъ былъ у Любимовыхъ и сказалъ Сонѣ, что снова пріѣдетъ и надѣется ее видѣть.
Хотя между ними ничего не было произнесено, тѣмъ не менѣе Соня ясно понимала, что значило это ухаживаніе. И по характеру этого ухаживанія, и по тѣмъ разговорамъ, какіе они вели, а главное,-- по тому особинному оттѣнку, который былъ во всѣхъ этихъ разговорахъ и отношеніяхъ, она женскимъ чутьемъ своимъ знала, что Николай Александровичъ влюбленъ въ нее и сдѣлаетъ ей предложеніе. Она знала, что теперь, когда онъ уѣхалъ, ей нужно было обдумать, выйдетъ ли она за него замужъ или нѣтъ, чтобы потомъ, когда онъ сдѣлаетъ ей предложеніе, прямо сказать ему объ этомъ, и что вопросъ этотъ такъ важенъ, что важнѣе его ничего не было въ ея жизни. Но, не смотря на всю необходимость рѣшенія, сколько она ни думала объ этомъ, она ни къ чему не пришла и не могла отвѣтить ни такъ, ни иначе на тотъ вопросъ, который она задавала теперь себѣ.
Соня не только не была влюблена въ Николая Александровича, но даже не любила его. Онъ былъ ей безразличенъ и даже потому, что ухаживалъ за ней и былъ влюбленъ, былъ ей скорѣе непріятенъ. Соня много разъ представляла себѣ его лицо съ сѣрыми небольшими глазами, его носикъ и улыбку восхищенія передъ ней, его худую фигуру... представляла живо, какъ она должна будетъ цѣловать это лицо и, что еще болѣе было противно, какъ она должна будетъ принадлежать ему, и въ эти минуты она чувствовала, что не можетъ выйти за него замужъ.
Но приходили иныя минуты, когда она забывала это на время, и мысль ея начинала вращаться въ томъ, что можетъ дать ей замужество. Никогда, какъ теперь, не рисовались предъ нею такъ ясно и заманчиво всѣ тѣ хорошія стороны брачной жизни, о которыхъ она думала прежде. Отказаться отъ этихъ мечтаній теперь, когда она могла такъ скоро пріобрѣсти свободу и деньги и вмѣстѣ съ тѣмъ радости легкой и пріятной жизни,-- отказаться теперь отъ всего этого -- казалось ей слишкомъ труднымъ. Никогда еще въ теченіе двухъ лѣтъ этой надоѣвшей ей дѣвической жизни, съ одними и тѣми же интересами, вечерами, знакомыми, съ одной и той же пустотой и скукой, она не испытывала такого желанія обновить жизнь и пріобрѣсти то, что составляло прелесть положенія богатой замужней дамы. И тогда-то, въ такія минуты отступали назадъ, какъ утренніе туманы предъ солнцемъ, значеніе любви въ бракѣ, некрасивое лицо и фигура Николая Александровича и отвращеніе къ нимъ.
Лиза Куломзина, пріѣхавшая прощаться съ Соней передъ своимъ отъѣздомъ въ другой городъ, поздравляла ее.
-- Представь себѣ, что тебя въ городѣ всѣ уже повѣнчали съ Пушкаревымъ! -- говорила она, весело щебеча какъ птичка въ гостиной Любимовыхъ. -- Что жъ, я очень рада, если такъ это будетъ. Ты знаешь, онъ изъ нашего города, Пушкаревъ. Я его хорошо знаю. Онъ такой завидный женихъ: у нега фабрика eu положеніе на службѣ прекрасное. Ты выйдешь за него. пріѣдешь къ намъ и будемъ вмѣстѣ жить. Вотъ прелесть! Я очень рада.
Выдавать замужъ и женить было страстью Лизы, и она отдавалась этой страсти всецѣло.
-- Нѣтъ, Лиза. Что ты!.. Я и не думаю вовсе выходить за него замужъ. Онъ мнѣ не такъ нравится,-- сказала Соня, краснѣя и чувствуя, что она кривитъ душой, говоря это не такъ.
-- Ахъ, какая ты глупая, Соня! -- разсердилась Лиза.-- Не говори мнѣ, пожалуйста, про эти институтскія нѣжности. Я говорю тебѣ, что Пушкаревъ имѣетъ состояніе и хорошую карьеру. Онъ пойдетъ далеко. Ты будешь съ нимъ счастлива. Ни-ни, не возражай,-- сказала она, приставляя къ губамъ Сони свою руку.-- Неужели ты выйдешь замужъ за какого-нибудь голыша? Fi donc! я съ тобой тогда не знакома,-- засмѣялась она,-- Нѣтъ, право, брось эти глупости о любви и выходи замужъ...-- самое лучшее!
Соня вздохнула. Она сама такъ часто повторяла себѣ всѣ эти доводы въ пользу брака и они самой ей казались столь значительными. Но когда Лиза кончила, Соня вспомнила, какъ тяжело выходить за нелюбимаго человѣка.
-- Ахъ, Лиза, Лиза! Какъ тяжело выходить замужъ, не любя,-- сказала она и опять вздохнула.
-- Вотъ вздоръ,-- проговорила рѣшительно Лиза.-- Никогда не повѣрю этой глупости. Это только въ романахъ пишутъ: любовь, любовь, а въ жизни все иначе дѣлается. Посмотри на меня. Развѣ я любила Дмитрія, когда выходила за него? и развѣ я несчастлива? Нѣтъ, не говори мнѣ эти глупости. Будешь любить потомъ. А теперь мой хорошій совѣтъ -- выходи,-- сказала она, вставая, чтобы уѣхать.
Соня знала, что эти слова были убѣжденіемъ не одной только Лизы. Это было убѣжденіе всѣхъ, начиная съ ея родителей и кончая подругами и знакомыми. Соня видѣла, .какъ внимательно относились къ Николаю Александровичу Анна Семеновна и Николай Яковлевичъ, и знала значеніе этой внимательности, знала, что они желали этого брака и боялись, что Соня откажется отъ него. Они желали этого не только потому, чтобы пристроить дочь и что ей пора была выходить замужъ, но потому, что это было счастье,-- выйти замужъ за самостоятельнаго, да еще съ карьерой человѣка. Если же имъ и приходила въ голову мысль, что Соня не любитъ Николая Александровича и нехорошо выходить замужъ не любя, то они старались не думать объ этомъ. Какъ не хорошо, когда въ этомъ для Сони было счастье, когда такъ много выходило замужъ не любя и были счастливы, когда стерпится -- слюбится... Какъ не хорошо?
Все кажется сильнымъ лишь тогда, когда переживаешь, а то, что пережито, кажется незначительнымъ.
Такъ Николаю Яковлевичу въ молодые годы казалось нехорошимъ и труднымъ жениться на той, кого онъ не любилъ. Теперь же, когда онъ состарился и не могъ испытать этого чувства, это обстоятельство казалось ему такимъ ничтожнымъ. Онъ думалъ, что если бы онъ былъ Соней, то онъ, не колеблясь, вышелъ бы замужъ за Пушкарева. И онъ считалъ, что и она должна думать и дѣлать то же.
XI.
Въ февралѣ на масляницѣ Николай Александровичъ пріѣхалъ снова. Въ первый же вечеръ -- это было у Никитиныхъ -- лишь только онъ увидѣлъ Соню онъ улучилъ время и сказалъ ей, что хочетъ о чемъ-то съ ней поговорить.
Съ замираніемъ сердца, ни о чемъ не думая, Соня пошла за нимъ. Они пришли въ залъ. Никого не было. Соня сѣла на кресло. Николай Александровичъ сѣлъ подлѣ нея. Такъ они просидѣли молча нѣкоторое время. Николай Александровичъ волновался, краснѣлѣ, смотрѣлъ на Соню, и въ этомъ взглядѣ была просьба помочь ему. Но Соня молчала и ожидала со страхомъ того, что онъ скажетъ.
-- Софья Николаевна,-- прервалъ онъ, наконецъ, молчаніе страннымъ дрожащимъ голосомъ.-- Вы, быть можетъ, догадываетесь, что я хочу у васъ просить.
Онъ поднялъ на нее глаза, какъ бы ожидая, не скажетъли она что-нибудь ему. Но Соня по прежнему молчала. Онъ вздохнулъ и сказалъ:
-- Я люблю васъ. Я хочу быть вашимъ мужемъ. Согласны ли вы быть моей женой? -- поправился онъ, беря ее за руку. Рука его дрожала.
Соня молчала и, пока онъ говорилъ, смотрѣла внизъ на цвѣты ковра. Но, когда онъ взялъ ея руку, она вздрогнула, подняла и остановила на немъ свои прекрасные темные глаза. Взоръ ихъ выражалъ растерянность и смущеніе. Она покраснѣла -- "Боже, Боже мой, что я скажу ему?" -- думала она.
Увидавъ растерянный и испуганный взглядъ ея глазъ, всю ея смущенность и замѣшательство, Николай Александровичъ самъ еще больше смутился. Онъ подумалъ, что это смущеніе потому, что ей неловко сказать "нѣтъ", что все пропало, и что вотъ сейчасъ онъ услышитъ отказъ. И онъ сжался, ожидая этого удара. Такъ они просидѣли нѣкоторое время. Но удара не было, и Николай Александровичъ поднялъ глаза и посмотрѣлъ на Соню. Она все сидѣла въ томъ же положеніи, противъ него, смущенная и еще больше прелестная въ этомъ смущеніи. И какъ человѣкъ, который знаетъ, что ударъ неизбѣженъ, все же стремится хотя на время отдалить его, такъ Николай Александровичъ, хотя и зналъ что все потеряно, невольно сказалъ:
-- Я не прошу у васъ сейчасъ отвѣта! Подумайте. Я приду къ вамъ завтра утромъ, и тогда вы мнѣ отвѣтите. Не говорите мнѣ теперь ничего, но позвольте мнѣ надѣяться.
Онъ всталъ, попрощался съ ней, и не смотря на просьбы хозяевъ, сейчасъ же уѣхалъ.
"Выйти или нѣтъ? Да или нѣтъ?" -- думала Соня весь вечеръ.
Ночью, оставшись одна въ своей комнатѣ, Соня рѣшила окончательно обдумать это. Она раздѣлась и въ одной нижней юбкѣ долго сидѣла передъ зеркаломъ съ двумя зажженными свѣчами по обѣ стороны. Но она не смотрѣла въ зеркало. Она думала о немъ.
"Что я могу, что я должна ему сказать?" -- думала она. Теперь, въ особенности теперь, ей почему-то вдругъ сдѣлалось жалко знакомаго ей круга, гдѣ она жила столько лѣтъ, всѣхъ прежнихъ привычекъ и даже вещей ихъ дома. Все было мило и дорого. Прежде ей все это надоѣло и было противно, и она считала, что счастье въ будущемъ. Теперь же вдругъ все сдѣлалось прекрасно, а того невѣдомаго хорошаго, что казалось ей въ будущемъ и что манило ее туда, теперь вдругъ не стало. Не было таинственности и прелести новаго, чуть отгадываемаго міра, но было очень опредѣленное и непріятное: Николай Александровичъ со всей своей некрасивой фигурой и жизнь съ этимъ человѣкомъ, непріятнымъ ей.
"Я не люблю, да, я не люблю его",-- думала она, стараясь мысленно представить его себѣ какъ можно явственнѣе и узнать, насколько онъ ей непріятенъ. И чѣмъ болѣе рельефно она представляла его со всей некрасивостью его фигуры и лица, со взглядомъ восхищенія передъ ней, тѣмъ взглядомъ, который болѣе всего въ немъ былъ противенъ ей, тѣмъ сильнѣе она чувствовала, что онъ ей непріятенъ, и что она не можетъ любить его и жить съ нимъ. Она теперь такъ живо почувствовала это, что чуть не вздрогнула.
"Нѣтъ, нѣтъ -- сказала она. -- Остаться такъ годъ, два, хоть три. Все лучше, чѣмъ это".-- И когда она это сказала, она почувствовала, какъ это ужасно и невозможно.-- "Три года такой однообразной жизни,-- шепталъ ей кто-то.-- Опять вѣчная нужда въ деньгахъ, опять исканіе жениховъ и отсутствіе свободы. И главное, опять такая же знакомая гадость и скука. Три года? Нѣтъ, не надо, не хочу.-- Такъ какъ же? -- прошептала она.-- Неужели бросить это и выйти? Выйти...-- Она просидѣла такъ нѣсколько секундъ. Ей показалось, что кгго-то говорилъ ей. Она стала прислушиваться. "Да, выйти" -- услышала она.-- "Кто это сказалъ?" невольно спросила она себя. "Ахъ да, это я сама себѣ сказала",-- отвѣтила она себѣ и улыбнулась этому. Она облокотилась рукой о столъ и задумалась. Воображеніе представляло ей будущее: наряды, богатство, счастье и еще что-то неопредѣленное, розовое, прекрасное. Она такъ ясно почувствовала все это у себя, что ей казалось, что она не Соня Любимова, но что она вышла замужъ, что она г-жа Пушкарева. Воображеніе рисовало ей жизнь веселой и заманчивой. Главное же хорошо было то, что не было Николая Александровича.. Онъ куда-то исчезъ и былъ забытъ и не тревожилъ Соню, а безъ него было все хорошо.
"Ну, конечно,-- машинально сказала она, отвѣчая на какой-то возникшій передъ ней вопросъ.-- Ну да, бросить эту жизнь. Выйти замужъ и быть счастливой. Да, да, быть счастливой!" -- И вдругъ мысли ея перенеслись въ ту далекую пору, когда она была маленькой дѣвочкой, гимназисткой. Она вспомнила свои игры, няню, любовь Истомина, Катю. Она невольно сравнила съ той свою теперешнюю жизнь. И эта жизнь показалась ей невыносимой.
"Ну, конечно",-- повторила она еще разъ. Она встала, задула свѣчи и легла въ постель, но скоро не могла заснуть. Опять возникъ передъ ней рой воспоминаній. Она думала о дѣтствѣ, о томъ балѣ, гдѣ она познакомилась съ Истоминымъ, о счастьи подруги Лизы, о Николаѣ Александровичѣ. Наконецъ, все это перепуталось, провалилось куда-то, и она заснула.
Утромъ, на слѣдующій день, она сидѣла въ своей комнатѣ, когда пришла горничная и сказала, что барыня проситъ ее выйти въ залъ.-- "Это онъ",-- подумала Соня, и невольно сердце ея забилось и ей сдѣлалось страшно. Проходя по столовой, она встрѣтилась съ матерью.
-- Соня, мой другъ, это онъ пришелъ... Онъ проситъ твоей руки,-- сказала Анна Семеновна и, прижавъ платокъ къ глазамъ, заплакала.
Соня остановилась. Когда Анна Семеновна поплакала немного, она отняла платокъ отъ лица, отерла глаза и сказала:
-- Иди, иди скорѣй! Все зависитъ отъ тебя.
И въ томъ взглядѣ, которымъ она посмотрѣла на Соню, было такъ много женской безпомощности и вмѣстѣ съ тѣмъ желанія, чтобы это свершилось, и сознаніе того, что она ничего не можетъ сказать объ этомъ Сонѣ, и страхъ, что "этого" не будетъ. Взглядъ этотъ былъ жалокъ и непріятенъ Сонѣ, и онъ просилъ ее о томъ, что она давно уже рѣшила.
Она отворила дверь и вошла въ залъ. Николай Александровичъ сидѣлъ на диванѣ, свѣсивъ голову. Когда она вошла, онъ поднялъ голову и, увидавъ ее, быстро всталъ. Онъ былъ блѣденъ и смущенъ. И онъ былъ жалокъ теперь Сонѣ.
Онъ хотѣлъ что-то сказать, но Соня подошла и первая подала ему руку. Онъ посмотрѣлъ на нее и, прочтя въ ея глазахъ то, чему онъ въ глубинѣ души вѣрилъ и не вѣрилъ и чего онъ такъ сильно желалъ, поцѣловалъ ея руку и пробормоталъ что-то вродѣ того, что онъ посвятитъ ея счастью свою жизнь.
Они стояли другъ противъ друга и молчали. Николай Яковлевичъ вошелъ въ залъ на цыпочкахъ и, увидавъ счастливое лицо Николая Александровича, понялъ, что то, что случилось, случилось хорошо. Онъ подошелъ къ Николаю Александровичу, обнялъ его и всхлипнулъ.
Потомъ было все такъ, какъ всегда бываетъ. Были заботы о приданомъ, хожденія по магазинамъ за покупками, поздравленія знакомыхъ и поздравленія подругъ, завидовавшихъ ей въ глубинѣ души. Все было хорошо и прилично, какъ у всѣхъ порядочныхъ людей. Даже свадьба была по новому: вечера не устраивали. Это было старо. Послѣ бракосочетанія въ гимназической церкви -- это была аристократическая церковь, и на ней особенно настаивала Анна Семевовна -- былъ обѣдъ для шаферовъ, родственниковъ и лучшихъ знакомыхъ. Послѣ обѣда и шампанскаго молодые со всѣми уѣхали на вокзалъ, а оттуда по желѣзной дорогѣ въ N, гдѣ служилъ Николай Александровичъ.
XII.
Первое время, по пріѣздѣ въ N, для Софьи Николаевны настала новая жизнь. Новой она была потому, что та физическая брачная жизнь, которую Софья Николаевна себѣ представляла полной какой-то сладкой таинственности, состоящей изъ поцѣлуевъ, объятій и еще чего-то, что бываетъ между мужчиной и женщиной и что казалось ей стыднымъ, не вполнѣ понятнымъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, плотски-прелестнымъ и именно потому, что это было стыдно по отношенію къ мужчинѣ,-- эта жизнь не только не оказалась прекрасной, но была ужасна для нея въ первое время и во весь такъ называемый медовый мѣсяцъ.
Уже въ поцѣлуѣ мужа при вѣнчаніи, въ тѣхъ взорахъ, какими онъ смотрѣлъ на нее, въ неуловимомъ тонѣ словъ и вообще въ томъ нѣжно-почтительномъ отношеніи покорности и лелѣянія, съ какимъ онъ обращался теперь съ нею, Софья Николаевна чувствовала, что Николай Александровичъ любуется ею, какъ прелестной вещью, которую онъ, наконецъ, купилъ, которая составляетъ его собственность и которою онъ будетъ поэтому наслаждаться. И это новое, что было въ его отношеніяхъ, пугало ее потому, что -- она знала -- это было только начало того, что еще будетъ и что казалось ей теперь очень непріятнымъ. И она, гдѣ только было возможно, старалась отдалить это, если не навсегда -- она знала, что это невозможно -- то хоть на время.
Началось это съ общей спальни. Софья Николаевна, увидавъ, что ихъ кровати стоятъ въ одной комнатѣ, что сегодня же вечеромъ она должна будетъ раздѣваться при немъ, лежать раздѣтой въ двухъ шагахъ отъ посторонняго и взрослаго мужчины, котораго она не любитъ, и что тогда уже это неизбѣжно будетъ, почувствовала тотъ стыдъ, который присущъ всѣмъ неиспорченнымъ женщинамъ -- почуствовала страхъ и отвращеніе. Она заявила, что ни за что не будетъ спать вмѣстѣ, и какъ Николай Александровичъ ее ни упрашивалъ, ни удивлялся -- онъ не понималъ ея -- и даже сердился, хотя выражалъ это въ болѣе нѣжныхъ ласкахъ, онъ принужденъ былъ уступить, и они стали спать отдѣльно.
И тогда-то началась у нихъ скрытая упорная борьба. Николай Александровичъ намеками, словами, отношеніями -- просилъ ее согласиться на это, Софья Николаевна боролась и отказывалась. На всѣ его доводы, что вѣдь это естественно, что она должна согласиться, если его любитъ, что все равно это въ концѣ концовъ неизбѣжно и что она потомъ привыкнетъ, на его тяжелый для нея, какъ женщины, вопросъ, неужели она не хочетъ имѣть дѣтей,-- на все это Софья Николаевна отвѣчала однимъ и тѣмъ же: не надо... потомъ... лучше послѣ.. Ей даже казалось, что было бы лучше всего, если бы ихъ отношенія были чистыя, хорошія, если бы они прожили всю жизнь, какъ братъ и сестра, и что она тогда больше бы любила мужа.
Но время шло... Николай Александровичъ желалъ этого все настойчивѣе... Ея сопротивленіе таяло... Она чувствовала, что это приближается и вотъ-вотъ случится невольно не сегодня завтра. Она чувствовала себя слабѣе его и знала, что скоро сдастся. И вся эта мучительная борьба кончилась тѣмъ, чѣмъ кончается всегда, кончилась на второмъ мѣсяцѣ. И долго послѣ этого Софья Николаевна не могла забыть то ощущеніе гадости и омерзѣнія, которое она чувствовала тогда къ мужу.
Когда они увидались утромъ на слѣдующій день, онъ поцѣловалъ почтительно ея руку, былъ еще болѣе, чѣмъ всегда, сдержанъ и, казалось, готовъ исполнить ея малѣйшее желаніе. Но все его отношеніе, все существо говорило: "а все-таки я побѣдилъ... и я очень радъ этому... и какъ ты ни старайся, а это и снова будетъ..." Софьѣ Николаевнѣ стало и грустно и жаль себя и обидно за то, что она отдалась ему вчера. Она чувствовала себя, гадкой, униженной и, уйдя въ другую комнату, чтобы онъ не замѣтилъ, она не могла сдержаться и заплакала...
Когда это случилось во второй разъ и еще... и еще... все это стало легче... Борьба сдѣлалась глуше... прекратилась. И черезъ нѣсколько мѣсяцевъ то, что въ началѣ возбуждало отвращеніе, сдѣлалось обыкновеннымъ и привычнымъ.
XIII.
Другая причина новизны теперешней жизни Софьи Николаевны была, какъ казалось ей, свобода въ дѣйствіяхъ и деньгахъ. Тамъ, въ семьѣ, за каждою копѣйкою нужно было идги къ матери или отцу и выпрашивать ихъ, чуть не унижаясь. Здѣсь мужъ давалъ ей ежемѣсячно на ея расходы 100 рублей. Онъ называлъ это "pour boire". Тогда, въ особенности въ послѣднее время, было скучно и нечѣмъ было убить время, теперь же она удивлялась:-- въ заботахъ по хозяйству, съ выѣздами, пріемами, вечерами -- какъ мало у нея времени, чтобы все сдѣлать. Тогда ей было скучно, и она читала иногда романы, теперь же скучать было некогда, и она уже ничего не читала.
Она вставала въ 10--11 часовъ, такъ какъ по большей части не засыпала до трехъ, пока не засыпалъ Николай Александровичъ -- кровати ихъ находилось рядомъ. Отъ 11 до часу она одѣвалась и принимала счетъ отъ кухарки. Потомъ, послѣ завтрака, ѣздила кататься или по магазинамъ. Въ 5 былъ обѣдъ, затѣмъ кофе. Такъ время шло до семи. Вечеромъ она или ѣздила съ мужемъ къ кому-нибудь изъ знакомыхъ, или къ нимъ приходили повинтить товарищи прокурора и Николая Александровича. У нихъ установились даже дни, когда всѣ товарищи съ семьями шли куда-нибудь. Это не были jours fixes, большіе пріемные дни; это было иное: небольшіе вечера въ своемъ кругу. Такъ какъ товарищей прокурора было 5 женатыхъ, то всѣ почти вечера собирались у кого-нибудь, пѣли, играли, разговаривали,-- однимъ словомъ, дѣлали то, что всегда дѣлаютъ на такихъ вечерахъ, и проводили время очень мило.
Въ общемъ же, въ эти первые мѣсяцы супружеской жизни, было не то, чтобы очень весело, но и не дурно. Не было той скуки и апатіи отъ ничегонедѣланія, которая была у нея по вечерамъ у родителей. Теперь все почти время было занято, а если иногда и нечего было дѣлать, то все же было не такъ скучно, какъ раньше. Если ни къ кому не ѣздили и никто къ нимъ не пріѣзжалъ, можно было поиграть на роялѣ; не хотѣлось играть, можно было заняться вышиваніемъ или разсматриваніемъ модъ. Главное же, было то хорошо, что во всемъ этомъ было сознаніе, что главное дѣло ея жизни, ея цѣль, какъ вообще цѣль всѣхъ дѣвушекъ -- выйти замужъ, исполнена и исполнена хорошо. И съ этимъ пріятнымъ сознаніемъ, которое никогда не покидало Софью Николаевну, можно было выѣзжать на балы, когда хотѣлось, безъ мыслей о томъ, какъ-бы найти гдѣ-нибудь жениха, и разговаривать съ мужчиной просто, естественно, смотря на мужчину, какъ на кавалера, а не какъ на возможнаго жениха. Это было въ особенности пріятно Софьѣ Николаевнѣ, и это чувствовали молодые люди. Теперь даже она имѣла большій успѣхъ, чѣмъ раньше, и этотъ успѣхъ льстилъ ей. Но, какъ порядочная женщина, она не выходила ихъ границъ приличія, ничего себѣ не позволяя, такъ что никто не могъ сказать что-нибудь дурное про нее. Въ своемъ кругу ее обожали. Судейскія дамы не любили ея, но это было оттого, что судъ былъ во враждѣ съ прокуратурой, и эта вражда переходила на жизнь.
Такъ она и жила этотъ первый годъ. Если жизнь и не была такъ хороша, какъ она мечтала, то, во всякомъ случаѣ, была лучше прежней жизни, текла сравнительно легко, не было непріятностей, такъ что Софья Николаевна стала думать, что и дальше будетъ такъ. Но къ концу этого года стало случаться нѣчто нехорошее, неприличное, нарушавшее легкость и комильфотность ихъ жизни. И виной этому былъ Николай Александровичъ.
XIV.
Первое время своей женитьбы Николай Александровичъ былъ счастливъ, или, по крайней мѣрѣ, такъ казалось ему. Проживъ до тридцатилѣтняго возраста и предаваясь всецѣло службѣ, Николай Александровичъ, влюбившись въ Софью Николаевну и рѣшивши жениться на ней, думалъ, что онъ сдѣлаетъ хорошее дѣло. Помимо того, что онъ сталъ бы обладать красивой женой, т. е. тѣмъ молодымъ красивымъ тѣломъ, въ которое онъ былъ влюбленъ и жить безъ котораго ему, какъ и всякому влюбленному, казалось невозможнымъ,-- фактъ женитьбы для него былъ хорошъ самъ по себѣ. Николай Александровичъ думалъ, что та спокойная, ровная жизнь чиновника, къ которой онъ такъ привыкъ, не только не нарушится этой женитьбой, но даже пріобрѣтетъ нѣкоторую добавочную пріятность. Хорошо было жить одному въ прекрасной квартирѣ, съ лакеемъ, съ хорошимъ столомъ, съ содержанкой, со всѣми привычками состоятельнаго человѣка, которыя онъ усвоилъ; пріятно было сидѣть утромъ въ халатѣ за столомъ и, куря сигару, просматривать дѣла. Все это было пріятно, пріятно это сознаніе, что все, что составляетъ удобство и комфортъ жизни, можетъ быть пріобрѣтено имъ. Но было лучше, чтобы ко всему этому была хозяйка молодая, красивая, именно красивая, былъ тутъ какой-то особенный вѣсъ и тонъ, который свойственъ только женатому человѣку,-- и Николай Александровичъ высоко ставилъ этотъ тонъ.
То, чего Николай Александровичъ ожидалъ отъ женитьбы, отъ жены, то, дѣйствительно, въ первое время случилось. Софья Николаевна цринесла съ собою необъяснимое, но, тѣмъ не менѣе, важное значеніе супружеской жизни, хозяйства, солидности и положительности. И Николай Александровичъ видѣлъ и чувствовалъ всю эту незамѣтную, но, тѣмъ не менѣе, существенную перемѣну, которая поставила его еще выше во мнѣніи другихъ людей и была чѣмъ-то въ родѣ награды, ордена, и былъ счастливъ.
Николай Александровичъ въ старшихъ классахъ гимназіи былъ либераломъ и сторонникомъ женской эмансипаціи. Сдѣлавшись товарищемъ прокурора, онъ сталъ держаться того мнѣнія, что все это, какъ не касающееся направленія дѣлъ въ такомъ-то порядкѣ и значенія сенатскаго разъясненія, не должно имѣть никакого отношенія къ нему. Онъ не былъ противъ эмансипаціи, но и не за нее. Онъ относился къ ней безразлично. Но, какъ умный человѣкъ, Николай Александровичъ видѣлъ неразвитость дѣвушекъ его круга, осуждалъ ее и очень часто смѣялся надъ нею. Онъ видѣлъ, какъ многіе его товарищи влюблялись и женились на неразвитыхъ и глупыхъ дѣвушкахъ и какъ много было несчастья для нихъ изъ-за этихъ браковъ. И онъ считалъ, что онъ лично, Николай Александровичъ Пушкаревъ, какъ бы тамъ ни поступали другіе, не можетъ сдѣлать такой глупости. Онъ слишкомъ ясно понималъ женщинъ, чтобы впасть въ эту ошибку, и это сознаніе пониманія женщины возвышало его въ собственныхъ глазахъ. Если онъ и полюбитъ, то только такую женщину, которую будетъ цѣнить за ея умъ и уважать.
Когда онъ влюбился въ Софью Николаевну, онъ, по правдѣ говоря, совсѣмъ забылъ объ этихъ своихъ мысляхъ. Въ томъ важномъ дѣлѣ, которое одно занимало его: какъ можно скорѣй и во что бы то ни стало жениться на Софьѣ Николаевнѣ,-- эти мысли, какъ и вообще всѣ мысли, были оставлены. Умна или глупа его невѣста, найдетъ-ли онъ въ ней сочувствіе своимъ взглядамъ на жизнь,-- Николай Александровичъ никогда не задавалъ себѣ этого вопроса, и онъ казался ему лишнимъ. Когда тутъ разбирать, кто она, какое сходство во взглядахъ, когда одно только нужно: скорѣй жениться и не выпустить какъ-нибудь изъ своихъ рукъ обладаніе этой красотой, когда всякій другой каждую минуту могъ сдѣлать ей предложеніе и отбить ее у Николая Александровича. И его влюбленнымъ физическимъ и духовнымъ очамъ она казалась какъ разъ такою, какъ нужно, и именно такою потому, что она была хороша и онъ былъ влюбленъ въ эти глаза, въ походку, талію и не могъ жить безъ нихъ. Онъ чувствовалъ, что она сокровище, и въ глубинѣ души ему казалось, что онъ не достоинъ ея и что вотъ-вотъ ускользнетъ отъ него это сокровище. Какъ тутъ думать о чемъ-нибудь, кромѣ того, чтобы женится и быть безгранично счастливымъ? И Николай Александровичъ женился.
Сначала все было хорошо. Николай Александровичъ былъ съ ней милъ и нѣженъ. На вечерахъ ему было пріятно пройтись подъ руку съ хорошенькой женой и видѣть восхищеніе передъ ней въ глазахъ мужчинъ и зависть къ нему, обладателю такой жены. Пріятно было поговорить съ ней во время обѣда о городскихъ новостяхъ и чувствовать цѣлый день присутствіе около себя хорошенькой женщины, одна близость которой доставляла ему, какъ и всякому влюбленному, неизъяснимую отраду. А ночью ждали его супружескія наслажденія. Все было хорошо. И Николай Александровичъ сталъ думать, что онъ сдѣлалъ хорошо, что женился.
Но время шло, а съ нимъ обладаніе женой, а съ обладаніемъ привычка и не то, чтобы разочарованіе въ ея тѣлѣ -- она была попрежнему прелестна,-- но просто все это сдѣлалось для него обыкновеннымъ, лишеннымъ всякой пріятности и новизны.
Прелесть ея для него стала таять, какъ весенній ледъ на солнцѣ, что-то холодное, ужасное, нѣмое вторгалось въ его душу. Съ нимъ произошло то, что происходитъ со многими: онъ мало-по-малу переставалъ быть въ нее влюбленнымъ. Прежде чуть не божество, она стала дѣлаться самымъ обыкновеннымъ существомъ. Она сама, когда бывала полураздѣта, широкобедрая, съ большимъ тазомъ -- все это было мучительно для его влюбленности. И не только утромъ, но и во весь день выступали передъ нимъ эти подробности, на которыя онъ закрывалъ глаза, когда былъ влюбленъ раньше: черные ободки на ногтяхъ, желтые до чистки зубы и еще многое и многое.
Прежде она была божество, а все это было человѣчно, противорѣчило ей, убивало влюбленность. И это было ужасно. Видя ее теперь на балахъ, въ нарядѣ, прелестною, какою онъ зналъ ее въ тотъ памятный вечеръ, когда влюбился въ нее, Николай Александровичъ не могъ себя обманывать, какъ обманывалъ раньше, и не знать, что все это не то, что она на самомъ дѣлѣ хуже и что влюбиться въ нее было, въ сущности, нельзя. И онъ глубоко страдалъ, переживая это разочарованіе въ тѣлесной влюбленности къ женѣ.
Мишура влюбленности осыпалась, и открывалось то, что есть. Физически это было еще ничего: молодое, красивое тѣло, хотя его и не любилъ теперь Николай Александровичъ и пресытился имъ. Въ духовномъ же отношеніи то, что открылось, когда отпала влюбленность, сквозь призму которой смотрѣлъ на жену Николай Александровичъ, ужаснула его. Прежде, хотя она и не казалась ему особенно умною, но самая ограниченность ея была мила и пикантна. Теперь же она была то, что есть, т. е. ужасна.
Николай Александровичъ понялъ теперь, что Софья Никалаевна ничуть не умнѣе и не развитѣе тѣхъ дѣвушекъ его круга, на которыхъ женились его товарищи и надъ которыми онъ самъ смѣялся, что она такая же, какъ и всѣ. Точно человѣкъ, у котораго сняли съ глазъ бѣльмо, долго мѣшавшее ему видѣть свѣтъ, Николай Александровичъ прозрѣлъ и увидалъ настоящій свѣтъ, т. е. чѣмъ была на самомъ дѣлѣ Софья Николаевна. И онъ удивлялся тому, что онъ этого раньше не замѣчалъ. Теперь въ каждомъ ея словѣ, замѣчаніи, во всемъ, что она дѣлала, Николай Александровичъ ясно видѣлъ, какъ она неразвита, и онъ не зналъ, когда сталъ впервые видѣть это, такъ это случилось постепенно. Но когда онъ прозрѣлъ, онъ уже не могъ закрывать себѣ глаза, было наоборотъ,-- видѣлъ все яснѣе и яснѣе.
Николай Александровичъ попробовалъ читать ей книги, но изъ этого ничего не вышло: едва скрывая скуку, она для него только слушала то, что онъ читалъ, и онъ видѣлъ это по ея словамъ, взглядамъ... Тогда онъ пересталъ читать. Онъ понялъ, что ошибся, женившись на ней, и его испугала мысль, что ему предстоитъ прожить съ женой не годъ, не два, а всю жизнь. Но какъ всегда это бываетъ, онъ не обвинилъ себя за то, что женился на незнакомой ему дѣвушкѣ, а перенесъ обвиненіе на нее. Онъ счелъ ее одну во всемъ -- въ чемъ, онъ хорошоне зналъ -- виноватой, себя же считалъ обманутымъ человѣкомъ. И хотя это сознаніе возвысило его самого въ собственныхъ глазахъ, но уменьшить ужасъ его положенія оно не могло. Онъ перемѣнился къ женѣ незамѣтно, невольно, и чѣмъ дальше, тѣмъ сильнѣе была эта отчужденность.
XV.
Перемѣна эта сейчасъ же выразилась во внѣ, въ супружескихъ ссорахъ. Ссоры эти начинались изъ-за пустяковъ. Приходилъ Николай Александровичъ изъ суда усталый, раздраженный и эту раздраженность переносилъ на обѣдъ и на жену, которая была виновата въ этомъ. То супъ безъ навару, то телятина пережарилась. Николай Александровичъ былъ вообще гастрономъ, а тутъ еще; послѣ неудачи въ судѣ, испорченный супъ казался ему личнымъ оскорбленіемъ, невниманіемъ къ нему, который платитъ за все деньги. И тутъ же онъ припоминалъ, какъ до женитьбы онъ хорошо обѣдалъ въ клубѣ. Или Николай Александровичъ приходилъ веселый и разсказывалъ, какъ онъ сегодня провелъ адвоката Плеве. Онъ долженъ былъ проиграть дѣло, такъ какъ шансовъ для обвиненія не было, но онъ сдѣлалъ ловкій ходъ и обжаловалъ рѣшеніе, а въ сенатѣ навѣрно кассируютъ. Софья Николаевна молчала все время, но когда онъ кончилъ, она почему-то сказала, что онъ не выиграетъ и сенатъ не кассируетъ. Николай Александровичъ сталъ спорить съ женой, которая, какъ это часто бываетъ съ женами судейскихъ, знала процессъ. Но Софья Николаевна, хотя и не изучала въ университетѣ право и законы, вдругъ привела такое вѣрное подтвержденіе своей мысли, что Николай Александровичъ удивился, какъ это онъ самъ, опытный юристъ, упустилъ это изъ виду. Онъ разсердился, сказалъ женѣ, что она вѣчно ему пророчитъ дурное и что она желаетъ ему дурного. Это было слишкомъ обидно. Софья Николаевна отвѣтила тоже несдержанно.
Слово за слово, они наговорили другъ другу дерзостей. Николай Александровичъ бросилъ салфетку и ушелъ изъ-за стола. Потомъ они помирились, потомъ опять поссорились. Поводы были самые разнообразные и пустичные, но причина была одна и та же. Николай Александровичъ чувствовалъ, что онъ не правъ, но не могъ не ссориться съ женой, потому что ссоры были выраженіемъ его внутренняго отношенія къ ней; онѣ, какъ стрѣлки компаса, показывали отклоненіе отъ настоящаго пути. И такъ шли дни, недѣли.
Если бы не эти ссоры, Софья Николаевна была не то, чтобы счастлива, но спокойна и довольна въ этотъ второй годъ супружеской жизни. Но Николай Александровичъ портилъ все, и Софья Николаевна не понимала, почему онъ дѣлаетъ это. Она поспѣшила отдѣлить отъ мужа свой особый міръ, куда онъ не могъ проникнуть и которымъ она могла импонировать ему. Міръ этотъ состоялъ въ веселой свѣтской жизни и поддерживаніи свѣтскихъ отношеній. Софья Николаевна нашла въ немъ отдыхъ и успокоеніе отъ непріятностей въ семейной жизни. Чѣмъ больше проходило времени, тѣмъ больше она отдѣляла себя отъ мужа. И она считала, что этимъ она наиболѣе разумно устроила свою жизнь.
Николай Александровичъ видѣлъ это счастье Софьи Николаевны и, сопоставляя его со своимъ несчастіемъ, еще болѣе сердился. Но чѣмъ больше онъ сердился, чѣмъ чаще были ссоры съ этой стороны, тѣмъ менѣе онѣ дѣйствовали на Софью Николаевну и тѣмъ болѣе она уходила къ себѣ, въ свой особый пріятный ей міръ.
Такъ шло время, и прошелъ еще годъ, и въ этотъ годъ случилось, наконецъ, то, что Николай Александровичъ разлюбилъ совершенно Софью Николаевну. Это случилось не сразу, а незамѣтно, постепенно, но когда это случилось, Николай Александровичъ вдругъ невольно почувствовалъ освобожденіе отъ тяжелаго чувства разочарованія въ женѣ, почувствовалъ, что какъ будто бы онъ снова счастливъ... И чѣмъ больше шло времени, тѣмъ ему дѣлалось все спокойнѣе, легче, счастливѣе. Секретъ этого счастья былъ легокъ и простъ.
Не было влюбленности въ тѣло, не было и муки разочарованія въ его воображаемой исключительной красотѣ. Теперь Николай Александровичъ зналъ, что жена его красивая женщина, но не что-нибудь особенное, а точно такъ же хороша, какъ и всѣ другія красивыя женщины. Онъ теперь не чувствовалъ вовсе того непонятнаго восторга, который ощущалъ въ себѣ раньше, когда она бывала около него, ни скуки, когда ея не было. Не было того сладко-таинственнаго чувства, когда при одномъ взглядѣ на нее открывался ему волшебный міръ безконечныхъ желаній и стыдливо-трепетныхъ ощущеній. Не было того переполняющаго душу счастья, когда она принадлежала ему, того нѣжнаго поэтически-плотского чувства, когда онъ любилъ ее. Настоящее чувство было простое, одно плотское, и потому оно было безъ всякихъ страданій. И самыя интимности ея женской жизни и тѣ стороны ея человѣческой жизни, которыя своей грязью мучили его недавно, теперь не. были ему непріятны. Онъ пересталъ быть влюбленнымъ и пересталъ страдать отъ всего того, отъ чего обыкновенно страдаютъ влюбленные.
И не только въ этомъ отношеніи онъ сдѣлался счастливъ, но, главное -- онъ пересталъ мучиться неразвитостью жены. Теперь ему было все равно, какая она. Она была такая, какъ и всѣ,-- онъ зналъ это и не хотѣлъ, чтобы она была другая. Умна она или глупа, начитана или нѣтъ -- какое ему до этого дѣло? Она не была такъ глупа, чтобы конфузить его, даже было-бы неудобно -- почему, онъ хорошо не зналъ, но невольно чувствовалъ это,-- если бы она была слишкомъ умна. Онъ зналъ, что ихъ міръ отгороженъ одинъ отъ другого, и какъ онъ -- хорошій товарищъ прокурора, такъ и она -- хорошая, исполняющая свое назначеніе для него и для общества, свѣтская дама: каждый исполнялъ свое дѣло въ своемъ мірѣ. Николай Александровичъ разъ навсегда положилъ, что она, какъ и всѣ и какъ нужно. И на этомъ рѣшеніи успокоился, потому что думать иначе было слишкомъ тяжело. Онъ сдѣлался счастливъ.
Средство къ этому вытекло само собою. Присматриваясь къ своимъ знакомымъ, Николай Александровичъ видѣлъ, что всѣ они были счастливы съ женами: и предсѣдатель, и прокуроръ, и члены... Жены же всѣхъ были никакъ не лучше Софьи Николаевны. Прежде Николай Александровичъ удивлялся этому и недоумѣвалъ, почему у него одного нѣтъ счастья. Когда же онъ приглядѣлся ближе, онъ увидалъ, что многіе ничуть не счастливѣе его, а у тѣхъ, кто былъ счастливѣе, онъ скоро нашелъ секретъ: предъявлять къ духовной сторонѣ своихъ женъ малыя требованія. Когда онъ пересталъ быть въ нее влюбленнымъ, ему было легко примѣнить это къ своей личной супружеской жизни, и тогда получилсся неожиданный, но пріятный результатъ.
Николай Александровичъ понялъ и почувствовалъ, когда пересталъ быть влюбленнымъ въ жену, что любовь къ женщинѣ пустая и даже лишняя вещь и что она такъ же не имѣетъ никакого отношенія къ порядку направленія дѣлъ, какъ и эмансипація женщинъ. Теперь ему казалось смѣшнымъ и даже немного стыднымъ, что онъ, такой опытный юристъ, товарищъ прокурора, могъ влюбиться, т. е. заняться такимъ несерьезнымъ дѣломъ. Это было дѣло гимназистовъ и институтокъ, но для него, Николая Александровича, коллежскаго совѣтника, съ орденомъ, съ мундиромъ -- это было какъ-то смѣшно.
Важно и нужно было одно: имѣть сношенія съ женой, имѣть красивую хозяйку дома. Софья Николаевна удовлетворяла этому, и потому все было хорошо. Самъ онъ отдался службѣ всецѣло и нашелъ въ ней счастье и покой жизни.
Кончилось все это тѣмъ, что онъ и самъ повѣрилъ, что ихъ отношенія съ женой самыя нормальныя супружескія отношенія. И когда онъ повѣрилъ этому, жить съ Софьей Николаевной ему сдѣлалось пріятно и легко.
XVI.
На третьемъ году супружества случилось одно важное, давно ожидаемое и вмѣстѣ неожиданное обстоятельство: Софья Николаевна забеременѣла. Это открытіе, когда она впервые почувствовала біеніе маленькой зарождающейся жизни и тяготу, которую ей причиняло утробное существо, было ей пріятно и непріятно въ одно время. Пріятно было потому, что тутъ-то впервые послѣ многихъ лѣтъ она почувствовала что-то хорошее въ этомѣ фактѣ существованія въ ней маленькаго человѣка и испытала невольную неизбѣжную любовь и состраданіе къ нему. Она было рада и удивлена тѣмъ, что это она, именно она, даетъ жизнь своему сыну -- она вѣрила, что это будетъ сынъ, что онъ будетъ такой маленькій, безпомощный, потомъ бутетъ ребенкомъ, который бѣгаетъ, говоритъ, и потомъ еще взрослымъ мужчиною съ усами, съ бородой. И теперь она чувствовала нѣжность и страхъ за его утробную жизнь: она боялась, какъ бы ему тамъ не было плохо, какъ бы онъ не потерпѣлъ тамъ внутри ея боль. Лежа иногда на длинномъ креслѣ съ полузакрытыми глазами, она прислушивалась, какъ сосала, шевелилась, тяготѣла въ ней эта новая жизнь. Таинство ношенія совершалось въ ней, и она благоговѣла передъ его святостью и величіемъ.
То было одно чувство -- чувство матери. Другое же было чувство свѣтской женщины, привыкшей къ красивымъ платьямъ, корсетамъ, вечерамъ, веселью, ухаживанію. И хотя это второе чувство было слабѣе материнскаго, оно все же было настолько сильно, что заставляло Софью Николаевну много разъ жалѣть о своемъ положеніи. Оно заставляло ее, несмотря на первые мѣсяцы бременности, также выѣзжать на вечера къ знакомымъ и также неосторожно предаваться веселью. Время шло, увеличивалась бременность, и, вмѣстѣ съ увеличеніемъ материнскаго чувства къ будущему ребенку, выплывалъ все болѣе и болѣе страхъ передъ тѣми ужасными физическими болями, о которыхъ она знала со словъ другихъ, и страхъ передъ возможностью смерти. Она такъ часто читала и слыхала о смерти во время родовъ, что не могла никакъ отогнать отъ себя эту мысль. Время шло, и падала красота. Она чуть не съ каждымъ днемъ становилась дурнѣе, желтѣе, и главное -- этотъ все увеличивающійся безобразный животъ, а съ нимъ вынужденный отказъ отъ веселой жизни и кавалеровъ и ухаживанія мужчинъ. Все это было ей непріятно. И чѣмъ дальше, тѣмъ все болѣе расли и чаще смѣнялись эти два чувства. То была любовь и нѣжность къ близкому рожденію ребенка, то боязнь паденія красоты, то страхъ смерти.
Въ томъ же году Николай Александровичъ получилъ перемѣщеніе въ уѣздъ, куда они и переѣхали. Въ уѣздномъ городѣ не было никого, кромѣ старика судьи, прежняго корнета, а нынѣ предводителя дворянства, получившаго эту должность потому, что онъ проигралъ все свое состояніе, и теперь пившаго съ горя; слѣдователя, больного, обремененнаго большимъ семействомъ человѣка, чиновъ полиціи, доктора, который нигдѣ не бывалъ, да еще выгнанныхъ кадетовъ -- двухъ акцизныхъ. Все это было не подъ стать Пушкаревымъ, и они остались одни.
Тутъ-то впервые послѣ выхода замужъ Софья Николаевна почувствовала себя одикокой и покинутой, находясь въ полномъ уединеніи послѣ шумной городской жизни. Мужъ все время занимался дѣлами и интересовался всѣмъ, кромѣ нея. Такъ было у нихъ положено: ихъ міры были строго разграничены. Онъ не мѣшалъ ей, а она ему. А, кромѣ него, не было ни одного человѣка, который бы подходилъ къ ней, понималъ бы ее и составилъ ей общество. Она начала заваливать себя шитьемъ для будущаго ребенка. Но рубашечки, пеленки и другія нужныя и ненужныя вещи и заботы по хозяйству не поглощали ее; было много свободнаго времени, а съ нимъ пришла скука. Такъ прошла недѣля, мѣсяцъ и нѣсколько мѣсяцевъ. Когда же стало слишкомъ тяжело, она почувствовала, что такъ жить нельзя, что надо какъ-нибудь устроить иначе.
Былъ 8-й мѣсяцъ беременности, уѣхать было нельзя, и никого около нея не было. Оставался одинъ мужъ. Тогда-то Софья Николаевна почувствовала, что ихъ отношенія съ мужемъ,-- когда ихъ міры, его служебный, а ея свѣтскій, разграничены и когда они сходились только въ постели -- что эти отношенія не нормальны.... Ей хотѣлось, чтоби мужъ былъ около нея, чтобы онъ не оставлялъ ее одну, хоть бы говорилъ ей что-нибудь или читалъ ей. Но Николай Александровичъ строго опредѣлилъ свое отношеніе къ женѣ и вѣрилъ въ правильность своего опредѣленія. И теперь онъ прочно держался его. Если онъ не былъ занятъ, то игралъ въ клубѣ, а если былъ дома, то читалъ у себя въ кабинетѣ. Сидѣть же съ женой ему было скучно, а говорить съ ней не о чемъ -- все было давно переговорено. Софья Николаевна стала ревновать его къ уединенію, кѣ службѣ, къ слѣдователю, ко всѣмъ людямъ, у которыхъ онъ бывалъ, къ женщинамъ. Она стала сердиться, когда онъ уѣзжалъ, и высказывала ему это. Николай Александровичъ былъ очень удивленъ этимъ, но не перемѣнилъ своего отношенія. Тогда она стала сама ссориться и браниться съ нимъ. Ихъ спокойная комильфотная жизнь, установившаяся было такъ хорошо, опять стала нарушаться.
Хуже всего было то, что Софья Николаевна сама установила эти отношенія. Теперь она раскаивалась въ этомъ. Ей хотѣлось, чтобы мужъ былъ инымъ, чтобы онъ пожалѣлъ ее въ ея положеніи, просто пожалѣлъ, какъ маленькаго ребенка, чтобы онъ взялъ ее за руку и сидѣлъ бы съ ней по часамъ на диванѣ, въ столовой, въ полумракѣ октябрскаго вечера. Она стала искать случая не пускать Николая Александровича изъ дому. Какъ прежде Николай Александровичъ искалъ ссоръ съ нею, а она была спокойна и весела, такъ теперь, напротивъ, она начинала ссоры, а онъ былъ счастливъ и доволенъ ихъ отношеніями.
XVII.
Въ ноябрѣ выпалъ снѣгъ. Стало еще болѣе темно по вечерамъ и скучно. Однажды вечеромъ, когда, по обыкновенію, Николай Александровичъ собрался уйти въ клубъ, Софья Николаевна потребовала, чтобы онъ остался. Николай Александровичъ заявилъ, что у него дѣла. Тогда Софья Николаевна такъ разсердилась -- она знала, что онъ лжетъ и что никакихъ дѣлъ у него нѣтъ -- что стала ругать его неприличными словами,-- что могла услышатъ прислуга. Николай Александровичъ ужаснулся и разсердился и въ гнѣвѣ наговорилъ ей много лишняго и даже назвалъ ее дурой. Потомъ, спохватившись, быстро ушелъ.
Софья Николаевна, оставшись одна, долго не могла успокоиться отъ обиды. Она почувствовала себя одинокой, покинутой всѣми, въ особенности тѣмъ, кто долженъ былъ заботиться о ней и для котораго, какъ ей казалось, она столь многимъ пожертвовала. Она сѣла на диванъ въ своей комнатѣ, припоминая всѣ слова, сказанныя ей мужемъ, точно воспоминаніе о нихъ доставляло ей наслажденіе. Ревность поднялась въ ней, холодная, злая, неумолимая къ нимъ, къ тѣмъ женщинамъ, къ которымъ онъ поѣхалъ. Софья Николаевна знала это навѣрное.
"Да, онѣ дороже ему, дороже, чѣмъ я, его жена. Холодный, злой человѣкъ. Зачѣмъ онъ мучаетъ меня? Зачѣмъ онъ женился тогда на мнѣ? Онъ не любитъ меня, онъ ненавидитъ меня. Это ясно. Да, да, я знаю это навѣрно. Ахъ, зачѣмъ я такъ несчастна?" -- подумала она. Слезы полились изъ ея глазъ. Плакала она о томъ, что мужъ сказалъ ей обидныя слова, что ее никто не любитъ, что она одинока и что ей жаль себя.
-- Ахъ, зачѣмъ я вышла за него замужъ,-- сказала она себѣ,-- я ошиблась въ немъ. Другой велъ бы себя иначе. Онъ бы любилъ меня.
Она сѣла поглубже на диванъ и задумалась. Она думала о томъ, что она могла быть счастлива и что другой, кто-то невѣдомый, который бы долженъ быть ея мужемъ, сильный и прекрасный, любилъ бы ее. Какъ всѣ женщины, Софья Николаевна иногда до замужества мечтала объ идеалѣ, мощномъ, прекрасномъ мужчинѣ и, какъ многія женщины, когда ей пришлось выйти замужъ,-- не то, чтобы забыла, но замуровала это въ своей душѣ. И теперь это вспоминаніе всплыло и мучило ее.
Она долго плакала. Духовное существо ея раздѣлилось на двое. Одно было страдающее, несчастное, которое требовало утѣшенія; другое было гордое, которое само утѣшало первое и рѣшило не подчиняться Николаю Александровичу.
Софья Николаевна рѣшила дождаться возвращенія мужа и высказать ему все и не подчиняться ему, а самой подчинить его и отомстить ему за его слова. Она велѣла зажечь въ будуарѣ висячій фонарь, зеленоватый свѣтъ котораго она очень любила. Свѣтъ этотъ наводилъ на нее особое мечтательное настроеніе и переносилъ ее въ иную область, полную грезъ. Сидя на диванѣ, облокотившись, съ глазами, еще невысохшими отъ слезъ, она сама не сознавала, о чемъ думаетъ. Она грезила ни о чемъ и обо всемъ вмѣстѣ. И все было такъ волшебно, хорошо. Она забыла, что она Софья Пушкарева и что она одинокая, несчастная женщина. Мечты ея ушли далеко.
Рѣзкій звонокъ вывелъ ее изъ этого созерцательнаго настроенія. Она вздрогнула и сначала не поняла, откуда это, а когда поняла, почувствовала радость, что онъ пришелъ, и вмѣстѣ -- злобу къ нему. Николай Александровичъ прошелъ около ея будуара и, взглянувъ на нее холоднымъ, удивленнимъ, насмѣшливымъ, какъ ей показалось, взоромъ, прошелъ къ себѣ въ кабинетъ. И при этомъ взглядѣ, въ которомъ Софья Николаевна прочла столько равнодушія къ себѣ, она не могла болѣе сдержать чувство ненависти къ нему, охватившее ее. Она вскочила съ дивана и пошла за нимъ въ кабинетъ.
Онъ ходилъ взадъ и впередъ большими шагами... Когда она вошла, онъ остановился и, засунувъ руки въ карманы, молча сталъ смотрѣть на нее. Такъ они стояли нѣсколько минутъ другъ противъ друга и молчали.
-- Что тебѣ нужно? -- сказалъ онъ, наконецъ. И взглядъ, которымъ онъ смотрѣлъ на нее, говорилъ: "Я знаю, зачѣмъ ты пришла, но я тебя не боюсь".
Она ничего не могла сказать ему, какъ ни хотѣла этого. Всѣ тѣ обидныя слова, которыя она приготовила, были забыты. Она старалась ихъ припомнить и молчала, и смотрѣла на него негодующимъ отъ внутренняго чувства взглядомъ.
-- Если ты ничего не хочешь сказать, то я долженъ тебѣ заявить, что я сейчасъ раздѣваюсь. Уйди отсюда,-- сказалъ онъ, смотря на нее. И опять этотъ взглядъ показался Софьѣ Николаевнѣ насмѣшливо презрительнымъ.
-- Что я хочу тебѣ сказать? -- повторила она, и при этихъ словахъ боль оскорбленія поднялась въ ней волной, и всѣ обидныя слова припомнились ей сразу.-- Я хочу сказать, что ты злой, отвратительный человѣкъ. Да, ты эгоистъ! Ты бросаешь меня одну въ такомъ положеніи и уѣзжаешь къ нимъ, къ своимъ содержанкамъ, къ этимъ тварямъ. Да, да, я знаю это. Не смѣй отпираться...-- закричала она, увидя, что онъ пожалъ плечами.-- Вы всѣ такіе, мужчины! Я отлично знаю. Тебѣ нѣтъ дѣла, что я беременна, что я боюсь одна. Ты гадкій, гадкій, отвратительный. Тебѣ бы только мучить меня...-- Лицо ея покрылось пятнами и было очень некрасиво въ эту минуту. Она вся дрожала. Она не ожидала сама такого приступа злобы въ себѣ. Но, ощутивъ его, она отдалась ему съ наслажденіемъ.
Николай Длександровичъ молчалъ, согнувъ свою сутуловатую спину и смотря внизъ. И видъ этой согнутой головы и фигуры выражалъ покорность и какъ бы говорилъ: "ну бей, бей, если хочешь, а я все-таки смѣюсь надъ тобой".
-- Ты съ ума сошла, наконецъ!..-- сказалъ онъ, подымая голову при ея послѣднихъ словахъ.-- У меня были дѣла. Не знаю, зачѣмъ тебѣ нулжно, чтобы я сидѣлъ около тебя. Нянюшекъ мало,-- что-ли? ну, такъ найми еще!
-- Ничего мнѣ не нужно! Ступай къ нимъ. Отправляйся скорѣй!..-- сказала быстро Софья Николаевна...-- Но зачѣмъ ты женился на мнѣ? -- прошептала она тихо.-- Да, зачѣмъ женился? Если бы я знала тогда, что ты будешь такой, никогда, никогда не вышла бы за тебя! Я была бы гораздо счастливѣе съ другимъ, онъ бы любилъ меня...-- сказала она, вспоминая свое прежнее мечтательное настроеніе и грезы.
-- Ты говоришь, Богъ знаетъ, что. Это не я, а ты меня мучаешь. Какъ ты смѣешь меня ревновать? Какъ ты смѣешь оскорблять меня такимъ образомъ?..-- вдругъ закричалъ онъ на нее такъ, что Софья Николаевна испугалась звука его голоса и отступила. Николай Александровичъ прошелся два раза по кабинету и остановился, смотря въ окно.
-- Это я напрасно на тебѣ женился,-- сказалъ онъ медленно, какъ бы вдумываясь въ смыслъ своихъ словъ.-- Я одно, одно прошу тебя: оставь меня, пожалуйста, въ покоѣ. Я не мѣшаю тебѣ, и ты мнѣ не мѣшай.
-- Ахъ, какъ я тебя ненавижу,-- прошептала Софья Николаевна, сама не сознавая своихъ словъ, не будучи въ состояніи сдержать злобы къ нему. Ей хотѣлось ударить его, уколоть чѣмъ-нибудь. И, когда эти слова вырвались у нея, злоба поднялась къ нему, виновнику ея несчастій, она вдругъ почуствовала, что что-то маленькое, живое шевелится внутри ея. И это маленькое было отъ него: оно было онъ и она. Софья Николаевна вдругъ ощутила въ своей душѣ знакомое чувство любви и нѣжности къ нему, къ его безпомощности и къ своей собственной женской слабости. Ей сдѣлалось безконечно жаль себя и страшно, что она можетъ, причинить ему страданіе и что она, быть можетъ, скоро умретъ. Она сѣла на постель и заплакала.
Николай Александровичъ обернулся, когда она заплакала, и сталъ смотрѣть на нее. Она сидѣла прямо, съ большимъ безобразнымъ животомъ и, закрывъ лицо бѣлымъ платкомъ, который она придерживала худыми нѣжными пальцами, тихо всхлипывала. При видѣ ея плачущей, при видѣ ея женской безпомощности и страданія, Николай Александровичъ забылъ свою злобу къ ней и испыталъ сердечное умиленіе. Ему было теперь только безконечно жаль ее. Онъ.подошелъ къ ней, сѣлъ около нея на постель и непривычно-нѣжно обнялъ ее своей неловкой мужской рукой.
-- Соня, какія глупости! Какъ тебѣ не стыдно дѣлать это? Ну, о чемъ плакать? Перестань, пожалуйста! -- сказалъ онъ, не будучи въ состояніи ничего болѣе сказать и боясь такъ же расплакаться, какъ она.
-- Оставь меня,-- говорила она дрожащими губами, не отрывая платка отъ глазъ.-- Я знаю,-- ты хочешь быть одинъ. Я скоро, скоро всѣхъ васъ избавлю отъ себя. Я знаю, я скоро умру...-- И когда она сказала это, ей стало еще больше жаль себя, и она заплакала, какъ дитя.
-- Соня,-- повторилъ Николай Александровичъ. Онъ хотѣлъ сказать что-нибудь еще болѣе нѣжное, но ничего не сказалъ и, какъ ни старался, ничего, кромѣ состраданія, не испытывалъ къ ней.
Черезъ часъ они помирились и весь слѣдующій день были спокойны. Но потомъ опять поссорились и опять помирились. И хотя Николай Александровичъ никуда теперь не ходилъ,-- отношенія между ними были такія же холодныя и натянутыя, какъ и раньше. Оба они чувствовали, что, не смотря на нить, связывавшую ихъ въ готовомъ родиться существѣ, они, какъ два острова въ безграничномъ морѣ, отдѣлены другъ отъ друга безконечнымъ пространствомъ отчужденности.
XVIII.
Въ концѣ декабря наступилъ опять давно ожидаемый, какъ всегда, и неожиданный и страшный день. Утромъ Софья Николаевна почувствовала боли, послали за акушеркой и докторомъ. Николай Александровичъ встревожился, не отходилъ отъ нея, удивляясь, отчего акушерка не ѣдетъ, бралъ ее за руки и просилъ успокоиться. Ему, какъ мужчинѣ, этотъ будущій и таинственный актъ, эти никому не нужныя боли казались еще болѣе непонятными и ужасными, чѣмъ самой Софьѣ Николаевнѣ, которая вдругъ стала спокойна, точно она примирилась и поняла своимъ женскимъ существомъ величіе и святость этого таинства.
Когда пріѣхалъ докторъ, акушерка и начались роды, Николай Александровичъ ушелъ къ себѣ въ кабинетъ, заперся и, волнуясь и мучаясь при каждомъ крикѣ, слышалъ, не смотря на запертыя двери, всю гамму все росшихъ и росшихъ воплей, криковъ, сдѣлавшихся прямо животными. И онъ не узнавалъ въ нихъ Софьи Николаевны. Ему казалось, что около него кого-то мучаютъ живого, терзаютъ, и это живое кричитъ, и онъ ничего не можетъ сдѣлать, какъ только слышать все это. Онъ не думалъ, любитъ-ли онъ или нѣтъ этого человѣка. Ему было только невыразимо жаль его, и потому онъ страдалъ.
Роды были трудные и, что хуже всего, затянулись. Пришелъ вечеръ, наступала ночь, а роды все еще не кончились и все не было извѣстно, когда же наступитъ конецъ всѣмъ этимъ страданіямъ. Николай Александровичъ теперь все это только слушалъ и ничего не понималъ. Въ три часа пришелъ докторъ, въ одной сорочкѣ, хмурый и чѣмъ-то недовольный, и объявилъ Николаю Александровичу, что онъ долженъ предупредить, что Софья Николаевна можетъ умереть. Молча Николай Александровичъ выслушалъ это и пошелъ въ снальню...
Въ спальнѣ, освѣщенной свѣчами и пахнувшей медикаментами, Софья Николаевна лежала на постели, прикрытая одѣяломъ и склонивъ голову на подушки. Когда Николай Александровичъ вошелъ, она подняла голову и посмотрѣла на него. Лицо ея было прелестно попрежнему, даже еще лучше, чѣмъ всегда, но какой-то особенной животной прелестью. Оно было блѣдно. Ротъ ея былъ полуоткрытъ. Курчавые волосы растрепались по плечамъ и подушкѣ. Чудесные глаза ея, теперь налитые слезами, со страхомъ и недоумѣніемъ остановились на немъ, смотрѣли на него, какъ бы ища въ немъ помощи и облегченія. "Зачѣмъ ты?.. зачѣмъ все это... страданіе, боли... Избавь меня. Неужели это невозможно" -- сказали ему эти глаза. Николай Александровичъ, взглянувъ на нихъ, прочелъ въ нихъ все то, что Софья Николаевна хотѣла и не могла сказать, и вдругъ ему стало ясно, удивительно ясно, что вѣдь сейчасъ она умретъ. Ему стало и страшно, и жалко ее, и стыдно, что вѣдь это онъ виновникъ всего и что это она изъ-за него страдаетъ и должна умереть. Онъ заплакалъ. Его увели изъ комнаты.
Съ этой минуты для него все стало безразлично, тупо и нудно. Онъ ушелъ въ сосѣдній флигель, легъ на диванъ, ни о чемъ не думая, но чувствуя одну тупую тяжесть, лежалъ такъ безъ движенія. Бѣжали минуты и часы. Подъ утро пришелъ докторъ, опять какъ будто чѣмъ-то недовольный и въ той же бѣлой, ужасной рубашкѣ, и объявилъ ему, что роды хорошо кончились, и поздравилъ его. Николай Александровичъ сначала не повѣрилъ... А когда повѣрилъ, ему сразу стало странно легко. Слезы полились у него изъ глазъ, но не отъ ужаса, а отъ благодарности къ кому-то за радость, что все кончилось хорошо.
Съ этого времени онъ все время просиживалъ около Софьи Николаевны. Не то, чтобы любовь возвратились къ нему, но ему было ее жалко, какъ страдающаго человѣка, и онъ былъ безконечно радъ, что она жива. Когда же она стала поправляться и не страдала, жалости къ ней стало меньше, и радость начала таять. Въ выздоравливаемомъ человѣкѣ опять мелькнула прежняя Софья Николаевна, нелюбимая, неуступавшая ему, міръ которой былъ отдѣленъ отъ его міра. И чѣмъ дальше шло выздоравленіе, тѣмъ сильнѣе чувствовалось возвращеніе къ старому и тѣмъ болѣе Софья Николаевна сама опять отстранялась отъ него. Когда она выздоровѣла совсѣмъ, то, что мелькнуло на время, погасло, пропало въ морѣ ихъ обыкновенныхъ отношеній, и супружская жизнь ихъ потекла попрежнему, какъ будто ничего и не было.
XIX.
Сначала Софья Николаевна попробовала сама кормить ребенка. Но вскорѣ заболѣла, и у нея пропало молоко. Она наняла кормилицу и, отправивъ дѣвочку къ Аннѣ Семеновнѣ, уѣхала къ двоюродной сестрѣ, чтобы поправиться послѣ родовъ и болѣзни. Она не разсчитывала долго пробыть въ С., гдѣ жила ея сестра. Она хотѣла только поправиться физически и не быть совершенно одной, какъ это было съ мужемъ.
Но случилось такъ, что, вмѣсто однообразной жизни маленькаго городка, которую Софья Николаевна думала найти въ С., тамъ оказалось очень весело. Сестра ея была замужемъ за подполковникомъ Резенцевымъ -- артиллеристомъ. Вся артиллерія, шесть батарей, стояла въ это время тамъ же. Оказалось большое общество,-- были все милыя батарейныя дамы, съ которыми Софья Николаевна по пріѣздѣ скоро познакомилась и сошлась. Много было офицеровъ, преимущественно молодыхъ. Всѣ они бывали у Резенцевыхъ и, какъ молодые военные люди, ухаживали за Софьей Николаевной.
Какъ многія женщины, Софья Николаевна смотрѣла на мужчинъ съ двухъ точекъ зрѣнія. Съ первой -- мужчины разсматривались какъ женихи, со второй -- какъ кавалеры въ обществѣ. Съ первой точки зрѣнія -- самую высокую ступень занимали инженеры, адвокаты, люди съ деньгами или положеніемъ,-- самую низкую -- офицеры. Но, какъ кавалеры, военные, въ особенности артиллеристы и кавалеристы, занимали одно изъ самыхъ высшихъ мѣстъ. Никто не могъ такъ много танцовать, быть такимъ услужливымъ, предупредительнымъ съ дамами и такъ занимать ихъ тѣми разговорами, которые не утомляютъ и вѣчно нравятся женщинамъ. У Софьи Николаевны теперь осталась лишь вторая точка зрѣнія, и она рада была этому знакомству съ артиллерійской молодежью.
Среди этихъ поклонниковъ, которыхъ у Софъи Николаевны сразу стало очень много, особенной настойчивостью въ ухаживаніи и другими блестящими качествами кавалера выдѣлялся поручикъ Анцевъ, Илья Григорьевичъ, Ильюша, какъ его звали въ бригадѣ. Анцевъ былъ очень милый, красивый офицеръ, отлично воспитанный, элегантный и большой баловень женщинъ.
Софьѣ Николаевнѣ нравился Анцевъ, и ей было пріятно это ухаживаніе. Но, какъ не глупая, порядочная женщина, она держала его въ извѣстныхъ предѣлахъ, то кокетничая съ нимъ, когда онъ отодвигался отъ этихъ предѣловъ, то держась холодно, когда онъ слишкомъ ухаяживалъ.
Были въ С -- кѣ танцовальыые вечера, которые устраивалъ бригадный генералъ, бывали также пикники съ закусками и винами, были катанія на лодкахъ и прогулки при лунномъ свѣтѣ. Все было хорошо и пріятно, и Софья Николаевна, припоминая скуку недавней жизни съ мужемъ и теперешнее веселье и удовольствіе, старалась всѣми силами погрузиться въ настоящее...